Несбалансированная диета

      «Пора возвращаться внутрь» — мысль сочилась сожалением, когда Лилит вспомнила о неумолимом ходе времени, растекавшегося позади вкрадчивым тиканьем настенных часов.       Укоризненный призыв не тратить драгоценные минуты на пустые размышления и заниматься насущными делами — пристойное суждение, которое она даже могла бы произнести вслух, бросив невзначай, как дисциплинарное замечание.       Напоминание о том, что жизнь неотвратимо движется мимо, пока она здесь — близкая к истине, колкая суть, рисующая песочные часы, где острые песчинки срываются вниз, отмеряя её срок среди живых.       Лилит было пятнадцать, когда она впервые узрела их очаровательный домик, расположенный где-то в префектуре Ниигата, ближе к северу: ходьба до изумительного побережья Сасагавэ-нагарэ, являющего собой природный памятник и славившийся песчаными пляжами, не занимала бы много времени.       Наследник семьи отлучился в ванную, чтобы принять душ после долгой поездки, и беспризорная служанка ощутила себя стесненно. Словно она никак не сумела бы реализовать то, что должно быть реализовано на её долгожданном приёме в человеческом мире.       Она исследовала уголки дома, немногим возвышающегося над редким леском благодаря холму, на котором тот, словно пещерный циклоп, раскинулся, разочарованно уставившись своим единственным глазом-окном чердака в пустоту немых деревьев.       Летняя кухня на веранде, куда вели широкие, непрактичные стеклянные двери, сверху отделанные решёткой, понравилась ей больше всего, но даже не столько из-за названия, сколько из-за вида на заднем дворе, доступного с этой обшитой благородным деревом пристройки.       Если у входа встать под определенным углом, можно уловить ту пьесу, исполняемую пасмурным светом и тенью, облекающими мебель; сценой им служили ярусы серых облаков, похожих на неоднородное слоёное тесто, и ленту взволнованного моря, видневшегося вдалеке, разрезали ножницы скал, поросшие зеленью. Круглый столик, пестревший спускающейся к брусчатому настилу выцветшей мятной клеткой, затесался между двух лиловых кресел, развернутых к виду. Свет оболочкой обнял их пухлые спинки и столешницу, словно нимб, создавая приглушенный контражур, который можно было бы распознать лишь с этого ракурса. Они стояли поодаль от фурнитуры, обеденного стола и окружения стульев, рядом с перилами, оканчивающимися одной из стоек, обрамлявших лестницу.       Где-то в двадцати пяти метрах холм скатывался вниз некрутым обрывом, бросался в зелёный омут крон, перераставший в безлюдный пляж.       Потребность уйти не укрепилась, а возможность видеть что-то, что было ей отдалённо родным, наоборот, манила. Лилит не могла ей насытиться.       В сомнениях у неё перехватывало дыхание, когда она смотрела туда. Безумная идея поразила всё существо — разбежаться и прыгнуть, скатившись по траве и песку, навстречу свободе. Перспектива, пробирающая до дрожи и отчего-то будоражащая, перспектива, открывающая другую дверь.       Смертная потрясла головой, чтобы отогнать опасные и абсурдные замыслы. У неё не было ничего по другую сторону решётки, кроме неизвестности.       Раз она родилась с «винной кровью» — клеймом предназначения, значит, нынешняя жизнь её протекала удовлетворительно. Лилит мирилась с этой мыслью, чтобы не думать, что где-то в этом кроется и её вина.       «Мы — не что иное, как живое оскорбление, наносимое исключительной вампирской гордости» — пришла фраза случайно, откуда-то из недр.       «Наверное, я прочитала её где-то» — утвердилась «винная кровь».       Не выдерживая натиска неистовства, она буквально рванула с места, чтобы принести веточек лаванды, которую госпожа просила расставить по дому к её приезду, и куда-то деть возникшую энергию. Хоть впереди было ещё много работы, горничной захотелось начать с этого незначительного поручения, перебить навязчивую затею.       Молодой господин с ещё не высохшими волосами и в чистой одежде находился позади, наблюдая за её смехотворной дилеммой, а потом и за тем, как она с напускным спокойствием внесла растения.       Когда аромат мокрых бутонов наполнил веранду, Лилит ссудила, что лавандовый, окрашенный дождливым вечером — очаровательный цвет.       После её встречи с господином два года назад, мальчик должен был уехать в летний коттедж в конце февраля, не мешая другим членам семьи вести быт и не бросая тень на их высокий статус своей болезнью, вызывающей недоумение у одних и необъяснимый страх заразиться у других. Среди вампиров Широ обсуждался нечасто.       — Когда я смотрю на это место, я думаю о тюрьме, — он незамедлительно подтвердил догадку, впервые за эти часы возобновив диалог с ней. Напряженное молчание, взявшее свой старт от кропотливых сборов, сопровождавшее длительную поездку на машине, и почти дошедшее до финиша во время утомительного переноса багажа, когда вампир захотел что-то сказать, но оборвал мысль, не доведя ту до логичного конца, наконец прервалось, — а что чувствуешь ты, когда смотришь туда?       Ему тяжело держать себя в руках, но он был на удивление спокоен, а в его лице виднелся проблеск воодушевления. Вампиры ведут себя непривычно в полнолуние.       — Чудесный вид. Как с открытки, которые продают в печатных магазинах, - уже после того, как ответ прозвучал, она догадалась, насколько расплывчат её отзыв, и добавила, извиняясь, - Живописные описания - не мой конек. У меня ещё впереди много дел, молодой господин, позвольте.       И он позволил.       Находившись наедине в целом доме, разделяемые стеной разных сословий и даже рас, эти двое приглядывали друг за другом, ожидая какого-либо всплеска и подсознательно ощущая, насколько волнительным и неопределенным было пребывание в этом месте для них обоих.       Когда перечень хозяйских велений подошёл к завершению, и для служанки больше не осталось работы, они сели есть.       Обед, приготовленный в перерыве между влажной уборкой и распаковкой вещей, остыл, потеряв львиную долю своего вкуса. Широ, ничего не евший с завтрака и оттого проявивший настоящее для него терпение, не притрагивался к нему ровно до той секунды, пока Лилит вежливо не уведомила его, что закончила.       Он сел напротив.       Каждый её раз глодала вина из-за того, что она сидит с ним за одним столом. Это недопустимо. Но вампир настаивал.       Тогда, когда случались семейные ужины, он даже не просил прощения, в тайне, в общем-то, слишком общеизвестной, чтобы так называться, убегал на кухню, чтобы поесть позже в окружении работящих слуг. Без жалоб молодой господин присаживался на жесткий табурет, не имеющий столь удобной длинной спинки и мягкой обивки, какие имели столовые стулья, окружавшие величественный длинный стол. Но, хоть они и делили эти недолгие трапезы, они редко о чём-либо говорили, не затрагивая ни то, что ему не положено сидеть вместе с ними, ни то, какая причина заставляет его избегать приемов пищи в клане.       Мальчик расправил тканевую салфетку на коленях.       Совсем стемнело. Жирные мухи кружили у глянцевой липкой ленты, подвешенной у источника света. Он никак не мог идти в сравнение с полной луной, перемеженной вереницей дождевых туч, по очереди раскрывавших свои рваные пасти, чтобы вцепиться в белый диск. Проигрывая схватку, те отпускали его, освобождая место и давая следующему тёмному облаку шанс его одолеть.       — Твои навыки в самом деле становятся лучше даже вне кондитерских изделий, — долгожданный, редкий комплимент, произнесенный несмотря на температуру блюда, попытка развязать диалог.       Лилит потёрла пальцем скатерть: она оказывается на ощупь как лён. Столик не предназначался для полноценны обедов, разметавшаяся трапеза оскорбила бы тонкий вкус госпожи, упорядоченный и преданный красоте.       Похвала вызвала в смертной противоречивые эмоции.       — Благодарю вас.       Долгие недели смертная пыталась приучить себя к расчётливой мысли, что она просто должна понравиться ему, раз он один из хозяев, ведь, как представительница «винной крови», она находилась в самой верхушке списка подозреваемых, тех, кого вампиры, знавшие о существовании таких смертных, не любили, но её и её прагматичности не хватило надолго.       Он увязался за горничной, заставляя постепенно привыкать к тому, что они почти всегда были вдвоём.       Потоки бессильной ярости подхватывали его в дни, когда он был особенно слаб, что, однако, лишь стало переполнять отзывчивостью к его переживаниям. Сперва казалось, что он ненавидел всех вокруг: вампиров и людей, вне зависимости от их положения. Ненавистью разрушающей и жгучей, являвшей собой олицетворение жестокости, противника всего живого и неживого. Потом, когда их недели, проведенные вместе, перетекали в месяцы, приходило осознание: единственным, кого он действительно ненавидел, был он сам.       — Так что, ты чувствуешь что-нибудь необычное, когда смотришь сюда?.. Матушка всегда говорила, что это вид вызывает в ней тоску.       Она ответила уклончиво, думая о своём:       — Прекрасный пейзаж.       Последняя неделя выдалась нелёгкой, и Лилит всё ещё была морально истощена, но, как бы ни старалась, не могла найти что-то опечаливающее в «прекрасном пейзаже».       — Твоё лицо. Такое безэмоциональное сейчас, — резюмирует он, слова звучат злобно, он тянется к стакану, наполненному холодной кровью, — Ты похожа на восковую куклу! Настолько терпеть меня не можешь, что не желаешь быть честной?! Какая же ты неблагодарная!       Ужин с вампиром. Могла ли она представить это в своей другой жизни? Рядом с её запястьем — вода, рядом с ним — опустошенный стакан, в котором была кровь.       Сначала Широ сжимает его трясущимися пальцами, так, что по нему пошла витиеватая трещина, затем впивается в бледную ткань с уверенностью фокусника, вот-вот готового выдернуть материал из-под предметов, оставив те стоять ровно.       — Но ты ведь думаешь об этом! Я вижу, что всё иначе, когда ты туда смотришь! Ты врёшь! Врёшь! Врёшь! Даже ты…       Широ хотел скинуть всё, что стоит. Лилит лицезрела жажду, вызванную полнолунием и неудовлетворенную скудным питьём, в его глазах. Внутри тускнело желание подскочить и сжать его локоть, чтобы остановить, но она сумела вспомнить, что ничего не может сделать против него. Мальчик предостерегающе показал клыки, призывая отойти и бояться, когда смертная поднялась, и её едва ли пробрал страх при их виде. Но она всё равно покорно приняла его гнев.       Раздался гром. Словно кто-то резко скомкал жестяную банку, а затем лесенкой мелькнула молния, расколов небо ломаной серо-голубоватой линией, обрывая голос вампира и пресекая грядущие вопли.       Лилит рефлекторно повернулась в сторону леса у обрыва, обманчиво чарующего тьмой внизу, ещё надеясь уловить остатки свидетельства того, что небо надломилось. Рецепторов коснулся запах озона.       Она пришла в себя быстрее, чем он, всё также с легким испугом смотревший в сторону приближающейся грозы. Господин прижал кисть к груди. Жест, защищающий сердце и заставляющий его замолчать.       Всё то, что она находила незабываемым, служило ему лишь воспоминанием о заточении и отвержении. Это раздражало его.       Или, быть может, это всё потому, что всю эту неделю Лилит не могла провести с ним достаточно времени, ибо госпожа зачастила с балами, и служанка либо спала, либо трудилась на благо репутации дома. Пестрая масса гостей хвасталась разнообразием темпераментов и характеров.       Он садится обратно, сделав вид, что ничего не было, и горничная следует его примеру.       — Считаешь меня жалким и недостойным, — завершает он предложение, но краткий его монолог продолжается, когда он скрещивает лодыжки и вжимает голову в плечи. Словно старается стать меньше, — В ночь, когда у меня началась лихорадка, тоже была гроза. Совсем такая же… Простыни были мокрыми, а вокруг стало темно так внезапно, что я не сразу понял, что больше ничего не вижу.       Лилит понимающе кивнула, давая знак, что слушает. Когда Широ смягчался, возможно, сознательно не хотя того, совсем не казалось, что он относится к вампирам чем-то большим, чем лишь одними острыми зубами.       — Матушка хочет лучшего для меня, потому против того, чтобы я был в глазах вампирского общества слабым или больным, — он объясняет, но она слышит лишь голос обиды, проступающий сквозь оправдание, — Разве ты не считаешь также?       «Я не думаю, что вы хотите моего согласия».       — Если быть честной, а вы, я считаю, заслуживаете честности, у меня нет ни одной причины считать так, — выдала она от давнего желания, чтобы господин в конце концов признал правду, от которой отворачивался, когда та вставала пред его лицом, — вы же видите это. И ваше сердце тоже.       Он издал короткий звук, похожий на кряхтение. Поднялся ветер, зелёные листья, казавшиеся единой гладью, тревожно раскачивались, и господин без предупреждения вбежал внутрь, словно предчувствуя первые сорвавшиеся сверху капли, застучавшие по крыше веранды, объятой виноградным плющом.       Горничная наспех собрала немногочисленную посуду с остатками еды и сложила её у раковины. Оставленная дверь громко захлопнулась из-за образовавшегося сквозняка, так что Лилит заперла ту на щеколду и поскорее последовала за сбежавшим Широ.       Его комната находилась на втором этаже, будучи одной из самых просторных в этом коттедже. Выполненная в безличных серых с голубым отливом тонах, она выбивалась из интерьера, обманчиво уютного, по-настоящему летнего и отвлекавшего от существования спальни, где она надеялась застать господина.       Перевернутые кресла, скинутое одеяло, вымазанная кляксами акварели картина, теперь перечёркнутая грязью прозрачного черного цвета, — такими встретили во второй раз его покои, до того словно спящие, но отнюдь не скучающими за своим владельцем. Теперь они, ранее также отказывающиеся признавать существование старшего сына Имаи, вопреки воле отразили его настроение: разгромленные, находившиеся в полном беспорядке.       — Почему?.. Почему?! — его голос искажался из-за рыданий, вампир осип, — Почему она не видит меня?! Я надеваю всё, что матушка пожелает, насколько бы неудобной не была для меня эта одежда! Так почему?! Все вокруг изводят меня! И эта…       Следующей жертвой пал игрушечный детализированный паровоз, похожий скорее на коллекционную миниатюру, чем на детскую игрушку. Вагоны, скрепленные достаточно надёжно, разлетелись от удара.       — Я вырву свои глаза, раз они не могут хорошо видеть! Ненавижу их! Всё, всё это из-за проклятой болезни, из-за него всё, — он сбивает цветочный горшок, разбрасывает землю, — всё так… Когда я подчиняюсь… Когда делаю то, что говорят… Разве не должен я быть… Что мне ещё сделать для этого?!       Его крики вызвали ступор.       Лилит часто протягивала его ладони к розам в саду, минуя шипы, которыми были усыпаны их кусты. Нежная жизнь, до которой можно было дотронуться, благотворно влияла на него: Широ чувствовал в них что-то, что являлось ещё более эфемерным и слабым, чем он сам.       «Это заставляет меня чувствовать себя настоящим вампиром» — он хихикал, сжимая их бутоны между хрупких пальцев. Понимание, что вот-вот ты можешь что-то разрушить, уничтожить. Просто потому, что хочется.       Ливень набрал обороты. Рот вампира скривился, он всхлипнул и, потеряв остатки мужества держаться, беспомощно расплакался.       Она поджала губы, как ни в чем не бывало расправляя занавески настолько плотно, чтобы они напоминали непроницаемый карцер — непроглядная состыковка. Лилит распределяла их с тем же усердием, с каким распределяла крем между коржами, так что и намёк на молнию, рассекающую небо, где висит желток луны, не мог проникнуть сюда.       — Ну вот, теперь грозы словно и нет, — в опровержение заверения за стеклом снова завыл гром, — почему же вы плачете?       «Винная кровь» спросила то, на что уже угадала ответ. Он не умел выражаться, и она подталкивала его к тому, чтобы говорить.       Смешивающаяся боль покинутости и того, что матушка не станет любить его, что ему не под силу контролировать её чувства, вне зависимости от того, здоров он или нет; отвержение и презрение со стороны аристократии, ощущение себя ничтожным, неспособным продолжать жизнь в заданных условиях.       — Перестаньте же, смотрите, что вы делаете! — когда он сдёрнул вниз карниз вместе с расправленной занавеской, смертная всё же схватила его за руки. Он бесновался и выбивался, не прекращая рыдать, — Я всего лишь ничтожная смертная, но постараюсь принять, что смогу — вашу боль и одиночество… Но и вы не можете вести себе так, как вам вздумается, если хотите, чтобы хоть кто-то вас любил! Прекратите!       Он застыл, подняв на неё некогда мутновато-белые глаза, прояснившие в полнолуние, когда даже его постигает пик сил. Широ видел также ясно в ту ночь, как и до болезни. Последние слезинки скатываются по щекам, прежде чем что-то заставляет его остановиться.       — Ты как всегда слишком много берёшь на себя для смертной, — он неожиданно засмеялся, — Тебе не кажется, что это странно, когда смертные жалеют вампиров?       Стало совестно.       «Это не моё дело».       — Знакома ли ты с тем мужчиной, Лилит? Тем, что был на балу? — он спросил, резко возвращая их обоих к тому дню, и она слегка опешила от того, что он должен иметь в виду этим, — я знаю его.       Последний вечер недели, когда госпожа давала прием, всего за пару суток до этого. Лилит держит в голове то, как выбежала на балкон из шумного зала, переполненного телами.       Маскарады — время, когда формально никто не видит лиц. Сейчас с маскарадом она сравнила бы вампиров, подобных господину Рейджи — вампиров, что отменно держат себя в руках на публике, любезничая с чужой прислугой почти на равных и с отвращением глядя на «несдержанных, невоспитанных созданий». Если рядом есть хоть какая-то аудитория, нет причин остерегаться. Но там, где поле досягаемости глаз и ушей светского общества кончается, где никто не станет свидетелем всех неприятных сторон, можно ждать беды.       Сара предупредила, что обычно сюда никто не выходил, пары и маленькие компании, желавшие поговорить тет-а-тет, предпочитали садовые беседки, а просторный балкон извечно оставался отвергнутым. Но тогда, закрыв за собой дверь, Лилит увидела мужчину, опирающегося корпусом на балюстраду, и тут же смутилась. Рядом с ним стоял ещё один, в маскарадном костюме. Судя по намеренно изодранной робе, он изображал странника из легенд, искавшего инжирное дерево, но лик его полностью скрывала маска. Тот, который бросился в глаза первым, совсем не напоминал участника празднества — бледно-пшеничные волосы собраны в низкий растрепанный хвост, переносица обвита углублением оправы самых обыкновенных очков, а поверх полосатой рубашки небрежно накинут мятый халат.       — Ох, значит, ты та самая безымянная девица? — бархатный голос незнакомца прозвучал снисходительно, словно он не находил её значимой персоной, но уже возложил какие-то надежды, — Как раз хотел поглядеть на тебя!       Лилит думала, знакомы ли они, или это просто парочка пьяниц, спутавшая её с кем-то. Она слегка склонилась, прося прощения за то, что побеспокоила их, но уже ей помешал объявившийся Широ. Он держал одну руку в кармане, куда словно стекся весь его дискомфорт от её отсутствия. Его мало волновало, будет ли ругаться матушка из-за того, что тот вышел без спроса.       — У неё есть имя, уважаемый Рейнхарт, — заявил мальчик, облаченный в дорогой пурпурный наряд с беретом.       — Прошу прощения, молодой господин Имаи, за мою непочтительность, — человек, чьё имя Лилит тогда услышала, еле скрывал своё несерьёзное отношение к ситуации, — Это имя всегда вызывает у меня легкую улыбку умиления, когда я думаю о том, что некоторые из удобства обращаются подобным образом к любой прислуге в своем доме. И каждая горничная или кухарка может отозваться, едва раздастся зов.       — Судите ли вы её по меркам, принятым в вашем клане? Это её имя и она сохранит его, обзовите хоть всех служанок и собак в вашем поместье также, она с ними не сравнится, — Широ сложно было сфокусировать взгляд, откровенно дерзя гостю, и смертная, сжигаемая неловкостью и странным удовольствием от его дерзости, хотела мягко попросить его вернуться внутрь под благовидным предлогом, — хоть вы и врач медпункта известной академии Рётей, позволявшей созданиям ночи получать наилучшее образование, хоть вы благородно вызывались быть моим врачом, соизвольте вести себя соответствующе в качестве гостя. Не с вашим статусом шутить подобные шутки.       Когда ему становилось хуже, Лилит не была против того, чтобы помогать ему, если не были в состоянии помочь острый слух и обоняние, но вампир бы не простил, коли она взялась бы оказывать поддержку на публике, в окружении тех, кто ставил под сомнение его титул достойного наследника.       — Наши беседы заставили вас думать? Несмотря на ваш недуг, всегда считал вас проницательным. Надеюсь, вы примите правильное решение и поправитесь в скором времени, — колкая насмешка сопроводила одобрительный кивок в сторону его будто немого собеседника, — хоть, похоже, нам не удастся поболтать, в любом случае, я рад, что мы увиделись, безымянная девица. Продолжай в том же духе.       Широ дёрнул спутницу за руку, затаскивая обратно в помещение, в котором беспрерывно звучала музыка наёмного оркестра, вслед до неё донесся лишь клочок возобновлённого разговора, хоть ей так хотелось полюбопытствовать, что это всё значило.       «Интересно. Я хочу понаблюдать ещё»       Никакого контекста.       Просто чудак. Однако, прозвище, данное смертной, впервые терзало так неприятно, скреблось в желудке, цепляя к себе образ бездушного, искусственного существа, образцово равнодушного и лишенного внутреннего наполнения. Может, это до сих пор задевает её, потому что то было правдой.       На неё напала тоска. Лилит помотала головой. Коснулась щеки, и, ощутив тепло собственной кожи, не поняла, почему они так её назвали.       — Хоть ты и человек, ты слишком многое о себе мнишь, - наполнение, сам смысл в отрыве от излагавшего его призывал стыдиться её поведения, но, связавшись воедино с вампиром, с тем, как он лукаво извернул шею, бросая блик его минутного бунтарства, всё вопило, что он не порицал её, - Ты не боишься, что тебя убьют за такое обращение? Или всё-таки боишься, думая, что иное поведение тебя спасет?       Она расцепила маленький замочек кулона, сложив так, чтобы тот не касался её. Широ дёрнулся, мгновенно ощутив сладкий запах, который ей не суждено было когда-либо почувствовать, только слышать о нём от других. Расстегнув манжет и бесцеремонно закатав чёрный шёлковый рукав, она протянула запястье ему.       Лилит не испугалась перспективы быть укушенной, когда дошло до дела. Иррациональный страх смерти оказался несовместим с поглощением крови из её тела, и она отмела исток его как исток.       — Пейте, — мягко подсказала Лилит, и её конечность затряслась от того, что она уже пару минут держала ту на весу, — вам станет легче.       Не задавая вопросов, он приоткрыл рот, обнажая клыки и готовясь к укусу. Приятное волнение охватило «винную кровь», и она зажмурила глаза, стараясь максимально собраться.       Однако, ничего так и не произошло. Сукно кожи у мотка вен оскорбительно выглажено и чисто.       Его палец, в последнюю секунду прижатый ко рту, был прокушен и истекал тёмной кровью.       — Убери! Сделай так, как было, убери, — он отвернулся, раз за разом говоря одно и то же, закрывая нос и рот окровавленной рукой будто бы в ужасе.       — Всё в порядке, кусайте, вы хотите пить, — Лилит поднесла источник ещё ближе, желая только того, чтобы он больше не плакал, и того, чтобы удовлетворить своё стремление, — это знак моей дружбы.       Лилит сделала ставку на то, как трепетно к обряду питья относятся вампиры, надеясь, что он согласится. Как язвительно в этом свете зазвенел отказ:       — Тебе… Тебе будет больно. Больнее, чем ты думаешь, — Широ непреклонен, — Я хотел бы быть здоровым, но от того, что ты здесь, мне уже лучше. Я не могу пожертвовать твоей личностью даже ради выздоровления, контролируй же себя. Убери, я приказываю!       «‎Он драматизирует. Он не в настроении... Точно, точно...» — Лилит судорожно, негнущимися руками нацепила «каплю Стикса» обратно, позволяя ему облегченно расправить плечи и вновь обратить взгляд к ней. Способность мыслить восстановилась, к нему пришла идея.       — Я знаю! — на лице виднелась радость, резко сменившая грусть, — Наша семья занимает высокое положение, я попрошу аудиенцию у короля... Ты бы могла остаться со мною навсегда, если у меня это получится.       «О, дорогой, король вампиров был глух к твоим страданиям, не пошевелив и пальцем, хотя наверняка мог без труда тебе помочь, с чего бы ему обращать обычного человека по твоей просьбе?».       Он был беспокоен; он нервно заворачивал завязку от банта фартука в трубочку, затем разматывая и любуясь морщинами. Между их беседой Лилит тихо спросила, не хочет ли он, чтобы она задернула балдахин, но получила отрицательный ответ.       — Поклянись мне в верности... Можешь своими словами, да, этого будет достаточно. Но пока, пожалуйста, не теряй себя. Мне скучно находиться рядом с куклами. Даже если имя у тебя ужасно глупое, оно у тебя есть.       На верность вампирам присягают воспитанники пансионатов, где смертные слуги взращиваются демонами с очень юного возраста. Лишь в элитных заведениях, куда попадают способные дети до восьми лет и которые могут позволить себе дорогие алхимические ингредиенты, смертные выглядят здоровыми. Лилит ещё давно указали бесстрашно представляться питомицей одного из таких, где присяга соблюдалась с тщательностью не меньшей, чем дебют, когда созданиям ночи дозволено впервые попробовать кровь.       Клятва. Смешная со стороны интимность, к которой некоторые относятся с такой же смешной со стороны серьезностью. Особенная интимность, за которую платят, которая не должна входить в колонку случайных связей или становиться путем излияния рафинированной ненависти, но которая при том оппозиционна дружбе или романтическим отношениям.       — Скажи, чего бы ты хотела? Сама, в самом деле, — уточняет вампир, — Только не предлагай что-то вроде алхимии — то, что понравилось бы мне, как ты делаешь обычно, чтобы меня занять.       «Жить» — ответ, не несущий в себе какой-либо осознанности.       «Чтобы что?» — просторечно противоречила она своему невидимому собеседнику, являющего её же саму.       «Самоцель».       «Но так не годится!».       Шёлковое платье формы, подаренной им, красиво струится, когда ноги занимают наиболее удобную позицию, чтобы осторожно прислонить его голову к её груди, вовлекая в объятие существо, что не особо жаловало прикосновений.       Он вновь захихикал, будто кто-то сказал нечто смешное, хотя они всего лишь обсуждали различные пустяки, чтобы отвлечь его от непогоды.       — Когда ты выглядишь так задумчиво, ты мне нравишься. Так ты напоминаешь птицу, запертую в клетке собственного предназначения.       «Пожалуй, это всё же был эпизод из какого-то романа» — сочла горничная, машинально сжав вампира крепче.       

***

      Чтобы пройти из одного конца зала в другой, ей нужно отмерить ровно тридцать шесть шагов. Если она полностью отдается раздумьям, то по привычке проходит всего шесть, прежде чем развернуться и пойти обратно.       Второй по старшинству Сакамаки желчно отметил бы, что даже такая мелочь обличает низкое и жалкое происхождение: жильцы обширных пространств, оторвавшись от реальности, не будут ходить так, словно они находятся в маленькой и тесной комнате.       Окна узкие и располагаются высоко, полная луна ехидно подглядывает в них, и Лилит повторяет, что оно к лучшему.       Карикатурно поднятый кулак, обозначающий боевую готовность, не поднимает дух, как это бывает в кино, лишь отзывается болью в ушибленном запястье — господин Канато практически волок её вслед за собой, будто грузный мешок с овощами, нелюбезно подтягивая рывком к себе каждый раз, когда она отставала от заданного им ритма хоть на движение.       Чистящие средства, сейчас бесшумно покоившиеся у входа, гремели в квадратном ведре, словно кто-то тряс камень в пустой бутылке, и этот звук, способный надоесть кому угодно, раздражал вампира ещё сильнее. Раздражение его тут же откликалось на Лилит.       Финальный аккорд раздался, когда он втащил её в зал, и, едва каблуки утверждающе ударились о топпинговый пол, обозначая, что служанка там, где он хотел, юноша всё же оторвался. Впервые влитая в уголок особняка, куда ей не было хода, она тут же бесстыдно обвела взглядом вариативность фигур, местами объединенных общей концепцией, местами разнобойных, будто проба себя в нескольких стилях, но в равной степени ухоженных и опрятных.       — Это место дорого мне, Тедди всегда чувствует чистый энтузиазм, приходя сюда, — молвил Канато, и взаимоисключающими побуждениями пестрили его действия, когда он взмахнул в сторону множества кукол, — Он проявил благосклонность к тебе, разрешая убраться тут. Взгляни, разве ты не рада, что я привёл тебя?       Впереди всех остальных, у самой дорожки — куклы в свадебных платьях. Лучше прочих Лилит виделись те, что располагались ближе к ней, открывая два протяжных ряда.       Длинный шлейф из гипюра, огибающий подиум, перекликался с цветами в букете, что кукла держала на уровне талии. Нарциссы, перемешанные с гортензиями. Детали инкрустированы вниманием: её подбородок задран, глаза величественно прикрыты, безукоризненно прямые волосы распущены, в фата демонстративно откинута, оголяя черты и избегая нагих полных плеч, сглаженных волной платья.       Другая, напротив первой, спрятала лицо в смеси засушенных желтых гвоздик, амаранта и адониса, обнимая их, как будто обнимает того, с кем ей суждено попрощаться. У края пушистых ресниц разместились стеклянные слёзы. Её платье скромное, его украшал только бант на вырезе-сердце. Правая нога её чуть впереди другой, будто она собирается шагнуть в пропасть, которая на деле всего лишь полуметровый подъём.       Реалистичные до того, что нельзя поверить, что они представляют из себя восковые фигуры.       Когда Лилит отвернулась от них, чтобы смотреть на собеседника, её пробрал озноб: находиться спиной к их безжизненным взглядам было ещё неприятнее, чем сталкиваться с ними лицом к лицу.       — Заинтересована? Или, может быть, ты находишь их отвратительными и тебе страшно? — он обошел смертную, не то требуя, чтобы она следовала за ним, не то желая, чтобы ясно знала, что её чувства мало что значат в этой ситуации, и он не учитывает их, — Я делал всё возможное, чтобы сохранить жертвенных невест такими, какими они были при жизни. Словно смерть не трогала их. Или же бесконечно полюбила, как в том дешёвом романе, хах.       «Жертвенные невесты».       Наверное, она ослышалась. Да, точно, ослышалась.       Она вздохнула полной грудью, чтобы перестроиться от прошлых занятий, ведь, как думала, именно то, что её так неожиданно вырвали и приволокли в непонятное место, повлияло на восприятие действительности.       — Она понравилась тебе? — Лилит всё же оборачивается, только чтобы найти его значительно дальше, рядом с одной из фигур, — Я выбрал букет из нарциссов, потому что она такая же самовлюбленная. Вступила в стадию обращения, но, как и ожидалось, не выжила. Хотя какая разница? Терпеть не могу эгоистичных, себялюбивых жертв. Ей так лучше. Никакого лишнего шума, только красноречивое молчание.       Лилит незаметно ущипнула себя за тыльную сторону ладони, хотя хотелось ей как минимум похлопать по щекам, чтобы привести неработающий разум в чувство.       Комната освещалась скудно. Канато прошёл вперёд, будто забыл, что тут ещё была смертная, и, постепенно принимаемый полутьмой, нараставшей по мере приближения к противоположной от входа стене, растворился в ней, как мираж.       Вероятность остаться тут одной не понравилась Лилит. Поддерживая внешнее спокойствие, ей тяжело было наладить его внутри. Все эти девушки — мертвецы. Настолько абсурдно, что она не могла это принять.       Служанка уже хотела броситься искать вампира, потребовать объяснений, или хотя бы убежать, но он опередил её.       — Шанс не истлеть — чем не щедрый подарок, м? — Канато играет, исчезая, создавая ощущение, что Лилит здесь — единственная живая душа, и каждый раз появляется за её спиной, когда она меньше всего того ждет, — Я показал тебе нечто очень ценное. У меня очень большое сердце, так что, пожалуйста, поблагодари меня как следует.       Она полопала глазами. То похоже на глупый розыгрыш, но шутить было не в духе господина Канато. Словно рыба, одними губами она что-то сказала про себя, и он проигнорировал, только холодно повторив:       — Пожалуйста, опустись на колени и поблагодари меня.       Можно сказать, что она решилась не злить его и сделать как ему нужно, но, по правде говоря, её просто не выдержали ноги, позволив с должной драматичностью упасть на коленки, будто она собиралась пылко извиняться перед ним, раскаиваясь за то, чего не совершала.       — Я благодарю вас за ваше добросердечие, господин Канато, — слова, которые он хотел услышать, автоматически слетели с её уст.       Она не видела его лица, почти касаясь пола кончиком носа, но знала, что он вновь огорченно улыбается.       — Как низко ты способна пасть, цепляясь за свою душонку? — её слабость и послушание развлекают вампира, и он безнаказанно находи повод указать на него, — Сожалеешь ли ты о своей мелочной жизни? Хочешь, я сделаю милость и подарю избавление? Я одену тебя в нечто более красивое, чем наряд горничной — крест невидимки, что в любом случае умрёт бесславно. Ты всё равно также молчалива, как труп, ничего не изменится. Только с точки зрения прямого наличия души вы различны с ними.       Мышцы, скованные нервозностью от его предложения, затекают ещё быстрее, чем если бы она приняла это жалкое положение добровольно. Страх нарастал, становился ведущим чувством, и, доходя до пика, притуплялся, давая мыслить хотя бы немного трезво рядом с демоном.       Он приседает на одно колено, чтобы наклониться к ней, замершей, как кролик перед волком, и сильнее стиснуть плюшевого медведя в объятиях.       — Время станет бес-силь-но, — жарко, по слогам произносит Канато, — и ты останешься такой, какая есть сейчас, охваченная вечным сном. Это действительно выгодное предложение для тебя!       Искра безумия и непредсказуемости обжигает. Лилит совсем не понимала его и его мотивов.       — Ты не жертвенная невеста, стоит ли вложить цветы мака в твои красивые руки? — он с порицанием оглядел её.       Блаженство, получаемое от мыслей о будущих планах. Затем он нахмурился, будто сказал что-то неправильное, непозволительное, даже гадкое. Молчание, перед тем им хвалимое, послужило ему ответом, Канато недовольно закатил глаза.       — Будь вежлива с моими дорогими гостями и постарайся поладить. Возможно, мы с Тедди вернёмся проведать тебя позже, постарайся закончить с уборкой.       Когда смертная поднялась, демон был уже в проёме. Секунда — и дубовая дверь захлопнулась, затем с эхом заскрежетала скважина — кто-то повернул ключ.       Она сглотнула.       Пострадавшая от его настроений явственно созерцала процесс, проворачиваемый в замке, и чётко понимала, что дверь заперта, но всё равно, подойдя вплотную, несколько раз дёрнула за ручку, полагаясь на спонтанное чудо.       Позади — целая сонма мертвецов, пена атласа и кружев, аромат живых цветов вместо запаха гниения, который она сосредоточенно старалась уловить после того, как господин озвучил правду об этих куклах, чтобы лично убедиться в истинности утверждения. Она подсознательно искала подтверждение. Почудилось, что-то упало. Еле-уловимый треск.       С мгновения на мгновение Лилит напряженно ожидала, как зашуршит красочная обёртка цветочных композиций, зашелестят ткани, кто-то окликнет её, чихнёт, сойдёт с подиума и протянет к ней изящную руку в кружевных митенках, приглашая пойти с ними.       Она поняла, что рядом с вампирами, даже такими, как Сакамаки, ей не так уж и страшно.       Дух смерти, обволакивающий вязкой духотой, оседал на волосах и коже, опалял затылок сладковато-гнилостным дыханием, достигая ещё бьющегося сердца. Оглушающая тишина в ушах, похожая на звон, впитывала в себя даже те шорохи, что издавала она: болото этого склепа поглощало любое живое существо. И пушистый мотылек, спорхнувший с ажурной фаты одной из «невест», также стал одним из предвестников кончины.       Она прильнула к обработанному дереву, желая заскулить, позвать господина Канато, уже мысленно согласилась неустанно молить его, унижаться, чтобы снискать пощады и уговорить открыть дверь, но из глотки не вырвалось ни звука, хотя ей, сообразно каждой проведённой тут минуте, хотелось истошно завизжать всё громче.       Спустя четверть часа, проведенную в немой панике, подпитываемой бурным воображением, стало неоспоримым то, что вампир ушёл, а не остался наблюдать, как мечется загнанная в безвыходную ситуацию жертва. Лилит предпочла бы даже его компанию, предпочла бы слушать насмешки, лишь бы не оставаться в одиночестве в этой жуткой комнате.       Затем и то скупое освещение, едва раскрывавшее блеск праздничных нарядов, погасло. Зал погрузился в дурманящую тьму, смеженную с голубоватым сиянием, прорывающимся в окна.       Лилит забилась в угол, крепко зажмурив глаза. Температура бетонного пола была далека от приемлемой, точно она села на лед. На улице давно стояла летняя жара, но та словно не распространялась досюда, не была настолько сильна, чтобы растормошить снежный сон.       Время встало.       Однажды, когда вся прислуга уснула, она заперлась в ванной, принадлежащей их с Шеллой спальне, и расплакалась. С запозданием, на следующий день после того, как приехала к Имаи.       Не близкие люди, растившие её, но экономка и старшая горничная вампирского дома долго уговаривали выйти, дежуря у двери.       Лилит не хватало чьего-то участия в её жизни. И как же пронзительно жалила эта нехватка в зале, где в отсутствие хозяина всё погибало, и начинал играть беззвучный реквием по былому, сплетавшийся из личного каждой покойницы. Во второстепенных нюансах Канато подвел их своеобразие, чутко сдерживая слово — он истинно сохранил их такими, какими они были при жизни.       Она тоже затосковала. Бегло подумала о тех, кого невольно оставила — свою мать, отца, возможно, кого-то ещё, кого «винная кровь» надеялась увидеть в необозримом будущем.       Лилит словно провалилась в небытие, вдруг забоявшись мысли, что она мертва для всех родных, как мертвы для немногочисленных родных мужчины и женщины, обращенные в фигуры.       С замогильным, не отягощенным волнением сочувствием куклы признавали её общество, как мертвое способно сочувствовать живому. И чувство тревожной солидарности уняло ужас.       Истерика сменилась воспоминаниями, и служанка поднялась, найдя в себе мужество обратить внимание на усопших.       Так она познакомилась с кукольной комнатой господина Канато.       На деле они не были страшными или пугающими, когда она осмелела, упрашивая себя преодолеть ещё сантиметр, и ещё, и ещё, пока не коснулась лёгкого платья куклы, осознав, что ничего плохого не случилось. Скорее они излучали заразительную скорбь, и, внимая отраженным, застывшим эмоциям, она испытала прилив жалости к бедняжкам, сосланным в дом Сакамаки.       «Зато моё некрасивое лицо позволит мне избежать подобной участи!» — Лилит натянуто хихикнула, чтобы встряхнуться, но смешно ей не становилось.       В голубом мерцании обескровленная кожа сияла — живая узрела в нем вину лунного обсидиана, раскрошенного в мелкий помол. Тяжелый в производстве алхимический ингредиент, способный спасти первоначальный вид предметов, и в данном случае не дающий разлагаться телам. Вампир действительно тратит время, чтобы достать его.       Канато заботился о них.       Ни у одной из них нет искусственных цветов, значит, букеты регулярно меняют. Платья всё также белоснежны, как только купленные в магазине. Макияж аккуратен и никак не идет в сравнении с тонким слоем пудры и румян на Лилит, скатавшихся из-за жары снаружи уже через четыре часа после того, как она вышла с ним в коридор, из-за чего пришлось его смыть.       Позади «жертвенных невест» располагались другие восковые фигуры, в основном одетые по устаревшей моде. Кто-то задумчиво сидит за маленьким столом, на котором стоят пустые чашки, изображая чаепитие, у другого — книга в руках. Ещё один мертвец держит в руках мощные садовые ножницы с широкими полотнами.       Претворялось в жизнь впечатление, что большинство из них продолжали вести обыденное существование.       Она обнаружила даже молоденькую служанку, повернутую к витринам и приседающую в реверансе с зажатым в покрытых воском пальцах подоле. Синяя униформа держала следы времени, а самой девочке едва ли можно было дать пятнадцать. Достаточно одной руки, чтобы перечислить подиумы с надписями, но на её подставке буквы, словно служа заметкой, невзирая на плохой естественный свет, гласили: «Горничная того человека».        «А правда ли похожа?» — то, что забеспокоило «винную кровь». Нельзя узнать, сколько часов она проведёт тут, пока не придёт кто-то из слуг. В противном случае придётся ждать возвращения господина Рейджи, а он приедет только к утру.       Кукла стоит на самом краю, точно уступая немного пространства, и после смерти не изменив наставлению услужливо считать себя ниже других, потому запрыгнуть на подъём получается с лёгкостью.       Сориентировать непослушные конечности, следя за своим отражением в витрине, получается не сразу. Заученный реверанс, удовлетворявший прошлую госпожу, получался каким-то недостаточно грациозным, в отличие от замороженного движения этой совсем юной девушки, хозяйка которой наверняка была либо невыразимо требовательной, либо великодушной настолько, что слуги её любили и выражали почтение искренне. На кистях фигуры проступали ожоги.       С юбкой другого кроя сделать это также эффектно не выходит. Лилит расслабилась, представляя, что её членами руководит кукловод, и с третьей попытки успешно справляется с копированием позы. Затем — выражение лица. Столь же спокойное, каким обычно является её собственное, только с ноткой цинизма, будто откуда-то вырванного, повторенного у другой личности. В этом не возникло препятствий.       Если так замереть, затаить дыхание, поддаться переливчатой тени, она безусловно напоминает одну из них, но долго она не выдерживает.       «Различны с точки зрения наличия души?..».        «Безымянная девица».       Есть то, в чём они безапелляционно близки. У неё тоже не было имени. Не сохранилось, стёрлось. Была только принадлежность кому-то другому, и значимость девушки определялась этой принадлежностью.       Лилит спрыгнула, чувствуя себя неуютно от подобной идеи.       Горничная провела белой перчаткой по граням подиумов, по скамье у стены, по золотым замочкам дверец с вереницей лент над ними. Ни пылинки. Неоспоримый порядок.       «Зачем ему приводить меня сюда?».       Стекла выставочных витрин настолько чисты и прозрачны, что ей не с первого раза удаётся определить: одно из них маняще приоткрыто.       За дверцей содержалось полотно персикового цвета, обволакивающее чей-то силуэт на кресле. Прочие спящие бесконечным сном за не пропускающим пыль ограждением стояли.       Складки осторожны, точно предусмотрены. Должно быть, вампир, закутывая, обращался с этим особенно галантно, и не позволял прикасаться к экспонату чужим взглядам.       При этом телам, бережно покрытым воском и пылью лунного обсидиана, была присвоена своя «функция», изображение характера, деятельности. Всё здесь изобиловало его опекой, и знание, какой именно лелеемый или по-своему ненавистный образ мог скрываться там, могло бы дать Лилит преимущество в понимании демона с взрывоопасным темпераментом.       «Он мог задумать что-то нехорошее… Я буду аккуратна».       Она стянула материю, трепеща в предвкушении чего-то необычного: прекрасного, жуткого или же, вопреки всему, невообразимо обыденного.       Ребёнок. Совершенно точно девочка, чей возраст колеблется от семи до десяти лет. Настоящая ростовая кукла, чьё кукольное происхождение выдавали прорези шарниров, придающие её искусственным суставам почти человеческую подвижность, и следы реставрации на фарфоре.       Носила игрушечная девочка ветхое клетчатое платье с выглядывающими панталонами, чей некогда молочный цвет сменился жёлтым от старости. Черты кажутся размыто знакомыми, кудри её совпадали оттенком, только вьющиеся и распушенные. На щеках приметный коралловый румянец, в то время как щеки Лилит им обделены.       Что-то внутри скручивается. В голове недостаёт детали для сложения какой-то образовавшейся мозаики. Лилит глядела на неё, как младшеклассники глядят на интегралы. В кармашке одежды сверток бумаги.       Не раздумывая, служанка достала его и развернула без повреждения антиквариата, пахнущего множеством пережитых историй.       «Охотник Алан сказал что у меня очинь хорошая память, но я всегда забываю собственные важные дела и это может помешать мне в дальнейшем присоединиться к ним, тем более что я девочка. Мне кажется, что это очинь несправедливо. Ещё он говорит мне перестать упоминать вампиров пачтительно, но мне пока тяжело учиться заново, ведь мне всегда говорили пачитать вампиров, ведь в этом моё придназначение.              Чтобы больше не забывать что мне нужно, он предложил написать мне мой список дел. Я очинь хочу быть полезной охотникам и людям, чтобы пачтить память Виктора.       Вот мой список дел на сегодня!!!       1. Постирать воротничьки.       2. Помочь Алану убраться в документах.       3. Изучить новую тему в арифметике и почитать словарь.       4. Посмотреть на принца … в саду!»       Текст на английском, выведенный откровенно детским почерком и выделяющийся ошибками. Слово в последнем пункте зачеркнуто.       Эта подделка пробралась к оригиналам и на равных заявляла о своих правах.       Завернув странную девочку с задорным, слегка обиженным лицом обратно в покрывало, Лилит принялась коротать часы. Она ходила туда-обратно, пародировала позы, выражения, стараясь не акцентировать то, что на деле то вовсе и не созданные с нуля произведения искусства; бросалась в воспоминания и выныривала обратно, когда в них вмешивался шелест листвы, раздающийся снаружи.       Потом стянула фартук, закидывая тот на голову. Драпируя, чтобы тот походил на хлопковую фату, со скрупулезностью изобразила печальную надменность третьей в шеренге «жертвенной невесты». Подражание вышло у неё великолепно.       Мелодичный смех.       Пульс замирает, на кожу обрушивается град мурашек, когда возникает новый, крошечный источник света позади. Руки и ноги, некогда пластично копировавшие чужие положения, онемели. Из-за столь занимательного дела, призванного заставить не думать о плохом, до ушей не дошёл звук открытия двери.       — Как я и предполагала, ты здесь. Примеряешь на себя роль куклы-покойницы, — смертная обернулась, но старшая горничная уже не смеялась, давая встретиться с заурядным её настроем и не задавая лишних вопросов, чему младшая слуга неимоверно радовалась, — Грядет гроза, электричество отключилось.       Она застала Лилит, повернувшуюся к витрине спиной и неловко тянущую голову назад изо всех сил, стараясь перевязать бант фартука как можно крепче, чтобы его плечики не спадали вниз. Она испуганно пыталась справиться с этим скорее, пойманная за глупым действием.       — В доме нет фонариков, лампы тоже. Сама понимаешь, — свеча, что она зажгла, предназначалась лишь смертной, напоминая о слабости глаз также ненавязчиво, как напомнила сама Элеонор, — Его капризы капризами, но я не могу позволить, чтобы ты весь день пробыла тут.       Верно, двигала ею нелюбовь к Канато. Элеонор была мягким приверженцем порядка, а этот юноша воплощал собой сущий хаос с огромным деструктивным потенциалом. Будь у неё полномочия для этого, она бы регулярно докладывала о каждой неразберихе по его вине такому же блюстителю строгого уклада, если бы тот, конечно, мог серьёзно воздействовать на своих братьев.       — Он привёл меня сюда и сказал, что вернётся навестить меня. Господин будет злиться, — обреченно сказала Лилит, зная, что лучше не действовать ему на нервы.       На фоне того, что Элеонор пришла сюда хотя бы из-за таких помыслов, смертная уже не злилась на неё за то, что она тогда беспардонно втащила её в столовую.       —Он уже о тебе думать забыл. Не относись серьёзно к таким хотелкам господина Канато, — даже такая благоразумная горничная, как она, отмахнулась. Сколько пустых хлопот порой доставляют его желания, — Учти, что это не рекомендация игнорировать его или перечить. Если ты не выполнишь свои основные обязанности, злиться уже будет господин Рейджи.       Элеонор видела пример во втором Сакамаки: в целом её отношение к служащей смертной в некоторых аспектах повторяло отношение брюнета — лёгкая брезгливость, соотносимая с чопорной брезгливостью манерного старика, терпящего подобранную ребёнком блохастую кошку в своём доме. Только в ней это отношение разбавлялось, становилось противоречивым, словно она впервые была в чем-то не согласна с ним или сомневалась, да и неприязни к Шу она не питала.       Старшая горничная носила перчатки подобно ему в любую погоду, и иногда дополняла образ очками, точь-в-точь повторявшими форму его очков, подвешенных на цепочку.       — Очень надеюсь, что ты начнёшь внимать ему, — говорит она так, будто господин хоть сколько-нибудь обращал на Лилит внимание за исключением того, чтобы отругать или одарить невербальным одобрением, когда та выказывала наивысшее смирение с тем, насколько низко её положение в сравнении с ним, — Я знаю, что Канато подставил тебе подножку, потому настояла на лишении ужина вместо хлыста. Как и вчера.       Если бы Лилит не пропустила завтрак, наказание даже не напомнило бы о себе.       — Господин Рейджи прислушивается ко мне так же, как я прислушиваюсь к нему. Моё мнение учитывается им при выборе наказания других слуг, — с гордостью заявляет Элеонор, разворачиваясь в сторону выхода и говоря по пути, — Я же верю, что даже у кого-то вроде тебя есть шанс. Ты тиха, усердна и этого достаточно, чтобы делать успехи. Жаль, что КарлХайнц не нанял тебя сразу после выпуска из пансионата, раз ему нужна была здесь непременно смертная служанка, тогда бы мы воспитали тебя под себя. Смертные обычно не меняют место работы. Рассеянная вертихвостка Имаи и её больной, неуравновешенный сынок наверняка дурно повлияли на тебя и на твои представления.       — Как бы ни было, не говорите так о господине Широ. И о хозяйке тоже.       «Она не из сочувствующих, но всегда говорила, что хоть я и молода, но хорошо справляюсь с работой».       Лилит резко остановилась. Элеонор тоже, стиснув свечку, на свет которой совсем не полагалась. Зато благодаря нему младшая слуга могла лицезреть улыбку.       — Тебя не так уж плохо обучили, раз ты находишь необходимым защищать честь вампиров, которым служишь, вне зависимости от того, какиеони, — среди её фразы проглядывается второй смысл, говорящий о том, что слуги-демоны могут выбирать, в отличие от них, — Только запомни, что теперь ты слуга клана Сакамаки. Вступишься за господина Канато?       Старшая горничная язвительно иронизирует, почти на грани с сарказмом. Много мыслей роится, не в силах объединиться в одну, чётко сформулированную.       — Не все, кто рождён в аристократическом клане, будут воспитаны до такой степени, чтобы даже в услужении у кого-то другого носить шпильки с жемчугом.       Жемчуг, завершающий металлическую проволоку — подчёркнутая элегантность, что сочтут нейтральным проявлением хорошего вкуса. Не полное отсутствие украшений, не вызывающие заколки и сложные сетки на пучок, но то, что даже её авторитет счел бы максимально уместным для слуги-вампира.       — Я никогда не рождалась в богатой семье и не жила там. Большая часть моих родственников мертва, — одним предложением Элеонор обрушивает некоторые из теорий, что строились об её жизни, — Своими манерами я обязана господину Рейджи.       Воспитание её кажется благородным при том, что она ещё и остается на короткой ноге с Лайто и Аято, раз они зовут её играть в бильярд. И такой педант, как второй Сакамаки, общается с ней тепло.       —Все некогда состоявшие в клане покоятся в заброшенных роскошных склепах, убитые охотниками. Но моё происхождение не имеет значения. Его Величество часто говорил именно так. Важно то, что я служу сейчас, и что господа выбрали меня. Рейджи-сама с детства отличался эрудированностью и манерами, и он любезно помог мне освоиться в моем новом положении, — они брели по коридору медленно, потому что вампир остерегалась падения коллеги, — Я благодарна королю всем, что мне дано. Я выражаю надежду, что и ты беспрекословно выполнишь порядки дома.       Конечно, на деле Лилит категорическое принуждение к принятию модели поведения, которая считалась правильной для смертных, не тронуло, только рекомендации сочувствующих, которые она позже взяла за основу. Но, мысленно пробежавшись по своей новой биографии, когда-то предоставленной теми, кто был на её стороне, опустила эту несостыковку.       — У господина Канато идеальный порядок в зале и ничего так не лежит. Ты выронила? — в её руке старый бумажный пакетик с очертаниями чего-то маленького и округлого, — Значит, семечки? Я чуть не наступила, лежало возле стеклянной витрины. Ты знаешь, что господин Субару не позволяет трогать его сад?       Лилит приняла его, не отдавая отчета и складывая в карман как свою вещь. Опомнилась она пару минут спустя. Если это «принадлежало» той кукле, лучше будет как-то вернуть эту вещицу.       Они дошли до двери, ведущей на задний двор и сад. Рядом с косяком уже приготовлен чистый таз, который служанки использовали для переноса одежды.       —Я напоминаю, что, если ты будешь слушаться и помнить о том, кто ты есть, мы поладим, — Элеонор задула свечу и дополнила её коробком спичек, впихнув перечисленное Лилит, — Сними бельё снаружи и прогладь. Кстати, господин Субару с вечера там возится, передай ему, чтобы заходил в дом, дождь пойдет вот-вот. Внизу есть аварийный генератор. Если в сети не уладится, а тебе нужен будет свет для работы, спустись и включи.       Вены предательски начинают побаливать, напоминая о дне лунного цикла, и Лилит желает поскорее отвязаться от присутствия Элеонор, потому не дает ответов и не озвучивает более вопросов.       — И ещё кое-что, — напоследок говорит она, — Постарайся воздерживаться от активного использования свечей при господине Шу.              

***

      Июнь достиг середины, и ночь его замерла от духоты, точно упав в обморок. Ситец сковывающего платья, не подходящего для настолько жаркой погоды, чересчур скоро прилип к телу, там, где его подхватывал пояс передника, натирающая влажность ткани ощущалась особенно. Из-за кроя закатать полный рукав выше, чем на три четверти, проблематично. Прилегающий как влитой воротник-стойка становится цельнометаллическим ошейником, который то и дело хочется оттянуть или расстегнуть, подставляя взмокшую кожу ветру, что предвещал долгожданный дождь.       Разноцветные птички на прогибающейся жерди, сидевшие парами, там, где край согнутой вдвое простыни сталкивается с наволочкой, — тугие прищепки, расцепляющиеся с трудом и чуть не рвущие тонкий поплин, летят в таз.       Поверх них отбрасывается небрежно скомканное бельё, требующее глажки. Экономия времени, часть которого Лилит невозвратимо потеряла в том зале, чья температура так ощутимо контрастна с температурой снаружи, была абсолютно необходима в преддверии грозы. Аромат кондиционера, источаемый выстиранными постельными принадлежностями, слишком искусственный, совсем не сходится с ароматом свежей лаванды, нарисованной на этикетке. Удушающе сладкий.       Кусты роз, высаженные небрежными линиями и составляющие сад, накинули призрачную мантию сырой дымки, дальше них, теперь покрытых туманными одеждами, мельтешит только гуща деревьев с крепкими стволами и мятежной изумрудной листвой; то, что находится за ними, воображение нарисовать не может.       Порыв сдвинувшегося воздуха колеблет веревки, а вместе с ними и то, что на них висит. Это накатывающее чувство колит между лопаток, ползёт вверх и пробирается в мысли, тут же распознанное как опасная затея, идентичный близнец той, что навестила в летнем коттедже, не беспокоя более. Пробудившаяся неутолимая алчность к доведенной до бессмыслицы свободе. Удерживающие палевые стены, сохранявшие прохладу и неприступность к внешнему миру, к миру за стеной зелени, к которому так внезапно потянуло, были за спиной, будто более не имея значения, а там, впереди за цветами — проступающая тропинка, увлекающая в лес.       «Нельзя» — «винная кровь» села на корточки, перебарывая головокружение и желание без какой-либо четкой цели прорваться сквозь преграду.       Для человека, никогда не пытавшегося сбежать, такие идеи слишком нетипичны. Лилит осталась, потому что бежать из демонического мира невозможно: даже если бы она помнила, где она жила и были ли у неё родственники, не было знания, где находится портал общего пользования, как попасть в нужную страну, да и попросту не хватило бы прыти; она осталась, потому что появилась ещё одна причина верить: сочувствующие заботились о ней, одиночество было неощутимо даже тогда, когда приходилось несладко с другими демонами; Затем она осталась, потому что привязалась к Широ — вампиру с виду крайне капризному, но действительно желавшему, чтобы кто-то был рядом.       Какие причины удерживали её сейчас, когда терзают гнусные подозрения, что она осталась одна?       Взор в бескрайнее небо, где плыли тучи, едва ли может подсказать, что делать.       Не предвидеть узла событий, что начнёт распускаться, если смертная решит сбежать. Непрогнозируемый мир, в котором она родилась и существовала, таится за этими деревьями, предстающими непреодолимой крепостью. Чем чаще её посещали блеклые мысли покинуть данное место, которые служанка списывала на усталость, пока готовилась ко сну в маленькой комнатке, тем больше находилось разумных и не очень причин этого не делать. Одна из них была твёрдой уверенностью в том, что её и членов её семьи убьют.       «Нахождение рядом с демонами почти комфортно» — абсурд! Но и доля предсказуемости, какой не наделен «внешний» мир. Лилит боится смерти. Смерти от руки вампира, вложенной в бесцветные воспоминания, не имеющие формы. И с годами всё больше кажется, что нужно выполнять цель, которой она наделена.       Без нескольких суток полтора месяца она работала здесь, но не с кем оказалось разделить накопившегося: Юи не положено знать о таком, хотя наружу рвётся желание вывалить ей, единственной светлой душе здесь, которая считала её союзницей, всё как есть. Однако, чудится, что даже её взгляд со стороны обернулся бы тем, что подозрения в таинственной смерти Широ пали на «винную кровь».       Смертных слуг и жертв крайне редко признавали причастными к убийствам вампиров. Но «винная кровь» могла быть объявлена причастной без прямых улик. То, что её сослали под кров королевской семьи, в восприятии на трезвую голову обоснованно, вопреки бунту.       Лилит ничего не написала Шелле. Силилась, садилась писать, но, продержав в руке шариковую ручку до тех пор, пока ей не становилось пора ложиться спать, не могла выдавить и единой звучной строчки. Несмотря на бурю переживаний и ситуаций, в которые успела попасть, передать ей просто нечего. Она искала, что могла бы описать, будто телепатически отсылая ей письмо в демонический мир.       Белое и красное на зелёном, словно пятнышки на шкуре леопарда, одомашненного нимфой, под любимым дубом которой хвастаются нарядами полевые цветы. Уютные лавочки под сенью арки и фонтан куда меньше того, что приветствует приезжих перед домом, зато шаловливо искажающий в себе всё, что нависает над ним. За цветочным леопардом белеет пятно больше, с розовым отливом — макушка младшего Сакамаки.       Когда раздаётся долгожданный первый гром, Лилит подскакивает вместе с набитым вещами тазом, чтобы совершить короткий променад до парня, быстро переходя на бег, ничуть не утоляющий её стремление безоглядно бежать вперёд, пылающее, несмотря на пробудившуюся боль в запястье.       — Господин Субару! — кричала она на полпути.       Он отвлекается на неё с негодованием, раздражением и замешательством на лице. Стройные садовые ножницы отложены в сторону, но вампир не поднимается с колен, выказывая лишь раздражение и стараясь перечеркнуть им для окружающих все остальные испытываемые эмоции. Будто его оторвали от занятия, которому он посвятил всего себя.       — Чего тебе?! — рявкает он, тряхнув головой, и его чёлка полностью спадает на глаз, пока он обводит взглядом силуэт пришедшей, останавливаясь на грузе в руках и замечая оставшуюся тень вымотанности и пережитого ужаса, словно именно этот факт удивляет его, — Слабым людям не нужно выполнять тот же объём работы, какой выполняют демоны! Тьфу!       Сакамаки в изодранной рубашке чуть заминается, наверное, ожидая, что Лилит уйдет после столь грубого тона, оставив его в покое, но она стояла, всё ещё желая предупредить об очевидности движущегося погодного явления. Невзирая на неловкость, она только сосредоточилась на дивных розах, бисером рассыпанных на ковре кустарников.       — В красоте с вашими розами могут потягаться лишь неувядающие розы Эдема, — на выдохе искренне произнес её рот сам по себе, пока глаза были прикованы к растениям, уступавшим саду господ Имаи в количестве, но совсем не в качестве.       Субару критически хмыкнул, словно её неосторожное высказывание попало в цель, задев внутри него какую-то струну, и он продолжил вырывать сорняки, смещая агрессию, вызванную нарушением дистанции, на них.       Сравнить чьи-либо цветы с цветами Эдема — высший комплимент, который только можно придумать и адресовать любому садоводу мира демонов. Но у него это не вызвало радости или намека на гордость собственным трудом. Упоминание места, где находилось родовое гнездо Сакамаки, болтовня о красоте белых роз, чередующихся с алыми, точно кем-то окрашенными краской, расстраивали и отбрасывали его назад в дебри, путь в которые был закрыт для смертной.       — Вам нужно держаться подальше от грязного монстра вроде меня, — наконец отвечает он, — Неужели ты не понимаешь, что мы представляем опасность для смертных? Или думаешь, что раз нет аппетитного запаха, то тебе ничего не грозит? Ты точно ещё большая дурёха, чем Юи.       Самый младший вампир лояльно относится к госпоже Комори, и, если бы не «но», то Лилит бы назвала его почти сочувствующим. Как и Шу, он ни к чему не придирался. Когда же допускались какие-то неточности и сбои в вашей слаженной работе, Субару ничего не говорил, перед приемами пищи не просил конкретных блюд, и ему было всё равно, в какой высоты стопку сложат его одежду в шкафу.       Хоть приближение её или Юи по-прежнему выводило его из себя, Лилит не держала на него обиды и не давала ему кличек.       — Все в порядке! Я рождена, чтобы служить вампирам, так что я справляюсь. Да и не сомнительно ли, что что-то настолько красивое может взрастить монстр?       — Как только станешь немощной, тебя в любом случае убьют, — сожаление, ярость сквозят в его голосе, и сорняк, пустивший корни, вырывается с легкостью сломленного одуванчика, — Вам в ваших гребанных «учреждениях», где промывают мозги, не говорят этого, но все, кто хоть сколько-нибудь служил, это знают, не прикидывайся дурой. Бесит! Зачем отцу было нанимать смертную горничную? Чтобы тоже подохла вслед за жертвами?!       Внутренний голос пел: следуй роли и тебя не лишат жизни, исполни предназначение и сценарий судьбы, который следует неотступным созданием, не настигнет. А что будет в этом случае — неважно. Лилит не боится питья крови в эту ночь.       — Скоро начнётся дождь, пожалуйста, зайдите внутрь, ни то промокните до нитки, — непринужденно предложила служанка.       Не реагируя на прошлые его слова, она присела в книксене. Высокая трава в этом месте щекочет лодыжки.       — И спасибо за беспокойство, господин Субару.       Желание поблагодарить сына последней жены короля исходило от души. Хотя бы из-за того, что он разделял неравнодушие к жертвенной невесте, объекту её недвусмысленной симпатии.       — Да я вовсе не… — он запинается, видя лёгкую улыбку и оканчивая реплику любимым движением языка, ударяющимся о передние зубы, — Тц! Ты неправильно поняла!       Крошечная тёплая капля касается ладони, прерывая их, вторая падает прямиком на кончик носа. Лилит порывается позвать его скорее вернуться в помещение, но он опережает её, вычурно поднявшись, взяв ножницы и удалившись в противоположную сторону от выхода на задний двор. Вампир чётко показал, что не намерен следовать в дом.       Когда она в компании самой себя покинула царствие липкой жары, разрываемой на куски плачущим небосводом, дождь принялся набирать силу, сбрызгивая сухую землю, стучась в окна, сползая неровными дорожками и прося впустить его. Внутри образовалась практически непроглядная темень, густая и непрозрачная, пространство, в котором то и дело чудились привидения.       «Я успела!» — торжественно шептала она, прижимая к себе груду сухого постельного белья, на котором только при самом тщательном рассмотрении виднелась пара десятков сырых пятнышек, свидетельствовавших о том, что непогода хоть сколько-нибудь его касалась.       Стряхнув нанизанные на сбившиеся пряди росинки, Лилит пригладила волосы назад под чепец, в растрепавшийся пучок, чья неаккуратность делала её облик чуть более живым и подвижным, хотя ей и не дано было знать об этом сейчас.       Смертная выудила тонкую спичку, резвым взмахом поджигая её о бок коробка, и неказистый огонек вспыхнул, пересаживаясь с округлого конца на пожеванный его предшественником фитиль.       Мало, чтобы хорошо видеть. Нужно спуститься вниз.       Петлять стало гораздо легче с тех пор, как Лилит ознакомилась с расположением большинства комнат и изгибами коридоров; Вдоль стены, предельно старательно выкрашенной в холодный оттенок, выступали предназначенные для пламени канделябры, обманчиво создававшие иллюзию солидной старины, накладывавшейся вторым слоем на современные элементы и стилизованный ремонт, новизна которого поддерживалась годами. Но свечей в этих канделябрах не было.       Утомленная происшествиями, плохим сном последнюю неделю и нагнетающим стремлением оказаться поближе к вампиру в полнолуние, служанка зевнула и постаралась расслабиться, решив чуть прикрыть глаза и завернуть в направлении кухни.       И врезалась.       Лилит подумала, что напоролась на призрака или на какое иное чудище, составляющее соседство вампирам. Однако, потустороннее существо издало совсем не потусторонний, а вполне человеческий вскрик, со стуком неуклюже свалившись вниз и утягивая её вместе с собой. Она еле удержала свечу в вертикальном положении, роняя плод трудов. Простыни спрессованы компактно, так что, к счастью, ничего не выпало.       Бессознательно смертная схватилась за пиджак. Женский пиджак.       — Дьявол вас помилуй, госпожа Комори, вы меня напугали! — столь незначительная искра во мгле еле освещает ту нотку замешательства и облегчения, транслируемую девушкой напротив.       Юи чуть морщится при слове «дьявол», но только смеётся, словно даже обрадовалась, что столкнулась с горничной. Последняя протянула ей руку, чтобы помочь подняться.       — Я тоже испугалась! — признаётся она, возвращая выскользнувший таз, — но вообще-то искала тебя. Ты не знаешь, что со светом? Я не могу сделать домашнее задание.       Рыжее пламя вытягивается вверх. Нелепо пугаться таких вещей, когда живёшь в доме, полном вампиров, но, тем не менее, они испугались друг друга, таким несуразным образом встретившись на повороте.       Её мягкое, округлое лицо кажется довольным. С тех пор, как Рейджи подобрал одну формулу, она в самом деле выглядит чуть здоровее и крепче. Лилит тоже старается радоваться, ведь пока ещё одна смертная рядом с ней, она почему-то чувствует, словно может заручиться чьей-то бессловесной поддержкой.       — Гроза, — всего одно слово, объясняющее причину отсутствия электричества, — это должны починить.       Блондинка вздохнула. Они единственные во всём доме, кто остался беспомощен без дополнительного искусственного освещения. Шу, наверняка дремавший на своём любимом диване в гостиной или играющий на скрипке в музыкальном зале, Субару в глубинах сада, или же Канато, бродящий где-то в доме — никто из оставшихся сегодня не испытывал необходимости в свете. Без него создания ночи ощущали себя во многом комфортнее, будучи в своей среде.       — Кстати! — дочь священника засияла подлинным счастьем, доставая из набитого кармана кругленькую вещицу, завернутую в слои салфеток, точно кочан капусты, — Я хотела дать это, чуть совсем не забыла, зачем шла! Вот, возьми.       Лилит недоумевала. К следующей вещице она отнеслась с подозрением.       — Что это?       — Булочка!       Юи отогнула угол, откуда показался краешек румяного изделия. Добротная сдоба.       — Я слышала, что тебя лишили ужина, а потом, когда после нашего завтрака принесла мне книгу из библиотеки, ты сказала, что не будешь завтракать и сразу пойдёшь вытирать пыль. Наверное, ты же больше не ела, — Юи кратко передала историю своего поступка, — Мне жаль, но это всё, что я смогла унести вечером, когда Рейджи не смотрел.       Нужна некоторая смекалка, чтобы вынести что-то, оставшись незамеченной педантом, способным профессионально уличить почти любые мелочи. Даже если в плане пищи Рейджи оставался очень лояльным к любым потребностям жертвенной невесты, позволяя ей есть столько, сколько она захочет, он бы не потерпел того, что она выносит еду из-за стола.       Когда это добавляется к незабываемому дню, в который госпожа Комори дала Лайто хлесткую пощечину, из-за чего тот на пару секунд сконфузился, прежде чем сменить тон на уничижительно-терпимый, Лилит пришла к мнению, что иногда эта милая леди, относившаяся к мучителям с добротой, всё же защищает свои границы как умеет.       — Спасибо вам.       Третья за сутки произнесенная благодарность, за которой следует предложение посидеть с Юи в её комнате в свободное время, и Лилит немедленно выражает согласие. Она предпочитала слушать её простодушный разговор, чем пытаться вести диалог с болтливым пятым Сакамаки, добавляющим неуместные вставки и вульгарные прозвища.       Она раздобыла для жертвы ещё одну свечу в нижнем ящике на кухне: теперь огонёк раздвоился. Пока они двигались в одном направлении, наслаждаясь компанией в тёмном доме под назойливый шум дождя, настроение улучшилось. Комори увлеченно рассказывала о прочитанной ею книге, новостях в школе, Лилит делилась информацией из статей, вычитанных в журнале, деликатно умалчивая о том, что господин запирал её в той жуткой комнате. Затем они перешли на тему, интересную для них обеих — кулинарию, и служанка ощутила приток энергии, приходящий к людям, что обсуждают то, в чем разбираются и к чему лежит их душа.       При переходе на второй этаж Комори постепенно сбавляла шаг, всё меньше принимала участие в неспешном обмене репликами, отвлекаясь, будто бы пытаясь навострить слух и равноценно уделить внимание двум занятиям. Лилит тактично замолчала, решив вслушаться в тягучий, заунывный звук, который жертвенная невеста улавливала.       — Он так жалобно плачет, — голоском, будто гладившим того, кто его слышит, комментирует она, движимая не дающим покоя, неоправданным сердоболием, что не выносило чьих-то слёз, — Не думаю, что правильно жалеть Канато, потому что он часто поступает жестоко и грубо, но мне всегда жалко его, когда он ведёт себя так во время дождя.       — Вы сказали, что господин всегда ведёт себя так во время дождя?       Юи кивнула.       — Наверное, стоит снова попробовать выяснить, что случилось, — продолжила девушка, поправив заколку с цветами, которую никогда не снимала, и стряхнула с ладони случайно попавший воск, — Я пробовала но это ничем не окончилось. Может, получится его успокоить хоть в этот раз, и он больше не будет плакать.       — Вы хотите наведаться к нему?       — М-мне кажется, что это нормально, потому что мы всё же живём в одном доме и сидим за одним столом, — она ещё раз кратко кивает, оправдываясь за робкое выражение своей позиции: её миротворческая натура вожделела тёплых отношений даже с демонами.       Вспоминая своё пребывание запертой в комнате с мертвецами, Лилит вовсе не хотела, чтобы бесхитростная Юи сталкивалась с этим вампиром сегодня. Его поведение, связанное с погодой, настораживало.       — Я проведаю господина Канато. Положитесь на меня, — выдвинула «винная кровь» свою кандидатуру, раз нет иного варианта.       Лилит не горела охотой видеть его, перед глазами стояли безжизненные фигуры, окутанные тревожной заботой вампира, и опасное побуждение быть укушенной, но если то принесёт облегчение девушке, пошедшей на риск конфликта с Рейджи ради неё, вероятно, это не такая большая жертва, принесенная крепнувшему подобию дружбы, если та допустима между жертвой и смертной горничной.       — В некоторых вещах он очень схож с вампиром, которого я знала, — внесла она лепту откровения в диалог, — я постараюсь найти с ним общий язык.       Впереди непростое дело. Как бы Канато себя ни вёл, нельзя винить его из-за аспектов, в которых они с усопшим молодым господином различались.       — Возвращайтесь в комнату, я оставлю таз возле гладильной доски и приложу все усилия, чтобы утешить господина.       — Я надеюсь, что всё будет хорошо, — ответила Юи, будучи обнадёженной.       Доверительная улыбка укрепляла желание расправиться с задачей. Вероятно, хоть это будет незначительным извинением за вопиющую слабость, когда Лилит неслышно, сложа руки наблюдала, как питаются её кровью, и не предпринимала попыток это остановить. Трусливо.       «Простите, молодой господин, что не смогла помочь вам» — пустая просьба прощения за преследовавшую и по сей день невозможность защитить то, что дорого ей, растворилась в смоле ночи.       

***

      Он часто принимался плакать, едва стоило ему что-либо захотеть, и плач его неизменно выражал настойчивое, безотлагательное требование, сбивчивым, надрывным тембром упрекавшее слушателя в бездействии. Требовал вампир выполнения любых вздорных прихотей с неутолимым аппетитом, порой не знавшим меры, в некоторых ситуациях даже братья уступали ему, и Элеонор, не чувствовавшая к этому господину ничего, кроме отвращения, скрипя зубами, следовала приказам, если не было обходного пути.       Его большие глаза всегда поначалу широко распахиваются, будто он поражен столь безжалостным обращением с ним, не иначе представлявшим попранную непорочность. Затем они наполнялись слезами, собиравшимися в хрустальные кругляшки и катившимися вниз по узкому подбородку. Только потом демон горько выгибал короткие брови, вытягивал бледно-розовые губы в полоску, точно сдерживая нанесенную обиду, и, дождавшись, пока самые впечатлительные собеседники всецело проникнутся зрелищем, брался за крикливые, категорические обвинения, не терпящие оправданий.       Когда Аято прятал или отбирал его Тедди, кто-то трогал его сладости, потешался, еле заметно улыбался невпопад, что он тут же принимал за насмешку над ним, или Канато просто внезапно чего-то желал, он плакал, используя это как способ заполучить то, что ему было нужно. Базовое знание о легкомысленном отношении к его волеизъявлениям, кажется, побуждало желать ещё более абсурдного, сумасшедшего; истощающие эмоции вампира становились всё придирчивее, и он ненасытно алкал получить как можно больше, пока столь скоро ускользающее внимание, полученное неприглядным методом, ещё обращено к нему.       Лилит не прикладывала усилий, чтобы выявлять его раздражающие манипуляции, раскусывая их с самых первых дней. Но сейчас бессильные всхлипы, измученно исходящие из его тонкой грудной клетки, не попадали под подозрения в подлинности; если наклониться и оставить совсем небольшое расстояние между ухом и дверью, в них читается мольба, отчаяние человека, сброшенного в глубокую яму посреди заброшенного дикого леса.       Света всё также не было: смертная только сбегала, чтобы освободить руки, оставив бельё рядом с гладильной доской в прачечной. Оттягивать время дальше в поисках предлога не было смысла.       — Господин Канато, — костяшки пальцев застенчиво ударяются о поверхность три раза, взывая к хозяину комнаты, — Это прислуга. Могу ли я войти?       Хныканье всё также монотонно, потому она постучалась вновь, надеясь на иной результат. Дождь сливался с приглушенными, захлебывающимися завываниями бредовой колыбелью. Лилит глядела в высокие потолки тусклого цвета, чья элегантность краски превратилось в надменность в такой атмосфере.       Убирая взятый из кладовой подсвечник за спину, она чуть потянула на себя ручку, чтобы иметь малейшее представление о происходящем. Он мог бы в ярости подлететь к порогу, вереща о бессовестном нарушении его идиллии, но ничего подобного не произошло.       — Извините за вторжение, — перешла Лилит на шёпот, произнося фразу из вежливости. Она бы не заставила его смиловаться, — Господин?       Выверенно распахнув дверь, с той же медлительностью она закрыла. Плач невнятен, звуча изо всех углов спальни одновременно. Словно давая дорогу проводнику, служанка вынесла огонёк вперёд.        Первым делом поиск ведётся в акцентах помещения.       Тяжёлый бархат привязан к стойкам лентами, значит, просторная кровать, в балдахине которой он мог бы скрыться, отрезая себя от всех жильцов резиденции, пуста. Затем подозрение падает на ворох заброшенных игрушек — ни то пустые, чуждые сантименты, плюшевые зайцы в нарядных кружевных жабо, неразвернувшийся набросок жизни, оставленный в детстве, ни то эстетика, которую он находил привлекательной.       Ещё одним в очереди становится синее кресло с придвинутым пуфиком, на который как на островок после кораблекрушения выброшена одна из них.       Тедди. Верный друг господина чудовищно отвержен им, распластавшись на черничном песке необитаемого пляжа и ожидая помощи. Следуя интуитивной наводке, заставляющей беспокоиться, Лилит наконец различает того, кого искала.       Подтянув алевшие клеткой легинсов коленки к груди, он сидит возле камина, на блёкло-зелёной кромке ковра, граничившей с голым полом. Канато затравлено тычется в них кончиком носа, подобно прозрачной коже век приобрётшим карминный оттенок, контрастировавший с мертвенной бледностью искаженного горем лица и фиолетовой тенью под глазами. Пульс дрожи, бьющей его тело, настолько крупный, что ремешки на надетых поверх шортах трясутся вместе с ним.       Лилит вздохнула так тяжко, как не вздыхала, наверное, никогда. Может, действительно не удержалась, может, хотела вынудить поднять взгляд, но окружающего мира, её, державшей незначительный источник света, просто не существовало для него.       — Канато-сама, — японское обращение к господину, которое лично она редко использовала, остаётся неуслышанным, и, сколько бы она не звала его отсюда, демон оставался неприступен.       Вампир не заметил перемены. Сумерки рассеиваются, когда дождь ослабевает, бешеный ритм сменяется ненавязчивым точечным постукиванием, будто окна задевали ветви деревьев на ветру. Лилит способна разглядеть его лучше и, признаться, это болезненное зрелище.       Злясь на его поведение, смертная мечтала поверить, что и в эту секунду он добивается исполнения очередного каприза таким образом, но вокруг не было ничего, что свидетельствовало в пользу этого утверждения. Она обещала Юи утешить его, значит, по-настоящему попытается это сделать, отбросив то, что он сегодня натворил.       Сократив расстояние между ними, она с сожалением подула на свечку, и пламя моментально затухло, оставляя волнообразную вуаль серого дыма в память о себе: так свет не ударит ему в глаза, если он внезапно решит посмотреть на гостью. Приходится присесть на корточки, отложив подсвечник в сторону, чтобы быть с Канато на одном уровне.       — Я могу быть чем-то полезна?       Бормотание, не несущее в себе ничего конкретного, в котором едва проскальзывают разборчивые слова:       — Холодно, — слёзы душат его, вампир впивается ногтями в свои предплечья с остервенением, затем отпускает, сдаваясь, — Мне очень… Холодно…       Его восприятие температуры, похоже, дразнило изнывавшее от летней духоты тело, заключенное в глухое платье, но Лилит не стала стоять на своём или отрицать.       — Холодно?.. Давайте я растоплю камин, — такой план действий для достижения цели выглядел наименьшим из зол, какие она представляла, — Вам стоит пока лечь под одеяло. Я принесу грелку в ноги.       Приняв его молчание, в течение которого раздавалось только неравномерное шмыганье, за одобрение её дальнейших побуждений, она выпрямилась.       Несложный поворот, и готовность сделать шаг, оторвав ступню от пола. Но она стоит. Сердце по наитию пропускает удар. Господин держит служанка за юбку с силой, которая не позволила бы сместиться хоть на метр, с треском не испортив одежду       — Не уходи, пожалуйста, — надрываясь, умоляет вампир, — не оставляй меня одного! Почему ты такая глупая?! Ты не понимаешь, что я не хочу оставаться один?!       Канато начинает заикаться, не в силах сдержать истерику. Его крик, обычно кристально чистый и мощный, сдавлен как под тисками, разлетаясь на обрывки. Не моргая, он приковал цепкий взгляд к ней, блуждающее сияние, возникающее лишь тогда, когда ему вздумается, окрашивает цвет радужки, наполняет его, делая сквозным, глубоким, как разноцветное стекло витражей, составляющее рисунок. И полученный оттенок Лилит за тот чудесный цвет — лавандовый, сквозь который проступает пепельный, принадлежащий пасмурному небу.       У молодого господина глаза не были так ясны.       В них не было ни прилежного покаяния, ни сожаления, как и у того, кто никогда не расходовал время на пустые вещи вроде «прощения себя», ибо и ошибок в своих поступках не признавал. Невинная жестокость, вкрадывающаяся в его мотивы, таящаяся в нём и нередко являвшая себя.       Вампир протягивал руки, плененный приступом мучительной боли, настолько явным и неподдельным, что Лилит, оторопев, рассудила, что в этот раз действительно произошло что-то серьёзное, но он ничего не говорил ей о случившемся. Дитя тьмы не могло это передать.       — Я просто принесу инструменты, чтобы развести огонь, и грелку, — перечислила она немногие вещи, которые принести можно было менее, чем за десять минут, — подождите немного.       — Ты настолько идиотка, что думаешь, что это согреет меня?! Я ненавижу ждать! Ты действительно никогда не понимаешь, что мне нужно или делаешь это специально, чтобы я расстроился?! Можешь убираться отсюда, — четвертый Сакамаки отталкивает горничную, и она с трудом сохраняет равновесие, — Вы все просто хотите бросить меня! Смертные отвратительны! Убирайся, или я тебя убью.       «Будто бы вампир обрадовался вашей компании, Дзирай-дан!» — Лилит нахмурилась, овладевая досадой, наступавшей на пятки страху перед его вспыльчивостью, впрочем, оттого не становившейся несправедливой: он просил утешения, но отталкивал любую руку помощи. Если бы она не знала такого отношения раньше, было бы действительно обидно.       — Я хочу пить.       Канато ничего больше не сказал, будто она уже ушла, и отвернулся обратно к очагу, словно пытаясь согреться у не разведенного огня и испытывая отвращение к окружению.        Лилит не увещевала его передумать, просто собранно сбежала вниз на кухню, с размахом открыла шкафчик, и встала на цыпочки, нашаривая граненый стакан. В темноте она посетила и кладовую, чтобы открыть бутылку, жидкость в которой пахла чем-то неопределенно ягодным, сладким. И отлила немного для господина.       Лекарство от неукротимых переживаний или бессонницы, лекарство от плохого настроения и неудачного дня. Госпожа Имаи выпивала половину стакана вампирского сока, если засиживалась с тем или с другим, и ложилась спать. Иногда она позволяла себе дремать в гостиной на подушках, опуская голову на грудь, если никого не было рядом, и более не поднимала недопитого напитка с журнального столика.       «Если господин Канато выпьет чуть-чуть, он сможет мирно поспать» — условилась Лилит.       С тех пор, как она отлучилась, он только поднял подбородок, сместив рассеянное внимание с узоров ковра наверх, на изображение над камином. Его плечи ещё подрагивали, когда она обошла его, поставив стакан на полочку под картину, подняв туда подсвечник и тем самым извещая о своём возвращении. Разрушительный шторм выраженного плача сменился безмолвно струящимися каплями, и Канато вновь спрятал лицо, стирая их о ткань.       Было ли это затишье перед очередной бурей, или же нечто иное, Лилит безотчётно дала своей прежней суровости отступить, мягкое сожаление прокралось в её душу, бередя минувшее. Погода подыгрывала состоянию, и её самой стало тяжело находиться здесь. Возможно, предлагать свою помощь в этом было ошибкой, зазря она бросила себе и своим чувствам вызов.       Опять же, прежний урок: Канато — не вампир нежного возраста, страдающий хронической болезнью, с которым в силе может посоперничать человек. Шея неприятно засаднила, вторя ощущениям его хватки на ней, и «винная кровь» всё ещё держала дистанцию, ища сторону, с которой можно было к нему подобраться.       Между ними остаётся целый метр, когда она села на пол рядом. Больше по её инициативе, в её стремлении заполнить чем-то пустоту и подстеречь шанс сделать обещанное. Она посвятила себя своим мыслям, и тот жалобный, взывающий плач у правого уха отошёл на второй план. Одиночество въелось в эти стены, и господин находится на его страже.       Он ахнул, выпрямившись, точно его ущипнули. Пытаясь избежать невидимых пут, вампир бросился к смертной с такой страстью, что не отыскалось иных выходов, кроме как принять его суетливые объятия, как кандалы фиксирующие тело в неудобном положении. Больное запястье оказывается зажатым, крепко прислоняясь к его груди, но вырвавшийся слабый писк не беспокоит господина.       — Эти раны внутри не затянутся! Холодно, — лепечет он, ни к кому не обращаясь, — В этой гуще тьмы так холодно…       Лилит опустила свободную руку на его спину, завершая успокаивающий жест взаимностью. Как когда-то давно. Если надавить сильнее, подушечкой пальца поглаживая с большей настойчивостью прямо посередине, можно прощупать хрупкие позвонки, чувствующиеся сквозь жилет и рубашку.       Она уже безоговорочно простила ему влияние полной луны, соблазнявшей вампиров на странные действия. Кожа его была холодной, как кирпичная стена в середине декабря, но пропитывающая лиф платья влага тепла, как солнечный луч.       Женщина над камином дерзко улыбается.       «Корделия».       «Должно быть, как и говорил водитель, это мать тройняшек» — согласилась горничная с собой, спустя такой промежуток прочитав имя изображенной. Она завела разговор о ней, полагая, что это может утихомирить его, отвлечь, и больше не придется показывать немощность противоречивого влечения сегодня.       — Ваша мама — настоящая красавица, — еле-слышно промурлыкала Лилит, опасливо отстраняясь, чтобы взглянуть ему в глаза, — Прямо как вы.       В этом не было примеси лжи. Распущенные лиловые волосы блестят даже с рисунка, они непокорны, как и владелица, но лежат так, словно между каждой единицей есть сговор, складывающий их в свободную, подходящую овалу лица укладку. Пышная грудь, чувственный изгиб рта, вся её внешность — сплошь контрасты, подчёркнутые чернотой наряда. В ней быстро угадывалось наследство прелестниц вибора.       Большая часть её красоты, красоты горячей, темпераментной, вовлекающей в разрушительное стремление обладать и умело граничащей с вульгарностью, досталась в дар от матери скорее господину Лайто. Но и со средним из её сыновей они были похожи, только привлекательность его была иной, будто то просвечивала другая сторона Корделии.       Делать комплименты Канато — дело неуправляемое, он часто реагировал на них с предубеждением, уверенный, что это просто мерзкая лесть, принадлежащая продажным людям, желавшим стелиться перед другими ради собственной выгоды. Однако, сейчас уголки его губ приподнялись в усмешке, уведшей выражение его лица от беспросветно печального. Сказанное медленно доходило до его смятенного рассудка.       — Верно, — не перечит вампир, и тревога, обуявшая его, не была более так очевидна, — я единственный, кто может быть похож на этого человека.       Она галантно коснулась льда его щеки пальцами, так боязливо, как прикоснулась бы к приколотой бабочке. В нём не было ничего эфемерного, но всё равно чудилось, что этот призрак прошлого вот-вот растворится. Холод лишь крепнет, пробирается дальше, до тех пор, пока смазанная картинка не реставрируется в голове.       

***

      Это ощущение, когда она засунула руку в холщовую сумку с покупками, к самому дну, куда непредусмотрительно бросила ключи от квартиры. Когда их удается достать, она поняла, что они такие же мерзлые, будто до этого их роняли в снег, а рядом лежал виновник — пакет молока, только что принесенный с магазина.       Девочка забежала внутрь. Радостная. Что-то предвкушавшая. Буквально ввалившаяся в квартиру, скидывая на ходу босоножки, совсем не в направлении обувной подставки.       — Я пришла! — кричишь куда-то вглубь, — И молоко для пудинга тоже!       Её окружил знакомый интерьер, но она не могла назвать ни один из его предметов, словно все слова, самые примитивные из них, забылись.       В окне сияло солнце. Ярко. Наверное, тоже летняя пора. Тогда ещё она ложилась ночью и вставала по утрам       Из другой комнаты выплыла женщина. Её лицо размыто, но Лилит узнала в ней мать: она прошла в прихожую, откуда девочка выскочила минуту назад. Бабушка, которую звала девочка, на деле близко. Корпит над бумагами за столиком, маки в вазочке, как логичный центр композиции, выделяют её небесно-голубое платье.       — Спустить к соседке и скажи, что я не выйду. Я собираюсь продолжить писать сегодня, — молвила пожилая леди, поправляя стопку листков, — тебе же хоть нравится мои истории? Меня память не подводит, сегодня у меня в планах десять листов. Я повесила план у холодильника, ты всегда можешь посмотреть, когда ждать новую часть.       Милое сердцу видение наклонилось к девочке.       — Бабушка уже старенькая, дорогая, — тихо воркует над ухом мать, точно то было повседневное дело. Натягивая туфли, она собиралась на работу, — не принимай всерьёз, хорошо?       Близкая родственница не упомянула то, насколько частой темой это было и в её детстве.       — Я всё слышу! — шуточно-гневный возглас раздается в квартире, — Родная дочь за полоумную держит, где ж это видано!       — Ну мама! Ты же мне даже взглянуть не дашь, что ты там пишешь. Лишь бы ничего сумасбродного, — стонет женщина, хватаясь за сумку. Для бабушки её дочь осталась в юном возрасте навсегда, — Не надо об этом всех соседей уведомлять, когда спрашивают, как у тебя дела. У этой соседки племянник - один из подчиненных в отделе слева. Мне ж краснеть за тебя придётся. Ты и другое что-то делаешь, расскажи об этом, рецептом поделись, выкройкой… Ой, опаздываю. Всё, я пошла! Увидимся вечером.       Она помнит, как подбежала тогда к будущей книге, только мельком взглянув на старомодную печатную машинку, которой и пользовались при создании коротенького произведения. Бабушка отнюдь не была писательницей, и этот плод фантазии, о котором отзывались как о теплых мгновениях, являлся отдушиной, развлекающей и внучку.       — Ты можешь прочитать эту сейчас, — заговорщицкая улыбка озаряет окружение, — но концовку узнаешь тогда, когда подрастешь. Смотри, какие я описания для персонажей составила… Чем я хуже прочих писак?       Женщина дарила два экземпляра: первый, со вкусом завернутый в мятную слюду, Лилит с восторгом распаковала утром в тот роковой день. Его отдала мама, потому что автора уже не было в живых. Но то, куда делся второй, как чудилось, также заботливо благословенный на долгий путь мановением руки самой создательницы, память не в силах пробудить.       

***

      Сюрреализм происходящего похож на сон. Но это воспоминание. Её воспоминание, не связанное и не дающее ответов, но всё же её. Слишком короткое, быстро ускользнувшее, но оставляющее впечатление, не отпустившее даже тогда, когда она вернулась в реальность.       — Ты плачешь? — господин насмешливо хихикает, его большой палец удовлетворенно размазывает неощутимую каплю по подбородку Лилит, — Знаешь, кто убил этого человека?.. Это был я. Поэтому ты боишься меня?       Он сосредотачивается, придвигаясь ближе. Мышцы напрягаются, она берет себя под контроль, чтобы машинально не отпрянуть от парня, взбудораженная воскрешенным лоскутом памяти.       — Нет смысла отворачиваться. Ты сама пришла ко мне, верно? Так что делай то, что я говорю, — Канато удерживает её лицо насильно, лишая возможности вертеться. Затем разочарованно заключает, — Это всё ещё не страх. Тоска. Но, как маленькая уступка, на тебе эта экспрессия так прекрасна, что мне тяжело оторвать взгляд. Поплачь ещё немного, пожалуйста.       Уже будучи единожды напуганной в том зале с восковыми фигурами, она пережила слишком много захлестывающих эмоций, чтобы испугаться ещё.       — Простите, господин Канато, — её голос равнодушен, словно она теперь не плачет сама, ранее утешая его, — я…       — Я не разрешал тебе разговаривать! — вначале громко огрызается Сакамаки, понижая тембр, — твой плач говорит красноречивей, чем язык, так что продолжай плакать. Запомни раз и навсегда: эти черты, обрамленные горечью, — единственное, что я жажду видеть с тех самых пор, как увидел тебя, столь грубо склонившуюся над моей кроватью. Если бы не это, я бы не раздумывая прикончил назойливую смертную служанку.       Смоченные слезами ресницы, отбрасывающие тень на его щеки, подрагивают в общем возбуждении, вызванным последствием её переизбытка впечатлений. Во рту выделяются жемчужно-белые клыки, показываясь, когда тот страдальчески улыбался, вызывая непреодолимое жжение под кожей.       Лилит не упрямилась перед его указом, перед своим секундным желанием и слабостью. Фальшивая, поддельная мысль, что её вина есть в его состоянии, служила хлипкой заплаткой на дыре в груди. После всего хочется верить, что укус станет лекарством для потерянной памяти. Всего немного крови превратится в искупление за все мнимые грехи, дарованное пожизненно.       Росток выученного раболепия, добродушно привитого дружеской рукой, взошёл, когда некому стало препятствовать его росту. И безучастность, ставшая основной её чертой для хозяев дома, рухнула.       Его пальцы перебирают сбившиеся волосинки в пучке, и, словно грибник ищет в густой траве дары леса, они выискивают шпильки, ловко выдергивают их по одной, ведут отсчёт до какого-то действия; когда последняя из них выбывает из игры, прическа претерпевает метаморфозу, превращаясь в растрепанный хвост. Затем сдергивает резинку, плотный кружок окутывают колтуны, без колебаний содранные им. Слышится дробь — металлический звон падающих частичек каркаса укладки.       То, чего вампир добивается, скрывается в неизвестности. Он почти ласков, самозабвенно зарывая тонкие конечности в спутанных волосах, локоны принимают их, слушаются, соскальзывают в просветах между ними, но, когда всё же не поддаются, опутывают и задерживают кончики ногтей, вампир чёрство дёргает их вниз, вырывая до тех пор, пока кисть с легкостью не начинает проходить по всей длине. Лилит терпела как данное, ждала какого-то знака, зная, что вот-вот вложит ему в руки оружие против себя самой, замечая только заманчивую, печальную схожесть, от которой на душе из раза в раз становится тяжело.       — Ты нагло ворвалась в мою комнату. Насколько беспардонным может быть кто-то вроде тебя? Между прочим, ваше положение ещё ниже, чем положение жертв, — он недобро ухмыльнулся, — но даже в таком случае смертные могут предложить свою кровь. Но что можешь предложить ты в качестве извинения за свой проступок? Что ещё вынудит меня сохранить твоё никчемное существование и не сжечь дотла прямо сейчас?       Долг исполнен, но теперь отступать некуда. Так глупо до потери пульса перепугаться безобидных мертвецов, и при этом слушать как ни в чем не бывало вампира, грозящегося лишить жизни!       Наказ не имеет такого значения перед одержимостью идеей. Со второй попытки снять «каплю Стикса» незаметно оказывается несложно. Знак судьбы, проявляющийся в послушности замка, воспринимавшего постоянную носку как достойное испытание и рассоединившегося как по маслу. Цепочка юрко прячется в ладони, пересыпается в карман, где зачарованная подвеска больше не касается тела.       Канато медлил, как будто развитое вампирское обоняние подводило его, и ожил он лишь по прошествии нескольких секунд. Веки неровно сомкнулись, складка между бровями разгладилась, вампир нетерпеливо втянул воздух, посвящая все свои силы нечеловеческой работоспособности рецепторов, которые всё больше убеждали юношу в истинности насыщенного запаха, витавшего рядом и крепнувшего в своём непередаваемом сочетании. В розоватую градацию аметистового вкрадывается изнурительный голод, осаждающий прочие его потребности.       — Если это осушит ваши слёзы, что плохого в том, если вы выпьете немного? — она подняла здоровое запястье, наполовину закрытое убого сморщенной тканью в основании, на уровень плеч.       Лилит взволнованно облизнула пересохшие губы, точно томительная, разжигаемая жажда чужой жизни мучила её, раздирая горло. Все чувства стали едины, сливаясь в краткую нужду.       Всего один укус. И боль полнолуния, которую она по призванию крови делила с вампирами, отступит.       Ладонь протянута ему, будто приглашая на незамысловатый, аритмичный танец, где музыку заменит мелодия непогоды. Господин бьёт по ней с неприкрытым пренебрежением, заставляя распознать сигнал как отказ, нежелание пить, физически повторяя проявленное Широ милосердие.       Но Канато — не он.       Смущающая близость. Его руки обвивают столь же щадяще и гибко, как могли бы выразить ласку руки любовника. Хватает одного топорного движения, чтобы сдёрнуть застёжку молнии вниз, ещё несколько сухих, суетливых — он избавляется от одежды на интересующих его местах, спуская верх рукава вместе с лифом платья, едва не доходя до локтя. Вцепившись в её обнаженное плечо, где на поле боя осталась лямка от бра, Канато подаётся вперёд, принюхивается в одном из мест, где человеческий аромат для них ощущается особенно ярко — за ухом, спускается ниже, настороженно вдыхает его ещё раз. Даже перед укусом его жесты ломаные, нервные, настороженные.       — Чем больше я вдыхаю этот запах, тем больше он меняется, переходя от безвкусного и непритягательного, — вдруг посмеивается он, — к чему-то, что стоит внимания.       Когда смех смолкает, вампир становится необычайно серьёзным       — Ты преступница, Лилит.       Сердце безбожно колотится, разум дезориентирован, по затылку пробежала капля холодного пота. Его певчий голос будто огласил приговор. Её подсознание вкладывает в эти три слова гораздо больше, чем в них звучит объективно.       Она не успевает что-либо ответить.       — За кого ты меня вообще держишь, считая, что твои сладости изменят моё отношение?.. Я оказался прав, и ты всё это время лгала мне. Нужно быть действительно безрассудным, чтобы проворачивать такое со мной, не находишь? — судя по тому, как непривычно господин выдаёт свою реплику, он гневался, свято веря, что Лилит виновница, со злым умыслом прятавшая что-то от него, — Впрочем, было бы проблематично, если бы это досталось моим жадным братьям.       Канато высокомерно улыбнулся.       — Я никому не раскрою твоё преступление, — юноша произносит в шею, обозначая общую тайну, и это щекотно, — но ты обязана понести наказание за него. Так что, пожалуйста, не дёргайся. Ты сама предложила мне свою кровь, помнишь?       Она невольно выгнулась в гнетущем ожидании, пока одно за другим прибывали сомнения в правильности действий, чьи последствия не казались удручающими, когда она спонтанно протянула ему руку.       Канато изгнал их стремительно и решительно, клыки, что внешне меньше и аккуратнее, чем у его братьев, наточенным лезвием рассекли нетронутую кожу как переспевший плод, откуда брызжет сок — густая кровь, заполняющая его рот.       Ослепляющая боль. Лилит дышала часто, прерывисто, подавляя подступающий к горлу крик, подавляя охоту отстраниться, завопить в его ухо, воздействуя на сверхчувствительный слух, который вынудил бы его владельца, лишь вонзающего зубы глубже, отодвинуться. Он старается сделать укус как можно более неприятным, запоминающимся, она уговаривала себя сосчитать до тридцати, но сбивалась уже после четырех во второй раз.       — Умница, терпи, — нежно произносит вампир, — Наказание должно быть болезненным, ты согласна?       Ощущение трепещущих окровавленных губ, невесомо лобзающих рану, ловящих тёмно-красные подтеки, прежде чем те очертят кривую ленту, провоцируют головокружение. Счёт и без её участия достигает условной цифры, и потревоженная, ноющая плоть успокаивается, разрешая прежней боли отступить. Онемение расползается по нервным окончаниям, оставляя только вибрацию маленьких глотков, совершаемых им.       Вместе с ней её оставляет хоть какое-то желание покинуть его близость. Тело, тесно прижатое к нему вместо любимой плюшевой игрушки, податливо обмякает в хищных, требовательных объятиях.       — Знакомый вкус, — просачивающиеся капли стремятся вниз, пока он отвлекается, — Подстраивающийся. Двуличный. Лицемерный. Хрустящий сахар, который плавится в карамель.       Легче. Можно вдохнуть полной грудью. Это, что поглощает «винную кровь», пока он пьёт. Она дает себе не сопротивляться. Одна его ладонь покоится на затылке, поддерживая голову, вторая огибает талию, удерживая, и сам Канато напирает, гонимый целью получить больше.       Когда её кровь стекает в его глотку, она чувствует, что никогда и не принадлежала себе. Горячая жизнь, текущая по венам, создана, чтобы быть отданной кому-то.       Тихий стон слетает с губ, когда он смещается, кусая у ключицы.       — Я понимаю. Ты ведь пришла, чтобы я укусил тебя?.. Тогда незачем хныкать, я делаю это в разных местах, чтобы ты не потеряла сознание, пока я не закончу, — его уста оставляют красные следы там, где они прикасаются, произнося говоря, — От тебя ведь не было никакого запаха. Ты гнила и лжива до самой глубины души, верно?.. От мыслей, несочетающихся с твоим лицом, до крови.       Костлявые пальцы сильнее зарываются в волосы.       «Мне хотелось, чтобы вы перестали плакать» — обхватывая его плечи, думала Лилит, глядя куда-то вверх, в потолок, скрывавший ночное небо и почти бескрайний простор свободы. В иной раз вампир скинул бы её кисти, но сейчас это было слишком ничтожной проблемой, чтобы отрываться от питья.       «Мне самой хотелось успокоиться» — чуть более правдивая поправка. Потом она мысленно извинилась за проступок.       Она погладила его по голове. Наслаждение, вызванное столь похожим шёлком волос, умиротворяет. Отзывающиеся горечью тактильные ощущения, по которым она скучала.       — Когда вы кусаете меня, это унимает пустоту внутри, — без подоплеки озвучила признание «винная кровь». Если вдуматься, возможно, это звучит страшнее, чем есть на самом деле.       — Я люблю честных людей, — одобрительно промолвил Канато, вздыхая, — Это честно?.. Твоя кровь говорит, что да. Похоже, ничего не поделаешь. В качестве поощрения я доставлю тебе немного удовольствия.       После того, как вампир закончил, разум потяжелел, превратился в камень, выгоняя любые мысли, сомнения и колебания более не гнушались беспокоить. Её столкнули в пропасть, заполненную чем-то пушистым, обволакивающим, шепчущим бессмысленные сочувственные слова, которых не хватало. Скованная плоть расслабилась, куда радушнее принимая его клыки, проникающие под полотно кожи груди и шеи, приятная слабость пронзила каждую клетку, заставляя совсем доверчиво приникнуть к нему, не имея выбора.       — Я чувствую от тебя травянистый запах маков, — искренне молвит владелец комнаты, освобождая зубы и бросив быстрый, отчаянный взгляд в окно сбоку от их двоих, — Невыносимо! Глупые цветы.       Тело вампира всё такое же ледяное.       — Обычные. Вы не любите их по какой-то причине?       — Не забегай вперёд со своими выводами. Ты ничего обо мне не знаешь! — он отдёргивается, насытившись, выкрикивает, но не торопится выпустить из рук, она гадает, почему, — Что ты вообще можешь понять?!       Служанка осознает, что спросила это случайно. Извиняться нет смысла — понять его действительно сложно.       — Вы правы.       — Ты регулярно говоришь расстраивающие вещи. Может, мне взять мои острые ножницы для ткани и просто отрезать твой язык?..       — Это не даст вам облегчения, — она разомкнула прикосновение, и встала, пошатываясь, чтобы поправить одежду.       Он злобно фыркает.       — Я не давал разрешения ухо-       Лилит подала ему стакан. Жидкость движется, почти выплескиваясь за границы.       — Вот, держите, вы, наверное, такой пробовали. Сладкий и вкусный.       Вряд ли столь же изнывающее сердце могло согреть его, но смертная делала то, что могла бы сделать для Широ.       — С чего бы мне пить то, что ты мне подаёшь?       — Вы ежедневно пьёте то, что мы подаём вам, поэтому я не видела в этом проблемы. Но если вы не хотите, то…       Он принял ёмкость. Почуяв нечто приторное, демон, питавший слабость к сладостям, проглотил налитое в один протяжный глоток.       — Вы разрешите принести вашего компаньона?       Движения даже грациозны и проворны, словно она наконец хорошо отдохнула: Лилит вернула медвежонка владельцу. Он тщательно следит за обращением с Тедди.       Канато трётся щекой об его ворс, извиняясь перед другом за разлуку. Служанка всё же решает удалиться.       — Нет-нет, стой! Ещё немного, — умоляет он, — я забыл дать тебе поцелуй перед этим, верно? Будь так добра, наклонись.       Сперва вместо связного ответа раздается несобразное, вопросительное «А?».       — Прошу прощения? — переспросила она, не сдерживая недоверия. Настроение его менялось подобно поворотам флюгера в ветреный день.       — Поцелуй.       Это простое, общеупотребимое слово сбило её с толку ещё больше. Она ждала каких-то объяснений, ясного приказа, инструкции. Также как он ждал исполнения.       — Я хочу, чтобы ты проявила нежность, — процедил Канато, касаясь фартука, — Если ты предложила мне свою кровь, следовательно, это должно быть нормально для тебя… Или же ты меня ненавидишь? Твои губы ценнее? Эгоистично!..       Лилит подошла несмело.       — Ты решила принять правильное решение? Ах, хорошая девочка, наклонись и поцелуй меня. Это всё ещё моя награда.       Он ластится, как прирученный домашний любимец. Смертная присела, приблизившись к его лицу лишь ради того, чтобы встретить раскрывшееся во всех нотах благоухание.       «Он пьян!» — с каким-то смиренным ужасом додумалась она, — «Вместо того, чтобы чувствовать сонливость, он пьян!..»       Лилит ненароком споила господина — всего одна ничтожная порция так помутила его рассудок, когда госпожа от двух или трех таких удостаивалась только крепкого сна. Если только Рейджи узнает…       — У меня есть другое предложение для вас, — сказала она, — Идёмте. Поднимайтесь, господин Канато…       

***

      Лилит утомлённо брела вдоль коридора.       Солнце мелькало на горизонте, откуда-то из приоткрытого окна в особняк проникала свежесть, принесенная дождем и самыми ранними утренними часами. Наверное, ближе к трём или четырем. Молния на воротнике ещё не доведена до конца, а в ладони сжаты перепутанные шпильки, которые она тщательно собрала по полу.       Бороться с вампиром оказалось тяжело. Она удерживала Канато от глупостей, пока он вконец не устал и, уморившись, не уснул беззаботным, пьяным сном на её руках.       И она молилась, чтобы он ничего не вспомнил после сока.       Служанка столкнулась с коллегой, стоявшей у спальни Аято, взглядами. К удивлению, Элеонор не сделала ей замечания, и она виновато потупила глаза: работа ещё впереди.       Старшая горничная провожает младшую с немым осуждением, которого вторая уже не видит.       

***

      «Горько! Горько! Ужасно!»       Лилит судорожно выплевывает его в раковину. Это вторая чашка, с которой она упорствует. Может, она сделала что-то не так?       Она держала кофе во рту, морщила губы, силилась заставить себя глотать, но в итоге всё заканчивалось у раковины. Ещё попытка, и ещё.       Она пошла на компромисс: две ложки сахара и сливки. Уже лучше, терпимо, но совсем не то, к чему она привыкла.       Подвеска на ней, Лилит до безумия раскаивается за вчерашнее, хотя, если бы кто-то узнал о соке, заставившем провозиться с господином дольше, или о том, что её кровь всё же съедобна, результаты бы уже её настигли. Укусы, оставленные в столь удобных местах, где их не видят другие, быстро заживают, не перерастая в шрамы.       Она поднесла белую кружку, специфический оттенок коснулся языка. Нет, всё же слишком горько. Вернувшаяся с посудой Джинджер, обычно невнимательная, вежливо осведомляется, всё ли в порядке.       — Всё хорошо, — соврала Лилит, — Я пью очень много кофе, и это портит мой сон. Я подумываю отказаться от него.