Prima ballerina assoluta

За кулисами пахло старым деревом и тяжелой тканью. Людвиг редко бывал в театре, а еще реже бывал там по собственной воле. Он довольно посредственно разбирался в балете, а долгие спектакли его, признаться, сильно утомляли. Италия давно пытался приобщить своего друга и к балету, и к опере, но Германия упорно проваливался в сон уже на первом акте — как правило, потому что долго работал для того, чтобы позволить себе выходной. В полумраке тяжело было разглядеть лица стоящих на сцене. Людвиг пропустил между пальцев плотную бархатную ткань раскрытого занавеса и обернулся на человека, стоящего позади. Говарду было уже за шестьдесят. За последние несколько лет он сильно располнел, но не утратил огня в глазах и саркастичной улыбки. Умелый политик и, главное, настоящий эстет: он был в курсе всех новостей мира высокого сценического искусства. — Что, думаете, у русских нет никакой дурной приметы? Вроде «не смотри на репетиции до премьеры — быть беде!» — мужчина широко улыбнулся и подошел ближе. — Думаю, нас бы предупредили. Германия устало прикрыл глаза. Он снова выбивался из графика, но не смог отказать старому другу в посещении последней репетиции. В конце концов, это было «событием последних ста лет», как окрестил его Говард. До другого такого мужчина вряд ли бы дожил. Внезапно потух свет. На сцену опустилась мягкая темнота, укутавшая всех собравшихся. Людвиг слышал, как участилось дыхание его спутника: они успели как раз на последний прогон. Секунды, проведенные во мраке, тянулись долго, как смола. Глаза Германии постепенно привыкали к темноте, и он различил несколько человек на сцене. В центре, на импровизированном столе, неподвижно стояла высокая фигура. — Не может быть.. Не может быть, чтобы это было болеро! — прошептал Говард, схватив Людвига за плечо. — Разорвите меня семеро, это точно болеро! Будто в подтверждение его слов зазвучали барабаны. Германия невольно затаил дыхание. Воздух в легкие попал синхронно со следующим тактом, когда в мелодию вступили духовые. Свет в центре сцены двигался вслед за руками танцовщицы: её тонкие запястья описали дугу и опустились на широкие плечи, начав скользить по груди и бедрам. Людвиг обомлел. Танцевала не девушка. Остановившись на тазовых косточках, руки снова поползли вверх, в точности повторяя предыдущее движение. Германия невольно сделал шаг вперед, силясь рассмотреть лицо, скрытое в полумраке. На очередной ноте руки танцевавшего как будто загипнотизировали свет, утянув его за собой. Прожектор осветил пшеничные растрепанные волосы, прикрытые глаза и плотно сжатые губы Ивана. Его лицо было безэмоционально: за него говорило тело, двигавшееся точно в такт музыке. Или, быть может, это музыка, околдованная размеренными движениями, подчинялась Брагинскому. Света и движений становилось все больше, мелодия нарастала, и на обнаженном торсе стала выступать влага, однако ни одна мышцы в теле Ивана не выдавала усталости. Он танцевал, будто не имел веса. Людвиг никогда не видел, чтобы мужчина танцевал.. так. Его редко очаровывали и женщины, чьей гибкости первые часто могли только позавидовать. Но Россия не танцевал под гипнотическую мелодию, нет — он был с ней одним целым. Иван резко запрокинул голову и прикрыл глаза. Его руки обхватили предплечья и двинулись вверх, нежно обводя каждый рельефный сантиметр. Людвига пробрало. По спине поползли мурашки, забирающиеся глубоко в горло сквозь кожу. Он почувствовал, как ногти впились в ладонь. Что за черт. Россия ни на мгновение не прекращал двигаться, и каждое новое движение было изящнее предыдущего, манило, упрашивало подойти ближе. Германия сделал еще один шаг. В голове шумело нечто невнятное, скомканное. Глазами хотелось пожирать танцующую фигуру, не моргать, чтобы не пропустить ни одно «па». Ловить на одном дыхании. Иван, словно играя, наклонялся вперед, снова и снова выводя на своем теле замысловатые узоры. Музыка сделала новый виток, и к подножью платформы, танцуя, подошли еще несколько мужчин. Свет почти не задевал их, и движения рук и тела, оставаясь на периферии зрения, резонировали с главной партией. Танцуя, Брагинский словно обращался к каждому из них, желая прикоснуться руками и послать невесомые воздушные поцелуи. Еще несколько сантиметров, и Людвиг вышел бы на сцену из-за алого занавеса. Болеро дразнило их всех. Оно заставляло Ивана, с которого при каждом арабеске слетали капли пота, полностью подчинить свое тело играющим духовым, заставляло аккомпанирующих ему мужчин двигаться пугающе синхронно, заставляло Людвига… Делать, черт возьми, что? Германия позволил себе отвлечься и рефлекторно, нервничая, поправил убранные назад волосы. Говард рядом с ним смотрел на сцену не моргая, как зачарованный. Иван танцевал для пустого зала. Танцевал так, будто делает это в последний раз. Германия ощутил пульсацию в висках и то, как нечто внутри живота свернулось в туго переплетенный клубок. Этот чертов русский… Ивана нельзя было назвать… женственным. Жеманным. Феминным, если угодно. Нельзя было подобрать ни один синоним, точно описывающий бы его так. На самом деле, Людвиг вряд ли назвал бы его привлекательным. На официальных мероприятиях, организованных «свыше», Брагинский всегда появлялся в одном и том же костюме, что за последние несколько лет стал ему несколько великоват. После распада Союза Россия переживал не лучшие времена. Если предстояла прогулка, он накидывал на плечи длинное пальто и закутывался в старый теплый шарф. Внешность Брагинского выделяла его из толпы, но тем заметнее была смертельная усталость, залегшая тенями под глазами и начинающими закладываться морщинами. Взгляд Германии никогда не задерживался на Иване дольше нескольких секунд. Так почему же сейчас он не мог оторваться… Мелодия вошла в кульминацию. Прыжки России были безупречны. Он двигался быстро, видно было, как с каждым глубоким вдохом расширяется грудная клетка и сквозь влажную кожу проступают очертания ребер. Анатомически, иррационально захватывающе красиво. Иван резко развернулся, сделав широкий шаг в сторону, и встретился глазами с Германией. Всего мгновение, но уголки губ России дрогнули в мягкой полуулыбке. Людвиг остолбенел, будто был под гипнозом. В следующий миг Иван снова танцевал, обращаясь к зрителю, падая в поклоне и поднимаясь, выводя руками что-то невообразимое. Отвести от него взгляд было невозможно. Все кончилось так же внезапно, как началось, когда Россия скрылся в быстро нагрянувшей темноте, которая наступила, как только его тела коснулись руки танцевавших рядом мужчин. —Prima ballerina assoluta… — прошептал Говард, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Германия отступил назад, ощущая сердцебиение где-то внутри пересохшего горла. Включился свет. Танцоры постепенно расходились. Иван, тепло улыбаясь, обсуждал что-то с энергично жестикулирующим хореографом. — Что же, Говард, я больше не должен вам поход в театр? — растерянно спросил Германия, с трудом оторвав взгляд от Ивана. — Это стоило того, чтобы ждать пять лет, Людвиг! Спасибо! — мужчина похлопал Германию по плечу. — Пожалуй, я даже попрошу у вас прощения. Мы, кажется, просмотрели гвоздь программы раньше положенного времени. — Что вы! Наблюдать такое раз в жизни —большая удача. Меня одарила судьба, раз скоро я увижу это болеро еще раз. Какая грация! Какие движения! Эта игра света в начале… Все поставлено просто идеально! — собеседник Людвига продолжал торопливый монолог, но Германия все никак не мог собрать себя по кусочкам после пятнадцати минут танца и невольно обернулся через плечо. Прислонившись к сценическому инвентарю, Россия стоял, переводя дыхание. Мокрые волосы липли к лицу. Грудь вздымалась с каждым торопливым вздохом, а капли пота вычерчивали на ней соленые дорожки. Взгляды их вновь пересеклись, и на губы Брагинского легла улыбка. Он выпрямился, убрав пшеничные пряди, и кивнул. Людвиг ответил тем же. Похоже, Иван был по-настоящему счастлив. Германия никогда не видел его таким… живым. Если к ним можно было применять слово «живой».

***

- А вы в отличной форме, Брагинский. Признаться, я не верил, что за несколько месяцев вы отточите незнакомое произведение так, что можно соревноваться с Майей Плисецкой. Вы действительно… особенный. – Иван молчаливо затянулся. Оценивающий тон ему не нравился. — Спасибо. — клубы дыма поднимались к фонарному столбу и сливались воедино с хлопьями мокрого снега. — Ваш знакомый не мог отвести взгляд. — Здесь нужно благодарить Мориса Равеля, а не меня. Давайте уже ближе к делу. Пустые комплименты меня, признаться, утомляют — повернулся к собеседнику Брагинский. — Никаких пустых комплиментов и лести. Все от чистого сердца. Взгляд профессионала со стороны. — Россия стряхнул пепел в снежную кашу под сапогами. Дым внутри него опустился на дно грудной клетки и теплой волной растекся до подушечек пальцев. — Большой потерей для этого мира будет, если вы вновь пропадете. Так почему бы нам не заключить небольшую сделку? — Я думаю, вы прекрасно осведомлены, почему я не заключаю сделки. —Россия продолжал улыбаться, но глаза его полыхнули раздражением. — Дам вам время подумать, Иван. Я прекрасно осведомлен и о том, в каком вы находитесь положении. И знаю гораздо больше, чем вы думаете. Вы меня оскорбляете, если считаете, что я предлагаю вам сомнительную авантюру. — Слишком много «я». Мое решение не изменится. Вы представить себе не можете, как функционирует российская государственная машина. Вы не можете даже на мгновение осознать, как я связан со своими людьми. В вашей голове не укладывается сотня других мелочей, согласно которым мой ответ —«нет». Окончательно. Найдете меня спустя десять, двадцать лет — не произойдет ничего, что сподвигнет меня согласиться. Я не подопытная крыса. — Посмотрим, что вы скажете позже, Ваня. — Брагинского передернуло от слащавости интонации. Он выдохнул едкий дым, успокаивая участившее сердцебиение. Требовалась выдержка, чтобы не прописать собеседнику в лицо. — Угрожать мне вздумали? — Просто подчеркиваю, что у вас будет возможность передумать. Иначе вы теряете слишком много. — Я не теряю лицо. — Иван затушил табак о старый фонарь, заклеенный десятком слоев объявлений на немецком. Сигарета впечаталась в мокрую бумагу и перестала дымить. Собеседник Брагинского неестественно оскалился. Бред. Все это — неестественный и иррациональный бред сумасшедшего. Россия запустил руки в карманы и поднял голову, ощущая, как холодный снег опускается на ресницы. Бросить свой народ? Отказаться от своей сущности и попытаться прожить нормальную жизнь? Ведь все в этом мире имеет начало и конец. И когда-нибудь он тоже… умрет. По-настоящему. Навсегда. Брагинский мало слышал о странах, решивших сбежать от самих себя. Погребенные в прошлых столетиях, они никогда не получали свое «долго и счастливо». Несмотря на то, что мужчина был Ивану неприятен, он все-таки смог поселить в его душе крупицу сомнения. И этого было достаточно для нарушения того хрупкого равновесия, которое Брагинский выстраивал последние годы. Сукин сын. Сквозь полузакрытые веки Иван видел, как расплывающийся из-за снежинок на ресницах силуэт человека в черном отдаляется с каждой секундой. Это их не последняя встреча. Наверняка.