Prima ballerina assoluta

Крылья у меня выросли – да лететь некуда. Людвиг не сказать, что любил приезжать в Россию с деловыми визитами. Дело было не в погоде, хмурой Москве с вечными гигантскими потоками людей, не в российских странноватых на его вкус чиновниках и даже не в Брагинском, который пропал с радаров последнюю неделю. Уж что навесили "вышестоящие" в официальных документах — непривычно без разницы. Байльдшмидт всё больше хмурился, понимая, что Ивана среди приглашённых нет. Хотя он в обязательном порядке должен был присутствовать на подобных "мероприятиях" — это прописано в мировом законодательстве. С редкими исключениями. Но исключений сегодня не наблюдалось: Россия не улетал срочно в регионы, не был загружен важной документацией, а маленькое заседание не перекрывало визит к президенту. По крайней мере, со слов Ивана две недели назад. У немца покалывало в животе, когда он думал о России. Особенно сейчас: ему ведь не просто так стало плохо на саммите. Вебер гнул свою линию, и гнул очень бодро и решительно. Людвигу уже не хотелось рассуждать о том, какой успешной стала сделка России с фармдиректором, когда дело касалось лично Ивана. Он чувствовал к нему то, что не чувствовал уже давно. Всё было совсем по-другому. После "Болеро" Людвига накрыло с концами, их с Иваном отношения развивались, склеенные проблемой бессмертия, очень быстро и в то же время слишком тягуче и раздражающе медленно. Байльдшмидт уже не противился и не хватался за голову при любой случайной мысли о России, но чувствовал внутреннее напряжение, как когда ты стоишь на перепутье и обе дороги ведут в тёмный, непроглядный лес, за которым может скрываться всё, что угодно. Чужое тело. Гибкое, балетное, с выступающими от напряжения венами, с каплями пота на висках и взмокшими волосами, с той лёгкостью, которая не могла угадаться в двухметровом широкоплечем Иване Брагинском в привычном мешковатом пальто до пола. И это больше не пугало. Скорее, воспаляло и так больную фантазию до неприличия. Обвести каждый шрам. Прикоснуться губами. Людвиг уже не мог без их разговоров, простых, ни к чему не обязывающих встреч во время и после "Русских сезонов". Посиделок в кофейне. Прогулок по ночному Берлину. Звонков по сети. Всё это смешалось в одно чувство, ускоряющее сердечный ритм. И немец всё понимал. И Иван, наверное, понимал. Если не играл с ним также ловко, как с другими. Но в это не верилось. Байльдшмидт уже почти злился непонять на кого, высматривая глазами высокую фигуру, но вдруг взглядом уловил Алексея — "секретаря" России — какого-то встрёпанного и рассеянного сильнее обычного. – Добрый день, — материализовался рядом с ним Германия, сложив руки за спиной. — Я могу увидеть Ивана? — А… Да… То есть нет, не сегодня, — стушевался мужчина, смотря не в глаза Людвига, а будто сквозь них. — Его сегодня не будет. — Причина? — холодно переспросил Байльдшмидт с потяжелевшим взглядом. — Занят, — коротко, но твёрдо ответил Алексей, явно не собираясь продолжать диалог. — Мне тоже пора. Хорошего дня. — Подождите. Вы же знаете закон, — осадил его Германия. — Он должен быть здесь. — Я знаю закон лучше вашего, — со сталью в голосе произнёс секретарь, щурясь. — Это не ваше дело, господин Байльдшмидт. "Да что же за черта у этих русских… Вечно все проблемы не моё дело, чёрт бы их побрал", — мысленно вздохнул Германия, морщась. — Но я понимаю, что происходит. Иван вам говорил. Я лишь хочу, чтобы всё закончилось. Для всех. Для него. И у меня есть новости, мы, возможно, сможем разобраться глубже в… — начал Германия, но его тут же перебили. — Если бы вы оба в это не впутались, то ничего бы и не происходило… — вздохнул Алексей, казалось, немного расслабляясь. — Он дома. — В не лучшем состоянии, я так понимаю? — Не знаю, — мужчина закусил губу изнутри. — Не знаю. — Могу я попросить адрес? — мягко спросил Германия, приближаясь на полшага. — Эту информацию я разглашать не имею права, — Алексей скосил взгляд на коллег. Казалось, их никто не слушал. В конце концов, если Германия в курсе всех событий и Брагинский ему доверяет, он может себе позволить на миллиметр отступить от устава. Только сегодня и только ради своей Родины. Секретарь выдохнул воздух, достал смартфон, быстро напечатал в заметках улицу, номер дома и номер квартиры. Людвиг, посмотрев на экран, кивнул. — На свой страх и риск. Больше говорить им не имело смысла. Чужие уши всегда были чувствительны к подобным диалогам. Людвиг, пожав мужчине руку — крепко и с благодарностью — отошёл к живо разговаривающим немцам. Нужно было потянуть время ещё час. *** Вагон метро нёс Людвига прямиком сквозь Воробьёвы Горы. Открытый павильон метро позволял вдоволь насладиться видом на Москву-реку и здание Российской Академии Наук — две башни с золотыми, техничными квадратными "куполами", напоминающими часовой механизм. Но наслаждаться можно было лишь минуту, дальше — снова темнота и оглушительное движения по рельсам. Германии достался старенький поезд, хотя хотелось прокатиться на "Москве-2020": высокотехнологичной гордости мэра Москвы. Жаль, они курсировали в основном по кольцевой, а не по красной. В любом случае, нужно было делать пересадку. — Раменки. Следующая станция — Мичуринский Проспект. Байльдшмидт вынырнул из вагона и нахмурился. Опять несколько выходов, каждый из которых вёл на свою улицу. В Москве нужно постараться, чтобы найти станцию без развилок. Не то, что в Питере. Там всё было более линейно. На хитрющий вопрос Ивана "Москва или Санкт-Петербург?" Германия никогда не отвечал. Оба города были слишком своеобразны. Встав на эскалатор, он крепко задумался. Допустим, Россия будет дома. Допустим, он его даже пустит к себе. А что дальше? Что, чёрт возьми, заставило Брагинского пропустить деловую встречу, пускай и не такую важную? Явно произошло что-то плохое. "Не избегает же он меня…" — привычно закусил костяшки немец. Москва дыхнула на него обманчивой весенней свежестью вперемешку с по-настоящему зимним холодным ветром. Мысли звучали слишком обидно. Байльдшмидт без труда нашёл нужный дом, позвонил в домофон. Ответа не последовало. Германия помялся минуту-другую, задумчиво сел на лавочку. Адрес запомнил правильно — не мог по-другому. Впрочем, было понятно, почему Россия не открывал, наверное, не хотел никого видеть. В голову лезли совершенно дурацкие мысли про то, что Иван мог быть не один и что он, Людвиг, будет совершенно не вовремя и не к месту. Входная дверь подъезда противно пропищала, на пороге — молодая женщина с коляской. Немец вскочил и придержал ручку, пропуская её вперёд. — Спасибо, — улыбнулась она, открыто смотря Людвигу в глаза. — Я вас тут раньше не видела. — Пожалуйста, — почти без акцента произнёс Германия, поправив прилизанные пряди. — Я в гости к другу. Но он почему-то не открывает, возможно, я перепутал подъезд. Тут почему-то нет табличек. — Да? — подозрительно спросила девушка, слегка нахмурившись и уловив иностранное произношение. Ветер мгновенно растрепал её светлые прямые волосы, лезшие теперь в глаза. — К кому конкретно? — Иван Брагинский, девяносто вторая квартира. Если вам это о чём-то говорит, — засомневался Людвиг, оглядывая дом. Достаточно большой. — А, высокий такой, недавно заехал… — расслабилась женщина. Опустились напряжённые плечи. — По соседству живём, квартиры друг над другом. До него шумная семья жила, а сейчас — тишь тишью. Даже рады, что они съехали… Мы с Митькой часто гуляем, он дома не сидит, утром уходит, вечером приходит. Работает, наверное, вам виднее. Да и домофоны у нас постоянно ломаются, вы не стойте столбом, заходите. Если Ивану не дозвониться — значит занят, но вы попробуйте, постучитесь. А если что — позвоните в девяносто первую, вам откроют подъездную дверь, я мужу напишу. Представьтесь только, вы.. — Людвиг Байльдшмидт, — непривычно торопливо ответил немец, чувствуя волнение где-то под лёгкими. Действительно, может, Алексей ошибся, и Брагинский занят, а Людвиг вламывается к нему посреди бела дня. Неловко выйдет. Хотя, вся ситуация и так была до ужаса неловкой. — Сразу поняла, что вы не русский, — горделиво произнесла женщина, покачивая коляску. — Мария. Можно просто Мария. — Спасибо, — кивнул головой Германия, продолжая придерживать дверь. — Да заходите, заходите, — рассмеялась Мария, отворачиваясь. — До свидания, удачи. — До свидания, — почему-то порозовевший немец зашёл в светлый подъезд. Консьержа на месте не было. "И слава богу", — подумал он, радуясь, что больше не придётся никому ничего объяснять и тратить чужое и своё время. Лифт послушно отвёз Людвига на нужный этаж, открывшись прямо напротив той самой квартиры. Немец уже почти коснулся пальцем звонка, но тут же одёрнул себя. Что он скажет? Привет, Иван, я с дипломатическим визитом? Привет, Иван, я волновался за тебя и поэтому нарушил все правила и приехал туда, где ты живёшь? Немец кашлянул и всё-таки позвонил. Тишина. "Нет дома", — решил для себя Байльдшмидт. Но стоило попытаться ещё раз. Второе нажатие, третье. Тишина. Людвиг уже почти развернулся, но вспомнил про "постучитесь". Верх неприличия. Германия постучал аккуратно, а потом, услышав шорох, уже совсем неаккуратно и настойчиво. Дверь размашисто открылась, чуть не прилетев "гостю" по носу. — Какого.. А. О. Немец, — Иван Брагинский собственной персоной — в какой-то растянутой серой футболке с тёмным пятном чуть ниже груди и спортивных штанах. В таком виде Людвиг его ещё не встречал. Лицо совсем изменилось: синяки под впавшими глазами, грубая тёмная щетина на щеках, подбородке и шее, потрескавшиеся губы. А ещё — стойкий запах табака, перебивавший запах алкоголя. Под чужими ногами звякнуло отодвигаемое прочь стекло. — Какие документы надо подписать? Последний вопрос был задан с явной издёвкой в голосе. — Никакие, — глупо ответил на сарказм Людвиг, хмурясь. — С какой целью тогда, господин Байльдшмидт, вы оказываете мне честь своим визитом? — с детским интересом наклонил голову Иван, облизав губы. — Просто так. Без цели, — сказал немец, хмурясь ещё сильнее. Ситуация ему не нравилась. — Иван. Что случилось? — Полное дерьмо случилось, — Брагинский потеснился с порога, махнув рукой, приглашая. — Заходи, коли пришёл. Чаю налить? — Налить, — Германия присел, расшнуровывая ботинки. — Да не надо, полы немыты, — бросил Иван, пожав плечами. Людвиг всё-таки снял обувь, считая обратное исключительной грубостью. На кухне щёлкнула спичка. Синим пламенем вспыхнула газовая горелка, Брагинский наливал воду из-под крана, что-то напевая себе под нос. Кухня располагалась прямо по коридору, но Байльдшмидт окинул взглядом квартиру и нашёл дверь поменьше — скорее всего, в ванную. — Тапки возьми, немец, они рядом с дверью. Людвиг покорно просунул ноги в тапочки — слегка маловаты, наверное, специально для гостей — и пошёл мыть руки. Скромная ванная была хорошо освещена, на раковине — зубная щётка и паста в стакане, внизу — видимо, средства для мытья полов и порошки для стирки. Тесновато. Натерев руки куском мыла, Германия повертел головой в поисках полотенца. — А полотенце какое можно взять? — повысив голос, спросил он. — Да господи, Людвиг, возьми то, которое висит, ты не у царицы на приёме, — донёсся с кухни раздражённый голос Ивана. "В каком-то смысле…" — подумал немец, рассматривая своё отражение. Всё ещё раскрасневшиеся щёки. Пригладив мокрой рукой волосы, он вышел в коридор. — Ты как? — спросил он, сев на стул. На столе лежали несколько кусков обветренного чёрного хлеба с конфетами и стояла бутылка водки. — Говорю же, дерьмово. Перестань говорить на немецком, ты в России, — Брагинский поставил дымящуюся кружку чая рядом с Людвигом и забрался с ногами на подоконник, поджигая сигарету. — Чай чёрный, из пакетика. Большего не предлагаю. Вон конфеты на сладкое. — Пьёшь? — прямо спросил Германия, ещё раз оглядывая кухню и цепляясь взглядом за бутылки на гарнитуре. — Пью, немец, я в отпуске, — ухмыльнулся Иван, затягиваясь. Форточка была открыта еле-еле, поэтому Людвиг явственно чувствовал запах дыма. Харвест. Курит его только тогда, когда он рядом. — Отпуск не должен распространяться на деловые встречи, — хмуро ответил Байльдшмидт, грея руки о чашку. Чай пах приятно. — Иногда может, — вздохнул Иван, выдыхая дым. — При определённых ситуациях. Алексей в курсе, ты же у него адресочек-то узнал? Вот он зараза, выскажу при следующей встрече. — Он мне ничего не сказал про.. — попытался возразить Германия. — Да я шучу, немец, — с укором в голосе ответил Иван. — Мы с ним хорошие друзья. Он много для меня сделал. Они замолчали. Иван продолжал сидеть на подоконнике, безразлично рассматривая происходящее на улице. Высокий этаж не позволял нормально увидеть ничего кроме окружающих высоток и шоссе. Байльдшмидт отвёл взгляд, уставился в кружку, вынул пакетик, сдавил чайной ложкой, выжимая лишнюю жидкость, и поставил его на край блюдца. Задавать вопросы хотелось, но было как-то не к месту. — Вебер предложил.. Нет, не предложил. Поставил условие умереть. Ради спасения чужой жизни. Если всё пройдёт успешно.. Я уверен, что пройдёт, то моя очередь платить по счетам. На следующей неделе узнаю, — глухо проговорил Брагинский, затушив сигарету о стоявшую на подоконнике пепельницу. — Я догадывался, — тихо ответил Германия, высматривая эмоции на чужом лице. Улыбки не было. В груди будто что-то тяжёлое провалилось вниз живота, оставив выжженный след. — Что будем делать? — Мы? — рассмеялся Иван, обвивая колени руками. — Я мог бы закатить тираду о то, что "нет никаких мы", но я не прав, мы оба в крайне дерьмовом положении. Ты сейчас начнёшь говорить о том, как запрещены и ненормальны эксперименты Вебера, меня отговаривать, зная, что я не могу отказаться. Мы свалимся в тему справедливости и наш диалог перестанет быть конструктивным. А потом ты чего доброго расскажешь кому-нибудь об этом, Вебер пойдёт под мировой суд, а вместе с ним и мы. — А меня ждёт более лёгкая участь, потому что я выгляжу как бравый детектив, внедрившийся в криминальную группировку? — усмехнулся Байльдшмидт, отпивая из кружки чай. — Вообще говоря, да. Я часто думаю о том, как далеко может зайти твоё самообладание, — ответил Россия, качая головой. "Смотря о чём ты", — мысленно поправил собеседника Германия. — Понимаешь же, что не могу развалить фарму. Пока не найдётся достойный преемник, — задумался Людвиг, отодвигая чашку, — но немного я всё же узнал. Веберу по документам было около шестнадцати, когда он поступил в университет. До этого он учился в обычной школе, которую с успехом окончил в те же шестнадцать, почти там не появляясь. Это сейчас директор гордится им как лучшим выпускником, но раньше, при прошлом… Прошлый директор прямо отзывался о Вебере не лучшим образом. На грани исключения, прогуливает уроки, хамит учителям. Не исключили, потому что родители жертвовали приличные суммы. Несколько скандалов в СМИ, но мало кто верил и верит. Не знаю, насколько это достоверная информация. — Золотой мальчик? Развязный мажор? — брезгливо спросил Брагинский. — И это тоже нет. У отца бизнес, но по документам он получал примерно столько же, сколько отдавал бы на школу и выделял на жизнь. Получается, жить шикарно у них бы не выходило. Они и не жили. В смысле, жили скромно. — В целом, если они видели, что мальчик способный… Кто он там, гений, почему бы не положить деньги на обучение? — Звучит логично, но не стыкуется. Какая должна быть любовь и какое отсутствие логики. Жить без накоплений? По документам он усыновлён, причём в Бонне, — нахмурился Байльдшмидт. — Кроме этого по ним ничего не поднять. Ни того, как он в детский дом попал, ни записок родственников. Прийти к его родителям можно только на могилы. Дом давно продан. По словам соседей, он там почти и не появлялся. Я вот чего не понимаю, он говорил в интервью, что оказался на улице будучи подростком: кто дал ему такое хорошее образование до этого? Или он действительно гений? Но разве этого достаточно? — О настоящих родителях тоже ничего? — спросил Россия, закуривая вторую. — Ничего. Вряд ли мы уже сможем их найти, — вздохнул Германия, разминая переносицу. — То бишь, есть непонятый гений, сколотивший свою империю, о прошлом которого как обычно ничего не известно? — рассмеялся Иван и тут же закашлялся от дыма, попавшего в горло. — Господи, значит, он детдомовский. Со странными приёмными родителями, отвратительным поведением в школе, быстро перескакивающий с одной ступеньки на другую и в итоге максимально отдаляющий себя от людей? Такое впечатление, что с самого детства. Что с ним такого могло произойти? На глазах семью убили, как в "Бэтмене"? Тогда об этом бы точно знали. Ощущение, что он просто на улице болтался до подросткового возраста, а потом ради смеха пришёл в детский дом. Подростков ведь редко усыновляют. Опять повезло. В детском доме тоже отвратно себя вёл? Тогда почему? — Не знаю, — болезненно отозвался Байльдшмидт, вставая со стула и ходя туда-сюда по комнате. — В детдомах Германии.. Не так плохо. Дети тоже посещают школы, если что — проводится усиленная социальная работа. Максимальная адаптация к обществу. — Возгордился после усыновления? — Возможно, гораздо раньше. Иван? — обеспокоенно спросил Германия, смотря на согнувшегося какой-то сложной греческой буквой Брагинского. Подошёл ближе. — Да дым не туда попал, — прохрипел Россия, продолжая откашливаться. — И ещё, — вспомнил Людвиг. — На всех фото он выгядит.. Болезненно. На студенческих он словно слишком взрослый, на тех, что сделаны позже... То же самое. Не знаю. Как будто ему резко пришлось постареть. Будто что-то произошло не только в детстве, но и в юности. Если выстраивать хронологию, сегодня ему больше пятидесяти. — Может, он неизлечимо болен? Такое бывает? Что же такое! — кашель всё не желал уходить. — Бывают гормональные нарушения, но они сильно выражены. Скажу грубо — с детства ты либо ты пожизненно старик, либо ребёнок. Сегодня он точно чем-то болен. Возможно, обострение чего-то хронического? Онкология, чёрт возьми? Я должен посоветоваться с врачами. С тобой точно всё хорошо? Германия положил руку на чужое плечо, сжав ткань футболки. Иван перевёл на него взгляд фиалковых глаз, в которых блестели слёзы. — Полный порядок, просто не в то горло, — ещё раз кашлянув, ответил он, взявшись правой рукой за руку Людвига, силясь отвести её, но немец убирать ладонь не спешил. Брагинский усмехнулся, поворачиваясь к нему в пол оборота. — Немец. — Да, — даже не вопросительно отозвался Германия, подходя на полшага ближе. У него воспалением в голове пульсировало какое-то необъяснимое желание, взбудораженное чужим запахом, смешанным с запахом сигарет и алкоголя. — Выпей, — отрывисто сказал Брагинский, головой указывая на бутылку у стола. Людвиг послушно налил себе водку в ближайшую рюмку и, не морщась, проглотил. — Ещё. — Понятно, споить меня хочешь, — рассмеялся немец, наливая вторую. — Это месть за тот бар в Берлине, — в глазах России играло что-то дьявольское. Людвиг, закусывая хлебом, выпил около четырёх стопок. — Хватит? — спросил Германия, чувствуя, как непрошенный жар подступает к лицу. — Пожалуй, — хитро отозвался Иван, сам припадая губами к бутылке. — Отпуск же. — У тебя, — слишком весело отозвался немец. — Мне ещё обратно ехать. — На сегодня деловые встречи всё, я помню, а завтрашний самолёт только ночью, — протянул Россия, казалось, окончательно расслабляясь и приваливаясь спиной к стене, продолжая сидеть на подоконнике. — Ты прав, — потянулся Людвиг, ощущая теплоту внизу живота. Кажется, уже не от водки. — Русский. — Что? — рассмеялся Россия, — Меня пародируешь? — Слегка, — Людвиг уже не поправлял светлые волосы, оставив причёску в растрёпанном виде. Было нестерпимо жарко, поэтому он расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки, а потом и вовсе снял пиджак. — Что будешь делать дальше? — Посмотрю, каково это — умирать в экспериментальных целях, — улыбнулся Брагинский, запрокинув голову и прикрыв глаза. — Мне интересно, насколько это "совершенно безболезненно". Хотя, меня всё равно ждёт боль преисподней и кошмары. — Кошмары? — серьёзно переспросил Германия, стирая пот с лица. — Постоянно вижу сцены из прошлого, когда.. "Возрождаюсь". Не горю желанием бороться с этим посредством постоянного накладывания рук, — улыбнулся Россия, ставя бутылку в ноги. — Зато так можно вспомнить себя. — Что значит вспомнить себя? — Как было в "детстве". Давно думаю о том, что мы ненастоящие. Даже с Вебером парой слов перебросился, — протянул он. — Приклеиваем подходящие маски, думая, что это наш истинный характер. То же самое, как если бы мы могли по своему желанию менять внешность. Кстати, было бы забавно каждый раз "просыпаться" с новым лицом. — Ты настоящий, — выдохнул Германия, вставая со стула. Иван с интересом наблюдал за ним. — "Настоящий" я слишком устал от всего этого. Сколько лет уже прошло? Я не могу вспомнить дату своего рождения. Сегодня это двадцать пятое декабря девяносто первого. — С прошедшим днём рождения, — с напускной серьёзностью ответил немец. Россия расхохотался. — Извини, что без подарка. — Всё, немец, прекращай, — смеялся Брагинский, утирая слёзы. — У тебя-то в целом всё в порядке? — Сейчас — да, — брякнул Байльдшмидт, поразившись собственной честности, но тут же поправился. — Когда мы всё обсудили. Однако, меня напрягает твоя с Вебером.. — Я понял, — хитро улыбался Иван. — Дай мне бутылку, немец, моя кончилась. Германия покорно подхватил водку и подошёл вплотную к подоконнику с расположившимся на нём России. В бутылке, на самом деле, почти ничего не осталось. Немец нетвёрдым движением протянул её Ивану, но тот, будто случайно, уцепился за его запястье. — Высокое давление, учащённое сердцебиение, — нащупал вены холодной рукой Брагинский, наклоняясь ближе. — Ты же не пьёшь таблетки, немец. Дыхание опалило шею. Байльдшмидт явственно чувствовал то, что нельзя было уже списать на алкогольное опьянение. Хотелось вжать Брагинского в чёртов подоконник. Запястье, на котором лежала чужая рука, дрогнуло. Сердце пропустило несколько ударов. — Людвиг. Не немец, — приглушённо ответил Германия, подаваясь вперёд, носом касаясь пепельных волос и вдыхая чужой запах, опираясь о холодно стекло. Мозг сигналил о том, что оставлять отпечатки на окне — неприлично, а ещё более неприлично то, что он сейчас делает, но Байльдшмидт старательно его игнорировал. Россия сжал запястье сильнее, ногтями впиваясь в светлую кожу. — Хорошо.. Людвиг, — отозвался откуда-то из густого молочного тумана Брагинский. Германия опустился на сантиметр ниже, чувствуя кончиком носа чужую распалённую кожу, свободными от хватки пальцами убрал спадающие на щеки пряди. Увёл переплетённые уже руки назад, крепко прижимая чужую кисть к оконному проёму. Иван чувствовал горячее дыхание на своей щеке. Германия тяжело сглотнул, чувствуя, что ещё секунда — и пути назад никогда не будет. Он приблизился ещё на несколько миллиметров, опускаясь ниже, к уголку тонких по-лисьему улыбающихся губ. Тягостное мгновение до того, чтобы.. Сзади раздался оглушительный звон. Германия отшатнулся, оглядываясь. На полу лежала разбитая вдребезги бутылка водки, сброшенная с подоконника. *** Балет всегда спасал. Должен был спасти. Как иначе? Брагинский, выходя на сцену "Большого", усмирял дыхание, готовясь танцевать сольную партию "Кармен". В руках был веер. На игру с подсветкой он мог не рассчитывать, но в полутьме танец смотрелся даже эффектнее. Однако, зрителей не было. Лёгкие звуки духовых. Он мгновенно оказался в центре, раскрыв веер. Два играющих движения ногой, как разминка перед основной частью, чтобы растянуть мышцы. Очертить ногой полукруг, затем ещё и ещё, отходя вправо. Быстро, отточено, нежно. Секундный пируэт, отделяющий одну танцевальную зону от другой. Ронд де жамб: прыжок, приседание. Веер будто помогал ему держаться в воздухе на мгновение дольше. Несколько кабриолей, одна нога подбивает другую, Иван вытянут, как струна. Звуки скрипки на фоне, каждое вступление духовых — очередной прыжок, шаг, движение. Связка глиссадом. "Освободи свои мысли, Иван Брагинский. Всё будет в порядке", — прерывисто дышал он, стараясь синхронизировать вдохи, выдохи и музыку, чтобы каждый подъем грудной клетки соответствовал очередному такту. Оставить руку на поясе и заигрывающе приставить сложенный веер к подбородку, не забывая вычерчивать фигуры ногами в соответствие звукам скрипки. Затем раскрыть его, приставить к голове, продолжая флиртовать с невидимым свидетелем танца, отойти в сторону, не разрывая горячего зрительного контакта, будто отстранить случайных зевак от себя, выставив руку влево. Ещё несколько широких, техничных прыжков, приземления до боли в голых стопах. Пять отточенных фуэте. Тридцать два он тоже мог выдать, но не в этой партии. Лёгкая пробежка под музыку, внезапный её обрыв. Брагинский стоял на одном колене, тяжело дыша и обмахиваясь веером, упираясь взглядом в тёмные сценические шторы. Вот и всё. Партия в несколько минут. Следом за ней — ещё отрывок из "Кармен", но мысли были скомканы и глубоко заперты где-то внутри его головы. Иван лёг на деревянный пол, силясь успокоить дыхание. Мокрая спина липла к доскам. На другом конце сцены, рядом с одиноко брошенной сумкой, зазвонил телефон. Брагинский, морщась, встал и, быстрым шагом подойдя к ней, взял смартфон в руки. Незнакомый номер. — Да? — тяжело дыша, ответил он. — Танцуете? — голос Вебера на другом конце. — Танцуйте, Иван. Спасли вашего мальчика. Завтра операция по восстановлению позвоночника. За вами долг. — Спасибо. За мной долг, — выдохнул в трубку Россия. Камень с души упал. — Когда? — На следующей неделе. — Спасибо вам, господин Вебер. Спасибо, — впервые за всё время он говорил с ним без издёвки или отвращения. — Отдохните. После нервного напряжения и перед.. Таким испытанием, — Иван будто услышал в чужом голосе долю волнения, — Однако, за мальчика переживать всё ещё стоит. Операция предстоит нелёгкая. Также на следующей неделе. — Я понял, — сглотнул Брагинский. — Это ваш номер? — Нет, — просто отозвался Вебер. — Но можете звонить, когда вздумается. Со мной свяжутся. — Хорошо, — облегчённо вздохнул Россия. — До встречи. Он не мог перестать улыбаться.