Prima ballerina assoluta

Людвиг выругался, когда ему в лицо прилетел ком снежинок, сорвавшийся с театральной лепнины. Хотя температура колебалась около нуля, снег валил так, как будто за сутки хотел угнаться за месячной нормой. Городские службы отчаянно сражались со стихией, но транспортного коллапса было не избежать. Рабочий телефон Германии звонил каждую минуту: задерживалась машина, которая должна была отвезти их с Брагинским в гостиницу, задерживались русские дипломаты, которых снегопад застал в аэропорту… Нужно было срочно корректировать расписание сегодняшнего вечера и согласовывать его со своим начальством. Нужно было найти Ивана, испарившегося сразу после репетиции. Нужно было… успеть слишком много. К счастью, долго Россию искать не пришлось. Он стоял у фонарного столба в нескольких метрах от парадного входа и, кажется, был глубоко погружен в свои мысли: на губах не было привычной улыбки, в руках размокала потухшая сигарета. Людвиг остановился в паре шагов от Брагинского. — Иван, — Германия поднес руку к лицу, пытаясь закрыть его от порывов холодного ветра — машину придется ждать. Уже слишком поздно просить водителя развернуться, а весь центр встал в пробке. Вечерние мероприятия нужно перенести… В худшем случае, на завтра. Брагинский на несколько мгновений прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Людвиг успел рассмотреть снежинки, вплетенные ветром в светлые ресницы и растрепанные пряди волос. — Что же… — Россия буднично улыбнулся. — Возвращаться в театр после последней репетиции — плохая примета. Да и ушли мы одними из последних… Что-то предложишь, Людвиг? — Предложу что-то неподалеку — задумался Германия, разблокировав смартфон. У них точно было около сорока минут. — На другой стороне улицы есть кофейня. Оптимальный вариант для того, чтобы провести там полчаса. И водителю будет удобно припарковаться. — Как всегда хочешь все предусмотреть — усмехнулся Брагинский, отряхнув пальто от налипшего снега. Светофор мигнул зеленым, и они молча перешли улицу. Иван не сдержал улыбку, когда Людвиг, громко хлюпнув, наступил в снежную лужу. — Да что же это такое! — буркнул немец и беспомощно развел руками. Он по-прежнему пытался унять поток сообщений, лившийся на него с той стороны экрана. Брагинский пожал плечами и взялся за ручку входной двери. — Добро пожаловать! — приветливо улыбнулась девушка-бариста. Помещение встретило их запахом кофе и мгновенно окутало теплотой. Людей было немного. Людвиг бегло оглядел столики, привычно для себя вычисляя оптимум по параметрам «личное пространство», «освещенность», «комфортная температура». — Ты не хочешь сесть на подоконник? Или как это… В общем, вот туда? — Иван указал пальцем в противоположный ко входу угол, где окна были превращены в дополнительные сидячие места с обитыми вельветом подушками и аккуратно сложенным клетчатым пледом. Германия удовлетворительно кивнул. Не идеально, но весьма близко к этому. Брагинский, повесив пальто, бережно стянул с шеи намокший от непогоды шарф и положил рядом с собой. Людвиг рассматривал меню, написанное белым мелом на черной доске. — Есть предпочтения? Кофе, чай, какао? — Кофе. Раф. — Раф? — переспросил Германия. — А! — Иван рассмеялся. Германия сглотнул, рассматривая открытую шею. — Я и не подумал. Это такая русская фишка, по легенде, по крайней мере. Напиток придумали в одной московской кофейне. Стыдно признаться, я не знаю точного рецепта. Он мягче и слаще, чем латте: вместо молока используются сливки, добавляется что-то ванильное: ванильный сахар, экстракт или, на худой конец, сироп. Главное не переборщить со сладостью. Возьми что-то на свой вкус. Германия задумчиво кивнул. Иван уткнулся в экран телефона, не переставая улыбаться. Людвиг был почему-то уверен, что ничего, способного вызвать настоящую улыбку, там не было. Девушка за барной стойкой заботливо расставляла десерты. Взгляд Германии зацепился за рождественское печенье. Коричные звезды были чуть ли не самым популярным осенне-зимним лакомством в Германии, а уж устоять перед ними в рождество было просто невозможно. — Определились? — Хелен (так было написано на бейджике) слегка наклонила голову, с интересом рассматривая гостя. В конце концов, серьезные мужчины в дорогом костюме были у нее нечастыми гостями. — Да. Мне — американо, а моему другу... Он родом из России, хотел бы раф. Это чем-то похоже на латте, вместо молока сливки, что-то ванильно-сладкое… — Германия замялся, понимая, что не знает ни одной пропорции. — М-да, это будет тяжело. — Хелен, на удивление, широко улыбнулась. — Давайте так — я погуглю, посмотрим, что из этого выйдет. В конце концов, сливки у нас есть, а сладкого достаточно — она указала рукой на полки позади себя. На них было огромное количество банок с чаем, несколько с жидкой карамелью, медом, пряностями и еще с чем-то сложно узнаваемым с первого взгляда. —Спасибо! — Людвиг вернулся к Ивану, который, прислонившись к холодному стеклу, с любопытством рассматривал происходящее на улице. Германия на секунду задумался, а затем положил свой смартфон экраном вниз. Он никогда не обращал внимание на Россию. Брагинский был явно не в его вкусе. Какие-то странные, отталкивающие черты лица, эти глаза неестественного цвета, которые постоянно смотрели будто сквозь тебя, объемное пальто, и шарф, скрывающие фигуру. Черт возьми, дело было даже не во внешности. Людвиг не считал Ивана пугающим. Или ненормальным. Какие там ярлыки на него пытались повесить люди, причастные к политике? Он просто был каким-то далеким. При первой встрече Россия казался открытым человеком, подтверждавшим все стереотипы о русской душе, русском гостеприимстве и русской отзывчивости. Однако, он же ловко манипулировал диалогом и никогда не отвечал на те вопросы, на которые отвечать не хотел. Узнать, что стоит за широкой улыбкой, было практически невозможно. Или невозможно вовсе. Пожалуй, хорошо его понимали только сестры. После увиденного на сцене мнение Германии… деформировалось. Черт знает, в какую сторону. Он просто смотрел на русского другими глазами. И сейчас Иван, забравшийся с ногами на подоконник, в теплой водолазке и свободных брюках, выглядел для него совсем по-новому. Намокшие от снега тонкие пряди светлых волос, геометричные линии лица, широкие плечи, стройное тело в идеальной «балетной» форме. Даже глаза, чей взгляд ранее не вызывал ничего, кроме отторжения, был сейчас наполнен какой-то притягивающей осмысленностью и мягкостью. Германия нервно, с нажимом провел рукой по своим волосам, поправляя и так идеально зализанную прическу. О чем он только думает. Эта работа его когда-нибудь окончательно сведет с ума. В то же время глупо было отрицать, что балет менял Брагинского в лучшую сторону. Но не настолько же. — Американо готово! — с другого конца кафе донесся голос Хелен. Людвиг поспешил отбросить смущающие мысли и подошел к барной стойке. — В общем, я очень постаралась сделать раф! — заговорщицки сказала девушка, близко наклонившись к Германии. — У нас даже нашлось кое-что ванильное. Надеюсь, вашему другу все понравится. — Отлично! Огромное спасибо. — искренне улыбнулся Людвиг. — А можно еще коричных звезд? —Конечно! — Хелен быстро открыла прилавок и достала хрустящий пакет, перемотанный красно-зеленой лентой. — Оплатите по карте? — Наличными. — немец положил на стойку несколько купюр. — Это за американо и печенье. Людвиг внимательно рассмотрел черно-белое меню, нашел самый дорогой напиток (кажется, какой-то экзотический чай) и мысленно умножил цифру на два. — А это за раф. Все без сдачи. — сверху приземлились еще несколько евро. Хелен торжествующе улыбнулась. Именно на это она и рассчитывала.

***

На лице Ивана отразилось искреннее удивление. — Что, раф? Подожди, разве он оказался в меню? — Не совсем. Считай, это комплимент от заведения. — Людвиг устало опустился на подоконник. Чашка с горячим напитком согревала руки, а запах кофе отвлекал от навязчивых мыслей. — Очень вкусно! Идеальное попадание, прямо как в России. — Брагинский улыбался искренне, а на щеках играл румянец. «От перепада температур» — почему-то сказал себе Германия. — Сколько я тебе должен? — Нисколько. Сказал ведь, комплимент. — Врешь. — сощурил глаза Иван, наклонив голову и облизнув губы с молочной пеной. Людвига почему-то бросило в жар. — Все, все, раскусил. Но платить не надо, это мое извинение за сегодняшние проблемы буквально со всем, с чем они могли возникнуть. — торопливо ответил немец. — Ладно. — неожиданно быстро согласился Брагинский, с удовольствием отхлебнув кофе из вытянутой кружки. Кажется, в такие обычно наливали латте. Германия перевел взгляд на длинные пальцы, обхватившие белую керамику, затем на изящные тонкие запястья, открывшиеся из-за сползшей на локти водолазки, и прикрыл глаза. Какое безумие. Не появилось же это все внезапно после репетиции. Почему он раньше не замечал? — И часто ты… танцуешь? Как давно? — не сдержался Людвиг. — Давно. Примерно с тех самых пор, как балет вообще появился в России. В какой-то момент Петр даже обязал всю дворянскую молодежь ему учиться. Я, конечно, не был молодежью даже в восемнадцатом веке, но учиться все равно пришлось. Вообще говоря, я танцевал со своими людьми с самого детства, мне это просто нравилось. Балет сперва давался трудно — уж очень непривычными были движения. Франциску пришлось перебрать несколько балетмейстеров. У балета в России очень насыщенная история. Не поверишь, однажды его запретили танцевать всем, кроме женщин. — Брагинский осекся на мгновение. — Впрочем, не важно. Сейчас все совсем по-другому. Я больше не дворянин. Я, скорее, политик. На подобное не остается времени. Так что нет, не часто. А что, понравилось? От Людвига не укрылось, как слегка дрогнула улыбка Ивана на последних словах и то, как он резко сменил тему разговора. — Да. Очень понравилось. Первый раз в жизни видел что-то подобное. — честно отозвался немец, сильнее обычного сжимая кружку в руках. — Мне приятно знать, что не все потеряно. — расцвел в улыбке Россия, подперев щеку рукой. — Еще раз спасибо за вкусный кофе. Людвиг кивнул, отвернувшись к окну. Снег не прекращался. Видимо, назад ехать они будут очень долго. — А ты? — внезапно спросил Иван. — Что ты делаешь в свободное время? — Ах, свободное время. — криво усмехнулся Людвиг. — С каждым годом его почему-то становится меньше и меньше. Я неравнодушен к науке, но не могу быть полноценным ученым — это требует огромных сил и все того же времени. Необходимо полное погружение, а иногда и напряженная лабораторная работа, от которой нельзя абстрагироваться и которую нельзя просрочить. Клетки умрут, раствор стухнет, установка перегреется, результаты будут неадекватные… Короче, у нас с наукой полная несовместимость. Так что я пока ограничиваюсь чтением какого-нибудь Nature и организацией конференций, поддерживаю сбор средств, стараюсь склонять коллег в сторону принятия научных грантов. Не так много, на самом деле. — Сбежал бы от всего этого к науке? — глаза Брагинского больше не улыбались, его взгляд вновь стал острым и пронзительным, но Людвига это не раздражало так, как раньше. Сказывался горячий кофе? — Нет. — уверенно ответил он. — Во-первых, это невозможно. Во-вторых — я знаю, кто я на самом деле, и никогда от этого не отрекусь. Для меня подобное равноценно предательству. Я не предам ни себя, ни свой народ. Иван не улыбался. Он склонился к холодному стеклу, прикоснулся к нему пальцами, провел по поверхности, собирая конденсат. Прикрыл глаза. «Задел его?..» — пронеслось у Людвига в голове. Однако, Россия, будто услышав его мысли, со вздохом развернулся к собеседнику. — Погода и правда сегодня ни к черту. Надеюсь, ужин перенесут. Совсем нет настроения. — Брагинский прислонился к кирпичной стене и залпом допил раф, звонко поставив кружку на стол. — Почему ты спросил об этом? — напряженно произнес Германия. — Просто. — улыбнулся Россия. — Мне было интересно. Неожиданно он наклонился вперед, не дав Людвигу мысленно возмутиться очередному уходу от вопроса, и положил голову на скрещенные руки. — Иногда я думаю, что очень устал от всего. — Брагинский лениво рассматривал интерьер помещения. На кирпичной стене были баллончиком нарисованы пожарные, сжигающие книги. Явно вдохновлялись Брэдбери. — Прожить жизнь для других… Возможно, в этом смысл нашего существования. Я за все сотни лет так и не смог понять, могу ли я называть себя человеком. Мой характер будто определяется тысячами и тысячами людей. Их настроениями. Состоянием. Я видел много таких, как мы. Стран, княжеств, империй. Однако, до сих пор не вычислил тот алгоритм, по которому вселенная определяет, кому надо умереть, а кому остаться жить. Или Бог. Хотя он был глух к моим мольбам так долго, что я почти перестал верить. Людвиг поджал губы. Он не знал, что сказать. Нерешительно немец поднес руку к Ивану и положил ладонь ему на предплечье, чуть выше запястья. Россия вздрогнул и вопросительно посмотрел на собеседника. В воздухе повисло напряжение. — Я… — у Германии ком стоял в горле. — Я стараюсь не думать об этом. Когда-то я практически сожрал себя, пытаясь разобраться в мировом устройстве, но потом этот приказ о неприкосновенности личностей, называющих себя именем политических организаций на определенной территории… Идиотская формулировка. Я твердо знаю, что я — человек. Со своим характером, эмоциями, привычками. Просто особенный. Чувствующий людей так, как их никто не чувствует. Мне этого достаточно. Не хочу говорить банальные слова про то, что все образуется и однажды будет хорошо, но терять надежду на это не следует. Я… Мы через столько прошли за эти годы. Думаю, не только мы одни чувствуем, что страны все больше хотят заковать в какие-то рамки. Они поймут, что не правы. Я уверен. Людвиг прикусил губу. Речь вышла сумбурной, да к тому же крайне сомнительной по содержанию. Он невольно сжал руку сильнее, хотя бы так пытаясь передать то, что на самом деле чувствовал. На удивление, Брагинский не отстранялся. — Ты оптимист… — улыбнулся Иван и выдохнул, головой практически прислоняясь к чужой ладони. — Есть, чему поучиться. Спасибо. В животе у Германии разлилась теплая волна, отдававшая тяжестью в ногах. Он наблюдал за Брагинским, взгляд которого был медово-теплым. Затягивающим. На бледных губах лежала мягкая, не натянутая улыбка. Они оба застыли в каком-то ожидании. Как будто стояли на пороге. И Людвиг решил сдаться первым. Костяшками пальцев он осторожно коснулся щеки Ивана. Не встретив сопротивления, немец медленно провел ими выше, убирая светлые пряди. Русский вздрогнул от мурашек, пробравших его тело. Внезапно зазвонил телефон. Германия резко отдернул руку. На экране высветился номер водителя. — Алло? Да, сейчас, выходим. — коротко ответил он и сбросил. — Машина приехала. На лице немца не осталось и следа пережитых эмоций, разве что на щеках играл трудно заметный румянец. Иван усмехнулся. — Как скажешь. Они быстро оделись, Людвиг едва не забыл забрать с собой пакет с печеньем. «Предложу позже» — убедил себя он. Брагинский, попрощавшись с Хелен, выскочил за дверь. Германия, поднявшись по ступенькам, задержался у самого выхода. Ему совсем не хотелось покидать теплое помещение с ярким запахом кофе, возвращаться к изнуряющей беготне, в тот мир, для которого он почему-то был создан. Все из-за этого… странного диалога. Было что-то еще, что Людвиг не хотел терять. Что-то, в чем не хотелось признаться самому себе. Он вздохнул, взявшись за ручку двери. За стеклом бушевал ветер, забирающийся под пальто, мокрый снег хлестал по щекам, скользкий асфальт портил новые ботинки. А еще за стеклом ждал Брагинский. Германия безжалостно дернул на себя дверь, оставив позади и диалог, и странные ощущения, и желание сбежать. Глупо. Инфантильно. Так почему же в желудке свернулось комком какое-то противное ощущение? Как будто он никогда не сможет забыть сегодняшний день. Балет, кафе, мягкая улыбка. К черту. Злость на себя все нарастала. Сильный порыв ветра приводил в чувство, а холодный воздух упорно забирался глубоко в легкие. После выступлений Брагинский вернется обратно в Россию, а он продолжит работать, как будто не было никаких «русских сезонов». И ничего этого не было. И больше никогда не будет.