Prima ballerina assoluta

День первый. Смолящая сигарета в похолодевших от какого-то странного и непривычного — за столько лет-то! — волнения безуспешно пыталась обжечь её обладателя. "Ничего необычного не будет. Просто разговор по поводу дальнейших планов", — успокоил себя Брагинский, силясь не думать о всех прошлых экспериментах, когда либо над ним проводимых. Отрезание конечностей и языка были и в стародавние времена. Пуля в упор была. Волосы, кожа, ногти, жидкости, каждый шрам были пристально изучены ещё около пятидесяти лет назад. Что хотел найти Вебер, Иван плохо представлял — пазл пока не хотел складываться. Разговоры не выдавали его личные планы, а они — Россия был уверен — имелись. Он, конечно, "человек мира", но слишком уж импульсивно бросился на амбразуру, подставляя свою шкуру. "Ты делаешь акцент на моём теле. Сам вступил в эту игру. Чего ты, хренов благородный учёный, хочешь?" — Россия завис перед входом в научный центр, вспоминая ещё глубже впавшие глаза и резче очерченные скулы. Вебер явно был.. Не в самом лучшем состоянии. Но не делал же он эти исследования для себя? Слишком очевидно. Нашёл бы страну попроще: аргументы, которые Вебер представил при первой встрече, были разумны, но высосаны из пальца. Или нет. Или он, Иван, окончательно двинулся, пытаясь разглядеть то, чего нет. Что там про личные счёты? Мог ли он быть кем-то… Мысль прервалась, когда Брагинский открыл дверь и врезался взглядом в Вебера. Идея была безвозвратно утеряна. "Помянешь чёрта — он тут как тут", — раздражился Россия, но виду не подал, аккуратно прикрыв за собой простенькую входную дверь — как они только не боялись оставлять её на ночь. Наверное, две причины: учёные обычно работают допоздна, а красть особенно нечего. — Доброе утро, Иван, — протянул сухую руку Вебер. Брагинский в ответ аккуратно пожал её. Живые мощи. Однако мужчина в ответ стиснул ладонь так крепко, что Россия не сдержал удивления: точно как неделю назад, когда Вебер впечатал его руку в стол, — раздевайтесь в гардеробе и пройдёмте в мой кабинет. Я провожу. Брагинский по привычке мягко улыбнулся и начал расстёгивать пуговицы на пальто. Он пытался вернуться к мыслям про Вебера, но так и не смог поймать ни одну из них за хвост. На него смотрели сверкающие, отливавшие бирюзой голубые глаза. Россия, не переставая улыбаться, стянул с шеи шарф, вздёрнув повыше воротник вишнёвой водолазки. Лишние вопросы от Вебера про глубокий шрам на шее ему были не нужны. В гардеробе вещи принимала миловидная девушка лет двадцати. Вьющиеся рыжие волосы, нос с излишне толстым кончиком, яркие губы. Слегка полновата. Однако, она выглядела гармонично и, очень приветливо улыбаясь, каким-то слишком резким движением, остервенело, схватила его пальто. Хотела казаться лучшей перед своим начальником. Мысленно Брагинский вздохнул. Вот уж кому, а Веберу было плевать. Он прожигал затылок русского своим нечеловеческим взглядом. Шарф, в размотанном состоянии достававший чуть ли не до пола — Оля постаралась подогнать под рост — мягко лёг в чужие руки. Он уже было развернулся, как вдруг услышал звук рвущейся ткани и грохот. Оцепенело обернулся. Девушка, по всей видимости, поскользнулась на свежевымытом полу, или наступила на шарф, да чёрт знает — бежевая, покрытая комьями мокрой пыли ткань разорвалась где-то внизу, оставив торчать грубые нитки. Шарф одиноко повис на нижних крючках для одежды, нанизавшись на них, как смертник на колья. — Что ты сделала? — мягко спросил Брагинский, но в воздухе витало напряжение уровня старых деревенских линий электропередач с толстыми проводами. — Что. Ты. Сделала? Девушка побелела, как мел, губы вовсе пропали. Кровь отхлынула от лица. Хорошо, если её верхнее давление доставало до семидесяти. Она тяжело оперлась на стену. — Простите… Господи, простите, я не знаю как так вышло, — упавшим голосом произнесла она. Были бы у неё кошачьи уши, они точно оказались бы прижатыми к испуганной морде. — Значит так, — Иван облизнул сухие губы и, пытаясь не шататься от заливающей глаза ярости, подошёл ближе, опершись о стойку руками. — Значит так, милая девушка. Либо ты убираешься отсюда и никогда больше не возвращаешься, либо… Он сжал руки в кулаки, пытаясь себя контролировать. Чёртова дура. Это его шарф, так долго связываемый Ольгой. Это его прошлое. Его память. Одна идиотка похерила всё к чертям, одно, сука, неосторожное движение. На висках пульсировали вены. Глаза видели всё через бельмо. Он уткнулся взглядом в отвратительно пахнущую пластиком стойку — лишь бы никого не видеть. Ещё один взгляд — и он разнесёт тут всё нахер. Будет месить кости как тогда, в девяностых. Пока не устанет. Какого хера ты так заводишься, Брагинский? Какого хера ты перестаёшь себя контролировать из-за таких.. мелочей? Нет, не мелочей, просто это мало походит на адекватное поведение. Для других. И для него самого. Это не он. Ногти скрипнули по поверхности. — Иван, успокойтесь. Мы всё исправим. Анастасия, не пугайтесь. Нашему гостю была очень дорога эта вещь, — рука Вебера легла на плечо так неожиданно, что Ивана отпустило на несколько секунд. Чужая, суховатая, но горячая кожа чувствовалась даже через ткань водолазки. — Иван, пойдёмте. К концу нашего разговора всё будет готово. На мгновение Брагинскому показалось, что Вебер сейчас подхватит его под руки, но он отстранился, показывая Ивану на лестницу чуть поодаль, ведущую, очевидно, в его кабинет. Мужчина слегка приврал, когда в прошлом разговоре упомянул "новые лаборатории" — он по щелчку пальца прибрал к рукам несколько российских, посадив в рабочие помещения своих специалистов. Русским пришлось потесниться, хотя на новом оборудовании никто особо и не работал: не до того было, так что оно последние пять лет покрывалось пылью. Зато теперь у всей честной компании есть одна большая лабораторная мышь. Иван, всё ещё в каком-то безумном исступлении, покачиваясь, прошёл к лестнице и остановился около лифта. Подниматься пешком сейчас не хотелось. Вебер нашептал что-то скучившемуся персоналу и лёгкой походкой подошёл к России. — А вы изрядно всех напугали, Иван, — улыбался он так, будто ничего не было. Отлично, очередное развлечение. — Спасибо, я в курсе, — ответил Брагинский, с трудом налепив на лицо улыбку. Вебер даже не сильно раздражал. В последнее время он только и делал, что удивлял. Они молча проехали на шестой этаж, в 615, где встречались раньше. Зашли в кабинет и сели буквально на те места, на которых сидели в прошлый раз. Россия, всё ещё раздражённый до неприличия, постукивал пальцами по стеклу. — Не хотите стать спокойнее? — спросил Вебер, принимая привычную позу со скрещенными пальцами. — Это не абстрактное предложение. С моей помощью. — Психолога мне подберёте? — усмехнулся Россия, откинувшись на стуле и вдыхая полной грудью. Гнев его отпускал. — Спасибо, господин Вебер. Не нужно. — Не психолога, — игнорируя сарказм ответил фармдиректор, — просто препараты. Заодно проверим фармакодинамику и фармакокинетику. Посмотрим на побочные эффекты и изменения внутри вас. Это, повторюсь, безболезненно и абсолютно безопасно. Обычные люди пьют такое всю жизнь. — Название раскрывать не будете? — продолжал улыбаться русский, от непонятных чувств накручивая прядку на палец. – Да мне плевать, если честно. Что я только не пил. Эффекта никакого. Но за каждый ваш эксперимент — увеличение поставок нужного препарата, как мы и условились. За каждый. — Да. Как мы и условились. Начнём через неделю: приходите натощак в семь утра по этому адресу. Дальше вас проведут. Будет похоже на полный чек-ап в больнице. Ничего более, — Вебер улыбался, светясь голубыми глазами. — Не обещаю, что препараты и реагенты будут доставлены на следующей неделе, но в течение месяца — стопроцентно. У вас есть вопросы, Иван? — Да. Как долго всё продлится? — Брагинский наклонился вперёд, не отводя взгляд от чужих глаз. В них ничего не поменялось. — Как вы захотите. Сколько вам нужны будут препараты, — Вебер отвёл взгляд, продолжая писать что-то на листе, на котором писал и на их прошлой встрече, — или пока я не найду то, что мне нужно. Или.. До тех пор, пока чей-то острый язык не доведёт нас до беды. — Чей же? И что вам нужно? — напрягся Иван, улыбаясь шире и шире. — Кто знает. Люди много болтают. А что насчёт нужности — посмотрим, Ваня. Как пойдут исследования. Может, я отпущу вас восвояси через несколько недель. А может через пару лет… — Вебер закончил писать на листе и перевёл взгляд на Брагинского, рассматривая. Тот рассматривал собеседника в ответ. — Дадите руку? Иван пожал плечами. Сумасшедший. Протянул ладонь. Вебер ловко подхватил её своими горячими пальцами, развернул на себя. Пристально всмотрелся в линии на руке. — Знаете, гадалки.. — он исключительно нежно положил чужую ладонь на стекло, — гадалки, ведьмы и другие шарлатанки часто говорят: если линии на руке так обрываются, значит вас ждёт трагический конец. Начало новой жизни. Применимо к вам? — Сто раз уже, — рассмеялся Иван, находя жест учёного уморительным, — сто раз. Минимум. Хотите расспросить подробнее? — Да, — Вебер наклонился почти вплотную. — Откуда шрам на шее? *** Кубань. Летнее палящее солнце. Молодая женщина крадучись подбиралась к бочке с водой. Повертев головой, она подхватила бочку за края и, морщась, потянула вверх. Двойное дно. Запыхавшись, она тяжело поставила ёмкость с расплескавшейся водой на траву, волнуясь, заглянула внутрь бочки. На дне — узелки с мукой. Быстро взяв один, она ловко завернула его куда-то в полы юбки, под фартук. Так же оглядываясь по сторонам, женщина, выдохнув, поставила всё обратно. Сегодня её никто не заметил. Иначе — расстрел. Или что похуже. В оккупации жилось тяжело. Она отёрла пот со лба и быстрым шагом направилась назад, вглубь деревни. — Чего, Клаус, попадёшь вон в того? — немец со скучающим взглядом кивнул в сторону пожилого мужчины, шедшего с палкой по другую сторону улицы, у приметного дома с большим крыльцом. На нём сидел солдат, кормящий с ложки маленького русского ребёнка. Рядом носила воду женщина, недавно устроившая вылазку за мукой. — Хвалишься же, что лучший стрелок. Мужчина в форме пожёвывал сухую травинку. Жар стоял неимоверный. — Я-то? Он самый, — горделиво ответил другой, доставая из кобуры пистолет. — Прицелиться только хорошо нужно. Не мешай давай, не ёрничай тут. Он, довольно улыбаясь чужому позволению, зажмурил один глаз, вздёрнул голову и лёгким движением нажал на курок. Мимо. — Ну-ну, вижу, — солдат криво усмехнулся и откинулся спиной на жгущий даже через форму кирпич. — С сотого раза не попадёшь. — Помолчи лучше, — сказал второй, прицеливаясь. Выстрел. Пуля проскользнула вблизи ребёнка на коленях, сбив тому кепочку. — Ты там аккуратнее, а, — протянул солдат, хрустя травинкой и оглядывая деревню. Никого, кроме как на крыльце, больше не было. — Скажешь офицеру, что старик буйный был? Коммунистов поддерживал? — Типа того, — буркнул второй, наводя пистолет снова. Выстрел попал сидящему с ребёнком солдату прямо в колено. Тот, побелев, согнулся. Женщина, смеясь, подхватила мальчика, думая, что мужчину сморила жара и тут же вскрикнула, заметив на дощатом полу брызги крови. Из-за угла, прямо к испуганным солдатам, вышел офицер. Двое вскинули руки — но зря — офицер успел увидеть неудачный выстрел и был разгневан до белого каления. — Щенки! Объясниться! — Господин офицер! Ошибка! Старик… — Молчать! — статный светловолосый мужчина сжал губы в тонкую нить. — Марш на главную улицу! С вами буду разговаривать позже. Предстанете перед судом. Благо, если не расстреляют — только дёрнетесь, посвидетельствую за огонь по своим. Врача! Бледные солдаты быстро юркнули в проулок, выводивший в центр деревни. Там, связанный и избитый, сидел человек с пепельными волосами — с первого взгляда казалось, что старик, но на деле — молодой мужчина в простой солдатской камуфляжной форме без орденов. Он сплёвывал кровь, в немой ярости поглядывая на немцев. — Связиста поймали. Мразь пути сообщения прокладывала. Слишком близко. Зайца спугнул, — спокойно сказал другой солдат, рукой махнув на русского. — Что с ним делать — не знаю. Обыскали вроде. Ни карт, ни чего. Пустой. Что он здесь забыл, понять не могу. Ждём главного. Солдаты, поёжившись, переглянулись — публичной порки им только не хватало. Русский был связан от и до, на ноге — пулевое ранение, не позволившее убежать. Форма пропиталась кровью. Она и так выглядела не лучшим образом, но теперь и вовсе обрела грязный бурый оттенок. — Публичный расстрел, — сказал на немецком вернувшийся офицер, скривившись и отмахиваясь от назойливых жирных мух. – Он бесполезен и молчит. Пытки? Что время тратить. Зато пример подаст. Солдаты быстро кивнули, подхватив русского под руки. Тот не мог стоять, поэтому пришлось привязать его к ближайшему деревянному столбу, оставшемуся от весёлых прошлогодних ярмарок. Летний мор заставлял немцев истекать потом. Долго тянуть они не хотели, но потратили аж полчаса, чтобы собрать всех жителей — женщин, детей и стариков. Точнее, старика — того самого, которому удалось избежать пули в сердце. Русский был спокоен, будто и не представлял, какая участь его ждёт, чем ещё больше раздражал вымотанных солдат. Один из них, злясь, ударил его прямо в расквашенное лицо, на что Иван — а это был он — только хрипло рассмеялся. — Сегодня, — офицер, сложив руки за спиной, мерным шагом разгуливал мимо немноголюдного скопления людей, — вы увидите участь тех, кто мешает плану фюрера. Этот.. мужчина, а, вернее, безродная собака, возомнившая себя мужчиной, прокладывала пути сообщения для Красной Армии. Закрывать глаза запрещено — отправитесь следом. Люди в толпе застыли, как каменные изваяния. Послышались всхлипы. Офицер довольно усмехнулся. Чужие голоса отвлекали от ощущения прилипшей к коже чёрной формы. На мгновение среди жителей проскользнуло какое-то волнение: женщина поодаль прошептала про "немецких мразей", по людям поползло возмущение, кто-то крепко сжал кулаки. Солдаты вскинули автоматы. — Тихо! — выкрикнул офицер, рукой приказывая своим опустить оружие, — Раз не понимаете… На этом мерзком лающем языке, то придётся вас научить хорошим манерам. Ты! Пошёл сюда. Мужчина пальцем показал на ребёнка женщины, что первая прошептала оскорбление. Она покачнулась, сильнее прижав к себе мальчика: ребёнок не понимал, что происходит, но заплакал, увидев, как изменилось лицо его матери. — Быстро! — офицер махнул солдату, но толпа сомкнулась, не давая забрать мальчика. — Быстро, я сказал! Не сопротивляться! Иначе вы тут же отправитесь вслед за связистом. Мальчика я трогать не буду. Старик подхватил под руки мать, тихо шептавшую что-то нечленораздельное. Женщины боялись за своих детей и, на нетвёрдых ногах, отошли от солдата, позволяя тому забрать мальчика. Ребёнка подвели к офицеру. Мужчина присел на колени, без отвращения рассматривая чужое заплаканное лицо. Рукой в перчатке отёр слёзы. — Как тебя зовут? — мужчина взял мальчишку за подбородок, заставляя посмотреть в свои глаза. — Как тебя зовут, мальчик? — Антошка… — замер ребёнок, чувствуя, что молчание окупится дорого. Страх сковал его до кончиков пальцев. Офицер попробовал на языке чужое имя, отвёл взгляд, раздумывая. — Антошка, ты знаешь, что сделал этот человек? — он показал рукой на привязанного Брагинского с простреленной ногой. Тот сидел, опустив голову. Вокруг вились насекомые. Пахло чужими потом и кровью. — Он прокладывал пути сообщения… — Антошка дрожал осиновым листом, чувствуя горячие пальцы на своём лице. — Правильно, молодец, — встрепал мальчику волосы офицер, — а что его ждёт? Знаешь? Ребёнок залился слезами. — Ну, ну, ты чего. Скажи, пока мы здесь — охраняем вас от вероломной Красной Армии, даём еду, защищаем, показываем твоей семье, что такое справедливость, не трогаем твою маму — правильно ли передавать информацию кровному врагу, Антошка? Ты ещё не родился, когда коммунисты развалили твою родную деревню. Убили множество людей. Правильно ли помогать таким людям? Мальчик, стараясь не смотреть на волнующуюся толпу, помотал головой. — Молодец, Антошка. Правильным вещам учишься. Так вот, знаешь, что бывает за "неправильное" поведение? Мама же наказывала, когда хулиганил? Взрослые люди тоже наказывают тех, кто "хулиганит". Только немного по-другому. — Прекрати лить ему чушь в уши, — отозвался Брагинский, в очередной раз сплюнув кровь. — Мрази и враги здесь ты и твои солдаты, живущие в наших домах, жрущие, как свиньи, и ради развлечения пристреливающие жителей. Это скоро кончится. — А ты, я гляжу, бесстрашный. Даже когда жить тебе осталось десять минут. Нет, даже меньше, — поднялся офицер, беря ребёнка за руку. — Стой и смотри, Антошка. Не моргай. Солдаты вскинули автоматы. Офицер поднял руку. — Победа будет за нами!.. — выкрикнул Россия, и в то же мгновение пули врезались ему в исхудавшее тело. Голова упала на грудь. Из толпы послышались женские крики. Антошка рыдал, когда офицер крепко сжимал его маленькую ладонь, довольно улыбаясь. — Пусть сидит так до завтрашнего утра. Завтра убрать. Не хватало нам тут вони и червей. Ты! — офицер указал на побледневшего молодого — ему было не больше двадцати двух — солдата. — Займёшься его телом. Оттащи в овраг за деревней. В реку не кидать, воду не травить. Брось к остальным. А теперь вы, двое любителей пострелять… — Есть! — тихо невпопад прохрипел солдат. Офицер смерил его презрительным взглядом. *** Брагинский очнулся, когда его тело тащили по сухой, раскалённой под солнцем тропе. Ныли ранения — чёртовы пули придётся выковыривать вручную, если они не вошли слишком глубоко. А потом — оперироваться, шить, накладывать повязки. Одна морока. Его скорее всего отправят в специальный госпиталь. Сколько раз он ругался с главнокомандующим, что ему нельзя на фронт. Не сдохнешь — отправишься на эксперименты в Германию. Или куда-то, где тебя будут рады растянуть по волокнам. Мальчишке, что волок его по земле, было тяжело. Он двигался медленно, медленнее черноморской черепахи — они хотя бы бегают резво. Солнце слепило даже сквозь веки. Сейчас главное не выдать себя. Практически не дышать. Иван прикусил губу до крови, стараясь отвлечься от назойливой, отдающейся в разбитой голове боли, но на очередной кочке, когда камень воткнулся ему в дырявую ногу, он не выдержал. С губ сорвался тихий, но заметный стон. Солдат резко отпустил его руки, отшатнулся, запнулся о корягу и упал на землю, отползая. — Живой?! — он достал пистолет, направив его на чужую голову. Россия вздохнул. Понимая, что не сможет подняться даже на локтях, он скосил взгляд аметистовых глаз на своего "врага". Совсем молодой. Угораздило попасть на фронт. Хотя бы не на передовую. — Как видишь, — на немецком прохрипел Брагинский, чувствуя во рту железный привкус, — но ненадолго. — Господь… — немец схватился за голову. — Как же так? — Все красноармейцы такие, ты не знал? — рассмеялся Иван и тут же пожалел об этом. Внизу расстрелянного живота что-то неприятно хлюпнуло. — Как тебя зовут? Я всё равно отойду в мир иной через пару часов. Как видишь. Погода ещё благоприятствует. — М.. Мартин, — прошептал солдат, опуская пистолет. — Как же тебя пули-то не берут? Чертовщина. — Удачно попали, — соврал Иван, решив не двигаться и не пугать солдата. Мало ли, ему ноги парализовало, кто знает. Так будет лучше. — Что забыл здесь? — Пошёл добровольцем, — прошептал Мартин. — А как.. Как зовут тебя? — Сашка, — просто ответил Брагинский. — Я тоже. Добровольцем. Вот мы и встретились, Мартин. Что делать будешь? Тащить меня в овраг дальше? — Да… — немец убрал руки с головы и, покачиваясь, встал. Затем опять сел на колени, всматриваясь в чужое, покрытое коркой крови лицо. — Но… Там жара и другие тела… Россия понимал, к чему идёт диалог, и какой ему окажут жест милости. Тем лучше. Это позволит ему отключиться ещё на несколько часов и, возможно, облегчит пулевые ранения. За овраг, через реку — а там и рукой подать до "наших". — Тогда распрощаемся, Мартин. Сказал бы, что свидимся ещё, но мне кажется, что уже нет. Удачи и прочих благ желать не буду. Враг навсегда остаётся врагом, — в ответ на это немец быстро кивнул, пошарил под поясом. Схватился за что-то. Брагинский прикрыл глаза, улыбаясь. — Ты… странный… Прости меня, — почти что всхлипнул солдат, доставая остро заточенный нож с орлиной гравировкой. Ну конечно. У немцев прямо мания. — За что? Мы чем-то похожи, знаешь, — тихо ответил Россия, всматриваясь в чужие карие глаза. Мартин напоминал ему себя при первом убийстве. Тоже нож. Тоже враги. Вряд ли он собирается резать грудную клетку. Там уже достаточно пуль. Руки солдата крупно дрожали, он взял нож двумя руками. Прямо как Россия сотни лет назад. Пугать солдата ещё больше Брагинский не хотел, поэтому покорно закрыл глаза и сжал тонкие побелевшие губы. — Господи, прости, — срывающимся голосом прошептал немец и грубым, первым в жизни движением, воткнул Ивану нож в горло. Судорога пронзила его тело, Мартин, простонав, попытался повертеть нож в горле, мгновения для него растянулись в вечность. Брагинский захлебывался кровью. — Ну же… — пробулькал он, и в следующее мгновение нож перерезал ему нужную артерию. "Мальчишка", — пронеслось у Брагинского в голове. Он очнулся — предсказуемо — в овраге, рядом с чужим раздувшимся от гниения телом. Вились мухи, копошились личинки. Запах стоял жуткий. Россия не сдержал рвоту. Из горла шли комья крови. На ослабевших ногах он, стараясь не предаваться отвращению, развернулся. Три тела. Достаточно свежих, но уже прогнивших до костей. Жара. Иван, покачиваясь, подошёл ближе — все трое одеты, но не в военную форму. Не успели уйти из деревни на фронт? Случайные заблудившиеся? В первые дни оккупации творилось чёрт знает что. Иван сдержал очередной рвотный позыв, наклонился над ближайшим телом. Стараясь не задевать старых ран, пропитанных гнилой дрянью, он залез в нагрудный карман. Бурая от давно засохшей крови, там лежала маленькая женская фотокарточка. На обратной стороне — имя. Татьяна. То же он повторил со вторым и третьим телом, но у них ничего не нашлось — лишь обрывки гнилой бумаги, нечитаемых писем с потёкшей ручкой, на которых ничего нельзя было разобрать. Иван дрожащими руками положил фотографию к себе, поближе к сердцу, и, не оборачиваясь, побрёл к реке. Нужно было смыть старую кровь и немного привести себя в порядок. Снять часть дырявой от пуль одежды, порвать, сделать повязки. Промыть раны. Он опустился на колени, набрал в ладони холодную воду и умыл лицо. Оно заживало первым. *** Женщина, не смотря немцу в глаза, перебинтовывала его колено. Мужчина сидел спокойно, рассматривая её аккуратно собранную чёрную косу. В другой комнате спал заплаканный Антошка: его не удавалось успокоить несколько часов. Даже теперь он периодически просыпался, вскрикивая. У измотанной женщины дрожали руки. Немец нежно, кончиками пальцев, коснулся её смольных волос. Она отшатнулась. — Татьяна… — немец поморщился — женщина неосторожно задела рану, заговорил на русском. — Раз уж мы больше никогда не увидимся, хочу сказать вам спасибо за предоставленный кров. — Не нужно мне ваше спасибо. Убирайтесь прочь, — тихо прошипела она в ответ, стараясь не разбудить спавшего в горнице офицера. — Никогда впредь не возвращайтесь. Немец спокойно вынес её грозный взгляд, лицо его не выражало никаких эмоций. — Для меня война закончилась, Татьяна. Я останусь инвалидом на всю жизнь — сукин сын прострелил колено. Меня отошлют в германский госпиталь, затем — в какой-нибудь санаторий в пригороде. И всё. Ни России, ни танков, ни передовой. — Думаете, скучать буду?! — срывающимся голосом ответила женщина. — Нет, совсем нет, — отвёл взгляд немец, следя, чтобы в проходе не было ни тени. — Для меня. Закончилась. Фронт всё ближе и ближе. А что ждёт их?.. Он кивнул в сторону окна, где за стёклами весело разговаривали солдаты.