Ты сделал все, что мог, И нет твоей вины, Что ночь быстротечна, А мне даже вечности мало, Чтоб быть с тобой.
— Fleur
Дождь едва слышно царапался в панорамные окна, и тишину кабинета нарушал только ритм двух дыханий, сплетенных на расстоянии секунды до поцелуя. Агате казалось, что стены истончились, чернильная ночь влилась в комнату и вся осела в зрачках напротив. Ей понадобилось несколько тягучих секунд, чтобы набраться смелости и выдохнуть в приоткрытые губы робкое «останусь». Спряталась лицом в его ключицах. Все вокруг будто пульсировало, сердце испуганно колотилось, и Агате отчаянно не верилось в происходящее. Сережа бережно взял ее лицо в ладони и отвел прядь со лба, огладив висок пальцами. Ей было жадно до его ласки, до физического ощущения заботы и его тела, но далекий призрачный страх замаячил на обратной стороне век. Она вывернулась, не дав себя поцеловать. Он не настаивал. Собранный, спокойный и понимающий. В положении рук не было похоти, только бесконечная осторожная нежность. Агата неловко заерзала на его коленях. — Нужно позвонить соседке, — пробормотала она. — Чтобы покормила каджита. Сережа рассмеялся ей в волосы и расплел руки. Агата сползла и обожглась голыми ступнями о холодный пол. Разумовский заметил и сразу включил подогрев. Стало тепло под босыми полупальцами, и узел в груди немного ослабился. Агата отыскала свой телефон на ощупь, темный чехол мимикрировал под обивку дивана. Ослепла от разблокированного экрана и наскоро выкрутила яркость до минимума. Нашла номер в контактном списке, набрала и, пока вслушивалась в протяжные гудки, следила глазами за Разумовским. Он бесшумно поднялся и двинулся в сторону кухни в полной темноте. Агата, подражая Эвридике, за ним. Соседка подняла трубку только с третьего раза, на ее стороне провода слышалось семейное застолье. Она деловито покивала на Агатину просьбу, припоминая, где именно лежат запасные ключи в ее квартиру, и отключилась, отрезая все звуки далекого шумного быта. — Улажено, — отрапортовала Агата. Собственный голос показался непривычно сиплым. Сережа повернул голову и послал улыбку. Снова отвернулся, занявшись гремучей посудой — решал вопрос с ужином. Агата устроилась рядом, забравшись на барный стул, и, подпирая подбородок кулаком, засмотрелась на его профиль. Настенные светильники приглушенно роняли позолоту на его лицо, вырисовывая глубокие графичные тени. Волосы в неверном свете — что бронзовый отлив. Руки быстро, не выдавая дрожи, разлили заварившийся чай по белоснежным чашкам. Засунули упаковку с лазаньей в микроволновку, и ее мерное гудение наполнило комнату домашним уютом. — Посмотрим фильм? — Сережин голос почти слился с дождевой дробью. Агата согласно кивнула, и Разумовский предложил великодушно: — Выбирай. Она не задумалась даже и выпалила ассоциативно-уютное: — Гайдая или Рязанова? — Давай. Они устроились перед большим экраном прямо с тарелками в руках, погружаясь в советскую утопию. От того она так и любила старые фильмы, что в них воспевались товарищество и любовь к ближнему. Ее измученной одиночеством душе это нравилось, будто она могла впитать сквозь жидкокристаллическую призму немного чужой жизни. Вытянув ногу, она коснулась Сережиного бедра, самой себе не отдавая отчета, что проверяет его на реальность. Агата почти физически слышала потрескивание кроманьонского костра. Древняя потребность в человеческом тепле удовлетворилась на верхушке царапающей облака башни. В зиккурате из стекла и металла ей было хорошо и безопасно. Разумовский отставил тарелку и перехватил ее за щиколотку. Агата попыталась выдернуться, мучительно краснея. Балетные туфли создают эфемерность, дарят зрителю иллюзию полета и беспощадно уродуют ступни. Агата перестала дышать, когда его теплые пальцы опустились на мозоли и кровоподтеки. — Не нужно, — она пролепетала слабый протест, но он держал крепко. Подушечками пальцев коснулся огрубелых стоп и мягко продавил. Позвоночник завибрировал, и Агата закусила губу. Он нежно размял и задел больную точку. Агата зашипела, и Сережа поднял на нее встревоженный взгляд: — Больно? — Нет. Да. Совсем чуть-чуть. Загладил боль ласковыми касаниями и почти невесомо поцеловал подъем. Агата покрылась мурашками и отвела глаза, когда он потянулся за второй ногой. Интимная хрупкость момента растрепала в ней ворох комплексов: Приятно ли ему касаться ее? Принимает ее близость? Хватает ему ее грубоватой неотесанной нежности? В синих глазах утвердительный ответ, и Агата, не удержавшись, проползла по дивану к нему. Спряталась под бок и ткнулась носом у левого ребра. Сережа накинул руку ей на плечи и поцеловал в макушку. Счастливые часов не наблюдают — стрелки циферблата обозначили поздний вечер. Фильм закончился, оставив экран сиротливо чернеть, и они в полной мере услышали, как рвется буря за окнами. Сережа и Агата сидели рядом, будто боясь пошевелиться. Суеверно страшась, что стоит им оторваться друг от друга, злой ветер ворвется в кабинет и разбросает их по свету. Агатой овладело дурное предчувствие, но она отмахнулась, рассердившись на саму себя. Солнечное счастье греет под боком, а она снова тонет в своей рефлексии, боится протянуть руку и обжечься. На секунду бы перестать ворочать в голове могильные плиты страхов и тревог и подставить лицо под ласковые лучи. Молниевая вспышка осветила комнату, и Агата вздрогнула. Сережа будто вышел из транса, выпростал руку из-под ее головы и поднялся. Рука наверняка затекла, но он не подал виду, незаметно сжимая и разжимая кулак. Он торопливо собрал посуду с журнального столика и предложил: — Уже поздно, — он отвел глаза. — Пойдем спать? Тут же мучительно оробел и поправился: — Я имею ввиду, разрешишь мне перестелить белье у себя в спальне? Это займет пару минут. Агата вгляделась в его лицо внимательно: — А где ляжешь ты? — Здесь, — он кивком указал на диван. Не дожидаясь ее ответа, он ушел в кухню и там сразу зажурчала вода из крана. Агата только сейчас поняла, что все это время ее мысли зеркалились в Сережиной голове. Ее тревоги и сомнения он понимал и принимал, потому что у самого зашрамировано сердце, у самого толкаются пугливые бесы под черепной коробкой. И все же он отчаянно пытался сделать мир лучше. Мир абстрактный, огромный и всеобъемлющий, на который он мог влиять с высоты башни, и ее собственный мир, конкретный и компактный. Он пришел, обогрел порог и преданно ждал, когда пропустят дальше. В его предложении не было намеков и полутонов, только простое прямолинейное и обезоруживающее: «Я хочу, чтобы ты была рядом». Горячее чувство толкнулось наружу сквозь ребра, и Агата поднялась, им ведомая. Тенью скользнула на кухню и встала за его спиной. Ладони опустила на напряженные плечи и повела вниз. В оглушающей тишине услышала, как сбилось его дыхание. Он притих, будто боялся ее спугнуть. Сквозь хлопок прощупывались острые позвонки. Она поймала его талию в кольцо рук и вжалась лицом в лопатки. — Ну что ты? — он переплел ее пальцы со своими. Голос едва различим в грозовом шуме за окном. Агата покачала головой, не зная, что ответить. Все ее существо смешалось в безотчетной нежности и вылилось во влагу на ресницах. Сережа развернулся в объятиях и поднял ее подбородок. Движение едва ощутимое, но Агата быстро подчинилась. Пальцами смахнул успевшие скатиться слезинки и вгляделся сверху вниз в ее лицо. Агата податливо отозвалась на ласку, поднялась на цыпочках и поцеловала его. Поцелуй целомудренный — только легкое касание, воздушное, как лебединое перышко. — Спасибо. — За что? — Сережа коснулся губами ее разгоряченного лба. То ли простуда, то ли жар от сердца. — За все. За каждую крупицу любви, за зацелованную кожу, за понимание в хрустальной синеве глаз. Минуты катились по циферблату, приближаясь к полуночи. Осторожно они разомкнули объятия, и Сережа утянул ее в спальню. Аккуратно снял белье с кровати и достал новое. Точно выверенными движениями застелил постель. Агата завороженно смотрела на него — ни один человек на ее памяти не управлялся с бельем так быстро, а потом кольнула болезненная догадка. У него так ловко выходит в силу детдомовской привычки. Сережа распахнул комод и подмигнул шутливо, кивком указав на свои выглаженные футболки: — Широкий ассортимент твоих пижам. Агата рассмеялась. Получила поцелуй в висок и осталась в спальне одна. В электрическом свете комната выглядела по-другому, неестественно, газетно, картонно — как декорации. И у лиц на старой фотографии было совсем иное выражение: улыбки будто приклеенные. Агата сморгнула наваждение, погрешив на грозу за окном, и пошла в душ. Мягкий хлопок серой футболки приятно лег на влажную кожу и отчетливо отдавал кофейно-парфюмерным запахом. Впрочем, это фантомное, решила Агата. Наверное, она потихоньку сходит с ума и ловит галлюцинации, вместо того, чтобы прижиматься к нему во плоти. Погасила свет и впустила черную грозовую ночь в комнату. Забралась под одеяло, и простыни показались ледяными. Она стиснула зубы, чтобы не застучать ими и подтянула колени к груди, сворачиваясь замерзшим эмбрионом. Плотное одеяло, казалось, не пропускало нагретый воздух пентхауса, и Агате оставалось довольствоваться собственным теплом. Покорно прикрыла глаза, превращаясь в дрожащий комочек. Вспыхнуло сквозь закрытые веки и спустя мгновение прогрохотало. Агата отметила, что раньше и не замечала, как сильно слышно гром на верхушке башни. До дребезга в стеклах и зубах. В черной дыре панорамного окна не различить ни города, ни неба. Только узор молнии от стены до стены и громовые удары, непростительно близко. Агата никогда не боялась грозы, даже в раннем детстве, но сейчас ей показалось, что ее выкинуло на неравную схватку со стихией. Нет, так не пойдет. Агата решительно откинула одеяло и пошлепала босыми ногами обратно в кабинет. Разумовский укутался в плед до кончика носа, бесформенной тенью свернувшись на софе. Агата нависла над ним, он открыл глаза и вздрогнул. Не спал, но не сразу сфокусировал взгляд на ее фигуре. — Агата? — хрипло уточнил он, будто боясь увидеть в темноте кого-то другого. — Можно к тебе? — тихо попросилась она, и он тут же приглашающе раскрыл руки. Под пледом оказалось обжигающе горячо, и все тело ее мгновенно расслабилось. Она прижалась к Сереже, и ей стало очевидно, что они вылеплены одним небесным мастером, как пара друг другу, — иного объяснения тому, как идеально им было лежать рядом, у нее не было. Кабинет осветила новая вспышка, и Агата невольно поежилась, крепче прижимаясь к Сережиной груди. — Ты боишься грозы? — защекотал его шепот в макушку. — Просто здесь она слишком близко, прямо за окнами. Разумовский выдохнул смешком: — Только так кажется. Фыркнула ему в подбородок, не принимая его слов на веру. Он чуть приподнялся на локте, и она заинтересованно подняла на него глаза. — Смотри, — сказал он выжидающе. Молния ударила за окном, и на его лицо легли стальные блики. — Теперь слушай и считай, раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять… — он мягко загибал ее пальцы, пока его слова не прервал глухой перекат грома. — Делим на три, итого — гроза в трех километрах отсюда, q.e.d. Агата улыбнулась. — Не очень-то далеко, — проворчала она, пряча нос в вороте его футболки. Он послушно обнял ее, зарываясь пальцами в волосы. — Не бойся, на башне громоотводы. — А Гром все равно пробрался, — сонно улыбнулась девушка. Сережа не понял, нахмурился, а потом засмеялся и закрыл глаза. Стрелки часов перевалились за отметку в три утра. Он осторожно, чтобы не потревожить девичий сон, высвободился из ее рук. Агата нахмурилась, не просыпаясь, и обхватила себя за плечи. Он подцепил сползающий плед и укутал ее, защищая от холода и темноты. Потянулся к ее виску, но отдернул руку — на коже проросли черные жесткие перья, пальцы вытянулись и заострились сталью когтей. Запросто поранить тонкую лилейную кожу. Наклонился к ее лицу и вгляделся жадно. Под глазами — синева усталости, изогнутые ресницы подрагивают от тревожных снов. Он любовался ею, как мог бы любоваться ботичеллевской Венерой, если бы не признавал, что его богиня проигрывает этой маленькой Терпсихоре. Его завораживало сочетание в ней уязвимой хрупкости и железной воли, нежной натуры и колючей оболочки. Мягкая и покладистая, но только для него. Хотелось прикрыть ее своими крыльями, стиснуть в объятиях, чтобы дышалось едва-едва, и спрятать от злого и грязного мира. Недостойного ни видеть ее, ни показываться ей в своем прогнившем уродстве. Вот бы и правда она оказалась Авророй Чайковского, а сон ее — столетним. Проснулась бы в другом мире, без фальши и грязи, без загребущих рук и жестоких глаз, без дельцов и обделенных. Потом подумалось, что ему и за сто лет не управиться с червоточиной, впечатанной в город, в страну, в мир. Горести ссыпаются на голубой хрусталик глобуса, словно из Ящика Пандоры, и ни у кого не хватает сил захлопнуть крышку. А у него? Впрочем, у него получится, и только у него, от того, что он не такой, как другие. С его властью и разумом ему многое под силу. Он взрастил сам себя в приютских углах, под ударами ног на заплеванном полу, в клетке перебитых мальчишеских ребер. Обрел себя в холодной петербургской тишине, в пропахших порохом и бензином ночах. Расправил черные крылья над серым городом, заставил дрожать в страхе. Он и святой, и антихрист в двух своих лицах. От того, что пришел и обрушил на город праведный гнев, опалил очищающим огнем. Отобрал у Гавриила его работенку — сам возвестил о своем прибытии, по-деловому быстро, загружая в сеть. Подошел к окну, окинул немигающим взглядом спящий город. Гроза утихла, успокоилась, будто приглашая жечь костры. Как отказаться?***
Во сне ее клевали черные птицы, и, когда она проснулась, поняла, что просто замерзла. Холод забрался под плед и кусался за обнаженные ноги. Место рядом с ней опустело и остыло, Сережи в кабинете не было. Сквозь окна лился серый утренний свет. Агата прищурилась и вгляделась в стрелки часов — они замерли на отметке в двадцать минут девятого. Она села, укутав плечи в плед, и широко зевнула. Волосы за ночь превратились во взъерошенную гриву и просили расчески. Агата лениво поискала глазами по кабинету. Не найдя ничего подходящего, вспомнила, что все принадлежности оставила в ванной, и решила, что идти туда лениво. До нее донесся запах свежесваренного кофе, и она пошла ему навстречу. Теплый пол скрадывал ее босоногие шаги, и Сережа не услышал ее прихода. Он нашелся на кухне, старательно колдовал над туркой. На тумбе высились пакеты доставки, а в воздухе отдаленно отдавало горелой яичницей. Агату развеселило его умение спалить простой холостяцкий завтрак. Разумовский уже успел принять душ; влажные рыжие пряди обрамляли посвежевшее лицо. Было в нем какое-то нервозное оживление. За отсутствующим взглядом угадывался лихорадочный блеск. Агата подкралась к нему со спины и ласково шуганула пальцами. Сережа дернулся так резко, что чуть не пролил кипяток из турки себе на руку. Агата виновато охнула, но он тут же обнял ее. — С тобой всегда надо быть начеку, — его зубы быстро нашли мочку ее уха и ощутимо прикусили. Агата вывернулась из его рук, схватилась за ухо и обиженно сверкнула глазами. Наткнулась на его посмеивающийся взгляд. — Я в душ, — бросила Агата, подавляя желание ниже опустить футболку. Вздернула подбородок и двинулась прочь, провожаемая шкодливой ухмылкой. Когда вернулась, Разумовский уже разобрался с сервировкой и разложил приборы. Смиренно сидел на стуле, аккуратный и причесанный. Агата не удержалась и все-таки потянулась за поцелуем. Он ответил охотно, ластясь по-кошачьи. — Чем займемся сегодня? — спросила Агата, потянувшись за тостами и ореховой пастой. Сережа придвинул к ней нарезанные фрукты. — Сегодня день свободный, но нужно разобрать вот это, — он небрежно махнул рукой на стопку конвертов на столе. — На половину отвечать не буду, но нужно хотя бы посмотреть, что там. Агата пробежалась глазами по нескольким конвертам, натыкаясь на незнакомые адреса и фамилии. Фирмы и бизнесмены ее мало интересовали. Рядом высились конверты от разных изданий — просьбы об интервью и куча приглашений на разные мероприятия, вплоть до Нового года и по всей России. — Очень увлекательно, — она отложила письма и вернулась к своему кофе. Сережа вздохнул безнадежно, уловив ее сарказм. — А секретаря у тебя нет? — Они надолго не задерживаются, — Разумовский вальяжно закинул локоть на спинку стула и выразительно выгнул бровь: — Я очень требовательный босс. Агата фыркнула в кофейную чашку. — Возьми меня на полставки. Правда, вечером я буду сбегать на спектакли. Разумовский свел брови у переносицы и задумчиво склонил голову на ладонь, будто всерьез обдумывая ее предложение. — Не девушка, а швейцарский нож. Днем — секретарша, вечером — балерина. — Ночью — любовница, — ляпнула Агата и тут же густо покраснела. Сережа засмеялся: — Это обязательно пропишу в трудовом договоре. Агата отвернулась от него, чувствуя, как щеки пылают, но не могла согнать с губ глупую улыбку, как ни старалась. Осенний день постепенно отвоевывал свои права, и в уютной кухне становилось все светлее. Сережа лениво перебирал письма, Агата устроилась рядом, выпивая уже вторую чашку. С кофе она перепрыгнула на чай. На экране телефона выплыла иконка нового сообщения, и Агата смахнула блокировку. Сразу заметила эмоциональный разброс множества эмодзи — от слезливого колобка до яростно-красного человечка, разинувшего рот, как очевидно предполагалось, в ругательстве. Вчиталась в имя отправителя, писала Лариса из кордебалета. Агата открыла сообщение и похолодела. Лариска сфотографировала обложку желтого, но популярного журнала. На фото Агата и Разумовский, эстетично глянцевые, а поверх их голов хлесткое и обидное: «Новая Матильда в Мариинке». Сережа поднял на нее глаза и встревоженно спросил, что случилось. Агата сглотнула и постаралась говорить без дрожи в голосе: — Ничего, — выдавила улыбку. — Хочу купить электронную версию журнала. Она развернула телефон экраном к нему, и Сережа поджал губы. Встал из-за стола, чиркнув по полу ножками стула. Вернулся в кухню с печатным журналом в руках. — Принесли вместе с почтой. Не хотел тебе показывать. Агата отмахнулась и вырвала из его рук глянец, открыла статью и начала читать. Написано было много грязного и гадкого, про кривые ноги и то, каким путем Истомина получала свои роли. Журналюга в красках расписал преимущества шпагата в постели и нигде не вспомнил про Агатин талант и работу. Ей припомнили Карпова, без подробностей, но вполне однозначно. Строчки сочились ядом и ненавистью. Агата поняла, что буквы расплываются — на глаза набежали злые слезы. Разумовский решительно вырвал журнал из ее рук. — Я их засужу, честное слово. Она всхлипнула и постаралась улыбнуться. Сережа уже оказался перед нею на коленях. Глаза добрые-добрые, в них можно и хотелось утонуть. — Ну, Агата, — позвал он ее, — не обращай внимания на сплетни и слухи. Ты прекрасно знаешь, как ты хороша. Агата кивала и кивала на его слова, а слезы звонко капали на столешницу. — Ну, хочешь, не будем видеться какое-то время? — обреченно спросил он. Агата даже плакать перестала. Уставилась на него покрасневшими изумленными глазами и спросила придушенно: — Ты серьезно? Сережа закусил губу: — Я имел ввиду общественные места. На смену обиде пришла злость. Агата встрепенулась и поднялась на ноги. Отошла подальше и сложила руки на груди в привычном защитном жесте. — Я думала, тебе плевать на общественное мнение. — Так и есть, — Разумовский поднялся следом и преградил Агате выход, выставив руки. — Ты считаешь, что я порчу твою репутацию? — девушка подняла на него затравленный взгляд. — Что? Нет! Конечно же, нет, — он обхватил ее за хрупкие плечи и развернул к себе. — Агата, ты самое замечательное, что есть в моей жизни, и с этой желтухой мы разберемся вместе. Обещаю! Наклонил к ней лицо, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и облегченно выдохнул, заметив ее грустную улыбку. Потянул к себе и крепко обнял. — Если мы перестанем появляться вместе, то все подумают, что в этой статье все правда, — пробурчала она в ямку между ключицами. Сережа двинулся назад, не выпуская ее из объятий, нырнул рукой в стопку приглашений, быстро отбросил далекие даты и вытащил черно-золотой прямоугольник. Показал Агате. Она безучастно вгляделась в позолоченные иероглифы на матовой бумаге. Разумовский пояснил: — Открытие казино завтра вечером. Его хозяин — редкостная гнида, но зато у него соберется весь свет. Пойдем? Девушка заломила пальцы. — Ты точно не против? — С тобой я поеду куда угодно, — совершенно серьезно ответил он. Агата улыбнулась и обняла Разумовского в ответ.