Несбалансированная диета

      Как бы устарело ни одевали служанок в вампирских семьях, чтобы те соответствовали обстановке, резиденция Сакамаки предельно упрощала униформу. В сравнении с ней старая, установленная в прошлом доме, обрисовывается вызывающе-парадной, а шелковая, носимая в качестве одеяния для выполнения обязанностей, неслыханно пышной.       Трапецивидная юбка не предполагала наличия подъюбника и игривого силуэта, качающегося как церковный колокол, когда горничные бегали по лестницам, выполняя поручения; у фартука отняты любые излишества, крылышки — всего лишь чёткие прямоугольные отрезы хлопка, не украшенные даже неброским шитьём, считавшимся минимумом в фешенебельных поместьях. Они скрещивались на спине, и белизна их поддерживалась съёмными манжетами. Надменно и бесцветно.       В зале никого не было, кроме Лилит, так что она, невзирая на приличия, туго подвязала узел длинного подола на бёдрах, чтобы дать больше свободы передвижения, пока, стоя на коленях, оттирала пятно с пола. Несколько прядей, как-то сохранившиеся даже после мытья головы, выбиваются из прилизанного пучка, обрамляя ослабевшими спиралями подбородок. Своеобразная вольность, но вполне допустимая — сегодня была не её смена на кухне       Уразумение порядков, установленных в особняке, всё ещё скудное, и, хоть она стремилась проявить себя как способную к обучению, старшая прислуга не выражала ярой озабоченности по поводу того, чтобы срочно ввести её в динамику бытового уклада.       Тогда Лилит предположила, что сможет взять в соображение расписание хозяев, пассивно следя за ними, если доведется на расстоянии поймать фрагменты речей, приносить им вещи — сумки и пиджаки, забытые вечером в спальне, или подавать чай в комнату. Всё то, что возможно выполнить, не будучи воспринятой иначе, как инструмент, и понемногу учитывать закономерности, обусловленные их характером, повадками, хобби и родом занятий.       Но официально её не представляли, хотя она пребывала здесь третий день, уже вечером приступив без необходимых формальностей. Дворецкий, передвигавшийся чинно, только бегло познакомил с несколькими коллегами и попросил их показать небольшую неприглядную комнату и предоставить одежду. А старшая горничная будто удерживала от того, чтобы столкнуться с владельцами, не освоившуюся новенькую, назначенную на испытательный срок.       «Как только начнешь ориентироваться, я выделю день, когда ты будешь обслуживать приём пищи» — предупредила девушка.       Она поручала уборку, которую не выполняли в присутствии господ, трудоемкую ручную стирку, или спроваживала в другое крыло, чтобы наводить чистоту в редко использовавшихся залах, таким образом не подпуская к контакту с теми, кому номинально принадлежали тело и душа Лилит, и те в свою очередь не проверяли, прибавилось ли в особняке жильцов.       Потому, впервые помогая шеф-повару и узрев одного из Сакамаки воочию, она сконфузилась, до сих пор не осведомленная, должна ли здороваться, встречая их в коридорах, или отходить, притупив взор.       Высокий, одетый так, что комар носа не подточит, юноша в очках, с рубиновыми глазами, проницательного взгляда которого новенькая не была удостоена, когда тот чопорно прошествовал на кухню под её ничем не выраженное изумление, вызванное появлением хозяина в таком месте.       «У нас всё перепутано, ориентироваться всегда нужно на конкретных хозяев! Я работала не в одном месте, и иногда вляпывалась так, что кому расскажешь — поднимут на смех. Послушай, как к ним обращаются их слуги, их друзья. Даже если ты не будешь знать правил в каком-то месте, не будешь знать, какое обращение использовать, есть пункт универсальный — просто как-нибудь уважь их, покажи, что готова внимать их порядкам и делу, которое тебе поручат, даже если это не твоя специальность» — как-то посоветовала смертной Шелла.       Лилит примкнула к ряду из троих одинаковых белых чепцов, также кротко опустив глаза к ногам и позволяя ему пройти меж столом и гарнитурой.       Он вежливо поздоровался на поклон, затем дал указания различимо поставленным голосом, проверяя, как идут дела и всё ли нормально.       Бисквиты свалены на блюде у пропитки в стакане, поскольку Лилит, собирая торт, вдруг бросила их. Хоть традиционно сладости выносят к чаепитию и полдникам, у королевской семьи их выносили к завтраку, обеду и ужину — не имело значения, каким разнообразными и сытными были блюда. Розали, руководившая готовкой и не слышавшая предупреждений старшей горничной насчет её неопытности, дала добро на то, чтобы она приготовила его самостоятельно, имея рекомендацию из старого дома.       «Notre maître пристрастен и даже предвзят. Я хотела учить Джинджер, чтобы она также могла работать по его l`exigence, но ты можешь взяться, пока твоя смена. Призовет к ответу он тебя. Ginger n`est pas affecté, но её не возмутит и потоп».       Господин Рейджи проанализировал рабочие поверхности, коснулся переносицы и не глядя кивнул куда-то в её сторону, прежде чем выйти. Она не преувеличивает: даже не посмотрел, и за обнаруженный норов, подкрепленный искренней инициативой, в ту ночь он не изъявил ни поощрения, ни порицания.       Он участвовал в раздаче обязанностей младшей прислуге, и напрашивался вывод, что он любит дисциплину достаточно, чтобы пренебрегать нормами, где ему не нужно вмешиваться в процесс, лишь назначать задания по ведению хозяйства старшим.       Большая часть богато убранных комнат, приёмных и залов в особняке выглядела так, будто в них уже длительное время никто не находился. Всё, включая резную антикварную мебель и картины, покрыто слоем пыли, где-то тонким, где-то таким, что перчатка, заправленная за пояс, стала бы серой, окажись там. Помещения просторные, но в любом из них, вне зависимости от первоначального назначения, Лилит ощущала себя оторванной от остального мира, в том числе и от чудаковатого мирка этой семьи.       Спустя сорок минут работы она поднялась, прежде чем отпустить юбку.       Пустота грызла, перерастая в одиночество, и хлопоты едва перекрывали его. Шум и веселье прошлой службы растоптаны, привязанности отсечены, и служанка предоставлена укоряющей разрозненности нелюдимых домочадцев.       Госпожа Имаи принимала гостей каждую неделю, устраивала балы, развлекающие сотни вампиров. Прислуга носила бейджики, чтобы никому не приходилось запоминать их имена, и с малой численностью сослуживцев и именем на груди Лилит, не почтенная ни коллегами, ни господами, и оттого посторонняя, была смешной.       Она была массовкой, сливавшейся с другими трудолюбивыми горничными, мечущимися туда-обратно в качестве фонового шума. Пока это её устраивает. Это не значит, что она не попытается добиться расположения хотя бы кого-то, лишь не станет лезть на рожон. Тишь, при которой никто из хозяев её не замечал, вполне неплоха, хоть и не препятствовала печали, губившей, когда она была сама по себе.       Пробуждение происходило за пару часов до пробуждения владельцев, и сейчас время подходило к тому, когда положено подавать завтрак. Лилит подобрала тяжелое ведро с бурой водой, предварительно закинув тряпку в него, и, слив грязь в уборной, отнесла принадлежности в кладовую в противоположном крыле, где, как она выяснит позже, чаще и творился весь сыр-бор, который только мог происходить в этом доме.       Она ускорилась, балансируя между откровенным бегом и просто быстрым шагом, двигаясь вдоль коридоров, наслаждаясь тёплыми оттенками заходящего солнца, проникающими в окна, пока не достигла кладовой, где оставила ведро и повесила кусок материи сушиться. Затем вышла на поиски Джинджер, вампира, что вызвалась быть её наставницей, пока она не разберется и не перестанет периодически теряться в сложной планировке здания.       Слыша звяканье столовых приборов в прямоугольном помещении, где они завтракали, она старалась быть проворнее, проносясь мимо и желая остаться невидимой. Разогнавшись, она еле успела остановиться, когда тарелка, вылетевшая прямо перед ней с настежь открытой двери и разбившаяся об пол, мгновенно отрезвила разум, и Лилит отскочила назад.       — Что это?! Отвечай, что?! Ты решила накормить меня помоями?! — разъярённый вопль разносится по холлам прямиком из столовой, откуда совершила путешествие фарфоровая посуда всего секунду назад, — Принуждать меня есть ужасную еду? Пытаешься унизить меня?       — Господин, — второй голос знакомый, принадлежит одной из коллег Лилит — старшей горничной, — смею возразить, что тот же торт, что вы ели вчера. Шоколадный.       Раздаётся молчаливый удар по столу, сопровождаемый дрожанием стоящих предметов.       — У тебя хватает наглости врать мне в лицо?! Ты пыталась отравить меня? Признавайся! — кто бы ни кричал, вероятно, у него есть отличный запас воздуха, чтобы делать это почти беспрерывно и в разных тональностях, — У этой мерзости совершенно другой вкус, как ты можешь этого не понимать?!       — Вы ели его до этого. Его просто готовила другая служанка сегодня. Он также хорош, ибо мы не меняли рецепта.       — Не возражай мне! — говорящий меняется, словно вспомнив о чем-то и перетекая с крика в убаюкивающий, страстный полушепот, — Или, если он настолько хорош, как ты говоришь, может, пойдёшь и слижешь его вместе с битым фарфором прямо с пола? И тогда я, может быть, прощу твою глупую оплошность и смогу убедиться, что ты не врёшь.       Стоит ли сожалеть из-за безнадежно испорченного десерта, измазавшего пол и смешанного с осколками, или сразу сбегать за метлой?       — Ну-ну, Канато, зачем же ты так с нашей столь миловидной леди? А вы когда-то та-ак хорошо ла-адили, — вкрадчивый тембр вклинивается в разговор, звуча так, словно, обращаясь к другому вампиру, он флиртует с Элеонор, — Посмотри, как ты напугал её, маленький истерик! Канато совсем не умеет обращаться с девушками, скажи же, сучечка?       Кого он так фривольно назвал — повод для интереса. Соблазн заглянуть в комнату становился всё сильнее, но Лилит только получше затаилась.       — Заткнись!       Это должен быть их повседневный ритуал трапезы, если Рейджи никоим образом не унимает их шибким замечанием.       — Моё Величество устал от вашего ора. Закрыли все рты. Ты, убери руки от блинчика. Не прикасайся к моим вещам без разрешения, Лайто.       — Твоё самомнение уже всех бесит, идиот! — ещё один удар по столу, такой, что Лилит поражается, что ножки ещё выдерживают.       — Не раскрывай свою грязную пасть на моего брата! Относись к старшим с уважением! — и следовавшая за ним фраза, — Не укладывается в голову, как занозы вроде вас зовутся моими братьями, когда вы продолжаете портить мой вечер.       — Чё-то не нравится — проваливай.       — Младшие — такое мучение, — тонет спокойная фраза в гомоне.       — Старший братец Шу снова жалеет, что он не единственный ребёнок в семье?.. Ты разбиваешь моё сердце, — жеманничает игривейший из вампиров.       — Пока вы находитесь в отчем доме, вам всем следует соблюдать правила. И если об этом вам не напоминает член семьи, ныне несущий ответственность и игнорирующий этот факт, об этом напоминаю вам я.       Нужно просто проскользнуть, чтобы убрать бардак.       — Погоди, Лилит. Ты вовремя.       Элеонор втягивает внутрь прежде, чем Лилит обрабатывает поступившую информацию. Её появление обрывает ругань, повисает многозначительная тишина, пока семь пар глаз с должным вниманием поворачиваются к ней, и она, до этого сохранявшая хладнокровие и умевшая натягивать нужную эмоцию, ощутила себя не в своей тарелке, несвойственно растерявшись.       Даже старший из сыновей, что сидел в наушниках, оценивал её облик, косвенным путём нарушивший их специфическую рутину.       — Судьба испытывает меня, подсылая в качестве прислуги таких хорошеньких девушек, — первым её комментирует господин Лайто.       «Бабником в отца пошёл» — говорит с ней внутренний голос, как и в любой напряженной ситуации. Улыбнуться бы самой себе, но, собираясь, она принимает равнодушно-нейтральное выражение лица.       Они не читали мысли, так что думать она о них могла всё что хотела. Это было маленькой отдушиной в мире, где она занимала однозначное место жертвы. Несуразные клички, оскорбления, брань — всё в пределах мыслей, пока она услужливо выполняла вампирские капризы или молча сносила отвратительное отношение.       — Прошу упустить из виду запоздалое знакомство. Обстоятельства тревожили вас, но теперь у меня нет иного выхода. Позвольте представить, господин Шу, господин Рейджи, это Лилит, — товарка увлеченно ни с того, ни с сего сообщила о ней, чтобы разрядить обстановку, — Судя по всему, Канато-сама, вам понравилась её работа, и вы будете рады познакомиться с ней.       Персонал представляют старшим не во время приёма пищи, но тут всегда всё шло не так, как надо. Форма не позволяет сделать полноценный реверанс, потому Лилит приседает в книксене, по описанию угадывая названного.       — Я к вашим услугам.       Девушка, сидевшая между господами Лайто и Аято, озадаченно уставилась в никуда и, оклемавшись, смиренно вернулась к еде. Та, кого Лилит признала «жертвенной невестой», однозначно обреченная. Говоря обидные «сучечка» и «блинчик», имели в виду её.       Она почти ничего не берёт, кладя в рот крошечные кусочки на самых зубчиках вилки, исключительно то, что ей положили в тарелку, хотя на столе всё ещё множество нетронутых блюд. Тамагояки, разложенные порционно, уже наверняка остыли, а словно восковые фрукты находились всё ещё в той же массе, в какой её красиво выложили перед подачей. Вампиры застыли с приборами в руках, ожидая, что Лилит сделает, но она смотрела, пересчитывая стулья, салфетницы, а потом и стразы в основании люстры.       Пить из слуг в знатных семьях считается низким, от неё не пахнет человеком, но она вновь взволнована. Не от одной встречи, но и от оценки, данной её работе.       — Не можешь сама представиться? — парень, назвавший себя «величеством», вновь заводит разговор с иронией, — Эй, ты глупая? Ты же уже знаешь, что приказы Великого Меня тут приоритетны? Что думаешь об этом?       — Ко мне не обращались, — она не узнает собственного голоса, ставшего чужим, — Что я думаю?.. Когда я на работе, своё мнение я оставляю в пределах своей комнаты.       После этих заученных слов она получила первое «бинго». Заискивающий, преданный взгляд, отчётливо говорящий «ты выше меня и я это принимаю», встречает безмолвное одобрение второго по старшинству Сакамаки, слегка вздернувшего как по линейке отнюдь не широкие вычерченные брови, сигнализируя, что это правильное поведение. Он излучает удовлетворение таким раскладом вещей.       — Зачем тебе эта штука? Ты не можешь запомнить собственное имя? — господин с бордовыми непослушными локонами, рассмотрев белый ламинированный бейджик, располагавшийся в районе шеи и груди, да ещё и так неподходяще скошенный в бок, дразнил Лилит.       — Для удобства. В доме Имаи было много слуг и хозяевам было сложно запоминать наши имена. Если вы против, я сниму его.       Аято цыкает, быстро теряя интерес к «новому предмету в доме», до которого ещё вчера никому не было дела, после пары скучных реплик, и принимается на пару с Лайто уговаривать блинчика съесть больше, иначе её кровь станет жидкой или та заработает анемию. Бедная девушка, затравленная кровопийцами, только с лёгкой неприязнью отшатывается от напора.       — Господин Субару, с рукой всё хорошо? — дружелюбно щебечет Элеонор.       Лилит проклинает её. Они уже заметили её нахождение, но шанс обойтись малой кровью и примкнуть обратно к персонажам второго плана, пока она не оправилась и не разведала позиции, ещё был, потому, найдя ошибкой то, что её беспардонно сюда втащили, она захотела покинуть столовую и забыть этот инцидент, свидетелем которого стала.       Раненное сердце тоскливо сжимается, когда чья-то рука тянет за юбку в просящем жесте, настойчиво отвлекая от остальных. Ничтожный знак, как аромат, воскресил память, хватило половины секунды, чтобы все миниатюры прошедшего промчались опрометью, распадаясь в прах.       Он сидит с краю. Пока Лилит проворно оглядывает вампира, кидая оценивающий, как бы случайный взор, метнувшийся снизу, от ботинок и гольф, к верху, до пурпурных волос, разбирая детали его облика, бросавшиеся в глаза больше всего, она отмечает то, насколько уставшим он выглядит. Круги, проходящие весь спектр от синего к фиолетовому, глубоко запали под веками, будто вместо того, чтобы спать, он весь день ревел в подушку. Причём успел он поплакать не только за себя, но за неё и всех присутствующих на завтраке.       Пиджак сидит криво, вынуждая руки чуть ли не чесаться, игнорируя стремление вернуть плечо на положенное место. Внутренние кончики его бровей сдвинуты, на бесцветных губах не виднеется и намёка улыбки, хотя они и не дрожат, предвещая, что он мог бы расстроиться ещё сильнее. Лилит думается, что лунный свет, создающий игривые серо-голубые полутени, мог бы смягчить выражение печали, оставшееся несмываемой печатью, но искусственный обострял его. Контур позы беззлобен, но от него по-прежнему веет беспокойством.       Она замечает плотно набитую игрушку, прижимаемую к животу и сидящую на его узких коленях — крупного медвежонка, один из глаз-бусинок которого спрятан под повязкой. И это милое создание, держащее при себе плюшевого мишку, способно истерить и кричать, словно зажариваемый в масле дьявол, из-за куска торта?       — Будь так добра, пойди и прямо сейчас сделай мне другой. Это невозможно есть, — он произносит слова вежливости, но с его уст они в любом случае звучат как жесткий приказ.       — А пару дней назад он спокойно ел, — Лайто жеманно ухмыляется, — Какое забавное у тебя имя. Ты заколдовала моего братца-истерика своей выпечкой, что он теперь не хочет другой? Сучечка, это из её армии соблазнительных красоток-суккубов ты сбежала?       По такой логике она не повелительница ночи, а очередная девчонка, попавшая в прочитанный ею роман в тело будущей злодейки и перевернувшая сюжет. Благодаря господину Рэю.       Блондинка ничего ему не ответила. Лилит сомневалась, что эта девушка вообще ведала, что такое «суккуб».       — Я сказал тебе заткнуться!       — Сколько шума из-за стряпни назойливой женщины, — выдыхает господин Шу, вставая из-за стола.       — Поторопись. Я не люблю, когда меня заставляют ждать, да, Тедди?       Он говорит со своим заполненным синтепоном другом, но наставление нацелено на смертную служанку. Им нужно уезжать в школу, но испечь «Прагу» менее чем за два часа — невозможно. Ту, что он ел вчера, и вовсе приготовлена заранее.       — Мы не можем ждать, пока приготовят твой торт, Канато, — Рейджи вмешивается без лишних просьб, и Лилит благодарно склоняет голову пред ним, — шоколадная «Прага» достаточно известна и требует нескольких часов для пропитки. Если ты хочешь получить десерт, соответствующий стандарту и в полной мере передающий вкус, нужно соблюдать рецептуру и пренебрегать правилами приготовления в угоду спешке. Попроси что-то другое или ешь то, что уже приготовили.       Она склонялась к том варианту, что он больше хотел блеснуть знаниями в готовке или прочитать нравоучение, чем правда спасти её от самостоятельного отказа Канато.       — Я уже не хочу его.       Лилит становится грустно, когда она вспоминает натяжение шва юбки на талии. Жест был слабым местом, вызывающим болезненные ощущения, когда на него нажимали, что с такой непосредственностью сделал крикливый господин.       А было ли в них что-то схожее?       Смертная предостерегает себя, что желание видеть в нём кого-то, кого уже нет, не доведёт до добра, но отказаться не может, с сожалением глядя на него, обиженно прижимающего к себе Тедди, и находя всё больше схожих черт с каждым новым неосознанным движением его худощавого тела, когда он, если не с отвращением, то как минимум без энтузиазма принимается есть несладкую пищу.       Она отошла, надеясь, что кто-то из господ внезапно попросит её покинуть помещение или же даст приказ, остановив, но они неизбежно встретились глазами, по спине прошел разряд, и Лилит сразу обратила свой пристальный интерес к мыскам туфель.       — В чём дело? — с недоверием вопрошает вампир, и она вздрогнула, мысленно вернувшись сюда.       Смертная помотала головой.       — Отвечай, когда тебя спрашивают! — он явственно повышает голос, но, кажется, все вокруг просто перестали обращать на него внимание, — В конце концов, это твоя вина, что я не получил торта, который хотел! Возьми ответственность!       Когда Канато злится, он похож на разъяренного звереныша. Только он в состоянии разнести дом в щепки, как и любой демон. Он становится первым из всех братьев, кто получает от Лилит кличку, которую она втайне использует, чтобы отвести душу, когда её будут ругать.       — Вы любите молочные коржики с сахарной пудрой? — ответила она вопросом на вопрос, затем задавая еще один другому члену семьи, — Господин Рейджи, извините, есть ли у полчаса, пока вы собираетесь? Это займёт примерно столько. Я сделаю несколько для господина Канато.       Она должна была спросить это у Шу как у старшего, но, очевидно, это изначально бессмысленное дело, даже если бы он не ушёл.       Широ обожал их, и горничная делала их по первому требованию. Даже не потому, что он приказывал готовить любимое из его лакомств. Здесь была какая-то иная причина, по которой она и сейчас предложила сделать это. Неприятно бередить раны, но коржики — то, с чем можно расправиться в столь малый срок.       Второй по старшинству кивает, вероятно, просто желая избежать истерики брата, завлеченного предложением.       — Может быть, эта служанка в силах быть не такой бесполезной, что думаешь, Тедди?.. Тедди тоже хочет молочный коржик.       Он вновь меняется, улыбаясь совсем невинно, когда исчезает злость.       — Непременно. Я постараюсь быть быстрее, — едва отвернувшись, Лилит пытается как можно незаметнее прикусить нижнюю губу и проморгаться, сохраняя должное равнодушие в виде и голосе, — Прошу простить, господа. Приятного аппетита.       Кто-то уже разобрался с бардаком, когда она покидает столовую и направляется на кухню. Ей уже нужна небольшая передышка, которую может обеспечить эта комнатка, едва зайдя в которую она сразу же хватается за алюминиевый венчик. Смертная в силах не посвящать себя процессу, поскольку в этом рецепте, оттачиваемом месяцами службы, она не допускала промахов.       Тарелка, скоро наполнившаяся коржами, жжёт руки, Лилит скорее ставит её на серебряный поднос; они ещё довольно горячие и их невозможно взять. Она надеется, что Канато не рассвирепеет опять, когда встречает его, в одиночестве сидящего за столом и болтающего ногами, поскольку остальные его братья уже разошлись. Омлет с зеленью зверски растерзан только от безделья или стремления выместить агрессию, пока он ждал обещанную еду.       — Не могла бы ты ходить громче, чтобы я слышал тебя, пожалуйста? Меня раздражает твоё внезапное появление, — господин Канато наконец усматривает её присутствие, — Почему ты так долго возилась? Я голоден.       Лилит подходит ближе, мягко опуская поднос на белоснежную скатерть, стараясь не звенеть. Если стол в следующий раз будет сервировать она, надо подложить тонкую фланель под неё.       — Простите меня.       Обвиняемая больше не знает, что сказать. Она уложилась ровно в то время, о котором предупредила, но, если он начнёт возмущаться, лучше молча принять это.       — Зачем извиняться, если тебе не жаль? Ты настолько несерьезно относишься к этому, что даже не придумала достойного оправдания. Так и быть, я прощу тебя потому, что ты новенькая, у меня сейчас нет времени, чтобы тратить его на твою вопиющую непунктуальность. Прояви благодарность и помолчи, пока я ем.       Он, не откладывая, откусывает маленький кусок от нежной пластинки испеченного теста с фигурным краем, густо посыпанным сахарной пудрой. В нём мелькает наслаждение вкусом потребляемой пищи, возродившее чувство, от которого она пыталась избавиться, чувство, заставляющее что-то внутри плавиться. Она снова хотела отвернуться, чтобы какой-нибудь развязный комментарий неосмотрительно не сорвался с губ, сопровождаемый предвкушением кивка или даже редкого комплимента способностям.       «Похвалите же!».       — Что с твоим лицом? — с отголоском презрения говорит он, удивляясь полуулыбке, которую Лилит не спрятала, — Ты же не думаешь, что из-за того, что твоя еда недурна, ты заслуживаешь особого отношения, не так ли?.. Знай своё место!       «Что ж, дзирай дан, мне не впервой» — безмолвно стонет она, болтая с собой и собирая грязную посуду со стола. Лилит уже имела дела с подобным. Оно не выбивало её из равновесия.