Prima ballerina assoluta

Людвиг честно пытался вникнуть в происходящее на саммите, потому что это была его работа. Подобные встречи — чаще всего полная формальность, но формальность полезная, позволяющая предугадать ход политики другого государства. Собирались они регулярно. Да и увидеть "коллег" было интересно. Но сегодня что-то было не так. Из мыслей Германию вытряхнул голос Америки, активно жестикулирующего и громко рассказывающего что-то про Северный Поток. Опять Альфред за своё. Немец вздохнул, прикрыв глаза и непривычно для себя подперев подбородок. Усталость накатывала тяжёлыми штормовыми волнами с белёсой пеной на гребне. Вебер был косвенно в этом виноват, потому что Германии пришлось согласовывать часть документов о поставках и много-много говорить о ни разу не подозрительном российско-германском сотрудничестве. А что — Северный Поток есть, почему бы и лекарствам не быть? — Меня также беспокоит ситуация на фармацевтическом рынке, — донеслось до Людвига как сквозь туман. Американец был нарочито аккуратен и официален в выборе реплик. — Ведь, насколько мне известно, Россия и Германия подписали ряд договоров о.. взаимопомощи в реализации препаратов и подготовке специалистов соответствующего профиля. Это может закончиться монополизацией российского рынка и послужить возникновению неудобных вопросов со стороны других государств. "Волнуешься за Ивана, конечно. Как он только узнал… Хотя, нет, какого чёрта он опять узнал", — Людвиг раздражился, но виду не подал. Альфред играл по своим правилам и играл красиво, за что перед ним можно было снять шляпу. Но это не спасало от желания заткнуть ему рот. Американец вопросительно посмотрел на Германию, сияя улыбкой. — Это программа международного сотрудничества. Действительно, мы подписали ряд соглашений. Это не гуманитарная помощь — Россия получает новые препараты, Германия — новые лаборатории. Вопрос с сырьём урегулирован. Такова политика господина Вебера, он придерживается её и с другими странами, — спокойно ответил немец, смотря в яркие голубые глаза. В них играла смешинка. Американцу как всегда было весело. — Господин Вебер последние несколько лет достаточно резко высказывался о выходе на российский рынок. Почему вдруг такая щедрость? Вы открываете не так много лабораторий, чтобы ему это было выгодно, — поддел Альфред, выключая проектор и размашисто садясь на стул. Закинул ногу на ногу. Скрестил пальцы и хитро оглядел собравшихся. — Альфред, — чужой мягкий голос не дал Германии ответить, — в России находится крупнейший детский центр онкологии и гематологии. Нет аналогов. Думаю, что господин Вебер не только хочет помочь детям из России. Совместная работа российских и европейских учёных позволит нам эффективнее бороться с детскими заболеваниями. — Нам, Франциск, — широко улыбнулся Америка. — Не считаешь это монополизацией не просто российского рынка, а рынка в целом? В Америку... Господин Вебер тоже поставляет препараты и реагенты. Счастлив ли он будет поделиться своими наработками со всем миром? Не думаю. — Додумывание за других людей — логическая ошибка, — просто ответил Россия с другого конца стола. Людвиг скосил на него взгляд: у Брагинского как будто даже улыбаться выходило через силу. Фигура сгорбленная сильнее обычного, какая-то тяжесть в каждом движении. — Ты заглядываешь не в то будущее. — Заглядывать в будущее — это наша задача и работа, — сухо сказал американец, придирчиво оглядывая Ивана. Тоже заметил что-то необычное. Однако, он быстро переключил свой взгляд на Германию. — Что ты скажешь по поводу комментария своего нынешнего коллеги? — Подтвержу вышесказанные слова. Господин Вебер не будет провоцировать ситуацию, неугодную одной из крупнейших стран, с которой он сотрудничает. Монополизации рынка не будет. В деталях договора это прописано совершенно чётко, но это уже дела российского и немецкого правительства, — Людвиг отвёл взгляд от России, заметив, как поджал губы американец на словах про "одной из крупнейших стран". Хотел быть первым, но связь Вебера с Иваном — вернее, с его страной — потеснила Альфреда на второе место. — Пожалуй, мы уже перебрали по времени, — Франция поглядел на настенные часы, сверил со своими наручными и осторожно кивнул Германии. Он всегда начинал или заканчивал саммит. — Альфред, спасибо за беспокойство. Мы будем держать руку на пульсе. "Держать он будет…" — прищурился немец. Франциск невинно покачивал ногой под столом и поправлял золотые пряди. Это с Америкой нужно "держать руку на пульсе". Лезет как раз туда, куда надо лезть, и это Людвигу и Ивану совершенно не на руку. Узнай американец о творящейся чертовщине, Россия точно окажется в международном суде. Вместе с ним, чёрт побери. Несмотря на то, что главой золотой монетой для Вебера был Брагинский, сотрудничество действительно получилось достаточно.. выгодное для обеих сторон. Однако, оно обещало быть недолгосрочным. Вряд ли Вебер методично станет изучать Ивана долгие годы. Что-то подсказывало, что не станет. У него особые планы на кусок торта. До Людвига внезапно дошло, что он сравнил Россию с куском торта. Мысленно усмехнулся — Брагинскому это точно не понравится. Нет, кажется, не мысленно: на него вопросительно уставился Америка. Небось подумал, что смеются над ним. Германия кашлянул в кулак, сам посмотрел на часы — перебрали аж пять минут. — Саммит считаю законченным, — он встал со своего места, но краем глаза снова уцепился за чужую высокую фигуру. Брагинский был бледен сильнее обычного, с каким-то расфокусом во взгляде. Привыкший подтрунивать над американцем, он практически всё время молчал, будто находясь глубоко в своих мыслях. Улыбался по-прежнему, поэтому остальные лишь с облегчением мысленно вздыхали: Россия был менее язвителен и потому стычек с другими странами, а особенно с Америкой, сегодня не было. Байльдшмидт, видевший Ивана так часто за последние два месяца, ощутил внизу живота неприятное беспокойство. Перевёл взгляд на собирающего бумаги Францию. Тот поймал его, прикусил губу изнутри, показал глазами на Россию. Осторожно, чтобы никто не заметил, наклонил голову, на мгновение поднял одну бровь. Немой вопрос: "что не так?". Немец в ответ так же аккуратно качнул головой. Брагинский вставать не собирался, смотря куда-то в пустоту. Людвиг сел обратно. — Не торопишься, Людвиг? — Америка подошёл ближе, с интересом заглядывая Германии в лицо. — Забыл пересмотреть последние листы, боюсь, упущу важное, — размеренно ответил немец, доставая из папки бумаги, перестав смотреть на чужую ухмылку. — Мне нужно около пяти минут. Можешь говорить, чтобы через пятнадцать закрывали зал. — Хорошо, я понял, — слишком просто отвязался Альфред и, вертя ручку между указательным и средним пальцем, подхватил папку под другую руку. — Аккуратнее, Германия. Америка цокнул языком. Страны столпились около выхода, сидеть остался один Людвиг. Иван встал, пошатнулся и уцепился за спинку стула. Казалось, он никого не видел кроме себя. Благо, другим не было дела до Брагинского — в зале никого не осталось. Германия понимал, что докапываться сейчас до Ивана — гиблое дело, слишком публично и слишком не к месту. Через десять минут вернётся Америка. Поговорить у них не выйдет. Если Россия захочет говорить. Иван тем временем походкой, что приобрела какую-никакую твёрдость, проследовал к двери. Немец обождал две минуты и, собрав бумаги, вышел из комнаты. В коридоре уже никого не было: страны толпой ушли на обед, кто-то к выходу — курить. Чутьё подсказывало, что Брагинский не хотел ни к кому присоединяться. С левой стороны от немца — только закрытые двери и зашторенные окна: поместье благосклонно предоставил для совещания Англия. В хмуром Лондоне было пасмурно, поэтому глаза долго адаптировались к полумраку коридора. Людвиг привычно для себя прикусил пальцы чуть выше костяшек, как всегда, когда думал. Куда он мог пойти, чёрт возьми? В сторону от всех? Германия неуверенно сделал шаг вперёд и прислушался. Ничего. Только шум справа по коридору, где был банкет и откуда должен был скоро вернуться Америка. Пусть думает, что он не засиделся и ушёл вместе со всеми. Немец, чтобы не терять время, наугад свернул налево. Никого до первого поворота. По стенам с дорогими, будто бархатными зелёными обоями с причудливым узором висели картины, отделённые друг от друга перегородками тёмного дерева. Тут и там — какие-то изысканные имитации древнегреческих амфор. Из глубины плохо освещённого коридора послышался шорох. Немец ускорил шаг. Иван стоял, опираясь о подоконник и опустив голову вниз. Руки слегка дрожали, сгибаясь в локтях. Он закусил губы чуть ли не до крови, впившись ногтями в камень. Казалось, что ещё мгновение — и он упадёт ко всем чертям на дорогую зелёную ковровую дорожку. Однако, спустя несколько секунд Брагинский вскинул голову, порывисто вдохнул и выпрямился, заметив Байльдшмидта. Тот почти подлетел к нему. — Какую дрянь он тебе дал?! — ещё чуть-чуть — и Людвиг будет стоять вплотную, так, что чувствуешь на коже чужое дыхание. — Какой препарат?! — Не твоё дело, немец, — холодно процедил Россия, будто ошпарив Германию кипятком. Байльдшмидт успел установить в голове, что у них сложились дружеские отношения. Почти дружеские. — Не мешай наслаждаться прекрасным видом из окна. — Иван, прекрати язвить, это наше дело, в конце концов… — начал было Людвиг, но его перебили. — Это моё дело. Не твоё. Я уже сказал, — Брагинский сморщился, почувствовав очередной прилив головокружения. Только на Германию он ещё не падал. Как там было? Вынесешь меня, как принцессу на руках? К этому и идёт. – Извини, Людвиг. Мне правда необходимо оставить всё при себе. Так будет лучше. Ввязывать тебя в это было крайне дерьмовой идеей. "Потому что.. Чёрт знает, на что ты способен, если поймёшь, что к чему. Ты не хочешь развалить фарминдустрию в своей стране, но вряд ли будешь держать в тайне мировой конспирологический заговор. Придумаешь, как посадить на место Вебера другого. Но скандал оборвёт все артерии, даже если скандал этот будет локальный", — тяжело сглотнул Иван, чувствуя собирающуюся во рту слюну. Он вновь опёрся о ближайшую стену. Должно же было полегчать. Внезапно Германия взял его руку — так быстро, что Брагинский ничего не успел понять. Людвиг аккуратно обхватил его запястье, большим пальцем прижав одну из выступающих, пульсирующих вен. — Что ты.. — Иван дёрнулся, но Байльдшмидт сжал запястье крепче, чувствуя чужое сердцебиение. Брагинский напрягся, сжав ладонь в кулак. Людвиг слегка ослабил хватку и, продолжая держать Ивана за руку, увёл её вверх, так, что костяшки оказались на уровне их лиц. Будто бы прислушался. Сантиметр до того, чтобы его губы коснулись чужой руки. — У тебя очень низкое давление. Частое сердцебиение. Наклони голову сильнее, нужно, чтобы ты пытался её поднять, упираясь во что-то. По-хорошему, нужно лечь, подняв ноги повыше, но у нас нет возможности. Можешь ещё помассировать мочки, некоторым помогает. Давай. Немец аккуратно положил ладони на чужую макушку — Брагинский был выше, но ненамного. Россия нахмурился, опустил подрагивающую от напряжения руку. — Сопротивляйся, — Байльдшмидт с силой надавил на затылок. От внезапности Иван покачнулся, но немец тут же упёрся одной рукой ему в грудь. Сердце билось слишком часто. Россия схватился за чужие плечи. — Пожалуйста. Русскому было настолько дерьмово, что не оставалось вариантов. Он послушно попытался поднять голову, но ладони Германии давили слишком сильно. В глазах на мгновение потемнело, но через секунду действительно стало легче. А потом ещё легче. Иван резко набрал воздух в лёгкие. На смену головокружению и тошноте пришло противное осознание собственной слабости. Он резко отпустил плечи Германии и выпрямился, смотря ему прямо в глаза. Ни намёка на насмешку. Лишь холодная серьёзность и чётко уловимое беспокойство. — Легче? — Германия отошёл на полшага. — Ты был сам не свой. Я.. Заметил. — И не только ты, да? — рассмеялся Брагинский. К лицу приливала краска. — Кажется, мне нужна коррекция терапии. — Какой терапии? — Людвиг не давал волю эмоциям. — Может, расскажешь? Мне действительно важно знать. "Потому что я хочу понимать, что с тобой происходит", – мысленно закончил Байльдшмидт. — Брось, немец. Я разберусь сам. Могу лишь сказать, что… — Людвиг, вот ты где! О, Россия, здравствуй, — последняя фраза прозвучала холоднее, чем должна была. Иван наклеил на лицо привычную улыбку, раздражение выдала лишь слегка дёрнувшаяся тонкая бровь. Италия был очень вовремя. Как всегда. — Я помешал? — Нет, Феличиано. Мы лишь обсуждали детали договора, о котором упомянул Альфред. Как видишь, его подписание вызвало не только лишь положительную реакцию, — холодностью на холодность ответил Брагинский, окончательно приходя в себя. Людвиг всё равно стоял непозволительно близко. На его спокойном лице не читалась ни одна эмоция. — Ты что-то хотел? — Да, позвать вас на банкет. Съедят скоро всё и ни крошки не оставят, — открыто улыбнулся Италия. — Давайте, пойдёмте. Сказал бы, что все ждут, но никто даже не заметил вашего отсутствия. Мне Франция нашептал найти тебя, Иван, когда я собрался искать Людвига. Двух зайцев убил. — Получается так, Феличиано, — мягко сказал Людвиг, разворачиваясь к активно жестикулирующему собеседнику. Из взлохмаченных волос выбивалась кудрявая прядь. Италия совсем не менялся — такой же открытый и жизнерадостный. По крайней мере, снаружи. Немец прекрасно понимал, что творившееся у него в душе всегда сильно отличалось от внешней весёлой оболочки. — Там дают пасту, очень вкусную, почти как в Италии. А говорят, англичане не умеют готовить, — рассмеялся Варгас. — Повар – француз, — отозвался Брагинский, хитро улыбаясь. Италия на секунду завис, но выражение его лица ни капли не изменилось. — Тем лучше, — он поманил страны руками и легко, чуть ли не вприпрыжку, быстро прошагал в конец коридора. Брагинский ухмыльнулся уголком губ и, не оборачиваясь на Людвига, проследовал за Феличиано. *** Германия провёл огрубевшими пальцами по чужой, слегка смуглой коже, поднимаясь от щеки к мягким, русым и слегка рыжеватым волосам. Запустил в них руку. От итальянца пахло солнцем и раскалённой венецианской плиткой. Феличиано улыбнулся, прикрыв орехово-оливковые глаза от ненавязчивой ласки. Людвиг привычно поправил непокорную, вечно выбивающуюся из причёски Италии прядку. — Солнечно сегодня. Каналы так и блестят бирюзой, — итальянец положил ладонь сверху, на руку Германии, прижал её плотнее, а затем увёл вперед, целуя костяшки губами. — Уверен, что хочешь ввязываться во всё это? — Людвиг перевёл на собеседника взгляд, не отпуская его руки, нежно поглаживая чужие ладони большим пальцем. — После всего, что пережил в этом веке. Раскол партий. Почти несколько полноценных революций. — Людвиг, спасибо за заботу, — итальянец прикрыл карие глаза и слегка порозовел. В проулке, в котором они стояли, никого не было. — Я вступил в союз и хочу следовать за тобой. Когда фашизм обретает друга, то с этим другом он идёт до конца. Чужая цитата. Германия слегка поджал губы. В тридцать седьмом году их лидеры почти породнились. — Отныне ни одна сила на земле не способна разлучить нас? — продолжил он. — Да, ни одна, — рассмеялся итальянец, целуя Людвига в уголок губ. — Дуче так много сделал. Сократил безработицу, поднял зарплаты. Помог нам в.. расширении границ государства. Эфиопия. Итальянцы скандируют: великая Италия! Амбиции — про возрождение Римской Империи. Но до этого ещё далеко. Давай насладимся сегодняшним солнечным днём, я давно не видел ничего подобного. Насладимся с тобой — без обсуждения войн и политики. Для поцелуя Феличиано встал на носочки: он был сильно ниже, однако немец никогда не воспринимал его как девушку. Воспринимал как страну. В первую очередь — союзника и друга. А уж что было между ними, до того никому не было дела: кроме, разве что, любящих посплетничать соседей. Итальянец выделялся красотой, не жеманной и выхоленной, а особенной средиземноморской. Хорошо сложенное стройное тело, без одежды — подтянутое и рельефное. Чуть вздёрнутый нос, вечная живая улыбка мягких губ. Людвиг не смог устоять тогда, не мог и сейчас — опустил руки на плечи Варгаса, нежно обнял, притягивая ближе к себе. Впереди у них — очередная осточертевшая Италии война. Дуче был не идеален — странные законы, вызывающие смех: "Слава великому дуче!" в начале и конце любого документа, запрет рукопожатий партийных членов, слишком уж сильная мания построить новую империю. Людвиг не мог и не хотел защитить итальянца. Это его дело и его народ. Пусть думает так, как хочет думать сейчас. У него, Людвига, и так достаточно своих проблем, а мимолётные чувства не должны мешать чётким, построенным фюрером планам. Италия не входила в число государств, которым немецкий лидер полностью доверял или позволял вести на политической арене. Никто не входил. *** Глупость. Это была настоящая глупость и ты, Людвиг, дурак, что снова падаешь в то, во что упал больше века назад. Те.. "отношения" не продлились долго, закончившись в сорок третьем году со смертью дуче. Тогда немцу казалось, что урок он усвоил пожизненный, но Иван всё испортил. То ли "загадочной русской душой", то ли своим неисправимым характером, то ли историей с Вебером, привязавшей их друг к другу как смертников на эшафоте. Только показательного американского повешения или расстрела им не хватало. Кусок не лез в горло, и немец лишь слегка пригубил дорогое шампанское, не переставшее от этого быть кислым до невозможности. Россия ретировался куда-то на улицу, весело улыбаясь и извиняясь перед Англией за устроенную импровизированную курилку у входа в особняк. Удивительно, но Франция тоже отошёл "покурить". Волнуется? Ну надо же, какая забота. Ты что, идиот, ревнуешь? Тебе же и сотни лет не было. Пруссия про Российскую Империю сказки рассказывал. Слухи всегда ползли быстро, даже если не имели под собой должную почву. — Людвиг, у тебя всё в порядке? — Италия обеспокоенно оглядел друга, хмурившегося всё сильнее и сильнее. — Альфред так сильно загрузил по поводу документов? — Очень, — признался Германия, не собираясь вдаваться в детали. — По приезде придётся разговаривать с Вебером или его заместителем, чтобы у других стран тоже не возникло вопросов. — Тяжело, понимаю, — погрустнел Феличиано, кладя руку на плечо немцу. Тот не отстранился, только слегка скосил глаза направо. Итальянец сжал ладонь, затем похлопал друга по плечу. — Людвиг, не бери в голову. Альфред забудет всё на следующий день, ты же знаешь, как он заводится на саммитах, это для него развлечение получше приключенческих голливудских фильмов. Лучше поешь, на тебе лица нет. Я сохранил для тебя немного пасты. И для Ивана тоже. Где он, кстати?.. — Уже ушёл. Курит, — облегчённо вздохнул немец. Италия действовал на него успокаивающе. — Давай сюда свою пасту. Проверим, действительно ли повар француз. В кухне Людвиг особенно не разбирался, но блюдо оказалось и вправду вкусным. Аппетит пришёл во время еды. Феличиано весело болтал, рассказывая немцу о том, "как всё-таки правильно" и "почему французы готовят именно так, и никак иначе". Брагинский тенью проскользнул обратно в зал, прислонившись к одной из стен. Людвиг внимательно всмотрелся — нет, кажется, ему лучше. Какой препарат мог вообще возыметь такой эффект? Пониженное давление, тахикардия? Вряд ли что-то специфическое… Германия вновь нахмурился, пытаясь собрать кусочки паззла в единую картину. Что-то общего характера. Вероятнее всего, изначально влияющее на психику. Антидепрессант? Нейролептик? Что-то вроде того? Иван же знают, что ему дают? Или нет? Байльдшмидт не мог бросить думать, но понимал, что без слов Брагинского всё это пусто и бессмысленно. Страны понемногу начинали расходиться — кто-то пешком, до ближайшего отеля, кто-то — на личном транспорте, в личный же самолёт. Градуировка производилась по пафосности и желанию выделиться. Америка свинтил одним из первых. Россия не торопился. Германия не хотел его подставлять, но грудь разрывало необъяснимое желание, жгло изнутри, и это было не только желание вытянуть его из той дряни, в которую они впутались. Горячие касания чужих руки, еле уловимое дыхание, румянец, приливший к щекам в самый неудобный момент — сердце Людвига трепыхалось, как бешеное, не унимаемое ничем. Никем. Нет, это не в первый раз, но впервые за столько лет… Немец дёрнулся, когда Иван, отлипший от стены, направился к выходу. — Ты доел, Людвиг? Как тебе? — итальянец со светящимся теплом заглядывал Людвигу в глаза. — Всё вкусно? — Очень, — на выдохе ответил Германия, отведя взгляд от высокой широкоплечей фигуры. Как бы его поймать? Останется? — Ты извини, Феличиано, я отойду покурить. — Курить? — Италия обеспокоенно оглядел друга. — Ты же никогда не… Но Байльдшмидт уже спокойно пошёл к входной двери — не торопясь, размеренным шагом, чтобы не привлекать внимание. На крыльце, к счастью, не было никого. Иван вышел следом, мирно потягивая сигарету. "Харвест". — Порядок? — приглушённо спросил Германия, подходя ближе. — Дашь прикурить, пожалуйста? — Ты же не куришь, Людвиг, — прищурился Брагинский, открывая портсигар. — О чём ты? Держи. Ну, конечно. О чём он. Будто ничего и не произошло. — Ни о чём, — не скрывая раздражения ответил немец, затягиваясь в первый раз за несколько лет. Лёгкие помнили. — Иван. — Да? — невинно спросил Брагинский, хлопая ресницами. Когда он хотел казаться ребёнком, то получалось прекрасно. — Хочешь узнать, что мне вкололи? — Хочу, — немец стряхнул пепел в мокрую жижу — как бы не убирали территорию особняка, весны было не миновать. Лондон сегодня сошёл со страниц учебника по английскому языку — серый, с туманом и моросящим дождём. Эталонно. — Но ты не ответишь. — Не отвечу, немец, — Иван с глубоким удовольствием пропустил дым до кончиков альвеол, прикрывая глаза в наслаждении. По телу растекалась тяжесть, и тем была она приятна, что не сопровождалась тошнотой и желанием потерять сознание. — Я не знаю. Что-то для "станете поспокойнее". Ничего кроме этого и регулярных анализов мне пока не назначали. — Господин Вебер не хочет держать тебя в курсе того, что пьёшь? Ты проговорился про "вкололи". Капельницы? — Германия понимал, что сквозь плотную рубашку и пиджак невозможно разглядеть синяки на венах, сглотнул, отгоняя путанные мысли про чужое тело. — Спроси в следующий раз. Обязательно. — Следующий раз представится не скоро, — скривился Россия, кивая, — Может, отойдём? Мы и так слишком долго разговариваем. Чувствую, об этом будут судачить, несмотря на то, что почти все уже уехали. Плевать, если пройдёмся вокруг дома, займёт не более пяти минут. Вон, тропинка, которую ещё окончательно не развезло. Они сошли с крыльца — Байльдшмидт смешно поскользнулся на последней ступеньке, схватился за перила. Россия не сдержал смешок. — Аккуратнее, немец. Артур будет совершенно недоволен, если на его территории какой-нибудь Людвиг свернёт себе шею. В моей компании. Страшный и ужасный Иван Брагинский опять за своё. Ты так посмотрел на мои руки… Да, это капельницы. Каждый день после благосклонно предоставляемого Вебером завтрака, около девяти утра, — Россия, морщась, размял места уколов. — Отвратительно, что он ничего тебе не сказал, — угрюмо подытожил Германия, краем глаза наблюдая за Иваном. Он был как всегда улыбчив и будто бы совершенно спокоен. — Персонал молчит? — Они вряд ли знают что-то кроме дозировок. Не видел названия на пакетах, — уклончиво ответил Брагинский. — Мне кажется, почти никто не представляет, кто я. Разве что директор клиники и "посол" из Германии, который определяет через Вебера нужные эксперименты. На последнем слове русский как-то сильно выдохнул, голос еле уловимо дрогнул. Германия остановился, обеспокоенно оглядывая собеседника. Ивану явно было не по себе. А кому вообще было бы? — С поставками зато всё нормально. Пока. Людвиг, ты что-нибудь нашёл? — Иван посмотрел немцу прямо в глаза. Германия почему-то стушевался. Нет, чёрт возьми, он пока ничего не нашёл, хотя вёл себя как ищейка. В фиалковых глазах тенью залегло немое беспокойство. — Ничего, Иван. Я ещё не был в Гейдельберге, где он учился, но пока — ничего. Кроме того, что и так понятно внешне: ему хуже и хуже с каждым месяцем. Об этом знает маленький круг людей, что видит его тет-а-тет. Я представить не могу, что с ним — после пятидесяти люди не стареют так. Скорее всего, его пожирает какая-то болезнь. Логично было бы предположить, что все исследования он проводит для себя, но опять же… Слишком сложный объект исследования… — Теперь я объект исследования? — насмешливо вскинул брови Россия, улыбнувшись уголком губ. — Спасибо, немец. — Я не это имел ввиду, — вздохнул Германия, устав бороться с чужой язвительностью. Только же всё было нормально. — Твои предположения про личные счёты кажутся мне разумными. Быть может.. Он хочет забрать тебя с собой? — Что? — неожиданно посерьёзнел Иван, — Забрать с собой? — Так, это звучало не очень правильно… — постарался реабилитироваться Германия. — Нет, погоди, Людвиг, — Россия подошёл ближе. — Это правда… Выглядит разумно. Они молчаливо смотрели друг другу в глаза. Контур чужих тонких искусанных губ был для Людвига чем-то нечеловечески привлекательным. Брагинский протянул руку и поправил Германии уложенную причёску — выбитые английским ветром волосы. Немец пытался не предаваться воспоминаниям, но был не в силах, перехватил запястье России. Тот отстранённо наблюдал за этим, склонив голову. Вновь учащённое сердцебиение. Спишем это на действие лекарств. — Нет, Людвиг, — голос русского вылил на Германию ушат холодной воды. — Не забывай, где ты находишься. Ты же у нас голос разума. — Тогда… — Байльдшмидт решился наконец сказать то, о чём думал последний месяц. — Иван. Когда всё закончится — я уверен, что закончится — станцуешь для меня "Болеро"? — Для тебя?.. — Россия медленно облизнул сухие губы. — Станцую. Если не умру раньше времени, немец. Они всё ещё держались за руки. Иван на мгновение сжал ладонь Германии, чуть ли не впиваясь ногтями в кожу, кивнул. — Не умрёшь, — Байльдшмидт нехотя отпустил Ивана, но тот, не спеша отстранятся, незаметно провёл указательным пальцем по чужому запястью, дойдя до кончиков пальцев. — Спасибо, Людвиг. Нас ждут, — Россия развернулся и, пряча улыбку в шарфе, быстрым шагом направился к главному выходу.