— Имбирь! Имбирь! Да где её черти носят?! — причитал вампир, развалившись в кресле в позе, заложенной в его естество — голая лодыжка одной ноги закинута на колено другой, и облокотился он на комфортную спинку сильнее, чем это принято в его благородном окружении, — Опа, склерозная, раз ты тут, я окажу тебе честь и позволю принести мою ленту. Давай, шевелись.
Нельзя вспомнить ни одного раза, когда господин Аято обратился бы к слуге по имени, данному от рождения. Он предпочитал пользоваться своим богатым воображением, с щедростью великодушного короля рассыпая прозвища своим поданным и ожидая соответствующего поклонения за своё участие. Если же господин ещё не нашёл черту, за которую мог бы ухватиться, или был просто не в настроении, он мог ограничиться коротким «Эй, ты!», но ни за что не прибегал к тому, чтобы звать соответствующе.
Джинджер слишком задумчива в этот вечер, чтобы господин смог быть услышанным ею, убежавшей от источника шума. Аято не опускался до того, чтобы самостоятельно принести свою забытую вещь и отправиться в лимузин. Как бы ни был скуден лексикон Аято, горничная, вероятнее всего, получила кличку из-за имени, хотя автор прозвища уверял, что цвет её лица до неприличия напоминал ему маринованный имбирь.
Лилит пришлось отлучиться и выслушать его приказ.
— Не видишь, что моё величество сейчас вот-вот опоздает? — встаёт он, размахивая рукой так, будто откидывает свой невидимый монарший плащ, и ей в голову приходит сказка о голом короле, — Она где-то в моей комнате. Я не хочу получить нагоняй от Рейджи из-за отсутствия галстука или неявки в указанное время, так что топай. Не забудь только.
Служанка пропустила несправедливое замечание, по дороге до ушей заблудившееся где-то среди других слов. Разумней было бы попросить кого-то из вампиров, поскольку те уложились бы в минуту, но смотреть, как смертная служанка мечется по лестнице, скрывая то, что запыхалась, перескакивая ступеньки, укутанные тёмно-синей дорожкой, и стараясь не попасться на горячем господину Рейджи, было гораздо смешнее.
Лилит изо всех сил желала казаться «настоящей» горничной и быть обходительной, с небывалым усердием принимаясь за безрадостную и однообразную работу. Она следовала расписанному по часам режиму, который очерчен образно и непостоянно из-за того, что никто его не налаживал. Если пока она подшивала новые жаккардовые шторы для комнаты Шу, чтобы те не возились по полу, на циферблате виднелась половина одиннадцати, а ей следовало уже быть в другом месте, она исторгала вздох неудовольствия своей успеваемостью. Нутро её требовало системы, позволявшей забыться. Вставать, умываться, заправлять постель, а затем весь день стоять на ногах.
Оставляя мнение при себе, Лилит исполняла нерациональные прихоти. Среди трёх их частых источников самым интенсивным был средний, четвёртый в семье, и именно его она избегала по мере возможностей с того утра, чтобы снова не поддаться всепоглощающему унынию, настигающему, стоило только случайно столкнуться с ним где-нибудь, и неважно, скажет он что-нибудь ужасно знакомое или угрюмо промолчит, как обычно раздосадованный присутствием прислуги, когда он его не хотел.
Нахождение рядом с ним навлекало необъяснимое воздействие на и без того непредсказуемые поступки.
Смертная взлетела наверх, чуть не запнувшись о плотную складку на ковре — изъян накликал неприятнейшие воспоминания о вчерашнем дне.
Она искала следы нахождения Рейджи, ругавшего за бег по дому, и, не обнаружив оных, поспешила, словно опаздывала тут она, а не Аято.
«Можно было и не кидать галстук на пол» — Лилит символически стряхнула недавно перестиранную вещь. К труду её относились недобросовестно — каждая отпаренная морщинка на ткани школьной формы, не задуманная изначально, возвращалась, стоило хозяевам её надеть.
Когда с разгоряченными от физкультуры мышцами она принесла ему алую ленту, Сакамаки не кинул «спасибо», вместо этого победно расправляя штанину, впервые застегивая пуговицы, хотя в любой другой день те были раскрыты до пупка, под самое горло, и завязывает галстук в дикий, непотребный узел, при виде которого блюстителя этикета хватил бы сердечный приступ, если бы мог. Лилит ничего не смыслит в поводе для такой перемены.
— Важный день сегодня в академии, приезжают гости. Так Рейджи сказал. Не то, что бы великий я хотел делать такие глупости добровольно, — самому себе кивает Аято, — Блинчик совсем раскис, а Лайто уже свалил, так что завяжи.
Лилит тянется, чтобы для начала распутать то, что он натворил. Он умел завязывать галстуки. Просто предпочитал, чтобы это делали за него.
«С таким дарованием петли для виселиц вязать».
Раз — перекрестить концы в идеальной пропорции, два — обмотать, три — нырнуть кончиком, как у флажка, в получившуюся норку. И теперь сам его старший брат не сможет найти недостатка. Она коснулась его груди, приглаживая рубашку и порождая идеальный снежный пейзаж для красного контура его аксессуара.
Вампиры-аристократы иногда беспомощны. Аято поддевает большой палец под него на шее, ослабляя и всё же внося свой штрих в безупречное произведение. Пусть, это выглядит всё ещё хорошо.
— Так держать, склерозная. Пригляди за блинчиком в отсутствие Великого меня и моих бесящих братьев, — поручает парень. Сегодня они оставляют жертвенную невесту на попечение слуг, — Если она сбежит, я запру тебя в железной деве. Как тебе такое?
Лилит было не до пленницы вампирской семьи: редкие комнатные растения, застывшие в своём развитии и не стремившиеся ни к тому, чтобы расти, ни к тому, чтобы завянуть, сами себя не польют, а обед, обязанный закончится сладким яблочным пирогом, сам себя к их возвращению не приготовит.
Ещё не пришла пора для созревания яблок в маленьком саду, раскинувшемуся на заднем дворе и преимущественно оккупированному стройными рядами кустовых роз, поэтому Элеонор занесла старенькое ведерко, где горкой возвышалась палитра красных, зелёных и жёлтых клякс покупного фруктового букета, и задвинула его под дубовую столешницу, где хранился холщовый мешок с рисом и связка трав, отправлявшихся в блюда в качестве приправы.
Кухни — компактные помещения, и, даже если хозяева склонились пред веяниями минимализма, комбинируя пластик и стекло, несравнимы они в своей деревенской скромности с бесподобной помпезностью приёмных залов, которыми и славились стилизованные архитектурные планы демонических домов.
Лилит находилась там, когда была ещё не готова выйти на банкет, чтобы маневрировать между подолами леди, в танце обнажавшими кости пышных нарядов — кольца кринолина, их слегка поддатыми спутниками, кренившимися, как Пизанская башня, и предлагать тем и другим игристые вина или вампирский сок, терпя их насмешливые или снисходительные взоры. Здесь витал дух сплетен, когда слуги с других домов проникали сюда под покровом празднества, передавая последние новости. Здесь же она в тесноте собиралась на приёмы пищи со своими коллегами, когда господа в столовой расходились после еды.
Обеды с сослуживцами ничем не отличались от обедов хозяев, с той разницей, что тишина не прерывалась руганью, только блеклыми, банальными вопросами. В первый раз на завтраке Элеонор, запутанная отсутствием запаха, с манерой хозяйки этого бедного застолья, омраченного ещё не вымытой посудой после господ, как и всем протянула младшей прислуге стакан с густой, остывшей жидкостью, на поверхности которой болталось кольцо пенки. Уже по её жесту и шпилькам с кругляшками жемчуга Лилит поняла, что она происходит из какого-то древнего вампирского клана, разорившегося в какой-то момент.
Смертная укрощала свою тошноту от вида разливаемой по бокалам пакетированной крови.
Именно кухню она по-прежнему считала сердцем дома, даже если гости и друзья семей всегда собирались в других комнатах, отвечавших их светским представлениям, и правда злилась, когда Рейджи вторгался в этот крошечный механизм, неукоснительно раздавая указания или даже берясь за готовку. В эти минуты она страстно желала, чтобы он вспомнил об устаревших, лелеемых правилах приличия, и убрался отсюда, поскольку господам негоже было находиться в таком месте или самим готовить себе пищу.
Он закатывал рукава, когда отмерял граммы тёртого пармезана на кухонных весах, затем взвешивал прочие ингредиенты для соуса, зная рецепт наизусть. Нарезая кусочки бекона, и сохраняя осанку так, чтобы она не показалась слишком горделивой, Лилит стояла плечом к плечу к парню в очках, могла видеть кожу его холеных рук, работавших наравне с её.
Смущение распаляло её желание, чтобы второй господин не мешался здесь со своей манией к совершенству. Ему следовало бы дальше смешивать яды и противоядия в своей лаборатории.
Лилит опрокинула лейку. Уход за домашними цветами она считала приятным занятием.
В клане Имаи комнатные растения оживали, будто подставляя под рассеянные струи тёплой воды свои листья, когда она поливала их. Но у Сакамаки фикус Бенджамина, склонившийся над рукояткой дивана и заглядывающий в книги, оставленные раскрытыми на журнальном столике на пятнадцатой странице, враждебно съёжился, стоило только лейку подставить. Обычно про животных говорят, что те похожи на владельцев: этот маленький кустарник явно был недоволен переездом из обжитого угла.
К своему сожалению, закончила она быстро, а к саду господина Субару прикладывать руки не смела: это было пока также недостижимо, как-то, что Рейджи доверил бы ей стирать пыль с его драгоценной коллекции сервиза.
Окно в её маленькой комнате выходило во двор, лелеемые младшим сыном белые головки роз махали ей издалека. Или же скорее приветствовали своего доселе невиданного сородича — мандрагору, греющуюся на поддоннике днём.
Однако, прелесть бутонов представлялась Лилит стократ нежнее, стократ требовательнее, чем выращивание вопящего корня из незнакомого семени.
Не заслужить ей возможности прикоснуться к шеренге расписных тарелок, невесомых чашечек, красовавшихся в серванте. Не говоря уже о том, что она вполне достойна места повара или его правой руки, и это отнюдь не уступка капризу господина Канато, которому пришлись по вкусу её десерты.
Впрочем, Лилит вскоре очнулась от грез.
Ей пока удавалось поддерживать ровные отношения со всеми в этом доме настолько, насколько то представлялось возможным. Кроме Канато. От цели, которая должна была стать самой доступной в дебрях опыта, она лишь отдалилась, судя по его поведению. И дело даже не в том, что служанка сама стала уклоняться от него.
Господин «дзирай-дан» нашёл новую забаву — провоцировать её, отдавая предпочтение слезам, страху или безукоризненной уязвимости перед обстоятельствами. Чем интенсивнее он пытался это сделать, тем большее равнодушие Лилит напускала на себя. Может, стоило дать ему то, чего он хотел, но всё её существо старалось не допустить демонстрацию эмоций, во многих вампирах только раззадоривающих их садистскую сущность.
Ураган «Канато» прошёлся по гардеробной в поисках своего любимого кардигана?
«Вы нашли то, что искали? Я сейчас же уберу».
Его грязные ботинки специально медленным шагом явились пред очами, марая сияющий чистотой пол?
«С возвращением».
На прошлой неделе Лилит, держа в одной руке шерстяную тряпочку, а в другой баллончик полироли, ухаживала за лакированной мебелью, обновляя слой глянцевого сверкания, втирая ту в предварительно очищенные ножки, ручки и кайму кресел, сопутствующие им квадратные столики, углы грузных шкафов. Она отдавалась делу полностью, занимаясь одной из опор софы, когда слева от неё из ниоткуда возникла пара голеней, до самого колена облаченных в гольфы.
На софе бессовестно сидел Канато. Поймав взгляд, приподнял плечи, нервно улыбнулся, показав концы клыков. У Лилит сложилось впечатление, что он из тех, кто любит наблюдать, как другие работают, потому то никак её не задело, и, чтобы лишний раз не нервировать его, она решила опустить приветствие.
— Ты такая невоспитанная, — фыркнул он, — разве тебя не учили, что нужно здороваться с хозяевами? Мы с Тедди обязательно доложим об этом Рейджи.
— Это будет справедливо.
— Ты — собственность этого дома, — злобно процедил вампир так, будто в сотый раз объяснял что-то бесповоротно бестолковому человеку, — и я просто приглядываю за тобой. Ты же можешь украсть что-то ценное и сбежать, верно?
— Как скажете.
Лилит принялась собирать разбросанные книги, которые невесть кто регулярно оставлял на этом месте, силясь прочесть, но продвигаясь всего на несколько страниц — в тот день это были девятые. Она уже было собрала их в стопку, от самой широкой до самой узкой, корешками в одну сторону, и хотела перевязать их откинутой в сторону бечёвкой, чтобы вернуть в библиотеку, как рука господина, твёрдо поднявшаяся над головой, с лёгкостью снесла их все, образовав ещё больший беспорядок.
Бесправная служанка приоткрыла рот и тут же закрыла, присев и заново складывая их в прежней очередности, выпрямляя загнутые уголки листков. Канато труда не оценил, и скинул их с шероховатого отрезка веревки во второй раз.
Она терпеливо построила книжную башню высотой сантиметров в пятьдесят. Когда-нибудь опостынет баловство. Его ладонь не шевелилась, и ей показалось, что тот момент настал, но та поднялась, пока сам вампир следил за отзывом.
«Видит Дьявол, я этого не хотела».
— Не утруждайтесь, господин Канато, — произнесла она с неподдельным почтением, уничтожая и лишая все предыдущие действия цели прежде, чем это делает он.
Парень сморщился, его юное личико исказилось гневом, являвшимся таким чужеродным. Его и без того бледные конечности побелели, впиваясь в короткий ворс мишки.
— Заткнись! — вынуждая подчиненную податься назад, крикнул господин, причём настолько громко, что ей показалось, что она чувствовала вибрацию пола под подошвой.
Он наклонился, его узловатые пальцы вцепились в её горло, и она рефлекторно успела захватить немного воздуха, прежде чем они сжались.
Колени всё ещё соприкасались с полом, когда он дёрнул руку на себя, и его лицо теперь находилось рискованно близко к её. Лилит смотрела на своё отражение в его бездонно-чёрных зрачках, покоряясь непостоянной волне его настроения.
Она скомкала попавшийся фартук, удерживая шок, и её выражение, несмотря на увлажнившиеся глаза, оставалось по-прежнему безучастным к происходящему. Это превращалось во всё большее испытание для выдержки с каждым мгновением.
— Признайся, о чём ты думаешь на самом деле, — скомандовал Канато, мурлыча, притягивая ещё ближе, вынуждая вытянуть голову, упереться в его коленки запястьем и глядеть снизу вверх, — и я не буду злиться.
Державшийся там, где общество ему составлял лишь Тедди, он был более чутким к чужим думам, и Лилит назвала это проницательностью, не зная правды.
Дыхание давалось всё труднее, где-то на кончиках ногтей ощущалось покалывание, но смертная продолжала бороться с собой, и деструктивная ярость, владевшая всем его существом, трансформировалась в разочарование, подпитываемое её спокойствием.
— Жалкий червь, — ядовито бросил он, высвобождая.
Лилит прокашлялась. Солёная жидкость всё же провела пару дорожек на пунцовой окраске кожи, и она выгнула спину, прижимая подбородок к груди, когда вампир ушёл. Вожделенный глоток воздуха словно распирал трахею, и она сглотнула накопившуюся слюну.
Канато не измывался так над остальной прислугой, только над ней, желавшей не встречаться с ним. Но «привилегии» ей достались не из-за того, что она единственная смертная горничная.
Окончательно паззл сложился вчера.
В семь часов и пять минут Лилит пошла, чтобы позвать господина Лайто, подозрительно задержавшегося в своих покоях, на завтрак, обещавший остыть, если его не съедят вовремя. Рейджи слишком часто поглядывал на часы, будто в прошлую попытку так и не увидел, что они показывают — в четверг было тестирование у класса тройняшек, и тот стал особенно скрупулезным; Канато хныкал, что он голоден, а Шу уже принялся за свои оладьи без сахара и сиропа, хотя его старший брат считал начинать трапезу без присутствия всей семьи крайне некультурным.
Пятый Сакамаки исправно приходил в столовую одним из первых или даже лениво созерцал то, как накрывают на стол, обмениваясь с прислугой репликами, комментируя выносимые блюда, отпуская сальные шуточки и иногда, когда ему заблагорассудится, любезно помогая нести тяжёлые графины кому-нибудь из девушек. Что-то было неладно.
Лилит коротко постучалась, намереваясь попросить его быстрее спускаться к завтраку, и подождать, пока он совершит свой туалет или закончит витать в своих грязных фантазиях, чтобы сопроводить его вниз, чуть ли не за руку доведя того до брюнета. Представить, что он там мог заниматься чем-то помимо этого, она не могла.
Лайто почти сразу покинул свою комнату, как фраза была озвучена. Далеко не в положенном виде.
Самая последняя пластиковая пуговица рубашки продета в отверстие для четвёртой, его рыжая шевелюра пустовала без любимого головного убора, а сам был потерян. На щеках вампира вспыхнул распутный румянец, контур его сомкнутого рта, подчеркнутого пикантной родинкой поблизости, соблазнительно изогнулся, он пригладил волосы, и его кокетливый настрой победил неловкость, а сопровождающей захотелось сбежать.
Лилит скромно прикрыла глаза и встала в полуоборот. Неодетое тело Лайто более недоступно для обзора.
— Настолько не нравится то, что ты видишь? — притворно огорченно тянул он, — Или же, наоборот, не можешь бороться с желанием?.. Я готов удовлетворить его.
— Что произошло? — холодно вопросила она, — Вас ждут к завтраку, господин Лайто, пожалуйста, оденьтесь.
— Я не могу
Она убрала руку.
— Там, — в нём читалась неприязнь, парень указывал на дверь.
— Что — там?
Служанка надавила на нажимную дверную ручку, с рыцарской храбростью ворвавшись в помещение. Он стоял за её спиной, отвернувшись.
Насыщенно малахитовое покрывало, которым бегло застелена постель, сохранило следы его пребывания, и она, цокая языком, отметила, что нужно будет перестелить. Подушки в кремовых наволочках из сатина, также заигрывающего с солнечными бликами, взбиты. Ящики комода, все, кроме того, у которого он выдернул ручку и который внесли в список для ремонта, задвинуты, шкаф с женскими маскарадными костюмами, невесть на что ему нужными, плотно захлопнут.
Только судорожно скинутый пиджак, галстук, свисавший с изысканных узоров люстры, отчего-то непристойно разбавлявшей атмосферу обновленного викторианского дизайна, свидетельствовали о проходившей борьбе.
Жирная тёмная точка, которую поначалу реально принять за хлебную крошку, позабытую у стекавшей со стены драпировки, была неотделимой частью полотна до тех пор, пока не взметнулась выше, на свет, где потерявшиеся кусочки ожившей темноты не могли укрыть своего брата, отколовшегося от них.
— Да у вас соседи, господин Лайто, — сделав усилие, промолвила Лилит радушно.
Но вампир не разделил с ней восторга по поводу гостя в своей спальне, уставившись на смертную, как на восставшего из могилы родственника, пришедшего взымать долг, оспорить наследство или поиграть в дартс, пересказывая одни и те же семейные истории по пятому кругу. Или словно она объявила ему о том, что он смертельно болен. Нечто среднее.
— Мне неловко просить об этом женщину, — принял поражение Сакамаки, тревожно теребя густой локон, — но выкини эту мерзость отсюда! Раздави!
Кожаный ботинок, которым вампир стремился выбить душу из мохнатой туши, опирающейся на лапки, точно канапе сразу на погнутых зубочистках, оказался у него в руке. Но в том, чтобы выйти и попытать удачу, он не был уверен.
— Вы же такой большой, а он такой маленький, — прозрачный стакан очень кстати расположен на прямоугольной лавке в изножии, и Лилит накрыла бедолагу, приподнимая стекло и усаживая того на ладонь.
Вампиры — господствующая раса в мире демонов, именно их король заполучил трон, и они же населяют целый город, ответвленный поселениями, родовыми замками и поместьями, будто выдернутыми из самых разных эпох.
Однако, как не лишена нежить человеческой культуры, что оставалось загадкой, так не лишены они и человеческих страхов и фобий. К каким бы знатным родам они не принадлежали, и какие бы богатства и титулы вампирского мира не наследовали, Широ панически боялся грозы, а Лайто очень недолюбливал насекомых.
— Убей его, прикончи.
— Он пытается вас напугать, — передние смоляные зубочистки устрашающе поднялись. Насекомое пыталось спасти свою жизнь, — я унесу его к окну.
— Почему ты просто не можешь убить его к чёртовой матери?
— Для чего? — Лилит задала закономерный вопрос, стряхивая паука на улицу и давая ему волю, — он даже не ядовитый, безобидный. Жаль, что его нельзя погладить.
Лайто призадумался, будто она сказала что-то крайне умное и неординарное. Когда его отрешенность улетучилась, смертная смогла узнать его и ту атмосферу, которую он распространял вокруг себя.
Лилит давила из себя болтливость, выуживая содержимое первого же вагона поезда мыслей, как это делал он. В шатком положении она скиталась в поиске симпатии господ.
— Сучечка сказала бы тоже самое, — парень развел руки как для объятий, весело хихикая, — только вот она не рискнула бы сюда заходить добровольно. Тебе правда совсем-совсем не боязно оставаться наедине со мной?
В манере, непозволительной для статуса горничной королевского клана, Джинджер удивленно присвистнула, неприглядно сложив губы трубочкой, когда узнала, что Лилит без пререканий заходит в комнату господина Лайто, убирается или забирает грязную одежду, будто без каких-либо подозрений входила в логово чудовища.
Девушки очень неохотно входили в его спальню, в том числе и Элеонор, и Лилит думала, что они просто чурались какой-либо грязной работы, но, когда пред очами предстала относительная чистота, она осталась в недоумении, почему же до найма новой горничной его покои обслуживали преимущественно немногочисленные слуги-мужчины.
— Я полагаюсь на ваше благородство, — ответила она, — давайте спустимся, ваши братья и госпожа Комори ожидают.
— Не торопись, — Лайто преградил путь своим телом, и его силуэт возвысился над ней, — Нам так редко удаётся побыть без остальных, почему бы не задержаться ещё немного, раз ты ступила на мою территорию, где я — безграничный хозяин?
Скольким он говорил эти слова? Стены поместья уже сбились со счёта в переписи соблазненных и державшихся принципов жертв или слуг.
— Твоя неприступность отталкивала, но она так заводит, когда я думаю о том, как заставлю эти стены рухнуть, — развил вампир свою мысль, — одним только видом ты вызываешь во мне чувство
любви.
Пожалуй, Лайто умел находить что-то «возбуждающее пыл» во всём.
— Моё тело горит, когда ты ненароком касаешься меня, своим голоском называя «господином», когда я вижу твои красивые щиколотки, блестящие в люрексе белого нейлона и выглядывающие из-под края юбки. Разве не заманчивое приглашение для меня, а, владелица армии суккубов? Скажи, ты присягала на верность вампирам? Я слышал, что вы проходите этот обряд в десятилетнем возрасте. Впрочем, позже, чем мы впервые пробуем кровь.
Оцепенело стоя посередине комнаты, Лилит пыталась произнести что-нибудь, впервые оказавшись в такой ситуации.
Лилит выдала то, что её учили выдавать при вопросе о присяге, хотя знать не знала, как на самом деле проходит это таинство.
— Возношу кровь свою и жизнью свою в услужение вам, — продекламировала она случайную строчку, почти единственную, которую помнила, — Я плохо понимаю шутки, господин Лайто, — прервалась её реплика, как старое, покореженное годами радио, и она подала ему пиджак, силком накидывая на его плечи, — Знаете, я положу макарон в вашу школьную сумку. А сейчас идёмте, а то останетесь голодным.
— Сучечка не даст мне остаться голодным, — Сакамаки кисло смеялся, пока служанка обхаживала его, — Но почти все вы так говорите. Однажды мне сказали, что я упустил свой шанс «быть любимым» я упустил. А Хильда любила меня, как думаешь? Или кто-либо из невест? Мне интересно услышать мнение новенькой горничной. У слуг же должно быть какое-то свое восприятие?
Смутно знакомое имя, отдаленно подхваченное в перешептывании других слуг. Они не доверяли Лилит тайны этого особняка, но Лайто считал, что ей всё известно.
— Я не понимаю, о ком вы говорите… Почему вы спрашиваете меня?
Новость, что она не участвует в сплетнях, дошла до него, и вампир изменился в физиономии.
— Разве тебе не хочется обсудить что-нибудь со мной? Ты же что-то думаешь по этому поводу, — огонёк страсти, зажигающийся от любой крошечной искры, потухнул, когда он завел эту тему, — Что ж, маленький суккуб, веди на завтрак, пока старший братец не устроил нам взбучку! Сучечка уже соскучилась по мне. Я не такой, как мои родственники, так что буду рад отблагодарить тебя за помощь. Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне, ладненько?
Он нахлобучил шляпку, ставшую его визитной карточкой и протершейся в месте, где он регулярно касался её, снимая, надевая или поправляя, до темно-серого цвета. Как быстро он загорается, так быстро и гаснет.
— Особенно если это касается твоих потаенных желаний.
Лайто продолжал болтать, не изменяя самому себе. Лилит мельком стала свидетельницей укуса, когда он прижал человеческую девушку к стене, задрав край шорт и впившись в девичье бедро под вскрик. Она не понимала, почему он так откровенничает.
Однако, открытость вампира доставила ей удовольствие.
Демоны из года в год становились всё более сложными существами для понимания, и, вырванная из привычного круга и сближающаяся с демонами вне его, Лилит ощущала это острее. Её занял вопрос, как демоны примыкают к сочувствующим.
Это событие перед завтраком вместе с тем самым утром повлекли за собой событие на вчерашнем же ужине, достаточно безобразном и утверждающим негативное суждение об обслуживании трапез в этом клане.
Вечер и ночь, начавшиеся с опоздания Лайто, окончились знаменательно — господин Аято всё же прошёл тестирование! Никто и не уповал даже на тот результат, что он принёс, но Рейджи только пробубнил, что тот, хвала небесам и подземелью, опозорил их семью меньше, чем мог бы.
По четвергам обязанности находиться в столовой, поднося тарелки и воду, ложились на плечи Лилит во время ужинов. Она была морально подготовлена к тому, чтобы притворяться бездыханным столбом, замерев где-нибудь у дверного проёма с подносом до тех пор, пока ей не отдадут приказ подать что-нибудь или отнести.
Рядом с белым косяком в золотистой рамке висело изображение мужчины, словно сошедшего со страниц сказок, такого же красивого, как принцы, что обитают на выдуманных землях. Молочного цвета волосы и янтарные глаза — дворецкий сказал, что он никогда не появляется на приёме пищи в даты полнолуния, хотя то был его собственный уговор. Но будто бы с неусыпным вниманием КарлХайнц следил за всем, что творилось тут, с этого мастерского полотна, чей художник так умело передал этот взор.
Он угнетал смертную, заставляя робеть перед королем вампиров, и она предпочла бы встать у резных часов или левее от камина, но там она была слишком заметна. Что же ей делать, если их отец однажды заявится?
Горничная довольно вплыла в помещение с классической бутылкой Шардоне и бутылочкой меньшего объёма, сладкой смородиновая настойкой, жизнерадостной по сравнению со своим лаконичным приятелем по полке.
Лайто и Канато находились в разгаре ссоры, где первый занимал позицию шутливую, а второй серьёзную; ссоры, пытающей самообладание их старшего брата, с укором вперившегося в них взглядом после двух замечаний, когда Лилит встала между ними, достаточно громко поставив вино на середину скатерти, по её настоянию настеленной на фланель.
Как дети малые, те ругались из-за последнего миндального печенья. Средний из тройняшек прибегнул к своему любимому способу получения желаемого — жалобным слезам. Он выиграл противостояние после просьбы Шу отдать его.
Рыжий вампир хитро прищурился. Лилит поняла, что тот решает взять реванш, подразнить Канато.
Разлив напиток по хрустальным бокалам, во все, кроме бокала Канато, где была смородиновая настойка, Лилит отошла с ним на положенное место. Всё проходило достаточно привычно.
— Эй, Лилит, — задорным тоном позвал господин Лайто, — То, как можно назвать мимолетную любовную связь, девять букв. Подсказка: это иногда происходит между прислугой и господами.
Под его локтем лежит английский кроссворд, печать размазалась и осталась чёрными разводами на его кофте. Карандаш откинут, так что он даже не собирался записывать ответ. Рейджи не позволил бы разгадывать его за столом, если бы не пытался поощрить младших в надежде, что те начнут лучше учиться.
— Кому как не извращенцу вроде тебя это знать? — сквозь зубы проговорил Канато, — Я закрою Тедди уши, если ты посмеешь произнести это в нашем присутствии!
Он же не собирался подставить её, только чтобы смочь подстрекать братца? Из всех братьев Лайто был самым лёгким на подъём, и это то, что можно было найти привлекательным в нём.
— Мне интересно, что она думает на этот счёт, — возразил его собеседник, — Ну, Лилит, ты же хороша в этом языке? А у тебя какие варианты, Сучечка?
Юи вздрогнула, за неё ответил Аято.
— Моё высочество знает! Это «роман».
— Там шесть букв, придурок, — раздражался Субару, — учись дальше, ты слишком самонадеян!
— Я ничего на этот счёт не думаю, — лепетала Лилит.
— И правильно, вам не положено, — Рейджи делил бифштекс ножом, — Занимайся своими делами в пределах своих покоев, Лайто. Иначе я буду вынужден выкинуть твой кроссворд, и ты не увидишь их ближайшую неделю.
Кто-то нагло пялился на смертную служанку, не смотрел, а именно пялился, пока она, стоя к нему спиной, сдержанно разговаривала с его братом. Он вёл с ней натянутую беседу, где Лилит отвечала односложно. Канато снова находился на опасной грани вспышки импульсивности.
«Поговорите же со своими родственниками!» — Лилит вежливо улыбнулась, выслушав анекдот Лайто.
Аято хохотал над вульгарной шуткой, потому Шу, не выдержав и минуты его безудержного смеха, встал и вышел из-за стола, как делал всегда, когда больше не мог слышать шума.
Лилит, в свою очередь, выдвинулась на кухню, чтобы принести ещё бананового печенья и салата.
Отвернулась она слишком быстро. И заметить, как носитель шляпы-федоры дурашливо показывает язык брату, предвещая очередную бурю в стакане, не успела.
И вкусила плод своей беспечности, внося заказанные блюда.
Она намеревалась поднести поднос, выложить с него еду как раз рядом с теми, кто её просил, и уверенно позволила себе не смотреть вперед. Прошло, верно, только одно мгновение, прежде чем она почувствовала, как умудрилась споткнуться.
Когда служанка в страхе открыла инстинктивно зажмурившиеся глаза, она уже нашла себя на полу, локти засаднили несмотря на то, что были защищены тканью. Сморщенное печенье фейерверком дало залп под ноги и стулья, одно даже отлетело к стене, часть овощного салата и светло-лимонное пятно от заправки виднелось на штанинах господина Лайто, протянувшего неоднозначное «Ну и ну». Посуда не разбилась одним лишь чудом, но зато разбитой и по праву достойной жалости Лилит резко ощутила себя.
— Какая неуклюжая, — Рейджи нашёл того, на ком мог сорвать своё плохое настроение, вызванное поведением братьев, — Если ты навела бардак, возьми и убери его, нечего прохлаждаться. Приведи себя в порядок и не срамись перед своими владельцами.
Он уже смирился с темпераментом своих домочадцев, и попросту не тратил силы на то, чтобы перевоспитывать их, находя шанс обрушить накопившуюся злобу на тех, кто не может дать ему отпор — слуг или же жертв. Лилит захотелось заплакать от собственной слабости.
— О боже! Ты в порядке? — госпожа Комори вскочила, перегибаясь, чтобы проверить, не ушиблась ли вторая смертная. Она, находившаяся в таком же бесправном положении, вызвала в Лилит тёплые чувства с первого взгляда.
Нога Канато оставалась вытянутой, он не стеснялся того, что подставил ей подножку, скорее гордился своей находчивостью, с нахальством указывая ей её место. Он сиял самодовольством.
Лилит поднимала тарелки обратно на поднос и собирала руками то, что можно ими собрать. Когда у Шеллы что-то не выходило, словарь младшей прислуги пополнялся на два-три новых слова, но такого в приличном обществе не произносят.
— Видела бы ты себя, какое милое выражение, — он кокетливо склонил голову набок, довольно закрывая глаза, эмоции в которой тяжело было дать название, и прислонил сжатые пальцы, удерживающие пиджак на середине ладони, ко рту, всё так же хихикая, — Ты же сейчас вот-вот заплачешь от стыда и унижения!
Лилит направила на него взор, ощущая себя точкой, в которой скрещены все прочие взгляды, заставлявшие чувствовать себя ещё большее оскорбление, ещё большее одиночество маленькой песчинки среди важных песочных замков. Даже КарлХайнц со стены смотрел подавляюще.
— Поторопись и покажи это лицо ещё раз, — вдохновенно выдохнул он, — беспримесную тоску, как в тот день. Так ты выглядишь хоть сколько-нибудь привлекательно.
Метким копьём поразила идея. Он не спал тогда. Как бы ни было темно, Лилит готова поклясться, что веки его были закрыты!
— Давай же, только мне ты можешь показывать это, — его голос безмятежно смягчился, словно вампир уговаривал её, покосившись при конце первой части фразы на Лайто, — Вот так. Хорошая девочка.
Его рука похлопала её по чепчику, портя оборку. Лилит безжалостно прикусила внутреннюю сторону щёк, заставляя спокойствие маской застыть на лице, показывая только то, что всё это прошло мимо неё. Она не дала себе быть честной в чувствах, и хладнокровие взяло верх.
— Тц, бесите, — вмешивается последний Сакамаки, выводя её из транса, — Отвали уже от неё, псих. Дайте мне поесть.
— Простите меня, господин Рейджи, мне очень жаль, я приберусь. Спасибо, госпожа Комори, со мной всё хорошо, — раздалась запоздалая реплика, и она поднялась.
Лилит безмолвно, нарочито выразила то, что это не задело остатков достоинства, с завидным равнодушием принявшись за уборку.
— Кого ты назвал так?! Тедди, ты слышал этого наглеца?! Попридержи язык за зубами, пожалуйста, ты самый младший здесь! Уясни уже!
— Тебя волнует?! На драку нарываешься, кроха?
— Прекратите вести себя так за столом!
Опять и опять. Та самая цельная картина. Канато ходил за ней, пытался вывести потому, что вновь хотел увидеть этот оттенок печали на ней, обычно безэмоциональной и собранной, оттенок, что ценен оттого, что был редок, что вырвался сам по себе, когда она, поддавшись минутной слабости, накрыла одеялом вампира, притворившегося спящим.
Будто зная это, Лайто попытался спровоцировать брата таким образом, вынудив её на долю секунды сменить привычную невыразительность, слегка растянув уголки губ из одного уважения.
Лилит убедилась: он не был Широ. Сгнившие семена надежды, которые она поливает, готовая вот-вот иногда опрометчиво съязвить ему между строк за то, что этот мальчик не был тем, кого она хотела видеть в нём.
***
Девушка робко мялась в дверях, похоже, боясь заходить на кухню. Еле душа в теле, бледная, как новенький холст, и нездорово осунувшаяся сегодня. Невысокого роста, худая, но с бесподобно гранатовой радужкой, играющей тонами при разном времени суток и жадно ловящей рефлексы цветов её окружения, как сам драгоценный камень, которым инкрустирована некогда переданная Лилит заколка. Выглядывая из коридора, она была облачена в муслин кукольной ночнушки с талией под грудью.
Её мученического облика достаточно, чтобы оставить жертвенную невесту дома. Раз они не взяли её с собой, значит, то была не анемия, а в её плохой форме виноват состав Рейджи, который он заставил её проглотить в «научных» целях и желании занести в заметки эффект. Честно, она бы просто физически не смогла сбежать в таком состоянии, и это было причиной, почему она сейчас в поместье практически одна.
— Госпожа Комори, почему же вы не в кровати? — она испуганно отшатывается, когда вопросу следует эхо, — Господин Рейджи просил вас соблюдать постельный режим.
Звуча обвинительно, Лилит осеклась. Прислуга редко общается с ней напрямую. Или она думает, что Лилит — тоже вампир? Словно защищаясь, скрещивает запястья на груди, готовясь убегать или кричать из последних сил в тающем теле.
Вновь это лицо.
— Простите! Я просто спустилась, чтобы выпить воды, — служанке приходится наклоняться, чтобы разобрать то, что девушка говорит, — мне немного лучше.
— Вы просто могли позвонить, и я или кто-нибудь из слуг принёс бы вам стакан. Но я счастлива, что вам лучше. Не стойте, садитесь.
Ноги чуть держали её, роняя больную девушку.
— Не хотела тревожить вас, — маскирует Комори свой страх.
— Я не демон, если это важно.
Юи испытала облегчение.
Лилит вынудила её сесть, подставила ограненное стекло к графину и налила туда прохладной воды, чтобы передать ей, обессиленной и уставшей. После новости к Юи вернулся живой румянец, в этот раз уже являвшийся аргументом к тому, что ей действительно легче.
Другая смертная застигла «винную кровь» врасплох, и она растерялась. Лишь деятельность миролюбивой девушки, непринужденной и не подчиняющейся условностям, проложила между ними мост:
— Я слышала, что сегодня на обед будет яблочный пирог, монахини учили меня готовить, так что я немного умею, — Юи схватилась за повод с ней поговорить, — тебе не нужна помощь?
Предложение противоречило плану повторить попытку побыть незаметной, чтобы ещё раз привести думы в порядок, ведь где жертвенная невеста, там и вампиры, но отказать кроткой девушке, отчаянно нуждавшейся в ком-то, кто не пытается ей навредить, в компании, было выше возможностей Лилит.
На фоне Комори она выглядела совсем угрюмой и дикой.
— Вы не завтракали.
— Пустяки! Я люблю вкусно кушать, но ничего страшного, если я пропущу один прием пищи. Мне было плохо, так что вкусности были бы лишними.
— Будете французский тост?
Лилит делала шаги робко. Уважение к жертве медленно перерастало в болтовню о чепухе, и то приводило её в заблуждения.
— Я очень хороша в тостах, — глаза Юи веселились, будто яростно отпугивая предвестника плача, — Я почти ежедневно делала их для отца. Он никогда не говорил, что устал от моих тостов. Они — лучшее, что я могу приготовить. Но теперь…
Служанка предостерегающе поднесла палец к губам.
Комори всего лишь хотела поделиться переживаниями, связанными с её несладкой жизнью в этом особняке, но горничная мало чем могла помочь. Доверчивая девушка искренне посчитала её своей союзницей, но к таким суждениям приходит не она одна.
Никаких сомнений: слуги или же — если они не поленились их призвать, ведь это потребляет много энергии — фамильяры подслушивают их. Выкладывать то, что творится на сердце, было бы безопасней, если бы хозяева присутствовали дома, и они не находились в ситуации, потенциально удачной для побега.
Лилит перебирала нейтральные темы, огласка которых не вышла бы боком. Или те, которые она выслушает, не прибегая к активному участию в беседе.
— Тогда давайте попробуем ваши рецепты, я слушаю, — сказала Лилит, — А кто ваш отец?
Разговор, бестактную подоплеку которого она откопала после начала, не расстроил Юи. Скорее к тому, что говорили её жесты, подходило выражение «светлая грусть», когда Комори мечтательно опустила подбородок на руку, переносясь в своё прошлое, где не было вампиров, истязающих её плоть. Её мышцы расслабились, будто её укачивали в колыбели.
«Винная кровь» не понимала, почему Юи так беззаботна, вороша воспоминания, и почему они уняли в ней испуг.
О семнадцатилетней девушке в жертвенной невесте напоминает телосложение, о тринадцатилетней девочке — покатый нос и прямые брови, о шестилетней малышке — большие и обезоруживающе добрые глаза.
— Положи три яйца вместо двух и больше молока. Это? Да, это тоже, — поправила Комори, — Мой отец — священник, его зовут Сейджи. Сейчас он… Уехал, оставив меня на попечение. Я не родная дочь ему, — прилагательное «родная» предательски дребезжит, — но росла с ним, сколько себя помню, потому для меня он в любом случае мой папа.
«Даже если оставил меня тут» — будто телепатически заканчивает она. Последнее девушка вталкивает самой себе, не понимая собственной речи. Лилит жалела, что выбрала тему, вместе со всеми другими тропами неизбежно ведущую к задушевному общению. Для неё было не время и не место.
Священник Сейджи…
Как же он мог оставить свою дочь в этой, Лилит не стыдилась этого выражения, дыре, где её поджидает смерть на каждом углу?
Юи рассказывала о своём детстве. Подвижные зарисовки возникают прямо здесь, разбавляя будни, что служанка проводила стенах особняка Сакамаки.
Вот она, семилетняя девочка, сидит на самом первому ряду деревянных скамей, слушая проповедь отца, когда металлические купола церкви смыкаются над ней, и она воображает, как выглядит её ангел-хранитель, уберегавший её от бед, когда папы не было рядом, и неслышно утешающий её, когда она случайно расцарапывала ладони при падении. Она проникается переливчатым, возвышенным пением хора, распевающего псалмы.
«Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать;
вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня»
Спаси меня, Боже, ибо нечисть дошла до души моей
«Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня;
страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня»
Боже, почему же ты скрываешься от моленья моего, на растерзанье хищникам оставив, не возведешь их в ров погибели? На Бога уповаю, боюсь; Что мне не сделает вампир?
«Ты справедлив в Своем приговоре
и безупречен в суде Своем»
Юи продолжала.
Справедлив ли в приговоре, отправив сюда именно меня, когда на Земле множество людей, куда более заслуживающих такой судьбы?
Вот они с благодушной послушницей пекут яблочные пироги, и аромат корицы чувствуется ещё на улице. Она делает грубые ошибки, но на неё никогда не повышают голоса, мягко руководствуя её неумелыми действиями.
Вот её учат арифметике, и, когда отец приезжает из соседнего города, где вёл богослужение, она выбегает на середине урока, чтобы поскорее встретить его и убедиться, что он хорошо ел.
Вот она распаковывает подарок на рождество, доставая нарядное воскресное платье. Вот мчит по полю, стараясь не топтать глубоко фиолетовый вереск, чтобы тот радовал её чуть дольше, ведь в той церкви, где она росла, не было её ровесников, и дружить девочка могла только с отцом, часто удаляющимся по делам, со взрослыми, и с природой, окружавшей здание тем многообразием, что она открывала каждый день.
На ней сказалось домашнее обучение, отсутствие друзей, социализации среди сверстников и то, что она не могла проводить время с другими детьми, взрослея в единстве с верой.
Лилит, сама не подозревая, алчно ловила каждую секунду рассказа, погружаясь в фантазии. Она не может вспомнить своей жизни до самой переломной черты. Здесь, в этом мрачном поместье, горячее повествование казалось не больше, чем происками воображения, рисующего заморские страны.
— Папа оставил этот розарий мне, он очень для меня дорог, — в её руке серебристый крестик, с крупным пунцовым камнем, до невероятного походившим на «каплю Стикса», та же часть кровавого моря, только без жемчуга на дне, — Ты уже вымыла яблоки? Давай я почищу. Спасибо тебе за тост.
— Поблагодарите себя. Хотите кофе?
— Ты излишне дружелюбна со мной, я не твоя хозяйка, — смущается девушка, — Но не откажусь.
Лилит наполнила её кружку до краев. Поскольку никто из хозяев кофе не увлекался, им увлекался персонал. Смертной компанию составляла Джинджер. Когда прислуга наскоро перекусывала после пробуждения, они пили кофе у раковины, не добавляя ни сливок, ни молока, ни ложки сахара: горечь в крепком виде настраивала на работу и воодушевляла гораздо больше.
— Можно мне, пожалуйста, сливки? Из них столько всего можно сделать! А у тебя есть любимое?
Склонностью Лилит пользовались кроветворные продукты, богатые железом — яблоки, клюквенный сок и гематоген, «заказываемый» у тех, кто составляет списки покупок.
— Каково работать на братьев? Я всего лишь несколько месяцев в гостях, и слуги обычно не говорят со мной. Я мало что знаю о вашей работе. Почти всё готовое… Мне всё ещё очень непривычно.
Вот оно что. Несколько месяцев. Ни в какое сравнение с цифрой в пять лет, что Лилит жила с вампирами. Немудрено, что девушка просто не знает, куда деваться.
Ей не к кому пойти, не к кому больше обратиться за советом, она до мозга костей простодушна — идеальная жертва. Брать воспитанниц церкви, так низко! Поплатись же за свою наивность и чистоту, дитя.
— В этой работе есть плюсы, — сказала Лилит с рукой по локоть в муке, — Я как-то встретилась со звездой. Он пел на банкете, устроенном в честь юбилея госпожи Имаи. Знаете господина Коу? Мне тогда было тринадцать лет, по окончанию выступления горничные обступили его. Мне тоже захотелось подойти поближе…
Одно из хороших воспоминаний, связанных с гостями дома Имаи.
Не поддаться очарованию идола сложно. Точёные черты, стильная одежда и уложенные локоны, сочетавшиеся с видимым дружелюбием и фамильярностью, производили впечатление. Лилит стояла вдалеке от места, где он сидел, забыв про то, что этикет не позволяет так долго разглядывать людей. Коу, оторвавшись от разговора и увидев, как она спрятала нижнюю половину лица за подносом, любезно помахал, подзывая.
Именно её он просил проконсультировать его насчёт выбора десерта на длинном столе, ломящимся от всевозможных кушаний.
«Что-то необычное? Что ты, мне что-то, с чем я стопроцентно знаком. Настолько вкусно?.. Хорошо, всего один, если уж прелестный котёнок так настаивает, хотя, знаешь ли, грубо так искушать гостей, которым нужно следить за фигурой!» — до сих пор чётко Лилит может повторить его несерьёзные слова.
— Вампиры не толстеют, — необходимая ремарка, — Я до этого не слышала его музыки, но господин Муками расписался мне на салфетке, когда я уносила посуду, и я до сих пор храню её. Он был так добр ко мне, что пригласил на короткий танец в безлюдном углу, пообещав, что непременно заберёт меня себе, когда я вырасту, потому что я милая. Конечно, это была шутка, но я всерьёз побежала хвастаться старшей горничной после окончания банкета, что нашла своего принца!
Первая, наивная любовь к звезде. Лилит засмеялась, рассказывая о своей глупости, но Комори поникла при упоминании этого вампира. Господин Коу так лучезарно улыбался и, очевидно, любил детей.
Спирали ловко счищенной яблочной кожуры падают на деревянную доску, а Юи переходит с японского на английский, желая попрактиковаться. Она относилась к тому лагерю дома, кто безупречно выговаривал «Л» в имени горничной, и находилась в команде Лайто, Рейджи и Элеонор. Прошлая госпожа часто использовала его, этот язык давался Лилит лучше, чем японский, проблемы с иероглифами которого она до сих пор имела. Мешанина языков и имён была характерным пунктом для демонов.
Лилит проникалась симпатией к ней, так давно не ощущав себя свободной в чувствах. В клане Имаи она не застала жертв, и не знала, как вообще к ним относиться, но устоять перед искренностью Юи и не ответить ей тем же — невозможно. Почему же «невеста», когда все зовут их «жертвами»?
Юи протестовала, как могла, но не находила в себе желания кого-то из мучителей по-настоящему ненавидеть, то ли от слабости и покорности духа, то ли от какой-то возвышенной его силы. Комори не смогла бы вот так поднять на кого-то руку лишь от жестокости, даже будь у неё серебряный кинжал, предназначенный для убийства вампиров. В ней не было и корысти желания выжить, когда она помогала кому-то из владельцев поместья.
Может, между ними есть нечто общее. Может, в этом особняке, провоцирующем затяжную хандру, у Лилит будет подруга. Но как теперь равнодушно взирать на ту боль, через которую проходит она, бывшая для этого бесцветной марионеткой?
***
Он даёт свёрток в руки Лилит. Опрятность крафт-бумаги пострадала при перевозке, но, тем не менее, на ней нет ни следа того, что кто-то хотел поглядеть на содержимое хоть одним глазком или откровенно вскрывал её. Там, где она держала его, проступили влажные пятна, оставленные конденсатом. Думается, предмет, похожий по форме на бутылку, вытащили из холодильника, когда упаковывали, но теперь он положительно тёплый.
— Воистину везение, что я смог уберечь это от тройняшек, они не постеснялись бы вскрывать чужую почту, — говорит Рейджи умудрённо, будто нечто подобное уже происходило, — Я не стал говорить им, что это твоё, иначе у тебя бы они его отобрали. Убери подальше. Это приказ.
Вампир догадывается, что в упаковке. Она чувствует почтение и благодарность к второму по старшинству Сакамаки за этот поступок, ведь он, как хозяин, имеет законное право на всю почту, приходящую в это место, особенно почту прислуги.
Внутри оказывается вампирский сок. То, отчего они пьянеют, но что абсолютно не оказывает эффекта на людей, являясь просто чудесным напитком, популярным в демоническом мире. От господ Имаи. Поиски какого-либо письма от Шеллы или Рэя оказываются неудачными, потому Лилит допускает, что то просто была ошибка и они хотели отправить её Сакамаки, но повод никак не подворачивался, да и уж они знали, как зовут членов королевской семьи, чтобы написать их имена!
Вариантов, куда деть подарок, не так много. Лилит опасалась нарушать порядок в погребе, за которым приглядывала пугающе безмолвная служанка.
Смертная решает оставить бутылку на почётной третьей полке кладовой, ровно среди вин, шампанского и ягодной настойки.
