Prima ballerina assoluta

Повторяем, Мефистофель страшен только потому, что до сих пор его почитают страшным... Чёрта с два Брагинский был сентиментален. Но перед визитом в заведения, подобные ДГОИ, у него сердце было не на месте. Центр гематологии, онкологии и иммунологии специализировался на лечении тяжёлых детских заболеваний и не мог оставить равнодушным никого, даже случайного прохожего: посреди серых районов вблизи Юго-Западной станции метро и одноимённого парка ДГОИ был ярким пятном, сказочным замком, сошедшим с детского рисунка. Если правая часть здания ещё пыталась походить на обыкновенную больницу, с цветными вкраплениями на белой плитке, то левая была чем-то невообразимым: как будто из раскрашенных маслом газетных вырезок, собранных в одну аппликацию. Это было царство цвета: оранжевого, фиолетового, жёлтого, зелёного. При ДГОИ располагалась небольшая школа, парк, а недавно к территории больницы присоединили ещё и санаторий "Русское поле", чтобы дети, проходящие долгое болезненное лечение и реабилитацию вместе с родителями не чувствовали себя оторванными от "детской жизни". Вместе с сотнями врачей и санитаров на базе центра трудились учёные на оборудовании, о котором заботился сам президент. Для редких, смертельных заболеваний приходилось подбирать индивидуальное направление лечения, брать нестандартные анализы и опираться на последние разработки запада. Иван даже корил себя, что не разбирается в положении дел как Людвиг. Немец бы точно задал правильные вопросы главному научному сотруднику, а Брагинскому опять приходилось надеяться на "авось" и молиться, что мужчина вообще решится рассказать ему хоть что-то. Не принято у них было жаловаться, если тебя финансирует правительство Москвы. За такое можно вылететь куда подальше. Иван пошарил в карманах пальто, наткнулся на дырку, выругался и подцепил указательным пальцем крышку портсигара, ловко достав его. Людвиг посоветовал Брагинскому "Харвест", расписав ему линейку вкусов и то, из какой смеси табака делают сигареты. Ни черта Россия не запомнил, но что запомнил — это конскую цену больше двухсот рублей за пачку и химозу. Слава богу, что не взял какие-то сладкие, точно было бы ещё хуже. Горели они как-то плохо, дым сквозь фильтр был противнее, чем если поковыряться и его снять. Даже "Беломорканал" обгонял этот самый "Харвест" с большим отрывом. В общем, Брагинский, как бывший советский человек, не оценил, но обижать немца не хотел, поэтому твёрдо решил пачку докурить, к тому же, в голову она била неплохо — это ли не главное? А ещё продавец сел Ивану на уши, обвинив сигареты в "элитности" и "премиум-классе". Россия усмехнулся — хоть в чём-то он мог претендовать на элитность. Щёлкнувшая зажигалка ведь была самая обычная, из какого-то супермаркета типа "Пятёрочки" под окнами его дома. Брагинский, морщась, затянулся и уселся на лавочку у "Юго-Западной". Праздники. Москвичей всё ещё мало, сидят по своим домам, отсыпаются и доедают салаты. Хотя последнее к концу "каникул" было уже опасно. Работает в основном неотложка: медики, МЧС. А ещё — идейные трудоголики. Или научные сотрудники, у которых, как вспоминал когда-то Германия, "растут клетки, а клетки не знают, что такое выходные". Немца в жизни Ивана становилось слишком много, и ему даже это нравилось. Скрашивало безделье и помогало навести порядок внутри непредсказуемого разума. Россия затушил злополучный "Харвест" о запорошенное снегом холодное дерево, вздохнул, посмотрев на валяющиеся на асфальте бычки вперемешку с плевками, и лёгким шагом дошёл до урны у входа в метро. Дорога ему предстояла недолгая — около двадцати-тридцати минут вдоль трассы. Можно было подождать автобус, губернатор обещал, что в праздники перебоев с транспортом не будет, но Ивану верилось слабо. К тому же, зачем тратить деньги, если можно пройтись пешком? Брагинский натянул связанный Ольгой шарф до самого носа, вдохнул, вспоминая тёплый родной запах, который уже давно стёрся. Новый Украина связать для него не могла. С каждым годом они виделись реже и реже, а в последнее время даже не разговаривали по телефону. Политическая ситуация обязывала. С Наташей дела тоже пошли в разлад, хотя встречаться они могли чаще, но не так часто, как хотели бы. О жизни в одном доме Россия даже не думал. Улица 26 Бакинских Комиссаров была широка только для машин, Ивану пришлось примоститься на узенькой дороге вдоль шоссе. Летом тут было даже ничего — зелёные деревья и небольшой холм, отгораживающий проезжую часть от жилого квартала, кусты посередине. Впрочем, укрытая снегом улица была не хуже: на импровизированном холме змейкой петляли следы пытавшихся срезать путь до остановки москвичей. Сзади остались новостройка, стоявшая полукругом, и торговый центр. Впереди — редко стоявшие те же панельные дома. Тропинка увела его дальше от шоссе, заставив замедлить шаг и полюбоваться на облепленные снегом деревья. По правую руку раскинулся парк. На огромном перекрёстке Брагниский свернул мимо церкви, к цветному пятну возвышающегося над окружающей чёрно-белой зимней картиной ДГОИ. *** — Иван Владимирович, доброе утро, — сдержанно поздоровался Павел, ведущий научный сотрудник. Россия сдержал смешок, когда услышал вновь придуманное Алексеем отчество — Владимировичем он ещё не был. — Прошу вас, раздевайтесь в гардеробе, и я устрою вам небольшую экскурсию. Мужчина слегка кашлянул, когда Брагинский скинул с плеч шарф и пальто, оставшись не в привычном для чиновников дорогом костюме, а в свободном бежевом свитере с высоким горлом и серых брюках. Официальность во всём его внешнем виде выдавали только не самые дешёвые туфли. — Здравствуйте, Павел Сергеевич. Экскурсию по лечебным корпусам не нужно, — мягко ответил Россия. — Меня больше интересует научная сторона института. Сотрудник, казалось, совсем растерялся. Впрочем, растерялся он ещё на том моменте, когда ему сообщили о правительственном визите: с последнего прошло чуть больше месяца. В прошлый раз его можно было выжимать. Павел несколько часов рассказывал о здании в целом, о его архитектурных особенностях, знакомил президента с пациентами и бегом с чиновниками обходил лаборатории, не будучи уверенным, что его вообще поймут. Вряд ли правительству было интересно, что такое полимеразная цепная реакция, и почему это так важно. Директор института преимущественно разговаривал с президентом "на камеру", Павел засветился в телевидении лишь на моменте с детьми. Он был немного раздосадован, но вполне понимал строгие пять-десять минут новостей вечернего эфира. — Вы хотите посмотреть на что-то конкретное? — вынырнул из своих мыслей научный сотрудник, рассеянно смотря в чужие глаза странного оттенка. — Может, интересует определённая лаборатория или установка? — Интересуют лаборатории и установки, без конкретики, — уклончиво ответил Иван, подойдя на несколько шагов ближе. — Могу ли я после экскурсии поговорить с вами подробнее о том, что увижу? Чужой тон напрягал. Павел успел подумать, что на него придумали какой-то компромат и теперь придётся отдуваться, чтобы не отправиться с должности восвояси. Он всё больше нервничал, что не укрылось от России. Брагинский погрустнел. — Да, конечно… Я редко вижу людей из правительства, которых так интересует суть науки. Очень непривычно, — отбросил волнения Павел, решив не терять лицо. — Начнём с лабораторий, Иван Владимирович? — Можно просто Иван, — открыто улыбнулся Россия, пожав научному сотруднику руку. Тот, кажется, подуспокоился. — Пройдёмте. — Иван, я уверен, вы знаете, но повторюсь: наш центр — крупнейший в мире по борьбе с детскими наследственными и злокачественными заболеваниями кровеносной системы, то есть крупнейший центр гематологии и онкологии. С каждым годом мы всё больше приближаемся к мировому уровню. — Павел сделал паузу. Они шагали по коридорам, мужчина "вошёл в роль", много и восторженно говорил. Мимо проскользнули кафедры гематологии и клеточных технологий, детской онкологии и радиотерапии. Непосредственно в лечебные помещения по просьбе Ивана они не заходили. — Как сказал один из наших уважаемых работников, наука — высшее проявление любви. Именно из-за комплексной работы учёных и врачей под одной крышей мы добились таких успехов. Нельзя не упомянуть западных коллег: например, двадцать лет назад мы создали научную группу Москва-Берлин, занимающуюся лечением лимфобластной лейкемии. Очень тяжёлый недуг, в просторечие рак крови. Протекает по-разному, откуда берётся — непонятно. Наша наука — самое эффективное и грозное оружие в этой борьбе. Брагинский привычно хотел подавить улыбку в шарфе — Павел настолько горел своим делом, что невольно хотелось завидовать. Иван помнил себя, загнанного в угол после распада Союза. Но сейчас, когда минули девяностые и нулевые, он аккуратными точечными мазками вырисовывал себя заново. Каждый человек, с таким остервенением преданный своему делу — ради других — возвращал Брагинскому частичку утерянных доверия и благодарности к людям. Хотя, если быть честным, для учёного деньги и слава играли не последнюю роль. Как и в других отраслях, продвижение по карьерной лестнице невозможно без обретения "популярности" в узких кругах специалистов. А где выше должность, там больше денег. Где больше денег, там больше возможностей. Но профессора всё-таки предпочитали тратить не на себя, а на свои лаборатории и сотрудников. — Павел, а что это за лаборатория? Совсем не могу представить, чем она занимается, — улыбнулся Иван и пальцем показал на табличку "Лаборатория цитогенетики и молекулярной генетики". Научный сотрудник наклонил голову и сощурился. — Так давайте зайдём, Иван Владимирович, я покажу вам оборудование, — мужчина отпёр ключами — такими же цветными, как и всё здание ДГОИ — дверь лаборатории и включил свет. Внутри ожидаемо никого не было. — Наденьте халат, пожалуйста. И перчатки, на всякий случай, руки мы с вами предварительно не обрабатывали. Да, и бахилы. Халат можно взять любой мужской, не уверен, что на вас и ваши широкие плечи найдётся удобный размер, но попробуйте. Мужские халаты на правой вешалке. Научный сотрудник ловким движением накинул на плечи белый именной халат — это была его родная лаборатория — натянул чёрные перчатки и выжидающе посмотрел на Брагинского. Тот возился уже с третьим халатом, безуспешно пытаясь надеть его на себя. С четвёртым повезло: он хрустнул, но послушно растянулся на спине. В лаборатории было светло до той степени, что щипало в глазах, всюду стояли какие-то приборы и были развешены пипетки, которые трудно было узнать, не висели бы они над столами длинными носиками к низу. Пипетки были автоматические, больше похожие на какие-то очень оригинальные и неудобные разноцветные пишущие ручки. — Смотрите на пипетки? Это самые новые. Здесь, в молекулярной лаборатории, оперируют не молекулярными размерами, но очень маленькими объёмами — порядка микролитров. В миллион раз меньше, чем литры. Пробирки у нас тоже с кончик мизинца, так что нужна недюжинная аккуратность. И большой опыт работы. К сожалению, студентов мы не берём, только самых выдающихся и с приличным портфолио. Цитогенетика — сложение слов цитология, то есть науки о клетке, и генетики, про которую слышал уже каждый. Изучаем взаимосвязи между генами в клетке, хотя чаще их поломками, и поведением этой клетки. Про молекулярную биологию вы тоже наверняка знаете. Это в общем смысле наука о полимерных молекулах, то есть молекул из тысяч и тысяч маленьких, похожих по строению звеньев. Это ДНК, родственная ей РНК и белки. В раковых клетках происходит "поломка" генома, поэтому из наших друзей они превращаются во врагов — всячески отравляют организм, разрастаются и током крови переносятся в органы, далёкие от очага болезни, начиная расти и там. — Какими методами вы пользуетесь, Павел Сергеевич? — почему-то решил перейти на официальное обращение Иван. — Вернее, с помощью чего вы всё это проворачиваете? Оборудование, реагенты? — И то, и другое. Мы не теоретики, чтобы считать на бумаге, — рассмеялся мужчина. — В медицине и биологии без того, чтобы "пощупать" предмет изучения, практически невозможно. Если слово "пощупать" вообще применимо к молекулам. Мы очень много ставим ПЦР — полимеразную цепную реакцию. Не хочу грузить вас терминами: элонгация, отжиг… Это всё не важно, основная суть в том, что из ничтожно малого количества ДНК или РНК мы можем получить весомые концентрации. А на таких концентрациях изучать наследственные заболевания, определённые участки хромосом и прочего — не плёвое, но вполне реальное дело. Можно даже отцовство таким образом устанавливать. — И только ДНК нужна для такого? Расскажите подробнее, как протекает реакция? — невинно взмахнул ресницами Иван. Научного сотрудника такой интерес только радовал. — Нет, совсем не только ДНК. Ещё много чего. Как минимум, вода для раствора. Часто нас интересует не вся ДНК — у человека она ведь огромна! — а какой-то кусочек. Для этого нам нужны два "якоря", которые прилипают с конца и начала нужного нам кусочка. Называем их праймеры. Помимо этого — ДНК-полимераза, маленькая машинка, которая ездит от одного якоря до другого и делает тысячи копий необходимого участка. Да и ещё много всего… Подходящая среда должна быть, чтобы "машинка" заработала, воспринимайте это как топливо. Кроме топлива машине ведь ещё нужно масло. Иногда электричество. Вот и ДНК-полимеразе нужно… много всего. Часто заказываем из-за рубежа, наши компании редкие праймеры и растворы не делают, — осёкся Павел, решив, что уже достаточно наплёл сегодня про международное сотрудничество. — И много вам приходится заказывать? — сверкнул глазами Брагинский, невольно затаив дыхание. Вопрос получился слишком "в лоб". — Вернее, как сейчас дела обстоят с поставками? Забудьте, я звучу слишком глупо, давайте к сути. До меня.. Дошли слухи, что сейчас с основными компонентами для работы, начиная от молекулярной биологии, заканчивая реагентами для крупных лабораторных исследований, проблемы. Какие-то перебои с финансированием, несмотря на изначально хороший его уровень. Поднятие цен со стороны наших западных "коллег". Насильственное сокращение поставок в Россию. Вам показалось странным, что я приехал один, но господина Вебера я знаю лично. И что-то мне подсказывает, что мы с ним договоримся. — Трудно вам поверить, Иван, — нахмурился Павел, сложив руки на груди. Поза ни к чему хорошему не обязывала. — Да, всё верно. Слухи общеизвестные, мы тесно связаны с заграницей, а на положение дел сильно влияет политика. Но я не верю, что один человек может изменить всё. Даже если вы с ним договоритесь, в чём я очень сомневаюсь, то что он сможет сделать? Единоразовую акцию невиданной щедрости? Он всё ещё тесно связан с немецким правительством. — Немецкое правительство и Вебер в частности недавно финансировали "Русские сезоны". Даже если это будет акция невиданной щедрости, это спасёт несколько чужих жизней, — холодно отозвался Брагинский. — Прозвучит весьма ненадёжно, но я хочу помочь. Не только вашему центру. Может, получится наладить логистику и импорт реагентов другими путями. Способов много. Вебер не дурак. — Делайте, что хотите, Иван, — отмахнулся научный сотрудник. — Я вам не верю. Мы и не такое переживали. Да, вы правы, с каждым годом сейчас тяжелее получать материалы, но мы постепенно открываем свои производства. Правда, они тоже используют чужое сырье. Брагинский следил за метаниями Павла и даже его понимал: мужчина хотел помочь своей клинике, но рациональность учёного мешала ему довериться конкретному человеку, тем более человеку, с наукой не связанному. — Я ничего не буду просить взамен. Если получится — вы и центр в целом не будете мне ничего должны. Если нет — забудете обо мне, как о сумасшедшем, — улыбнулся Иван, скрестив пальцы. Диалог затягивался. — Хорошо, — сдался Павел. В висках пульсировала головная боль, он двумя пальцами размял переносицу, вспомнив, что с чиновниками нужно быть вежливым. Даже с такими. — Благодарю за визит. И за желание помочь. Научный сотрудник позже долго не мог прийти в себя. Всё было так странно, как какой-то дикий и беспокойный сон после часов переработок. Этот человек, один, без сопровождения, который пытался вникнуть в незначительные детали и выдвинул ему сумасшедшее предложение, не покидал голову Павла. Он тем же вечером засел в "Гугл" и пролистал несколько страниц поиска с запросами "Иван Владимирович Брагинский", "Иван Брагинский Москва", но результат был один — ничего похожего на того, кто приходил к нему сегодня. Голова мужчины готова была разорваться, потому что визит Ивана точно согласовывало правительство. Так кто он такой? Секретный дипломат? Молодой гений в государственной думе, которым не хотят "светить"? Может, чей-то сын? Но откуда такие связи? Павел в исступлении отбросил компьютерную мышь. *** — В общем, Людвиг, секретарь оказался прав. Надо будет вас познакомить, его Алексей зовут. Мои начальники отнеслись благосклонно к идее поговорить с Вебером о налаживании российско-германских отношений в сфере фармации. Наверное, потому что мы несколько раз вели диалог на официальных встречах и.. — Брагинский сглотнул. — Из-за "Русских сезонов". Он там нешуточный кусок оплатил. Я думаю, русские хотели бы прибрать Вебера к своим рукам. И считают, что я могу им в этом помочь. Даже организовали мне визит в ДГОИ в гордом одиночестве со "свободной программой", без паранойи о том, что Павел Сергеевич может о чём-то догадаться. А он может, учёный всё-таки. Хотя, они сейчас убеждены, что никаких "стран" нет, и что это мифы из прошлого. Как древнегреческие. Или египетские. Как-то так. От меня хотят быстрых действий. — А ты про цену-то не намекал? — хмуро спросил Людвиг по ту сторону экрана. — Мне кажется, они слегка догадываются. Точнее, понимают, что Вебера интересую я. Если смотреть на ситуацию со стороны, то нужны были бы ему страны — он выбрал кого-то попроще, а не меня. А так.. Цели прозаичны. Россия хочет взять его в свои клешни, я хочу того же плюс залезть ему в душу и понять его мотивы, а Вебер хочет меня. Только действует он неосторожно, это меня волнует. Всё просто, фигуры расставлены. Начинается игра, — Иван улыбался лисой от уха до уха. Ему всё очень и очень нравилось. — Я еще напрягаюсь по поводу всей ситуации, Иван, — честно признался немец, отведя взгляд на "Вебер хочет меня". Ему было неприятно, — но я поддержу тебя. Скоро наведаюсь в Гейдельбергский институт, посмотрим, что мне там скажут. Я, правда, буду не один, но что-нибудь придумаю. Хочу больше узнать о прошлом Вебера. Не говорю про травмы детства и прочие клише, скорее, как ему так быстро удалось сколотить фарм-империю. Что ты думаешь по этому поводу? — Хорошая идея, — отозвался Россия, сделав большой глоток из кружки с горячим сладким чёрным чаем. Они созванивались под официальными личными аккаунтами, но каждый у себя дома. — Лезть к нему прямиком в компанию — слишком заметно. Тем более, твой визит исключительно правительственный, а не твоя личная инициатива, как у меня. Но, даже если бы Вебер узнал про ДГОИ, он вряд ли бы мог меня в чём-то обвинить. Услуга за услугу. И вообще, теперь мне интересна наука как никогда прежде. — Вот как, — усмехнулся Байльдшмидт, подперев лоб рукой. На него падали растрёпанные светлые пряди. Людвиг долго думал, надевать ему костюм и укладывать ли волосы, но потом решил не заморачиваться и натянул чёрную футболку и джинсы. — Иван, тебе нормально в темноте сидеть? — Да, очень приятно, — рассмеялся Брагинский. В свете одного экрана он выглядел даже пугающе — глубоко залегали тени под глазами, на шее и еле видных ключицах, очерченных краями рубашки с расстёгнутой парой верхних пуговиц. У Брагинского дома топили так, что можно было запечься в собственном соку. В рубашке было нестерпимо жарко, розетка, как назло располагалась у батареи, и он аккуратно, почти незаметно, одним пальцем высвободил из петли ещё одну пуговицу. — А тебе нормально с таким ярким светом? У меня даже через ноутбук глаза болят. — Не представляю, как можно сидеть в темноте, глаза же устают… — вздохнул Байльдшмидт и всмотрелся в программное окошке. От ощущения жара чужой кожи его самого разморило. Кровь подступила к щекам. "Да, но танцевать для кого-то? Я не делал это со времён пасторалей при царской России. А, ну и «Болеро» недавно. Это для меня экзотика", — вспомнил Германия. Внутри груди разрасталось дикое, иррациональное желание. Сейчас, в эту самую секунду, он хотел, чтобы Брагинский танцевал только для него. Чтобы только он видел изгибы чужого тела, мягкие и плавные движения руками, обводящие грудь и плечи, порывистые и отточенные до идеала "па" и шрамы, каждый со своей историей. Провести по ним пальцами, изучая. Людвиг силился не закусить губу. Сглотнул. Жар снова отдался где-то глубоко внутри, под костями, но не в сердце. Кончики пальцев, казалось, стали чувствительнее в несколько раз. Секундное промедление, право во вдох, растянулось для него в тех масштабах, в которых оперировали разве что исследователи звёзд, затерянных в свете чужих галактик. Германия так и не понял, заметил что-то Иван или нет, но Россия отвёл взгляд, повыше закатав рукава. Справа от него, на прикроватной тумбочке, примостился большой чёрный кот, которого Людвиг-то и не заметил поначалу. Тот требовательно мяукнул. — Жрать требует, паскуда, — на русском пробурчал Брагинский, сделав самое недовольное лицо, на которое только был способен. — Подобрал неделю назад на свою голову. Выкинули, что ли. Ведёт себя прилично, только гадит периодически. Квартира ему не нравится? Или я? На руки никак не хочет. — Может, еда не нравится? — спросил Людвиг, пытаясь отвлечься от мыслей, мало похожих на приличные. — Пробовал корм менять? — Я даже дорогой купил! — обиженно проворчал Иван, пальцем пытаясь соскрести пятно сахара из чая на ноутбуке. — Чем кормили, понять не могу: красной икрой с блинами и слабосолёной сёмгой? Берёт только со стола. — Смени сухой корм на влажный или водой размочи. Должно помочь, — устало отозвался немец, радуясь, что ни на какие интимные темы они в этот раз не перешли. Да никогда и не переходили, что за глупость. Глупость — это его сегодняшние мысли, ожидание встречи и совершенно неадекватная реакция на чужую обнажённую кожу. "Болеро" не хотело отпускать, и Людвиг сомневался, что вообще когда-то отпустит. Его поразила бы и другая балерина, танцующая также, как танцует Брагинский, но он поразил его многократно, не только поменяв кардинально взгляд на балет, но и на Россию, как на личность. Будто он не замечал чего-то существенного до "Болеро", оно постоянно витало в воздухе, но было так трудно уловимо, что прошли несколько сотен лет. Байльдшмидт уже не раздражался так, как раньше, и принял своё отношение к Ивану, как нечто обыденное. Нет, не совсем. С обыденным свыкнуться гораздо проще. Людвига несколько напрягала складывающаяся ситуация, потому что быть близким с Иваном Брагинским — себе дороже. По крайней мере, он так думал раньше. Байльдшмидт уже допустил ошибку "сближения" в прошлом, наступать на грабли не хотелось так же, как хотелось коснуться Ивана в крайней степени неформально. Что было в голове у русского он даже не догадывался, но Иван как будто словами, крайне ненавязчиво, прощупывал почву. — Попробую, Людвиг, спасибо! — улыбнулся русский, пытаясь заграбастать кота с тумбочки, но потерпев поражение. — До встречи. Надеюсь, очной — не люблю я вот эти все дистанционные переговоры, устал уже. "А любил ли кто-то тебя, Людвиг?" — мысленно закончил он.