Prima ballerina assoluta

Фуршет в самом разгаре. В залитом искусственным светом зале было даже несколько душно. Бурно кипели беседы, звуки английской, немецкой, французской речи перемешивались и сливались в единый гул, который, однако, не раздражал и не вызывал приступов мигрени. Людвиг был очень горд собой — ему удалось организовать крупнейшую естественно-научную конференцию в Европе. Он очень устал за эти несколько дней подготовки, но так, как устают художники, проводящие часы за написанием картины или как актеры театра, выходящие на поклон после представления. Германия уже сбился со счета, когда к нему в очередной раз подошли с благодарностью. Пожилой ученый, в костюме, который был ему несколько великоват, долго пожимал руку Людвигу. — Удивительно! — он широко улыбался. — Мне удалось наконец увидеть людей, с которыми я работаю по переписке двадцать лет, представляете! Пышные седые волосы топорщились во все стороны. Германия невольно сравнил его с Санта-Клаусом, настолько добрым и приветливым казалось морщинистое лицо. Даже и не скажешь, что этот человек — строжайший критик и рецензент научных публикаций. — Я очень рад, что смог вам помочь! — смущенно ответил Людвиг и хотел было добавить что-то еще, но цепкие руки ухватили его за локоть. Он удивленно обернулся и увидел хитро улыбающегося Францию. — Извини, что прерываю! Есть минута? Мне нужно будет бежать на самолет через полчаса. Профессор, какая встреча! Счастлив вас видеть в добром здравии! — Франциск поцеловал старика в щеку и крепко пожал ему руку, накрыв второй ладонью сверху. — Я украду своего друга совсем ненадолго! Они отошли в сторону, в конец зала, противоположный накрытым столам. Здесь людей было меньше, но и те с интересом наблюдали за ними. Франциск, оглядевшись, вздохнул. — Думаю, нам не помешает выйти подышать свежим воздухом. В Мюнхене стемнело. Поздняя осень не отпускала город, но воздух был уже зимний: влага ощущалась при каждом вдохе, как будто конденсировалась в легких. В свете фонаря Германии удалось наконец разглядеть своего собеседника. Франциск, как всегда, одет с иголочки — костюм сидел на нем идеально и, без сомнения, был сшит на заказ. Пшеничные волосы переплетены лентой в небрежный, но крепкий хвост. — Ну, как ты? Вижу, несмотря ни на что, дела у тебя пока идут в гору. Как всегда, Людвиг, поражаюсь твоим организаторским способностям. — улыбался француз. Германия вздохнул и улыбнулся в ответ. За фразой «несмотря ни на что» стоял громадный груз проблем, отягощающий жизнь каждого из тех, кто смел называть себя страной. — Для науки всегда есть время и силы. Несмотря ни на что, ты верно сказал. Всего на несколько часов здесь? — Пролетом. Забежал к тебе посплетничать, — усмехнулся Франция и сел за столик, подперев подбородок руками. На веранде не было ни души. — О чем же? — Германия оперся спиной о каменные перила, с любопытством склонив голову набок. — О том, что собираешься устраивать свои русские сезоны. Только вместо Парижа, полагаю, будет Берлин. А вместо Анны Павловой — Иван Брагинский. — Откуда ты… — лицо Людвига вытянулось в изумлении, так, что француз не выдержал и рассмеялся. — Ну же, мой дорогой, Франция – родина балета. Думаешь, благодаря кому Россия сделал свое первое па? Естественно, я до сих пор знаю обо всем, что происходит в мире. Тем более, — Франциск наклонился вперед, — если это событие, равных которому я не припомню за последние лет сорок. — Боюсь, ты ошибаешься. Это стандартное закрытое мероприятие для политической элиты. В основном нашей, кстати, русских будет мало, — Германия сморщился. Он любил балет, как любит его человек, первый раз пришедший на лебединое озеро. Однако, очередную завуалированную попытку наладить международные отношения впихнули прямо под новый год, тогда, когда Людвиг собирался провести время в Италии. — Нет, Людвиг, я не ошибаюсь. Видит Бог, я готов отрубить себе мизинец, чтобы еще раз взглянуть на то, как танцует этот чертов русский, — в голосе не было ни капли былого задора. Француз раздосадовано прикусил нижнюю губу. — Считай, тебе крупно повезло. — Что в нем такого? — прямо спросил Германия. На губы Франциска легла какая-то другая, печальная и мечтательная улыбка. Он сощурился, начал было говорить, но прервал себя на полуслове. Рассмеялся и помотал головой. — Я испорчу тебе все удовольствие, если расскажу. Ты сам поймешь и увидишь. Тем более, будет на что посмотреть, — подмигнул француз. — Я уже начинаю бояться. Не сомневаюсь, что Иван меня удивит, — вздохнул Людвиг, пригладив выбившиеся в суматохе прядки волос. — С ним всегда так. Не знаешь, чего ждать. Франциск утвердительно кивнул, однако диалог не продолжил. Им обоим было, что вспомнить. С Брагинским всегда творилась какая-то чертовщина. Он был настолько улыбчив и приветлив с другими странами, насколько закрыт на самом деле. Когда улыбались губы, не улыбались глаза — словно остекленевшие, с застывшей эмоцией безразличия и отчужденности, смотрели они на собеседника, пробираясь взглядом до внутренности костей. От России веяло настоящим сибирским холодом, но никто не посмел бы упрекнуть его в недостаточной гостеприимности. Людвиг смотрел в ночное небо, мигающее звездами из бесконечного холода и пустоты. Бессмысленно и пытаться понять, что за душой у таких, как они. У тех, чей век длится гораздо дольше человеческого. Они знали друг друга сотни лет, но были едва знакомы. Сегодня, когда человек все дальше уходил от религии, их скорее боялись, поэтому связывали сотней-другой нормативных актов, законов и приказов. Человек всегда боится того, чего не понимает. Они никогда не говорили об этом друг с другом, но прекрасно знали, что за каждым словом, поступком или даже мыслью стоит кипа бумаг, разрешений, подписей, бюрократической возни и долгих нравоучений. Людвигу редко удавалось поговорить с кем-то таким, как он, без пристального взгляда свыше. Мероприятия, слабо относящиеся к политике, становились отдушиной. Франция понимал это. Они молчали, наслаждаясь редкими минутами искусственной свободы. — Я был уверен, что Брагинский не согласится, — прервал тишину Германия. — Это не в его характере… Потакать чьим-то желаниям. Однако, проблема решилась убийством сразу двух зайцев — гастролям быть, а Иван танцует на сцене. — Готов поклясться, ему не оставили выбора, — пожал плечами Франциск, рассматривая узор на стеклянном графине с водой. — Балет для него больше, чем просто увлечение или дань прошлому. Вряд ли ему приятно, когда политика лезет в сокровенное. Людвиг утвердительно кивнул и нахмурился. Что было такой отдушиной для него? Наука? Он явно чувствовал себя счастливее, когда соприкасался с миром исследований, открытий и научных публикаций. Однако, жесткий график и требовательное начальство не допускали и возможности заниматься чем-то таким серьезно и углубленно. Как вы будете объяснять коллегам свою вечную молодость? Захочется ли вам в конце концов поделиться с ними рассказом о том, каковы были великие ученые прошлого на самом деле? Как быстро ваши напарники станут вашими друзьями, а, следовательно, станут неудобны правительству? Все эти мысли вызывали лишь нарастающую головную боль, и Германия прикрыл глаза, стараясь отпустить себя. У него же уже получалось. Почему он снова вернулся к вопросу своего одиночества – такого неудобного, стыдного и почему-то выжирающего изнутри? — Снова невеселые мысли лезут в голову, а, Людвиг? — француз звякнул стеклом, наливая холодную воду из графина. — Выпей. Людвиг поблагодарил своего собеседника коротким кивком и в один глоток осушил бокал. Вода зябкостью обожгла горло изнутри. Было такое ощущение, что Германия сделал глоток вечернего позднеосеннего тумана. — Сейчас они поджидают каждого из нас, эти мысли.. Время какое-то дурацкое, не находишь? Когда тебе одновременно можно так много, но нельзя еще больше. Птица в клетке, обставленной согласно последнему слову техники. Золотой ли? Не знаю. — Поэтому я искренне рад за Ивана с его балетом. В это дурацкое время, — Германия развернулся и оперся руками об ограду, всматриваясь в сырой воздух. Где же найти ответы на вопросы, мучавшие последнюю сотню лет? Франция встал со стула и положил руку Людвигу на плечо, слегка сжав плотную ткань нового, еще хрустящего от идеальной глажки пиджака. — Помоги ему. Мне кажется, у вашей проблемы один корень, — внезапный порыв ветра забрался под крышу веранды, растрепав им волосы. Белые скатерти боязливо встрепенулись. Где-то вдалеке залаяла собака. Кажется, надвигался дождь.