Несбалансированная диета

      Танец словно самобытная жизнь, распределяющаяся в движения. Неважно, будет ли музыка плавной, составит ли мерное перетекание своего звучания или же каждый голос инструмента будет соревноваться в ней за первенство, передавая всю энергию своей жизнерадостной или тревожной борьбы слушателю. Неважно, потому что жизнь эта всегда останется исчерпывающей и требовательной, вынуждающей помимо изнурительных репетиций иметь внутреннюю гибкость.       Лилит не была наделена способностью к танцам. Что в миг, когда лучезарный айдол, прибывший петь на годовщину госпожи, пригласил тринадцатилетнюю девочку, которая так невежливо не сводила с него глаз, потанцевать в углу, что сейчас, когда она, уже достигнув семнадцати, стояла в сумраке зала.       Её охватило волнение, передающееся в суете гостей, и только из-за знания, что тело не облачено в невзрачный наряд, предназначенный для работы, к ней пришло скорое, успокаивающее понимание того, что она дремала. Насущная забота, о которой служанка размышляла, когда прилегла, ответвилась неосознанным, породив невозможную ситуацию, потому, незагруженная делами, она решилась остаться в невинной грёзе ещё ненадолго, насладиться тем, что беспроблемно уснула.       Мелодия казалась знакомой, подсознание воспроизводило музыку, что когда-то доносилась до ушей, и Лилит глядела на безликие пары, пока кто-то, перекрывая неинтересное мероприятие, вид высоких потолков, фуршета, и давая лишний повод побыть больше в разлуке с реальностью, молча не протянул ей руку.        Удивление не застает врасплох при виде господина Канато, в этот раз улыбающегося почти спокойно. Приглашение на танец. Приглашенная замялась. Постигал соблазн назвать его по данному прозвищу, выказать жалкое недовольство его обращением, будто эти вампиры слышат голос смертных, но даже во сне она кротка, покорно принимая предложение и складывая одни лишь полусогнутые пальцы в его раскрытую ладонь. Ничего страшного не должно произойти.       Он вывел смертную из толпы, и уже тогда прежние переживания давали о себе знать даже при том, что всё это было ненастоящим. Слои на юбке платья зашуршали, ширина шага уменьшилась во избежание шума колыхающейся ткани. Лилит не представляла, что именно должна исполнить, не обладая хотя бы природной пластикой и чувством ритма, всю жизнь проведя в качестве наблюдателя со стороны. Наблюдателя, едва способного оценить ту грацию, что демоны вкладывали в их традиционное развлечение.       Танец ещё не начался, но уже на первом полу развороте, когда на талии оказалась холодная кисть, неумеха чуть не наступила на ногу Канато, запутавшись собственных конечностях и скорее опуская руку на его плечо. Оркестр стихает, позволив выдохнуть; реальный Канато пришёл бы в бешенство от этой заминки, но пришелец страны Морфея игнорирует её, подтягивая ближе и направляя будущий маршрут, что предстоит проделать. Кожа покрылась испариной из-за обезумевших нервов: здесь сохранять рядом с ним хладнокровие очевидно сложнее, чем наяву.       Музыка возобновляется, и вампир резво тянет её вбок, увлекая за собой. Зал полон невольных зрителей, и быть целью их внимания становится всё неуютнее, а собственная оболочка всё непослушнее, точно разучилась двигаться вообще. Господин ведёт, Лилит пытается расслабиться, соответствовать ритму, при этом оставаясь в зоне комфорта и вплетая хоть часть своей инициативы, но ничего не выходит, получается прямо противоположный эффект: он слишком нетерпелив и властен.       Безустанная циркуляция неумолимо затягивает, она погружается в дебри завываний инструмента всё сильнее. Одними жестами она просит партнера о перерыве, чтобы перевести дыхание, прежде чем окончательно будет поглощена страстью сего занятия, неожиданно показавшегося захватывающим.       — Ты сопротивляешься, потому что хочешь, чтобы я навредил тебе? — сказал он, выправляя реакцию на наиболее правдоподобную. На моменте с полноценным поворотом он до посинения сжимает её пальцы, доверчиво поданные ему в знак согласия, чтобы Лилит выполнила условность в нужном порядке, — Больно? Это потому, что ты противилась. Видишь, что получается, когда ты не слушаешься?       Ступни стали уставать, и переставлялись теперь с усилием.       — Ты будешь танцевать столько, сколько я захочу. Если я изъявлю желание, ты будешь делать это до тех пор, пока твои туфли вконец не износятся, а затем продолжишь босиком, кружась по холодному полу, правда? Ахах!       Она выдохлась. Легкие горели, лихорадочный темп только нарастал с каждой взятой нотой, давя на слух, но ей оставалось только соответствовать. Она не чувствует себя уверенной или более умелой, так что, поддавшись, внимает Канато, избирательному к каждому шагу настолько, что тот или иной взмах, когда он рассоединял прикосновение, казался капризом, которому она мгновенно подражала, прекрасно справляясь с такой задачей.       Подражать.       Во временном прощании, призванном отточить впечатление от столь импровизированного представления, Лилит, со всех сторон окруженная вампирами в праздничных облачениях, движется в помещении параллельно ему, точно предугадывая следующее действие и образуя цельное единство. Идеальная гармония, с лёгкостью вторимая ею, старающейся больше ни о чем не мыслить. Если опустошить разум и наполнить его сугубо происходящем, её участие больше не требуется.       Точно живое отражение, спешащее за хозяином. Словно кто-то поставил широкое и длинное зеркало напротив него.       Сакамаки ловит её у дверей, воссоединяясь, чтобы отвести обратно и продолжить. Кто-то принимается хлопать, в первоисточнике взрывной волны уважительных аплодисментов сыну короля, заглушающих старания оркестра, Лилит замечает господина Рэя, чьи размеренные удары ладони о ладонь подхватили все остальные.       «Вероятно, я слишком беспокоюсь о том, что делать дальше» — комментировала она его появление в своём сне.       — Смотри только на меня, — поправляет её партнер по танцу, в этот раз гораздо мягче.       И Лилит смотрит. Ровно до той поры, пока рука отдаленно знакомой женщины не выдергивает её из объятий за предплечье.       «Во всяком случае, я всё же немного поспала» — утешала она себя, оклемавшись от сорвавшихся с цепи грёз, переросших в неприятный сон, — «Надеюсь, это только из-за нервов».       Лилит лежала на спине на тщательно заправленной узкой кровати: с Шеллой можно было не следить за порядком у себя постоянно, но Элеонор утверждала, что это отражает добропорядочность и аккуратность слуг, так что она, преследуя цель угодить, всегда содержала маленькую комнатку в идеальном порядке, обманчиво выставляющем помещение нежилым. Более тесная, простая, она имела свою небольшую ванную, и, если благодарность за такое удобство выражалась в безукоризненной чистоте, это не так много.       Темно. Пробуждающийся на заре естественный свет, закрытый шторами, заменяла настольная лампа на столе, к которому плотно примыкал высокий шкаф с открытой дверцей. Веки слипались, к груди Лилит с любовью прижимала подарок, не износившийся за свои долгие месяцы службы: под конец он стал чуть коротковат в рукавах, но Сара искусно пришила слой белых шифоновых оборок, хорошо вписавшихся в дизайн. Час назад владелица бесцельно крутилась перед зеркалом, приложив его к себе.       Она не брала даже положенных выходных, не столько боясь обращаться к Рейджи, сколько не желая отвлекаться, но сегодня взяла пол дня, толком не зная зачем. Может, чтобы достать из-под всей одежды это платье и посмотреть на него в вытянутом напольном зеркале, чуть умещавшем человеческую фигуру.       Лилит всё ещё помнит.       До ужина есть ещё немного времени, но она, наверное, всё же предпочла бы сослаться на плохое самочувствие, чтобы пропустить его и не выходить наружу, спрятавшись в коконе спальни, отведенной для прислуги.       Что-то мучило её. Однако, полнолуние в этом месяце миновало, стремление к укусу было невозможно, и она списала это на то, что ещё не успела отойти от случившегося трое суток назад.       Вероятно, от первых часов после пробуждения позавчера Лилит приобрела пару седых волос, ибо самым сложным и богатым на неоправдавшиеся страхи стал первый день после инцидента, естественно, по причине ошибочно выданной тайны и испорченного из-за кофе настроения.       В столовую, где уже сидели четверо из братьев, провинившаяся вошла как на эшафот, с дрожью в коленках, не оставшейся незамеченной колкостью Аято. Но его младший брат вёл себя как ни в чём не бывало на глазах других Сакамаки, заставляя смертную предполагать, забыл ли он всё после порции вампирского сока или же умело притворялся.       Ответ стал ясен, когда после завтрака вампир поймал опешившую служанку в хозяйственной кладовой, включенной в повседневный маршрут по особняку. Он молниеносно выключил свет, точно спланировав, что будет делать, чтобы получить ещё больше преимуществ в ситуации, и ухватил ткань рукавов, прижимая холодным, худым телом к стене, обездвиживая и практически прислоняя кончик своего носа к линии подбородка. И при условии отсутствия освещения характера в движениях было достаточно для понимания, кто именно находился тут.       Канато никогда не заботился о самоконтроле. Сорок минут, в течение которых он выдерживал отменную дисциплину, вымотали легковозбудимую и откликающуюся на раздражители натуру.       — Господин Канато, — Лилит негромко произнесла его имя, желая лишний раз убедиться в своём предположении.       Ожидание, выражавшееся в его существе, информировало о его намерении, с которым он пришёл, и Лилит почувствовала себя глупо из-за испарившейся надежды выйти сухой из воды. По крайней мере, до принятия пахнущего неизвестными ягодами напитка он помнил всё отчётливо.       — Аромат исчез, — простонал он огорчённо, — Я не раскрыл твою мерзкую тайну, но ты смеешь так со мной поступать и продолжать гнуть эту линию?! О, я слишком милосерден с тобой после твоей лжи!       Вампир не кричит, скорее это похоже на раздраженный рык. Необъяснимое, слабое ощущение постигает её, но она не откликается. Лилит готовила пути отступления, но, произнесенные, они теряли былую мощь:       — Пить из низшей касты вроде не предназначенной для того прислуги непозволительно. Я поступила дурно, попросив вас об этом, — она не озвучивает свой вызванный лунным циклом поступок, скрывая его неопределенным эвфемизмом, — Я могу только умолять вас принять мои глубочайшие извинения за это происшествие. Больше такого не повторится.       Юноша выглядел обескураженным. Он должен был разозлиться сильнее, хотя бы из-за того, что она проявила раскаяние таким образом — бесцветно извинившись, но вместо этого глаза его, кажется, стали влажными. Что происходило в его голове понять не дано.       — Ты предложила мне свою кровь, — аргумент, пожалуй, безапелляционный для него как для вампира, — Так почему сейчас ты отвергаешь меня?       «Отвергать». Использование именно этого негативного глагола отчего-то расстроило уже смертную. Вампир отчаянно пытался воззвать к чувству вины, но единственная вина, которую она ощущала, заключалась только в том, что она вообще это сделала.       — Я предложила её только потому, что была обеспокоена вашим самочувствием, — голую правду, так напоминавшую ложь, произнесли её уста, — Да и сомневаюсь, что она достаточно хоро-       — Заткнись! — не позволил он закончить, — Я сам знаю, хороша она или нет, и не тебе об этом думать! Твоя задача — просто давать мне её, когда я захочу. С каждым глотком этот вкус раскрывается, становится слаще и насыщенней, так что, может быть, мне следует выпить всё и оставить твой обескровленный труп валяться здесь?.. Обещаю, что буду наслаждаться последними и лучшими каплями настолько, насколько это возможно! Если бы только не мои братья и отец…       Прошло всего пару мгновений, но почудилось, что Лилит подбирала одеяние для своей мысли очень долго, пытаясь на скорую руку взвесить то, что имела сейчас. Сложившаяся обстановка не оставляла много пространства для маневров: едва ли случится что-то хорошее, если все в этом доме узнают об этом.       Придётся расплачиваться за ошибку, покупая его молчание любой ценой, ценой достаточно высокой ввиду его импульсивности. Очевидно, Канато не посвящен в происхождение этого вкуса, но посвящен в его наличие, которое может стать обличающим в глазах остальных домочадцев, теоретически подозревавших о подобном пятне в истории быта вампиров.        Это тернистый путь на практически непреодолимую вершину и, хоть теперь Лилит опасалась рубить с плеча ещё больше, она решила, что хотя бы в честь старой памяти предпримет осторожную попытку сблизиться именно с ним, раз судьба повернулась таким боком. Не исключен шанс, что он станет меньше трогать Юи.       Если бы после их знакомства кто-то сказал, что она рано или поздно примет такое решение, Лилит бы рассмеялась этому человеку в лицо, не разделяя с жертвенной невестой всепоглощающей жалости к ним, принимая во внимание и смягчаясь только благодаря фактору его внешней схожести с молодым господином, изредка пересекавшейся с действиями.       — Я дам вам кровь, — служанка пошла на уступку, затем, поразмышляв, робко добавила, — Однако, я не буду делать это потому, что вы угрожаете мне и заставляете, но сделаю по причине симпатии к вам.       — Ты полагаешь, что я поверю в это? Аха-ха, — его сдавленный смех раздался в кладовой, и собеседница его испугалась, не придёт ли кто-то на звук, — За фасадом хладнокровия скрывать такое беспросветное скудоумие! Я столько раз говорил об этом, но это смешит меня каждый раз!.. Неужели ты действительно думаешь, что я спрашиваю твоего согласия на это?       Господин безудержно расхохотался сквозь слёзы, и также внезапно замолчал, замирая в одной позиции, демонстрируя яркую апатию и, по-видимому, что-то вспоминая.       — Ты умеешь убедительно врать и притворяться. Мне не нужны изменчивые сердца, нам с Тедди хорошо вдвоём, — он жмётся ближе, не щадя личное пространство, и «винная кровь» отмечает, что о своем желании остаться в покое, где его никто не трогает, он говорит также часто, как сам провоцирует тактильный контакт, — Ты просто испорченная, верно? Говоришь, что это унимает пустоту внутри, но на деле гонишься за удовольствием, когда я кусаю тебя.       Он напряжен, готовясь дать отпор, будто она вот-вот собирается вырываться.       — Я не стану перечить, — Лилит старалась сохранить журчание потока умиротворения и трезвого восприятия, уповая на то, что оно передастся ему. С ним бесполезно разговаривать, когда он не в хорошем настроении.       — Какая прелесть. Если бы ты всегда просто вот так слушалась меня…       Он нащупал молнию и собирался сдернуть её вниз, Лилит зажмурила глаза. Кто-то в эту минуту тихо отворил дверь, и догорающий закат, которым был полон коридор, проникнул сюда вместе с открывшим её существом.       — Прошу прощения, Канато-сама, вас и других братьев зовёт господин Рейджи, — постоянное комбинирование в обращениях выдает Элеонор, — пожалуйста, пройдите к нему.       Когда Лилит посмотрела в сторону проёма, она стояла там, сцепив пальцы, точно ничего не видела, но в глазах её кипела злость. Нельзя сказать, на кого она злилась: на младшую служанку или на господина, поскольку звучала она по-прежнему обходительно, хоть и общалась с самым нелюбимым из хозяев. Никто бы со стороны не мог заподозрить её истинное отношение к нему, что тогда, когда он швырнул принесенный торт, что сейчас, когда она застала их в неприглядном положении.       Сам Канато разочарованно нахмурил брови, но так и не вступил в перепалку со старшей горничной, не сочтя её стоящей того, и телепортировался прочь.       Внутренности похолодели, Элеонор без приложения силы взяла Лилит за локоть и вывела наружу. Она осмотрела её платье, точно готовясь сказать, что сообщит об этом второму Сакамаки. Но девушка не бросилась в обвинения, только с непониманием хмыкнула:       — Это моя вина, что я не могу уследить за персоналом. У них есть жертва, выбранная королем, я не понимаю, чего ему неймётся, — горничная выглядела озадаченной, — Мы не в том положении, чтобы идти на открытый конфликт с хозяевами.       Она надела очки, золотая цепочка дугой протянулась к месту чуть ниже её бровей. Затем Элеонор поправила посадку, точно пародируя свой пример для подражания.       — Для случаев, неподвластных слову или силе, применяется хитрость. Я всегда действую во благо своих господ.       Лилит попыталась оценить это высказывание с критической точки зрения, чтобы узнать, что стоит за ним помимо полярных отношений к дисциплине. Но опыта её не доставало, только отметила она, как тщательно Элеонор стала присматривать за ней.       Могла ли она найти прореху в неусыпной, беспричинной бдительности?..       «Винная кровь» нехотя поднялась с кровати, оставив платье покоиться на покрывале. Она не могла поехать в город вместе с Джинджер, в отличие от вампиров нуждаясь в разрешении хозяев или, на крайний случай, старшей горничной, чтобы покинуть особняк в свободное время. Элеонор, невесть за что принявшая то событие, ни за что не согласилась бы отпускать её, но она, в четвертый раз за службу увидев слуг не в черно-белой униформе, решила, что сама и для выхода в сад может надеть что-нибудь повседневное.       Подаренное платье с фартуком, когда-то взятым от стандартного облачения в доме Имаи, и коробочку, содержащую в себе новую заколку, она убрала под остальную одежду.       Тревога не давала покоя. Перед тем, как выйти, Лилит села на край стула, чтобы достать из ящика чистый лист, возле которого лежало письмо Шелле с подписанным на демоническом языке адресом. Оно, содержащее в себе только уведомление о том, что со смертной всё в порядке, и краткое скучное описание рутины, ожидало момента, когда кто-то из господ захочет отправить почту в демонический мир.       В самом верху Лилит судорожно написала суть преступления, выраженную всего в двух словах — «меня укусили», сложила вдвое и засунула внутрь, тут же запечатав конверт. Как она убедилась, господин Рейджи не вскрывает чужие посылки и письма, и можно быть спокойной за сохранность признания.       Её надзирательница не дежурила в коридоре возле двери, как можно было бы ожидать, но будет ли моцион безмятежным, всё ещё неизвестно.       Лилит взяла с собой два томика манхвы, чтобы наконец её прочесть, и Рейджи, уже отужинавший со своими братьями и встретивший по дороге в лабораторию служанку, выразил реакцию на незамысловатое название и цветастую обложку презрительной ухмылкой, точно сказав «я же говорил, что эта женщина настолько необразованная, что даже не в силах прочесть книги без картинок!». Ей нечего возразить.       — Почему ты не на кухне? — парень, притаившийся в тени чуть дальше, задаёт вопрос, развеивая послевкусие от небрежного отношения господина и для чего-то используя шёпот, — Там же сейчас ужинают.       Любопытство, невежливо проявленное практически незнакомцем, не вызывает желания раскрыть самые непримечательные намерения.       — Ты тоже не на кухне, Хару.       Из-за большой разницы в диапазоне выполняемых обязанностей, с ним они пересекались только во время еды. Ему было непривычно видеть Лилит ещё где-то, кроме этого помещения, ещё в чём-то, кроме формы. То, как продолжительно он осматривал сарафан, любого человека заставило бы почувствовать прилив неуверенности и стремления скорее переодеться, а вслед за этим смыть небольшое количество макияжа, что было на ней. По крайней мере, их он не заметил.       Обращенный вампир, возивший слуг за покупками по списку, переносивший тяжести и периодически занимавшийся уборкой в комнате Лайто, отвернулся обратно к распахнутому окну. Ночь сегодня ясная и мирная, доносится только стрекотание цикад, прятавшихся в траве и кустарниках.       — Если господина Субару там нет, я пойду в сад, — понизила голос Лилит, собираясь пройти мимо, но её коллега поднял руку, прося тишины.       Она замолкла. Из пяти пальцев Хару остаётся только один, теперь призывавший ожидать. Она подошла к противоположной створке, думая, что также может поинтересоваться, где сейчас находится Элеонор, быстро заканчивающая с едой, а после прислонилась к стене затылком, не сводя бездельного взора с собеседника.       «Вы собираетесь на ярмарку в Скарборо?       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян»       Спустя несколько мгновений нежный, слабо слышимый голос разливается снаружи, умело управляясь с нотами, что он брал, претерпевая разительную метаморфозу и оттого словно бы принадлежащий кому-то, с кем Лилит не довелось быть знакомой. Назойливые насекомые, всё и без того безмолвное окружение сменяющейся ранним утром ночи стихло, отступая перед ним. Отойдя от удивления, отдыхавшая служанка ожила, переключила мысли на него, мечась между тем, чтобы наслаждаться звучанием, и тем, чтобы подумать о том, кто мог обладать таким талантом.       «Напомни обо мне той, кто живёт здесь       Однажды она была моей настоящей любовью»       Окно пролегало под балконом, но смертная не стала выглядывать, позволяя себе полностью очароваться моментом, полным непостижимой романтикой баллад. Если не привязывать сладкозвучное пение к образу кого-либо из живущих в поместье, оно становилось ещё более притягательным, но иллюзорный налёт загадки, который хотелось сохранить из-за того, что так оно становилось свободным от неприятных ассоциаций с хозяевами, прерывает Хару:       — Господин Канато иногда поёт в такие ночи, — одним фактом разрушил он тот шарм, что придавался этой минуте.       Мягкий японский акцент, превращавший её имя в «Рирису», когда он был слишком подвержен эмоциям, чтобы контролировать произношение, окрашивал строки. Хоть Лилит и без того отзывалась на оба варианта, с уст господина Канато оно, исказившись, звучало наиболее органично.       «Скажи ей сшить мне рубашку из батиста,       Петрушка, розмарин, шалфей и тимьян»       — Госпожа Корделия, право, была женщиной своенравной и предвзятой, но окрестила его совершенно объективно и метко. Когда он начинает, песнь будто выносится вперед всего, заставляя забыть, кем он на самом деле является. Остаётся только мелодия, создаваемая его голосовыми связками. Как прискорбно, что пел господин только по указке матери… Истинная маленькая канарейка!       — Зачем ему петь сейчас?       — Почём мне знать? Это не наше дело, — пробубнил он, поглядывая на недорогие пластиковые часы, надетые на запястье, — Раз тебя так это волнует, спроси у его братьев, или, в конце концов, у Элеонор.       «Без каких-либо швов и не используя иглы,       Тогда она снова станет моей настоящей любовью»       — Последний человек, которого стоило бы спрашивать о нём, — отозвалась она скептически, чуть улыбаясь и яро показывая, что она не имеет в виду ничего дурного, — Она работает на Сакамаки дольше всех?       Многие жители демонического мира питают страсть к старым человеческим песням: некоторые народные баллады звучат во всех своих бесчисленных вариациях на праздниках и карнавалах наравне с современными. Какой бы послушной Лилит ни была, второй Сакамаки и из снисхождения вряд ли позволит без веской причины воспользоваться обширной библиотекой в поместье, но он разрешает делать это их жертве, а уже Юи не откажет ей в незначительной просьбе.       — Нет, дольше всех работает Ширли. Она служила ещё тогда, когда Элеонор была ребенком. Они вместе перешли из замка, когда король решил, что сыновья будут жить в человеческом мире.       — Тогда почему не она?.. Хотя, может, ты прав. Ширли не проронила ни слова. Она не может говорить?       — Может. Но Элеонор скажет о хозяевах больше, чем кто-либо, — произнес Хару, — Наверное, когда-то они поругались или что-то в этом роде, я не знаю, в конце концов, господин Канато очень взбалмошный, — характеристика, данная им хозяину, едва разбираема, — Раньше Элеонор хорошо с ним ладила, как и с другими братьями. В один день, вроде как лет семь назад, резко что-то произошло и вот. Только не спрашивай меня, я ничего не знаю и это не моё дело.       «Он тоже замечает, что между ними что-то неладно. Наверное, из-за Лайто».       Но обращенный из раза в раз твердил одно и тоже — он «ничего не знает», это его «не касается».       «Скажи ей, чтобы она выстирала её в колодце,       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян»       — Мне глубоко всё равно, что там у вас и как, я здесь просто работаю, но ты тоже не суй нос куда не следует, — оглашает внезапное предостережение, — Чего так смотришь? Под «не нашей компетенцией» я подразумеваю дела семьи. Элеонор не любит смертных, но всё будет нормально, если ты не забываешь о своём месте.       — Она была относительно мила со мно-       — Я знаю, — прерывает он, впервые объявляя, что ему что-то известно, — Не ошивайся рядом с хозяевами, если у тебя нет к ним дела, просто выполняй что говорят и не пытайся быть чем-то большим, чем слугой. Ну, ты понимаешь. С ним в том числе.       Он тычет ногтем в потолок, указывая на второй этаж. Лилит помотала головой, отрицая сказанное им. Хару рыскал в своих карманах, выворачивая те наизнанку.       «Где никогда не было источника и не шёл дождь,       И тогда она снова станет моей настоящей любовью»       — Я бы закурил, но, кажется, оставил сигареты в машине. У тебя нет?.. А, он тогда аж отсюда запах табака почувствует, у чистокровных-то нюх посильнее, ну и досада, — перевёл тему коллега, — Когда у Лайто есть настроение, он разрешает мне послушать его игру на фортепиано. Я, догадываешься ли, люблю музыку, песни чудесно выражают эмоции. А он, кстати, ещё и курить позволяет, если Рейджи поблизости нет. Мы ещё ни разу не попались. А всё потому, что я соглашаюсь возить его на гулянки… Шу великолепно владеет скрипкой, ему просто плевать, если я не шумлю… А вот Канато пришёл бы в бешенство, если бы узнал, что мы его слушаем, это как пить дать!       «Скажи ей, чтобы просушила его на терновике,       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян»       Хару не стеснялся выражений, красочно описывая свои мысли. Они все находились в услужении королевской семьи, однако, большинство не походило ни на молчаливую дрессированную прислугу, боявшуюся поднять глаза на господ, какими, например, были смертные из пансионатов, и какой Лилит желала быть, чтобы избежать проблем, ни на образцово вышколенных личностей вроде дворецкого и старшей горничной.       — Ему не нравится, когда кто-то слушает его пение? — Лилит получила утвердительный ответ, — В таком случае, я лучше пойду.       «Что никогда не цвёл с тех пор, как Адам был рождён       И тогда она снова станет моей настоящей любовью»       — Нас отсюда не слышно, — пожимает он плечами, — Так что какая разница?       — Дело не в том, слышит он нас или нет, но в том, что мне неуютно.       Парень не останавливал её, и она выдвинулась, ощущая себя в высшей степени некомфортно уже из-за того, что не работала. Смертная постоянно оглядывалась, проверяя, не появилась ли приближенная Рейджи за то время, что она смотрела вперёд, и опасаясь, что она отыщет нечто криминальное в том, чтобы выйти на прогулку вокруг здания.       Пышным розам нет разницы, кого радовать своей безупречной красотой. Сад, насыщенный влагой дождливого, жаркого лета, одинаково приветствовал всех входящих живописным цветением, затмевающим отстраненную элегантность вампирского дома. Люди с демонами равны в возможности и желании упиваться прелестью чего-то обворожительного.       Протиснувшись между зеленью, она вышла к фонтану, отделенному высаженными кустами, где под деревом с непроницаемой кроной находится кованая лавка. Некогда тёмно-кобальтовое небо активно светлело, и Лилит села на корточки рядом с толстым мрамором, окольцовывающим чистую воду. На белом дне, выложенным мозаикой с растительным узором, не проступало конфетти из монет, какое рассыпается в общественных фонтанах, забирая с собой загаданные желания, только узор из плитки.       Она положила на гладкую плоскость взятые с собой книжки.       Можно даже представить, что эта служанка — всего лишь случайная девушка, потерявшаяся в лесу, вышедшая на этот таинственный особняк, к которому не имела никакого дела, и залюбовавшаяся цветами, высаженными не менее таинственным владельцем.       Сзади раздаются два тихих шага: трава примялась от веса пришедшего. Задумавшись, Лилит поначалу восприняла их как продолжение химеры, но затем увидела фигуру, блекло вырисовывающуюся на зеркале воды рядом с ней.       — Доброй ночи, господин Канато, — она здоровается, не поднимая головы и не спрашивая, есть ли для неё поручение, как делает обычно.       Она ожидала, что демон придёт. Не столько потому, что ей хоть сколько-нибудь хотелось его увидеть, сколько по причине того, что позавчера Элеонор помешала ему, а сейчас выдалась отличная ситуация, когда они остались наедине. Старшая горничная была единственной, кто без труда портил ему прекрасный аппетит.       — Тедди заметил, как ты вышла в сад в этом, — он склоняет голову, его взгляд тяжелый и всегда ощущается физически, даже если отвернуться, — Хочешь сбежать? Или просто отлыниваешь от работы?       — Я взяла пол дня выходного, чтобы лечь спать пораньше, но не смогла уснуть, — вежливо пояснила Лилит, чуть прикрывая веки, — Я бы не стала уклоняться от обязанностей… А вы пришли, потому что хотите пить?       Он только улыбается этому прямому вопросу, как если бы улыбнулся близкому другу или новому дню, начавшемуся с хорошего события.       — Ты можешь быть смышлёной, — вампир ребячливо перекатился с пятки на носок и обратно, прежде чем резво наклонить корпус, выглядывая из-за её плеча, — И очень самовлюбленной.       Он выпрямляется, игрушка, секунду назад поддерживаемая хозяином за кончик лапы, полноценно перекочевывает ему на руки.       — Ты уже целых двадцать минут смотришь на своё отражение, — он переключается на своего компаньона, интересуясь его точкой зрения, — Эта девушка очень тщеславная, да, Тедди?       Подбородок опущен на руки, уставшие коленки упираются в прохладную траву, мыски туфель заходят на кладку. Обычно Лилит напряжена рядом с Канато, и она полагала, что сегодня будет как оголенный провод, готовый заискриться, когда он появится, но по итогу разум был трезв и невозмутим.       Справедливо отметить, что господин сам периодически проводит время у широкого зеркала в передней, неутомимо что-то выглядывая в себе.       — Между прочим, последние три я смотрю на ваше.       В некоторых окнах горит свет. Если смотреть издалека, их порядок чудился бы большой гирляндой, намотанной вокруг здания. Словно праздничные улицы карнавала мира демонов. Ни в одном из огоньков не было признака нахождения кого-то, кто мог следить за ними, а в погасших лампочках тем более не удавалось отыскать намеки на негласное наблюдение.       Она обернулась. Его свободная рука шустро схватила её подбородок, обращая всё внимание на его напряженного владельца, словно искавшего улики на чужом лице.       Лилит разомкнула губы, большим пальцем он потёр её щёку, и на его бледной коже расплылась полоса теплого кораллового цвета — тонкий слой спрессованного косметического порошка с отдушкой.       — Ты сегодня выглядишь иначе, — мрачно произнёс Канато, — С румянцем ты походишь на кого-то другого. Мне это не нравится.       Его лицо приобрело белый цвет, слишком нездоровый даже для создания ночи, почти сливавшийся с белизной чистой рубашки, но вампир быстро успокаивается какой-то мыслью.       — Хорошая идея, Тедди, — хвалит он свою игрушку за сообразительность, гораздо более мягко, будто восторгался гением, принадлежащим синтепону и искусственному меху, а не поощрял зверушку, правильно выполнившую команду, когда удовлетворенно хвалил за неё горничную, — Давай просто смоем эту гадость.       Его ладонь молниеносно зарылась в распущенные волосы, сжавшись и крепко вцепившись в несколько локонов на затылке, Лилит сразу же ощутила основательное натяжение у корней, создаваемое его грубой, бесцеремонной хваткой. Представив, что он собирается сделать, она машинально уперлась ладонями в мрамор, но сильная рука приподняла её и вынудила перегнуться через него, безжалостно окунула в воду, которая непроизвольно выплеснулась через край. Жидкость, попавшая в легкие, сигнализировала телу противиться, брыкаться и упорно бороться за возможность подняться.       Лилит поддалась панике и попыталась оттолкнуться, но покрытый каплями материал скользок, а мощи, прикладываемой вампиром, достаточно, чтобы фиксировать жертву надежно, не допуская её освобождения без того, чтобы предупредить демона.       Едва почувствовав, что напор ослабел, Лилит вынырнула. Испуганный, ничего не понимающий, растерянный взор, по его мнению, непомерно восхитительный, направился на Канато, всё ещё державшего её за голову, пока она учащенно, хрипло вдыхала. Ворот блузы стал мокрым от струившийся воды, прибывавшей с волос, они прилипали к шее и лбу, разводы исполосовывали молочную ткань на спине и мочили манжет его рубашки. Адреналин разливался внутри, и она сплюнула воду.       — Я помогаю тебе умыться. Пожалуйста, не препятствуй.       Он ждёт, пока она отдышится. Во второй раз, когда он опускает её лицо, смертная спешит задержать дыхание, сохранить отчужденность, наверняка являвшуюся слишком наигранной и противоестественной после того потрясенного, излучавшего страх и просившего пощады выражения, которое никто бы не смог подавить и которое она беспрекословно подарила ему.       — Взгляни, теперь ты снова похожа на тот беспорядок, которым являешься, Лилит, — теперь он хлопает её по макушке, радуясь плоду собственных трудов, — Сильно испугалась? Бедняжка… Не переживай, ты умрёшь только тогда, когда я этого захочу.       Затем — не принимать близко. Обузданные жесты выдавали её подавленность, вызванную неожиданностью, к которой она не смогла вовремя подготовиться, как сделала бы это в другом случае. Вместо того, чтобы воскликнуть «Вы пытались меня утопить?!», Лилит холодно отчеканила:       — Один раз гость из известной семьи толкнул меня в фонтан вместе с подносом, чтобы развлечь свою даму. Так что мне всё равно.       «Шелла принесла мне полотенце и сэндвич с шведского стола, разрешив остаться на кухне. Я так скучаю по ней» — приходит утешающая дума.       Это было жалко. Она дрожала, как облитая водой крыса. Возможно, тёплый ветер, сочетавшийся с мокрой одеждой, способствовал этому, или же то, что её только что могли убить, и разум продолжал беспричинно кричать о том, что она вот-вот погибнет. Сердце всё ещё отчаянно колотилось, и Лилит съёжилась, закрыв лицо ладонями, чтобы прийти в себя.       Что-то зашуршало, будто кто-то снимал одежду, и нечто податливое коснулось её, бережно накрывая.       Пиджак формы академии Рётей оказался беззаботно наброшен поверх её наряда. Теперь в волокна качественной чёрной ткани также проникала влага, но то совсем не тревожило Сакамаки: к некоторым вещам, даже дорогим, он относился весьма неряшливо. В таком виде столь характерно сползать с плеча Канато просто нечему.       В пиджаке наоборот жарко, но служанка хотела верить, что акт его представлял из себя компенсацию за содеянное.       — Ты ненавидишь мой голос, не так ли? — несчастный Тедди опять зажимается в тисках, пока вампир ищет понимания в этом предмете, обращаясь к нему в любой момент, когда оно ему требовалось, — Ты отказалась слушать его.       Это прямо противоречило утверждению, что Канато не любит, когда кто-то внимает его пению. Лилит сконфузилась. Должно быть, Хару действительно встрял в неприятности, если этот невыносимый юноша знает, что они там делали.       — Некоторые из обращенных слишком глупы даже просто чтобы запомнить, что мы чувствуем запахи других вампиров, и этого уже достаточно, чтобы знать о их присутствии. Так раздражает, — он сгребает пару прядей у лба, чтобы поднести к своему носу, беззастенчиво нюхая их, — Ах, теперь аромат твоих волос отдаёт железом.       — Вы прекрасно поёте, — возразила она, никак не отвечая на его замечание по поводу запаха, которого она сама не чувствовала и который приобрела только благодаря ему, — Но я не могу, если вы мне не разрешите.       «Вы бы разозлились не меньше, если бы я подслушивала».       — Ты нуждаешься в моём приказе? — он преображается, и выражение его донельзя преисполняется заносчивостью, озаренной осознанием подчинения ему, — Ха-ха, какая хорошая девочка.       — Это не из-за приказа, — рассудительно молвила она, озвучив отказ от его предположения слишком сурово, но взамен сделав искренне доброжелательным окончание, — Если пение является чем-то настолько личным для вас, я не хочу вторгаться. Просто из-за уважения.       Высокомерие и язвительная саркастичность, применяемая и по отношению к братьям, не шла его миловидному облику, как не шла эта категорическая, угрожающая интонация, находившаяся в непересекающейся параллели от самозабвенного исполнения, подхваченного всепоглощающей трепетной чувственностью, незащищенной и выставленной на всеобщее обозрение. Чувственность, что услаждала слух, но едва ли воспринималась всерьёз.       — Какая чушь, — скучающе переминался он, — Когда ты научишься? Единственный доступный для понимания смертных язык — это язык страха. Их очень легко заставить бояться до стука в зубах. Твоя пустая голова должна осознавать это. Ты ещё более жалкая, чем я, так что даже мне не составит труда заставить тебя бояться… Впрочем, хватит, ты утомила меня и Тедди, не отвечай, мне неинтересно твоё мнение по этому поводу, — разворачивается Канато, всего раз оглянувшись на Лилит, — Я не расположен сегодня пить кровь на улице, так что будь добра подняться в мою комнату.       Смертная отступила.       — Нас могут увидеть.       — Ты про эту горничную? — вампир, почувствовав, что она шагнула назад, переходит на крик, будто «винная кровь» отодвинулась на несколько метров, собираясь пуститься наутёк, — Просто бельмо на глазу! Как ты думаешь, почему я должен беспокоиться о том, что обо мне подумает обыкновенная служанка?! Грязь под ногами! К твоему сведению, я буду пить от кого хочу, поэтому перестань упоминать неприятные вещи. Мне надоело.       Она не избегает. Лилит «хорошая девочка». Лилит не умрёт.              

***

      То, когда служанке в последний раз было дозволено сидеть на кровати господ, уже постепенно принялось забываться. Она недоверчиво щупала тёмно-пурпурное покрывало на ней, убеждаясь, что именно это она и делает прямо сейчас — располагается у стойки с балдахином, воспитанно скрестив щиколотки, но вампир напротив, устроившийся в кресле, слишком поглощён сладостями, чтобы придавать значения деталям.       Он глумится так, словно терпеть её не может. И он же позволяет ей сидеть на одном уровне с ним.       Жажда, обращенная на кусок муссового торта, удерживаемый миниатюрной десертной вилкой, почти идентична той, что он может нацеливать на шею смертных. Бесцветный язык тщательно проходится по серебряным зубчикам, плотно касается заостренных концов: не хватило всего ничего усилий, чтобы оставить царапины на нежном органе.       Раны, нанесенные вампиру серебром, крайне болезненны, заживают тяжелее и нередко оставляют шрамы. Пользоваться посудой, изготовленной из него, свойственно его строгому брату лишь оттого, что это выглядело достойным его манер и позволяло чувствовать особый дух благородного, высокого воспитания и происхождения, которому сопутствовала такая внимательность к мелочам. Далеко не все демоны хранили у себя что-то, что содержало этот драгоценный металл, если то не было украшениями или красивыми излишествами.       Одно неверное движение, особенно досягаемое для столь несдержанного вампира, как он, могло бы принести нестерпимую боль, но Канато ел исключительно с серебряных приборов и не осторожничал при этом с ножами и вилками. Будто совсем не боялся порезаться.       — Люди бестолковые и нерасторопные, — подмечает вампир, выдавая притворно риторическое утверждение. Уголки губ вымазаны клубничным конфи, напоминающим кровь, жидкую и прозрачную в тонком мазке на подбородке, и насыщенно рубиновую там, где похожая на желе консистенция продукта собиралась комками, — Их единственное достоинство — это их сладости.       После этого он когда-нибудь снова скажет, что кексы с многоэтажными спиралями взбитых сливок, воздушные профитроли или обильно политая джемом панна-кота совсем не способны покрыть хотя бы первый взнос в счёт его симпатии. Сахар — легкодоступная отрада, которой четвертый Сакамаки бессовестно злоупотреблял.       В удовольствие, быстро тающее в его рту и длящееся несколько секунд, вложено колоссальное количество опыта, времени и старания, исходящего из непринужденной любви к делу, маленького повода для глупой гордости — волшебства, что способно заглянуть в один из углов его противоречивого сердца и из всего хаоса выудить именно то, что смогло бы услужить его вкусовым предпочтениям в очередной день.       Он тянет время, кажется, просто назло, Лилит же хочет, чтобы это поскорее завершилось. Она шла по пути наименьшего сопротивления, но в этот раз от мысли, что она поступает так только чтобы разгрести последствия, внутри что-то заскреблось.       Она адаптируется и к нему. Посмотрит сквозь пальцы на выходки вздорного сына короля. Но «винная кровь» не знала, где проходит черта, переход через которую приводит к печальному концу. Раздумья о Элеонор, возможно, относившейся к ней с избыточным надзором из-за подозрений, тревожили её.       И пока она раздумывала о посторонних вещах, Канато успел исчезнуть. Признак того, что он всего мгновение назад был здесь — грязная тарелка на подлокотнике и Тедди, сидящий вместо него.       Матрас проминается под чьим-то весом сзади, сигнализируя о смене местоположения непостоянного господина.       — Я удовлетворен, и моё настроение улучшилось, — задорно объявляет вампир. Зубчики вилки в его руках, покрытые остатками поглощаемого им десерта, грозно приближаются к лицу смертной, словно готовясь оцарапать. Но в результате незатейливо подхватывают одинокую, сыроватую прядь, обласканную водой в фонтане, и он беспечно накручивает ту на прибор, как если бы набирал спагетти, — Поэтому сегодня я великодушно разрешу тебе выбрать место.       Локон пачкается ягодной начинкой, от косвенного прикосновения Лилит перебросило в предчувствие грядущего укуса, схожее с тем, что было в ночь полнолуния. Отметины сомнений тускнеют, словно ей не нужно было больше переживать.       — Я могу выбрать сама? — переспросила она, с недоверием относясь к предложению, будто он непременно сочтёт предложенный вариант негодным или передумает сразу после.       Он высвобождает столовый прибор и бросает его на пол.       Лилит могла знать, по какой причине хотела или не хотела находиться именно рядом с ним в тот или иной отрезок, но мотивы, с которыми он теперь своеобразно ищет её компании, разветвляются и сбиваются с пути. Банальный вкус крови и беспомощность людей. Или что-то, что неизвестно ему самому, досконально не знакомому со своей же натурой.       — Конечно. Укажи любой участок, где ты хочешь почувствовать мои клыки, — проявляет Канато мнимое гостеприимство, как хозяин положения общаясь со стеснительным визитером, — Давай, вперёд.       Лилит критически оглядела своё тело. Первой идеей было выбрать тот участок, где укус скроется под одеждой, но она отказалась от этой затеи, руководствуясь уже не здравым смыслом, а любопытством.       — Выше лодыжки, — сказала она, представляя эту картину. Опустится ли он на колено, галантно попросив ступню, как если бы собирался надеть на неё туфли? Нелепо ли выглядит вампир, кусая жертву таким образом?       Она задрала юбку, сбоку ныряя под неё рукой, чтобы это не было так очевидно, и поддела белый чулок, тот, на котором на коленке красовался бледно-зеленый мазок природы, и простодушно стянула его до самой косточки.       Канато приподнимается, но не садится на пол в учтивой манере, будто в полузабытых фантазиях о слышанных человеческих сказках, сухо вынуждая отодвинуться к центру покрывала и лечь. Завлеченная итогом безусловно несуразного решения, которое он взялся исполнить, она выполнила указ, и чем дальше она перемещалась от края, тем усиливалось ощущение, что смертная обрезает все пути отхода.       Уязвимое положение. Собранно лежа на спине, почти что как солдат на посту, с выпрямленными ногами и лаконически сцепленными в замок пальцами на животе, она чувствовала себя покойницей, которая проводит последнюю ночь на собственном спальном месте.       Хозяйская постель мягкая, уловимо мягче той, на которой спала горничная. На её просторах можно нескромно растянуться, нежась в уюте на закате, прежде чем покинуть её, или безнаказанно завалиться с прыжка утром, бросаясь в комфортные объятия одеял. Вампир опирается на кровать, подползает ближе, Лилит смущенно подбирает нижние конечности, подгибая, чтобы не мешать ему.       — Эй, — игриво подзывает он, усаживаясь на свою голень и устраиваясь практически вплотную, прежде чем озвучить ещё приказ, — ногу на моё плечо.       Твёрдо взяв её под коленку, он поддёргивает ногу, закидывая аккурат в озвученное им положение, и, оттолкнувшись, быстро занимает её место. Вторая, полусогнутая, неловко прислоняется к его телу. Лилит оправила одежду, пытаясь расположиться так, чтобы настроиться, расслабить мышцы, и он участливо содействует, уверенно придерживая и сохраняя позицию.       Ему достаточно чуть повернуть голову, чтобы раздвинутые губы щекотно коснулись голой кожи, исследуя небольшую доступную область на предмет наиболее уступчивого места, что примет изящные, неприметные клыки. Плиссированный воротник, дополнительно присборенный и прихваченный шнурком, создает неизбежное прикосновение не менее томительное, чем сам его носитель.       — Я буду нежнее в этот раз, так что, пожалуйста, перестань необоснованно дрожать, — распознает он нервозность, — это досаждает.       Почти имитируя невинный поцелуй, Канато прильнул ртом к тонкому покрову, под которым раскинулись вены, и, рассеяв обман, плавно сомкнул челюсть, сосредоточенно прикрывая глаза. Лилит выгнулась и сморщилась от режущей боли, сопровождающей первые секунды. К ней, даже недолгой, наверное, никогда не получится привыкнуть.       Она скомкала под руки ткань, удерживая до тех пор, пока пальцы сами по себе не ослабели, а воздух не вырвался с лёгких в продолжительном выдохе.       — Теперь, когда ты снова честна со мной, скажи, — пока он говорит, кровь расточительно стекает вниз, — Что не так с твоим запахом? Ты притворяешься, что совсем не пахнешь.       Вопрос, вытекающий из всего, что произошло и осталось между ними, даже при условии, что его не интересуют такие вещи вне контекста его в них участия.       — Если бы мой запах чувствовался всё время, меня бы укусил кто-нибудь из ваших братьев, — уверенность в голосе даётся через упорство, поскольку на деле Лилит не уверена практически ни в чем, когда дело касается его реакции, — Я бы не хотела, чтобы меня кусал кто попало.       — Ох, это достаточно умно для глупого существа, — он мило улыбается той спокойной улыбкой, которая вводила в заблуждение, — Ты хочешь, чтобы только я пил твою кровь?       Лилит сделала утвердительный жест, и, когда он оторвался, неясное удушье пустоты зародилось в ней.       — Так легко соглашаться на это… Должно быть, ты даёшь пить её всем, кто тебя просит, а мне лжешь, — пробежавшие вверх пальцы сжимают кожу вокруг раны, густая субстанция щедро сочится между ними, — Эта очень мерзко. Особенно когда ты предложила себя мне.       Он возвращается неуверенно, растерянно. Затем выступ гортани вновь ненадолго останавливает движение, обозначая, что Канато не сглатывает. Кровь смешивается с послевкусием ягод на языке, растекается по подбородку, проползает по шее.       Она признает, насколько опрометчиво распоряжается частью тела, дающей ей жизнь, позволяя ему баловаться с ней.       — Что ты испытываешь ко мне? — тихо интересуется он, — Ты хочешь избегать меня? Я тебе нравлюсь? Желаешь мне смерти? Ненавидишь? Что?       — Почему я должна желать вам смерти? — зацепилась она, стискивая зубы, когда он вонзает клыки поблизости.       Раздается сиплый смешок.       — Разве не все в этом доме хотят, чтобы я исчез?       Лилит не смотрела на него. Вид крови по-прежнему не нравился ей, и она разглядывала коробочку с лесками, чья паутина неряшливо отходила от мотка, и стеклянным бисером, рассортированным по цветам, на прикроватной тумбочке. Похоже, он начал увлекаться бисероплетением.       — Конечно, не все, — произнесла она так вежливо, как только могла, растягивала, пока не додумалась до чего-то ещё, — Я здесь просто чтобы слушать вас.       «Слишком много беру на себя для смертной» — цитировалась в памяти фраза. Канато всё равно её не услышит, но Лилит ожидала, что господин обязательно сделает подобное замечание, как сделал по поводу человеческого уважения к нему.       Четвертый Сакамаки впервые заметно смягчается:       — Я не ненавижу это.       Мир для него делился на чёрное и белое, всего два вида вещей: те, что ему нравились, и те, что он ненавидел. Канато нравится сладкое, он ненавидит горькую и острую пищу. Ему нравятся высокие места, и места, где веет духом смерти, он ненавидит шум и толпы. Ему нравятся плюшевые игрушки и куклы, он ненавидит, когда ему не внимают.       Въевшийся в «я» эпитет. «Жалкий».       — Молчаливость и послушание. Людям, не несущим в себе этих качеств, просто не стоит жить, — создание тьмы ласкает человеческое бедро, упиваясь тем утешением, что щедро дарит после боли, причиненной им же, — Ты перестаешь раздражать меня настолько сильно, когда выполняешь мои просьбы. Возможно, я даже прощу тебя за то, что ранее ты отнеслась ко мне как к дураку, так фамильярно позволив себе ко мне прикоснуться. И игнорировала меня…       Наверное, основное её представление о любви и привязанности сложилось ещё в детстве, перенятое от кого-то из взрослых и сохраняющееся до сих пор на подсознательном уровне, когда её окружают существа с иным восприятием. Например, чувство привязанности рождается тогда, когда в кого-то вкладываешься.       Служанка орудовала ножом, если вампир хотел определенного вида коржи, и, делая блины для него, мучалась и тратила время на прорисовку контуров шприцом, заполненным жидким тестом, чтобы они представляли из себя какое-нибудь животное, позже сложенное ему на тарелку и залитое черничным сиропом.       Лилит умеренно воспринимала его плач. Но то, что слёзы текли по его щекам сейчас, она поняла только по точечному жжению, мелькнувшему в области укуса.       — Чем больше я пью, тем сильнее ощущаю жажду. Твоя кровь будто всеми силами пытается угодить, давая то, чего мне хочется сейчас. Созданная, мчащаяся по твоим венам для меня. Это так отвратительно и так пленительно сладко одновременно. Какая гадкая природа.       Проницательный, настороженный взгляд из-под полуопущенных век прикован к ней, хоть сама она старалась не смотреть ему в глаза. Демон наблюдал за реакцией, представлявшей терпкую смесь удовлетворения, пересекающегося с удовольствием, и сжигающего беспокойства, замещавшегося полной отдачей.       Он продолжал беззвучно плакать и пить кровь, а ей кажется, что с каждым отнятым глотком к сердцу постепенно приходит смутное понимание.       

***

      Можно подумать, что её пальцы располагаются на кие каким-то особенным образом, раз вампир прогибается в спине лишь под определенным углом и ставит ступни в одинаковом расстоянии друг от друга, даже когда после раунда меняет положение. Судя по равным промежуткам от принятия комфортной, не противоречащей правилам позиции, до самого толчка, бьёт она только в те моменты, когда все расчёты сходятся на одном числе.       Сосредоточенность, применяемая к почти любому делу, даёт плоды: шарики разбегаются по сетчатым норкам трусливыми кроликами. Их «дрессировщик» не ликует и никак не выказывает своего восторга по поводу выдающегося результата.       — Отличный удар, дорогая, — Лайто не изменял неуместно обольстительной манере, разговаривая с женской частью прислуги, — Решила не оставить мне шансов? Ну, всегда есть вещь, в которой я гораздо лучше тебя, если понимаешь, о чем я, так что я совсем не расстроен.       Аято, несмотря на свой фактический возраст, совсем не утратил детской способности удивляться простым вещам, и от своего проигрыша обомлел так, словно впервые не одержал победу за всю свою долгую жизнь:       — То, что ты победила Великого меня, ничего не значит! Это просто везение, я требую реванш!       Старшая горничная поочередно обыграла их обоих. Лилит уверена, что эта пара из тройняшек, сатирично напоминавшая двух подружек со скверным характером, которые строят другим козни и ходят вместе даже в уборную, уже снова пожалели о том, что пригласили её в игру. Но, как бы ни были сильны сожаления сейчас, они сделают это опять.       Хоть они её хозяева, излишне пристрастившиеся к духу соревнования, а она — примерная служанка, ни в одном из дней, когда смертной доводилось это видеть, не было стремления поддаться с её стороны. Элеонор использовала все свои навыки и даже больше, будто впрямь обожала бильярд, всем существом желала победы и была готова на жульничество, если цель того потребует. Так почему она не радовалась?       — Не хочешь сыграть с нами? — точно вспомнив, что смертная здесь, младший сын Корделии обернулся, выдвигая предложение, — Азарт — така-ая занятная вещь, тебя быстро затянет. Особенно если мы выдвинем что-нибудь интересное на кон. Риск делает игру веселее!       Работы ближе к утру не осталось. Лилит сидела в игровой, покорно сложив руки на коленях и ожидая, когда их тесный и маленький штат прислуги позовёт господин Рейджи.       Это не было её желанием: Элеонор поймала новенькую сразу же, как только она отмыла последнюю кастрюлю, и отвела сюда, предложив посмотреть, как они будут играть. Ведомая тревожным чувством, вместо безучастия Лилит изобразила настоящую радость по поводу предстоящего сомнительного развлечения, преследовавшего задачу держать её поближе к себе.       Кажется, все эти две недели, что незаметно пролетели с того инцидента как в тумане, она всё чаще не давала смертной надолго оставаться одной, и либо оказывалась где-то поблизости, находя способы совместного времяпровождения, либо загружала бессмысленными задачами. Вне сложившейся ситуации Лилит бы сочла это внезапной охотой подружиться, но, по правде, это не вызывало ничего, кроме опасений.       — Благодарю за предложение, но меня устраивает быть зрителем, — учтиво улыбнулась приглашенная, словив лёгкое замешательство в облике старшей горничной.       Собственная рука непринужденно скользит вдоль бедра, сквозь ткань юбки и фартука поглаживая красноту двух заживающих отметок, оставленных недалеко от колена, тем самым пробуждая спавшую волну стыда. И стыд захлестывало осознание утоленного желания.       Память ревностно хранит обстоятельство почти каждого быстро исчезающего укуса, врезавшегося в неё из-за безобразности самого действия и боязни быть пойманной. Этот — самый последний из них. Свидетельство того, что за «винной кровью» не могут следить круглые сутки.       От Лилит тянуло мылом: она стирала униформу в ванной, мыла доступные участки и пользовалась маленьким флаконом туалетной воды, по возможности скрывая запах господина Канато, который мог на ней остаться.       — Я так не люблю смотреть, как девушки грустят, сидя в одиночестве в углу! Чья это задача развлечь скучающую и скрасить ей день, как не моя? — Лайто подмигивает, вольготно сместив вес на одну ногу, опустив ладонь на бок и шаловливо коснувшись кием, зажатым в другой руке, её носа, — Ну-ну, давай, скорее вставай, я уже в предвкушении того, чтобы развлечься вместе!       От человека это, вероятно, звучало бы бодро, но, сказанное пятым Сакамаки, превращалось в угрозу.       — Эй, я требую реванша! Не слышишь? — брат разговаривающего со смертной вампира пытался докричаться до Элеонор, слишком увлеченной зрелищем чужой беседы, по содержанию отнюдь не сопоставляемой с таким благовидным названием.       — Похоже, Аято совсем не повзрослел, раз вновь изо всех сил старается быть крутым, — рыжий льстец отвлекся всего на секунду.       Девушка в очках повернулась к нетерпеливому господину и сняла одну из белоснежных перчаток, извечно чистых, несмотря на маркий цвет, и безустанно носимых ей.       К удивлению, её бледная кожа, обычно гладкая и бархатная у вампиров, изувечена полосами, словно натянутые фиолетовые нити плотно огибавшими весь периметр кистей.       Где-то нить обрывалась, набирая яркость, где-то тускнела, отдавая в блекло-мятный, и сперва можно было подумать, что она получила где-то синяки, принявшие столь странную форму, но, если брать рельеф замысловатого эскиза, чем-то нанесенный этой представительнице демонической расы, в расчёт, становилось очевидно, что эти грубо зажившие шероховатости являются шрамами.       И шрамы эти не являлись осколками пережитого опыта ранения серебряным предметом.       Элеонор крепче берётся за ручку, не стесненная аксессуаром. Они с господином принялись за новый раунд бильярда.       — Я всё ещё думаю, что я слишком неумела, чтобы играть. Простите, — попытка спасительного самоуничижения, предпринятая ею, прошла мимо Лайто.       — Хм, правда? — слегка напускная ухмылка вырисовывается на лице парня, родинка чуть смещается вслед за поднявшимся уголком, — Это о-очень печально, если оно так, маленький суккуб, таки-им несчастным образом оказавшийся у нас в услужении. Тебе следует помнить, — галантно наклоняется он, как если бы хотел кокетливо раскрыть пару своих карт шепотом, перегибаясь через карточный стол, — Кто здесь устанавливает правила. Если тебе не хочется получить наказание, тебе лучше развлечь своих хозяев. Что скажешь, Аято? — Лайто оглядывается через плечо, только чтобы получить быстрый кивок от занятого старшего, — Ах, согласен! Я не планирую ставить тебе подножки на потеху, как мой истеричный братец, мы просто сыграем. И, конечно же, придумаем что-нибудь интересненькое в качестве наказания проигравшему!       Решая не испытывать судьбу, она молча приняла настойчивое приглашение. Предусмотрительно учитывая тот факт, что к ни одной из игр в этом помещении она никогда не прикладывала руки, смертная морально приготовилась к роли побежденной, которой вульгарный вампир поручит что-то неприятное или унизительное.       — Если ты сразу проиграешь, будет очень скучно, — хищническая повадка мелькнула в его движениях и смысле, что он доносил, когда поднес тыльную сторону полированной палки к своим губам, прищурившись, — Дай-ка подумать, где у тебя будет хотя бы маленький шанс выиграть?..       Он указывает в одну сторону слишком быстро, скорость вынесенного приговора сообщает совершенно ясно о его заблаговременном знании, пока младший из тройняшек мастерски выдавал несколько секунд заминки за то, что действительно выбирал с умом.       — Как насчёт дартса? Ты не можешь не знать правил, — заявляет Лайто под стук глянцевых шаров из альдегидной смолы и чертыханья Аято, — Не нравится мне играть против девушек, если с ними можно повеселиться иным путем, но, думаю, совсем ничего, если мы на полчасика побудем соперниками, нфу-фу, разве нет в этом псевдо-соперничестве, которое всё равно могло бы окончиться в одной постели, чего-то заводящего и притягательного?       — Не перегибайте палку, господин Лайто, — предупредила старшая горничная. Таким предупреждением можно ласково журить непослушного ребёнка или близкого друга, рассказавшего неприличный анекдот.       — Иногда сдерживаться так тяжело, — он заигрывает с ней в ответ, искренне дружелюбно, — Мне подобные условности чужды, но ты же не будешь злиться на меня?       — Что с вами поделать, — выдыхает горничная, снисходительно улыбаясь и выбивая ещё три очка, — вы всегда были таким. Но я честно не оставляю надежды, что вы одумаетесь.       Она бы злилась, если бы что-то подобное сотворил Канато, но закрывала глаза на проделки других двух тройняшек, балансируя с ними на неформальном общении и сохранении дистанции, точно была няней, спускавшей любимцам с рук их проделки. Помимо общего дискомфорта, Лилит почувствовала себя лишней в этой компании, знакомой на протяжении многих лет.       Элеонор, проводя время тут, выглядела очень воодушевленно, даже чересчур восторженной для её обычной строгости, как будто испытывала безоблачное счастье.       — А теперь к самому интересному! — восклицание вывело младшую слугу из задумчивости, заставляя вздрогнуть, — Если ты проиграешь, ты дашь мне выпить своей крови. Я немного подумал и решил, что, может, она не такая плохая на вкус, м? Хотя, конечно, никто в здравом уме не станет пробовать что-то, что совсем не пахнет. Зато любезно предоставишь нашей сучечке перерыв. О, или посмотришь, как я пью кровь у неё. Насладишься развратным личиком, что она делает во время этого. Ну, Аято, не вздумай ворчать, нужно делиться со своими братьями! Будет о-очень весело. Всего одна попытка! Если выйдет ничья, то не больше пяти. Отказ означает принятие поражения.       Одна мысль об этом внушала Лилит леденящий ужас и отвращение, намертво опутывающее всё существо. Он загнал в ситуацию, неминуемый исход которой зависел от неё.       Она отвернулась, чтобы не демонстрировать, как внутри всё разрывается, и пыталась вытеснить обреченность, двигавшуюся за ней флёром. Приговоренная встала и подступила к столику с дротиками, трусливо опустив подбородок, не найдя в себе сил даже высмеять это, чтобы стало легче.       — Я знаю, что проигрыш выглядит привлекательно, но давай дадим тебе немного мотивации выиграть, — дополняет он выдвинутые условия, — Ты ведь никогда не была в городе в человеческом мире, а, ма-аленький суккуб? И пока не можешь поехать без разрешения, но, если ты этими ручками сможешь меня одолеть, мы с братцем любезно возьмем тебя с собой. Под свою ответственность, нфу-фу.       Элеонор напряглась. Первым делал шаг Лайто.       Он крепко зажал дротик в своей руке и, хоть жесты его были всё такими же дурашливыми, настроен вампир предельно серьёзно.       Один легкий взмах, и металлическое острие с характерным звуком вонзилось в зелёный материал вокруг красного кружка, потрясая мерную тишину в игровой. Целый сантиметр! Со стороны демона это можно было назвать скорее игрой в поддавки, но Лайто, выдернув наконечник из доски и вернув на поднос на столике, приветливо дал знак рукой, что соперница его может бросать следующей.       Кисть тряслась, грозясь выронить метательный инструмент. Лилит нервно стиснула его между пальцев, так, что плотный пластик еле-слышно затрещал от оказанного давления. Пристальное внимание вампира, зорко считывающего каждое вялое движение и непосредственно ожидающего развязки, давило.       Она прицелилась. Неподготовленный, совершенно не намётанный для таких задач глаз подводил её, она никак не могла вынудить себя сделать это.       — Ах, нфу, давай. Тебе же это под силу, — за его голосом разразилось ликование Аято. Элеонор промахнулась.       Владелец сверкающей изумрудной радужки, в сочном цвете которой отражался неиссякаемый запал, сочувственно покачал головой.       Собрав всю волю, что гнездилась в этом смертном теле, и приняв неминуемость итога, Лилит отпустила дротик и сразу же сместила умоляющий взгляд на господина, продолжавшего беззаботно улыбаться и следить за ходом событий.       — Ах, маленький суккуб, как я и ожидал, ро-овно в центр! Ещё разочек? — спокойно произнес он. Судя по его настроению, результат не стал ошеломляющей новостью и шоком для него. Лайто заговорщицки переглянулся со старшей горничной, будто здесь было что-то, известное только им двоим.       Лилит не поверила собственному слуху, потому возбужденно подбежала к доске, близко осматривая тонкую полосу, встретившуюся с мишенью в идеальном положении. Безумное волнение испарилось.       Неподобающее поведение в том проявлении, которому третий и пятый Сакамаки покровительствовали из-за увеселительного его вида.       — Мать твою, склерозная, у тебя лицо, будто ты выиграла миллион, а не попала в цель в дартсе, играя с бабником, что потакает каждой девушке, которая шевелится и дышит, лишь бы с ней переспать, — выплюнул Аято, стуча кием о медного цвета бортик бильярдного стола, — Сейчас Великий Я одержит победу вот над ней и покажет тебе, как надо играть!       — Смертные радуются несущественным вещам, — вставила свой комментарий Элеонор, ни то нейтральный, ни то с ноткой пренебрежения.       — Обижа-аешь, Аято. Я не поддавался, честно. Новичкам везёт, — его младший брат кокетливо надул губы, отмахнув пару волнистых рыжих локонов. Призывное искушение, как бы случайно проскользнувшее в нём. Если бы Лилит не привыкла к тому, что большинство вампиров так или иначе красивы, и не находила подобное сладострастие неуместным, в этот раз она бы растаяла, — Дай-ка вспомнить, не ты ли проиграл Шу, братец?       — Я просто был не в настроении для игры!       Аято во что бы то ни стало ревниво отстаивал своё могущество, готовый безрассудно цепляться за первое место, едва кто-то выражал сомнение в его неординарном уме или незаменимой силе. Он долго просидел с английским словарем в библиотеке, беспорядочно бубня и заучивая слова, когда Субару ткнул ему в его ошибку, хотя мог бы попросить господина Рейджи, Юи, и, на худой конец, Лилит или Лайто, помочь ему организовать процесс. Ничто не способно тягаться с его самонадеянностью.       «Его бы упорство, да в нужное русло» — мечтательно вздохнула смертная.       — Како-ое разочарование. Ладненько, придётся отложить до лучших времен. Я бесчеловечен, но раз уж я сам предложил, уговор есть уговор, что скажешь? — её бывший соперник оперся на шахматную доску позади. Если бы он желал исполнения выдвинутой им перспективы, он приложил куда больше усилий для её осуществления. Границы вряд ли бы остановили его, и Лилит это осознает, — Уже трясешься в предвкушении, чтобы посмотреть на город? У меня есть представление о маршруте! Хочешь зайти в мой любимый магазин?       В такие минуты действительно думается, что они братья. Но они не в силах хорошо ладить с друг другом, когда все собираются в одной комнате больше, чем на пару часов.       — Охо, какая настойчивость, — Лайто вынул жужжащий мобильный телефон, и шустро смахнул что-то с экрана пальцем, — Так занят, так, что жуть просто.       — Э, ты снова не ответишь? Она же на домашний названивать будет, и четырехглазый снова будет зол.       — Кто станет тратить время на то, что не приносит удовольствия?       Лилит не размышляла, что будет делать, если обыграет вампира, потому что это должно было быть как минимум невозможно для нетренированного человека, но господина это совершенно не смущало, скорее наоборот, он был удовлетворен. Элеонор поникла, её вишнёвые губы вытянулись в полоску, и она как бы невзначай заметила цифру, на которую указывали стрелки часов.       — Извините, Господин Лайто, господин Аято. Спасибо вам за игру, — тепло вымолвила она, низко поклонившись. Тогда, когда она повернулась к Лилит, от тепла не осталось и следа, — Идём, нам пора. Мы будем писать приглашения на днях, если лично надумаете кого-то внести, дайте знать, господа. Ещё раз благодарю.       Лилит торопливо поклонилась вслед за развернувшейся к выходу старшей горничной. Аято всё ещё сердито стоял, широко расставив ноги, придерживая оборудование, прижатое к плечу, Лайто же опустил веки, создавая хитрый прищур и плавно помахав смертной рукой. То же вкрадчивое коварство, что внешне воплощает собой его мать.       Когда она бросила на него последний заинтересованный взгляд в проходе, он больше не улыбался.       

***

      — Да ну его, опять забыла, тьфу, — Джинджер со стуком прижимает хрупкую принадлежность для письма к столу, ругаясь на собственную невнимательность. Каллиграфически выведенные буквы оборвались на середине слова, когда она вспомнила, что пропустила эпитет в прошлом параграфе, — Я уже не выдерживаю!       Плотная бумага с бледным изображением королевского герба мнется, принимает на себя весь негатив, словно рекламная листовка в почтовом ящике, оказавшаяся там вместо важного послания. Затем горничная формирует плотный мячик и метко отправляет его в корзину, где он окунается в растущее кладбище из таких же свидетельств неудачи и затесавшегося среди них пакета из-под сока.       Шесть испорченных приглашений от того количества, что слуги уже написали, меняя только имена и разные мелочи, — совсем ничтожное количество. Пальцы, на которые приходилась опора шариковой ручки, ныли, теперь после каждого оконченного листа Лилит приходилось отвлекаться, чтобы размять ладонь и растереть пульсирующую кожу, сносившую грубый контакт, а предложения образца, где друг за другом следовали стройно выстроенные выражения, благопристойно отвечавшие стандарту, принялись плясать на белом полотне, расположенном посередине между ними.       Этого не пришлось бы делать, если бы первая помощница Рейджи не объявила, что почерк смертной «приемлем». Или не считала, что незачем следовать фривольной моде использовать принтер.       — Не нервничай, — шикнула Элеонор, держа у уха телефонную трубку, а после перехватив освободившуюся на минуту ручку, чтобы зачеркнуть ещё один номер на цветном листике с заметками и вежливо попрощаться с владельцем шоколадной. Она явно переживает из-за того, что ей снова отказали, — Не думала, что это станет такой большой проблемой.       — Почему бы не заказать торт в Пат де Фруи? — небрежно обронила вопрос Джинджер, отхлебывая кофе из своей кружки с изображением какого-то персонажа. Она не обладала ни огненно-рыжей копной волос, ни пламенным, задорным характером, какой приписывается девушке, что носит это имя, и едва ли была взволнована, услышав, что в этом доме спустя приличный промежуток проведут большой приём.       — Конечно же, туда бы я обратилась в первую очередь, как в самую уважаемую кондитерскую демонического мира, где заказывают торты на важные случаи, — планомерно пояснила старшая горничная, — Если бы у нас не возникли с этим проблемы. Трёхъярусный торт не выдержит транспортировку в человеческий мир, а главный кондитер слишком занят, чтобы навестить нас лично. Слишком занят, чтобы услужить королевской семье! — Элеонор сделала акцент на непростительности такого тяжелого греха, точно на кульминации в стихе, — Ты можешь это представить?       — А… Ну, —напарница по написанию приглашений стушевалась, — Много кто хочет получить торт именно оттуда.       — О чём я и говорю! — Элеонор жарко поддержала очевидный факт, откровенно огорченная невозможностью сделать всё так, как планировалось, — Будет столько гостей, нельзя ударить в грязь лицом перед ними.       Она не переживала о мнении посетителей приёма так сильно, как показывала. Хоть номинально всех звал сам КарлХайнц, и банкет, совмещенный с возможностью потанцевать, продемонстрировать наряды и обменяться сплетнями, будет обсуждаться в жадном до мероприятий демоническом обществе чуть дольше, чем банкет любого другого дома, он также рано или поздно забудется в череде других увлечений, повторяющихся по кругу. Оправдать доверие господ было её первостепенной задачей, ничем она так не дорожила, как своим долгом, с которым то и дело носилась.       — Ты слишком переживаешь из-за мелочей, — зевнула Джинджер в ответ на краткую, но пылкую тираду, — Торт и торт. Вампиры, живущие в городе, отколовшиеся от аристократии и ни во что эту аристократию не ставящие, и не взглянут на него.       — Моя обязанность как старшей горничной — выполнить всё по высшему разряду, хотят они того или нет, они всё ещё носят знатные фамилии. А торты обязательно должны присутствовать на вечеринке, — отрезала девушка, — Я обзвонила кондитерские в городе и спросила о предложениях, ничего из этого не годится. А что насчёт остальных блюд?       — Кондитеры в Пат де Фруи сами учатся в человеческом мире, всё должно быть в порядке. Если господин Канато отказался есть приготовленный мною шоколадный торт, а затем и мильфей нашего шеф-повара после её десертов, — Джинджер покосилась на Лилит, — Мы справимся сами.       Упомянутая в пол уха слушала их диалог, занимаясь составлением этих небольших, красивых открыток. Постепенно мысли её отходили дальше от реальности. Суета в особняке Сакамаки сходила с той, что была перед торжеством в доме Имаи, и, если до слов Джинджер яро охвачена этой суматохой была одна старшая горничная, сейчас смертная переняла искру её энтузиазма.       Мягкость чёрного шелка дополняла и оживляла это ощущение, как человеческие руки вдыхают жизнь в груду материала, собирая его в одну цельную идею. Рассеянная шатенка вечером опрокинула на Лилит бутылку с сиропом, за что, как она признается, была благодарна: если запасной фартук у неё был, то чистое платье — нет. Элеонор, возмущенная и более не находившая выхода, позволила надеть старую форму, сдержанно добавив, что она слишком вульгарная.       Однако, даже в мимолетно воскресшем прошлом, когда молодой господин собственноручно вручил эту «вульгарную одежду», Лилит не позволяли готовить что-то настолько претенциозное — такого влияния у больного ребенка, называвшего её одаренной, не было. Она на секунду представила то воодушевление, что испытывают те, кому доверяют такие поручения.       — Торты, чья техника проще, мы, разумеется, можем выполнить сами, и, хоть я уверена, что она не дотянет до уровня господина Рейджи, я поручу это Лилит, — бросив по её мнению комплимент, уступила горничная. Ничуть не больше, чем можно было от неё ожидать, — Но основной торт, что будет стоять в середине стола!.. Для центра композиции необходим презентабельный внешний вид. В прошлый раз кондитер к нам приезжал, а в позапрошлый мы проводили банкет в замке, я не представляю, как можно позволять выполнять значимые задачи смертным.       Лилит не обратила на её замечание внимания, радуясь тому, что через несколько дней возьмет выходной и поедет в город вместе с госпожой Комори. Сопровождение Лайто и Аято в ситуации, когда её посещения человеческого мира до этого заканчивались на летнем коттедже, чудилось мелкой неприятностью.       Она была довольна, что ненадолго сможет вырваться из давящего мрака дома Сакамаки, совсем не гостеприимного для того, чтобы проводить в нём шумные празднества.       — Я отправлю твоё письмо вместе с приглашением, Имаи значатся в списке гостей, — внезапно сообщила Элеонор, доставая из кармана аккуратно сложенный листок. Лилит обрадовалась, что более не придется томиться ожиданием, — Закончи ещё десять конвертов, возьми список и отправляйся в библиотеку. Ты должна будешь разобрать некоторые книги, указанные здесь, они лежат там на длинном столе, а вот эти, — она указала на несколько пунктов ниже, — найти и отнести их в лабораторию к Рейджи-сама. К тому времени, как ты закончишь, я уже буду там, и приму их. Это будет лучше, чем если ты станешь лезть под руку здесь.       Камень в огород Джинджер. По отношению к Лилит Элеонор вела себя ещё отстранённее, чем раньше, и она старалась вовсе не попадаться ей на глаза, чтобы избежать молчаливого наблюдения.       Закончив, младшая служанка бегло сложила одинаковые конверты, и стремглав покинула кухню, оставив писавшую шатенку и решающую сложившуюся проблему Элеонор наедине с друг другом.       Как только она свернула за угол, остановившись перед входом в гостиную, и убедилась, что здесь никого нет, она выпутала из волос гребни чепца и выудила белый бант.       Вместо того, чтобы огибать высокий хвост, в который нельзя собирать волосы по решению Рейджи, длинные концы аксессуара щекотали шею, тянувшись вверх к серединке, где распустился цветок из граната, приколотый его хозяйкой.       Окруженная роскошью, Лилит никогда не обладала ею. Всё, что со вкусом располагалось вокруг, вся дорогая обивка, канделябры и хрустальные люстры со стразами не принадлежали ей. Хоть заколку и не было видно под пучком, эта деталь наделяла уверенностью, беспрекословной уверенностью человека, сумевшего заставить всех вокруг думать, что нельзя сыскать кого-то, кто более утончен, чем он.       В общем, иметь в распоряжении красивые вещи очень приятно.       Прятать излишество, в одиночестве наслаждаясь видом безделушки, разумно, но ей непременно хотелось надеть ограненный драгоценный камень с платьем, что было так дорого не на материальном уровне. Лучше пусть носка шелковой вещи остаётся мнимо вынужденной, как когда-то, когда она носила её для службы без угрозы быть высмеянной старшей прислугой.       «Жаль, что я выросла из тех прелестных туфель с ремешком» — оглядела она свои ноги, понимая, что только они выбиваются из духа того, во что раньше было одето её тело.              В гостиной будто никого и не было, как прозрачный графин, она содержала в себе скисший лунный свет, с двух сторон обступивший камин и проливающийся на пару ступней, выглядывающих из-за спинки дивана. На журнальном столике разместилось несколько обложек, всё с прежними названиями, периодически приносимыми сюда, а номера раскрытых страниц увеличивались в том же оскорбительно медленном темпе.       Книга, которой не хватало, оказалась голове господина, одна из ладоней, ранее державшая её, прижата к широкой груди спящего. Если к нему наклониться, словно желая услышать сердцебиение, сдавленная классическая мелодия в его наушниках становится различимой.       Самый старший из сыновей, в отсутствие отца фактический хозяин резиденции Сакамаки, иногда воспринимался как большой, сытый рыжий кот, пылающий склонностью засыпать в случайных местах. Он даже лежал подобным образом, вытягивал длинные ноги, и, если выбирал в качестве временного пристанища диван, одну из крепких рук вампир скидывал вниз, как хвост. Разве что его способность слиться с интерьером составляет нечто общее не с котом, а с хамелеоном: ещё немного — и с него можно стирать пыль, как с любого другого предмета.       Судя по сложившемуся виду, господин Шу вновь пытался сделать домашнее задание, но не смог противиться зову сна.       Она подобралась тихо. После того, как задремал, парень не вернется к учебникам, просто оставит их в гостиной, пока кто-нибудь их не уберет, а путь её в любом случае лежал в библиотеку.       Лилит приподняла книгу за уголок, оторвав тот от притягательного, сформировавшегося лица, внушавшего впечатление уравновешенности. В этот раз он не напугал её резким движением и не открыл безбрежной синевы глаз.       — Очередная назойливая женщина. Если ты не заметила, я читаю, — промямлил Шу. Когда она смотрит на него вот так, ей самой хочется лечь и заснуть, — А, горничная, — опознал он её на уровне положения.       Неприятностей господин Шу почти не провоцировал, но и к страданиям, мимоходом его касавшимся, был безразличен. На вид для него прислуга вся одинаковая, едва ли он их различал. Все черно-белые, как пингвины, и в нелепых чепцах. В отличие от младшего брата, он не делал заведомой разницы между Лилит и слугами-вампирами, и не напоминал об этой разнице с методичностью будильника, у которого несколько раз откладывали звонок.       Однако, сейчас Лилит в другом головном уборе.       — И с кем же ты собираешься на свидание, ещё и без шлейфа этой туалетной воды, которой начала пользоваться? — елейно сказал вампир, кончик брови глумливо вздернулся, когда он намекнул на платье, — Знаешь, если ты хочешь научиться соблазнять мужчин, тебе стоит перестать вести себя как их мамочка.       — Я закалена шутками господина Лайто, так что подобное меня уже не проймёт, — Лилит поддержала тон разговора, заданный им, но в её выражении не было и толики шутливости.       — Ещё и бесстрашная, — старший Сакамаки вздохнул, двусмысленно улыбнувшись. Сменялись только невыразительные эмоции, мышцы тела его были полностью расслаблены, он не шелохнулся, — После него даже мне интересно, какие грязные тайны ты хранишь.       Лилит не допустила ни одного неконтролируемого жеста, выслушав господина Шу. Ноздри его чуть шевельнулись — парень принюхивался к какому-то запаху. Он всё же распахнул глаза, всего на секунду, чтобы столкнуться с её взглядом, который она поспешила отвести. Эта насмешливая полуулыбка не покидала его губ даже по возвращении в полудрему.       — Я рада, если вы считаете меня достаточно умной, чтобы быть способной на подобное коварство.       Тело, следуя предыдущей команде, автономно от разума принялось собирать книги. Вампир усмехался своим мыслям, Лилит продолжала дорогу.       

***

      Многочисленные высокие шкафы льнули к друг другу, упираясь в потолки, их очереди всячески пересекали просторное помещение, составляли лабиринты с узкими улочками, чередовавшиеся и заменяющиеся участками, где вмещались объёмные столы и хороводы стульев с тёмно-коричневой обивкой. Ближайшая металлическая лестница на скрипучих колесиках остановилась у стремившегося нагнать верхние полки окна, которое красиво изгибалось, сужаясь к концу.       Сколько бы тут ни убирались, пахло пылью и старыми книгами. Даже среди того многообразия, представленного и собранного в одном месте, были те, что выделялись яркостью среди остальных — например, совершенно новые, будто только что привезенные.       Если выйти с одной из них в коридор, наверняка сохранившийся аромат типографии обретет новую силу, не перебиваемый авторитетом закоренелых жильцов библиотеки, гордо носивших потрепавшиеся от частого перечитывания корешки. У этого книжного поселения честь быть такими: с затертым названием, с карандашными линиями под строками, особенно понравившимися тем, кто их читал — одним словом, горячо любимыми, помимо истории, содержащийся в них, получивших свою собственную, дарованную хозяевами.       Худо исключительно каким-то старым, достопочтенным произведениям, походящим на фолианты, помещенные сюда только ради коллекции. Лилит думается, что даже если бы она пристрастилась к чтению настолько, чтобы читать вместо сна, она бы точно прошла мимо них, удостоив только небрежным пролистыванием первого десятка листов.       После того, как служанка вернула взятые Шу учебники, она принялась искать ту столешницу, на которой лежат оставленные на её совесть предметы.       Штрихи, аккуратные и разборчивые, свидетельствуют о вмешательстве господина Рейджи. Первую часть списка она понимает без труда, но тогда, когда дело доходит до второй, находит, что оказалась в недоумении.       — Ответь мне, пожалуйста, почему я вынужден тебя искать? — сварливо проворчав, четвертый Сакамаки состроил угрюмое выражение.       — Здравствуйте, — первом делом поприветствовала его Лилит, зная, что они сегодня ещё не виделись, — Я не знала, что вы ищите меня в данный момент, — замялась она, всмотревшись в иероглифы ещё раз, ища те, что ей знакомы.       Манжеты бежевого кардигана с розоватым отливом парой лишних сантиметров сползали ему на ладони, он свободно обволакивал его угловатое тело, отклоняясь от того, чтобы обвести точно, исправляя и даруя плавность изгибам фигуры.       Его челюсть едва заметно шевелилась. Он что-то жевал.       — Эй, ты игнорируешь меня? — вампир добавил нетерпеливо, — Я пришёл сюда, но ты эгоистично продолжаешь глядеть в эту дурацкую бумажку. Что можно так продолжительно высматривать в ней?       Лилит не знала, стоило ли признаваться ему честно, не ожидая, что снова когда-либо вернется к этой проблеме. Если не разобраться, что означают сложные сочетания линий, поиск нужных книг без ясного понимания, в каком отделе их искать, займёт безумно много времени, даже если она примитивно будет перебирать их в поиске совпадающих иероглифов. Может, посмотреть в словаре?       — Я не знаю этих кандзи, — стыдливо буркнул её рот.       — Что ты имеешь в виду?       Он недоверчиво скривил губы, вертя в руках своего медвежонка. Его взгляд скользил по платью, по отделанному двумя рядами гипюра прямоугольному вырезу, из-под которого выглядывала ещё одна деталь, закрывавшая ключицы и украшенная защипами. По лифу, прерывавшемуся опрятным бантом в узкую чёрную полоску, по буфам, резко спадавшими в облегающий рукав, пестревший контрастный шнуровкой и добавленным позже кружевом, призванным его удлинить.       Осуждал ли он передник с шитьем, одолженный у классической формы дома Имаи, что завязывался на талии и закрывал только юбку, из-под которой торчало ещё кружево? Неизвестно. Единственный минус, который находила в нём Лилит — демонстрируемая цепочка от подвески. Господин изучал это молча.       Потом до него что-то дошло. Теперь он лукаво вскинул голову.       — Ты же не хочешь сказать, что ты…       — Простите, я не должна отнимать ваше время. Список мне дал господин Рейджи, так что я просто выясню у него, — затараторила она, зная, что он хочет сказать, — Уверена, он не занят. Затем я сразу же исполню поручение, если оно у вас есть. Я быстро.       Она вежливо поклонилась, чтобы потом оббежать его, поскорее избавиться от возникнувшего вопроса. Канато не успевает схватить её за запястье, и она сразу же об этом жалеет, когда безжалостная хватка падает на пальцы.       — Куда собралась, похотливая дрянь?! — он мгновенно пришёл в бешенство, угрожающе рявкнув и приготовившись швырнуть её куда-нибудь в любой момент, — Сядь!       — Господин Канато, я быстро верну-       — Я сказал присядь, пожалуйста! — господин скалился, клубящийся, осязаемый воздух потряс крик, сопровождаемый рассекающим, отбрасывающим движением его руки, заставившим смертную протестующе пискнуть и даже пружинисто подпрыгнуть, когда он рывком подтащил её к ближайшему стулу, свалив на сидение. Словно о скалы белая морская пена кружева на подоле страстно ударилась о середину икр.       Когда Канато кричит, концентрированная угроза обнажается в нём. Слегка испуганно Лилит прислониласьк спинке, поддаваясь его настойчивой просьбе остаться здесь.        Юноша шумно выдохнул через нос, успокаиваясь. Широким, точно строевым шагом преодолев короткое расстояние, он отодвинул соседнее место, чтобы сесть рядом. Жестикуляция Сакамаки всё ещё была рваной, а Лилит оставалось напряженной. Тедди присоединился к ряду справа от владельца.       — С тобой столько возни, — невозмутимо вымолвил вампир, придвигаясь ближе к столу, — Бежать к моему брату за помощью… Непростительно, — одними губами прошипел он.       Канато потянулся к ёмкости, где вразнобой теснились канцелярские принадлежности, дотошно перебирая их, пока не выдернул из кучи карандаш в деревянном корпусе, завершающимся надетым поверх ластиком. Бесформенно осознавая его намерения, Лилит беспрекословно передала листок.       Четвертый Сакамаки разглаживает бумагу.       Подцепив очки в черной оправе в кармане кардигана, он откидывает дужки и надевает их одной рукой.       — Какие иероглифы здесь ты не знаешь? — Канато уставился на служанку, постукивая карандашом по поверхности и вдумчиво насупившись.       Лилит немного растерялась, не хотя злить его. От него веяло молочным шоколадом, что он только что ел.       — Этот, — указывает палец, — и этот.       — Ха-а, совершенно ясно, что ты очень необразованная, — после его беглого осмотра поставленной задачи слышно невнятное шкрябанье грифеля по бумаге — Пытаться заполнить эту пустую голову бесполезно, но, если не объяснить, ты никогда не поймешь, верно?       Вампир пододвигает список обратно. Над всеми кандзи, на которые она его навела, появилась подпись хираганой, проливавшая свет на узкие понятия, что не могли храниться в её голове.       — Ещё этот, — добавила она.       Его Лилит знала, но сама ситуация, начавшаяся неблагоприятным образом, стала последней каплей, последней мерцающей оберткой, до конца заполнявшей надоевшую, не используемую для конфет бонбоньерку, которая по старой памяти собирала сладко пахнущие фантики, хоть немного сочетавшиеся с теми, что в ней когда-то хранились.       Вид Канато, склонившегося над столом, несдержанно расписывавшего то, что для него было предельно банальным, отзывается нежностью. Пурпурные волосы спадают на высокий молочно-белый лоб, и господин так выглядит ещё моложе, несмотря на синяки под глазами. Под кардиганом, черной рубашкой с флокированным горошком и халатно наброшенным под ворот расстегнутой бабочкой его кожа казалась почти тёплой, согретой одеждой.       Иногда после долгих разъяснений Широ не возражал против того, чтобы его благодарили. Предметом для них мог быть параграф желтоватого учебника по алхимии, интересной ему, фрагмент книги на демоническом языке, собственное домашнее задание, о успехе выполнения которого служанка тактично справлялась, что-то о человеческом или демоническом мире. Что-то кольнуло в боку.       — Большое спасибо, — сказала она апатично, — Мне жаль, что доставила вам проблемы.       — Это правда. Ты очень проблематичная, — соглашается господин, — Вплоть до того, чтобы как и все держать меня за идиота, который не знает элементарных вещей… И это… Выводит меня из себя! — к его рыку прибавляется хруст дерева, и он стонет, — А-а, я устал. Из-за тебя я сломал карандаш.       Две части деревянного корпуса, с разреза которых словно кость в открытом переломе торчал грифель, упали вниз.       — Как ты исправишь моё плохое настроение? — звучит испытующий вопрос.       Неоткрыто забавляясь, «винная кровь» склонилась к его уху и понизила голос, скомкано кинув подходящий вариант. Загадочно, с долей легкомысленности.       — Я так давно не делала горячего шоколада. С пенкой сливок, маршмеллоу и ореховой стружкой, — зашла она с козырей, бездумно вытащив их из своего нарядного рукава. Огромное количество калорий, что он проглотит, не задумываясь, и что просто исчезнут в его худом теле, подарив секунды блаженства во рту, — Будете?       — Ты считаешь меня глупым ребёнком? — раздраженно сказал Канато, но тембр его заинтересованно дрогнул.       Он не в плохом расположении духа. Нужно немного настоять, чтобы он поддержал идею.       — Я уважаю вас, — повторила Лилит, чуть громче и уверенней, чем говорила это в прошлый раз. Нащупывать точки, где на вампира можно было повлиять, надо осторожно, — Вы ведь пробовали много десертов разных авторов, и разбираетесь в том, насколько они качественно выполнены. Если это не трудно, я буду рада услышать, что вы думаете. Мне нужна критика.       Ненадолго «винная кровь» способна дотянуться до его безмолвного сердца. Ткнуть пальцем в его грудь, заглянуть глубже, раскрыть ребра, разворотить внутренности и сжать холодный, небьющийся орган, подглядеть, получить подсказку о том, что господин хотел бы услышать, находясь под её чуткими руками.       — Ты спрашиваешь моё мнение? — расфокусировано произнес он. После утвердил больше для себя, чем для других, — Естественно, ты должна его спрашивать. В конце концов, ты принадлежишь мне.       — Я служу этому дому, — поправила Лилит, пересказав то, что Сакамаки сам когда-то говорил. Не с притворной веселостью, как бы сказала это кому-нибудь ещё, но с той ответственностью, что только могла вложить, — Так что это моя обязанность       В ответ — недоумение на его чертах.       — Ты предложила мне свою кровь, — негодующе воспроизводит Канато свой незыблемый аргумент, нерушимую аксиому. Разум учится читать между его строк.       «Ты выбрала меня».       Так шатко чудилось, что в эту минуту, пока они сидели вдвоём в библиотеке, она любила господина Канато почти также, как любила Широ. Непорочная привязанность, поглаживания по голове, пикники на пляже и соленый воздух. С того самого момента только они вдвоем. Никаких безликих нянь, нужных номинально и бесполезных для питомца с гибким умом вроде него, домочадцы с ещё несколькими необщительными слугами и посещавшими его учительницами, к которым прицепилось старомодное слово и которые давали ему знания, ненавязчиво пытаясь воспитывать, оставались где-то позади.       Даже с нарастающим пониманием, что Лилит выросла в сравнении с ним, отношение к нему не уподоблялось обращению с кем-то, кто обделен сообразительностью и самостоятельностью, но, какие усилия ни были бы приложены, общество вампиров продолжало окружать их обоих. Они и правда сбегали из дома, как пара шкодливых детей, что всё равно вернутся домой, в реальность.       «Ребенок присматривает за ребенком» — в первые пару лет причитала Сара.       Правда, что нёс этот юноша, адресовала к чему ненасытному, сплеталась с неумолимым переживанием, качественно другим. Господин Канато — взрослый. Не только в том смысле, что он просто выше и сильнее.       — Почему ты делаешь такое выражение лица? — расползается ликующая усмешка. Нереально контролировать себя вечно, — Оно очень непристойное. Скажи, пожалуйста, о чём ты думаешь?       — Ни о чём, — отмахнулась Лилит, скрещивая щиколотки под столом, незримо обороняясь от него. Обыкновенная поза приобретает защитное значение, как переливчатое пение колокольчиков на двери, оберегающее от злых существ, духов грядущего, стучащихся внутрь.       Коленка под струящимися складками шёлка соприкасается с его, когда он располагается теснее, ищет слабое место, но смертная непроницаема. Сакамаки дотрагивается до завораживающего лоска ткани, неспешно щупая, что-то обстоятельно прикидывая, пока горничная позволяет, смирно застыв, из учтивости сохраняя позу, пока ему не наскучит.       — Натуральный шелк, двойное солнце, несколько метров гипюра, — технично изъявляет вампир, — Лилит всё-таки воровка, да, Тедди? Ты так не думаешь? — интересуется он точкой зрения своего компаньона, оправдывает ранее сказанное: если ей не объяснить — она не поймет, — Здесь нет иной причины, откуда у смертной горничной могло взяться такое дорогое платье и украшение.       В его разговоре нет порицания, словно эта теория только утоляла страстное желание унизить чужое достоинство. Ладони бережно прижали кружево к запястьям, когда Канато обхватил их, чтобы Лилит никуда не могла деться, развел в стороны, не позволив закрыться, и припал к декору лифа, к сердцевине банта, заставляющего одеяния походить на фольгу, в которую завернут подарок.       Он не видит в этом ничего зазорного или странного, и служанка старается относиться к этому со смехом, снисходительно списывая то на его расу. В любом случае, у него иная цель.       — Это.., — пара мягких фиолетовых прядей, приподнимающихся от остальной массы волос, щекочут подбородок, — От тебя пахнет кем-то другим.       В ту ночь, что сопровождал шумный бал, Лилит надела его сразу после стирки, и более не прополаскивала его, аккуратно убрав в чемодан, а после в шкаф. Она сама надеялась, что память о аромате карамельных нитей, в которые закутались многие десерты, осталась в нем, хотя бы до того, как ткани снова потребуется немного воды и стирального порошка. Но, похоже, от неё пахнет Широ.       — Я предполагал, что ты собираешься к моему брату, но, — пальцы стиснули деликатные сборки, теперь уже твердо лишая шанса вырваться, — Этот запах… Не принадлежит никому из них.       Она ощущает, как сдвигаются темно-фиолетовые брови, морщится нос, ярость растёт быстро, гораздо быстрее, чем когда парень швырнул её на стул. Приложит руку к его груди — и почувствует рев пламени, рвущего его собственные внутренности.       — Я понял. Ты тайно ходишь с кем-то на встречи, — Канато поднимает на неё глаза, затуманенные смесью боли и алчности. «Я всего лишь слуга, вам незачем так беспокоиться о том, что я делаю, пока удовлетворяю ваши прихоти» — отвечает её взгляд, — Когда я ничего не подозреваю, верно?.. Кто это?! Отвечай мне!       — Оно, наверное, пахнет особняком прошлых господ. Это подарок от господина, — отстаивала она свою честь.       Вампир свалил её на пол. Его нависшая фигура полутенью заслоняет свет, она чувствует его вес на своих бёдрах.       — Носить одежду, подаренную другим мужчиной… Ты действительно худшая из женщин, — обвинительное изречение, за которым, сразу после остервенения, следуют фиктивные слёзы, увлажнившие его веки, — Это… Так сильно обижает меня… Почему…       «Прямо-таки худшая!» — смеётся разум, непоследовательно аккомпанируя раздраженным падением нервным окончаниям. «Винная кровь» прикусила край губы, чтобы сдержать хохот, хрипом проскользнувший между них.       Говоря о переводе в человеческий возраст, Широ немногим младше её. Но Канато, достигший семнадцати лет, столь серьёзный и разъярённый, уже выносит приговор, ревностно кличет его «мужчиной»!       — Даже в случае, когда твоя глупость не позволяет тебе осознать простых вещей… Я достаточно терпелив, чтобы продолжать тебя учить, — его юное лицо склоняется, тело под ним жалобно дергается, розоватый язык проходится вдоль шеи, как будто в ожидании пиршества вампир открывает кастрюли с кипящими супами, лезет пальцами в крем для торта и утягивает фрукты с корзины так, чтобы не оставалось подозрительно пустующих пространств, — Вероятно, ты хочешь, чтобы кто-нибудь нас поймал. Хм-м… Кто же это должен быть?.. Зайти прямо сюда и увидеть, в каком непристойном виде ты находишься. Интересно… В каком бешенстве будет противная Элеонор?..       В знакомой манере, позволявшей предупредить его дальнейшие действия, он открывает рот, метя в самое видное место. Ничего страшного, если выпьет крови. Страшно, если кто-то заметит.       — Этот мусор мешает мне, — его ловкие пальцы оттягивают цепочку, до смертной доходит, что ситуация выворачивается наизнанку. Она умоляюще хватает рукав кардигана, неслышный щелчок, что издает расстегивающийся замок, становится громким в этой немой борьбе, — Не вырывайся. Ты расстроила меня и должна понести наказание за это.       Лилит предприняла попытку остановить его словами, если то возможно, прежде чем он разлучит подвеску с её кожей, нетронутой в этом месте. Холодные подушечки вампира натолкнутся на сам камень — и он легко получит аллергию или ожог.       — Господин очень юн. Вы серьёзно конкурируете с ним? — отчаянно воскликнула она, не желая видеть происходящего, прячась, как и всегда, — Его уже в живых нет! В этом нет смысла.       Открыла она глаза тогда, когда тяжесть исчезла.       Канато безмолвно встал, забрав своего Тедди, служанка приподнялась на локтях, подвеска извилистой змейкой сползла вниз к бюстгальтеру вместе с изменением положения.       — Приятно это знать, Лилит, — неописуемое, бесчестное блаженство, нахальность которого он прекрасно осознавал. Может, собирался уйти вампир лишь потому, что захотел распробовать в одиночестве свалившуюся на голову плотоядную сласть плода власти.       По тону, что втиснулся в сказанное, она сама дала ему осознать, что это событие — более значимая нитка, за которую можно дергать, нить, что не крепится к запястьям, но проходит через голову.       Оказав помощь в деле, хозяин медвежонка точно в качестве платы безжалостно уколол её.       Нужно отнести необходимые книги наверх. Подписи над кандзи отзываются обидой, и Лилит, собрав необходимое, выкинула список, думая, что предпочла бы найти решение самостоятельно и получить выговор за излишнюю медлительность, чем слышать Канато, в своё удовольствие разбередившего заживающие раны.       

***

      Сухая трава цвета фуксии, некогда сочные и просвечивающиеся вьющиеся побеги одного распространенного растения, зачерпывается горкой и высыпается в пузатую колбу над ярко-зеленым огнём, своим сумеречным, мистическим светом брезжащего под ёмкостью. Укрощенное пламя выхватывало краску, опускающуюся на дно маслянистой жидкости, претерпевающей метаморфозы и настаивающейся, как чай.       Изумрудные отблески не в новинку: если засунуть в них руку, они не схватят её, кровожадно сжирая кожу и перекидываясь на мышцы, не опалят, но создадут впечатление, словно опускаешь её в снег. Смешаешь пыль лунного обсидиана с вазелином или водой, нанесешь поверх, будто крем, — и без труда сможешь взять стекающий огонек, точно воду в сложенную ладонь.       Холодный огонь, с которым работают некоторые ингредиенты. Каждый раз это завораживает.       — Полагаю, это не то, — Элеонор снимает колбу за горлышко, болтает алхимическую эссенцию, ломаные розовые «чаинки» опускаются осадком вместо того, чтобы раствориться, — Мне жаль.       Она украдкой поглядывает на господина Рейджи с извинением в глазах. Старшая горничная ощущает себя пристыженной, но брюнет не подаёт виду, что замечает конфуз девушки.       На крепком письменном столе отсортированной горкой лежат законченные приглашения, готовые к отправке, большой лист с расписанными по дням приготовлениями, перечень блюд, рассадка гостей, и даже гамма, в которой будет выполнена сервировка столов — всё её кропотливая работа, сделанная без сучка и задоринки, безупречно следовавшая общим указаниям господина, владевшего организационными навыками. Но всю эту пользу, что она ежедневно приносила Сакамаки, будто перечеркнуло неудавшееся зелье.       — Твоя тётушка прекрасно владела алхимией, — выслушав её извинение, парень принимается оценивать результат, подняв ёмкость выше головы, чтобы её неоднородное содержимое пронзил свет, — Беды в этом нет, — тактично, но крайне хладнокровно успокаивает он, и в ободрение словно не вложено сочувствия, — Выражаю надежду, что получится в следующий раз.       Судя по всему, они пытаются уже довольно долго, не одну неделю. Лилит будто превратилась в невидимку, стоя в дверях вместе с книгами.       — Мерси была выдающимся алхимиком, — появляется контраст на слове, что означало восхищение, но то, как она звала свою тётю по имени, выдавало что-то противоположное, не связанное с признанием чьего-то таланта, — Я уверена, что подберу тот рецепт. Положитесь на меня.       Она, повержено натягивающая свои белые перчатки на кисти, помеченные следами несчастья, выглядит как человек, который готов умолять на коленях, хотя ничего решающего судьбу не произошло. Рейджи уважительно опускает на её острое плечо несколько пальцев.       — Ты незаменима в этом доме, в целом лишенном здравомыслия и заботы хозяина, оказавшегося редкостным бездельником, — в его тоне слышится нечто вроде благодарности, обобщенной и максимально уместной, лишенной личного участия, — Я проверил планы, ты прекрасно справилась. Теперь завари нам чай и мы обсудим оставшиеся аспекты. Леди не может беспрерывно стоять на ногах.       Он выделяет её. Она не тает, относится к «леди» как к чему-то естественному, несмотря на то что зарабатывает услужением, которым наверняка никто не занимался в её роду.       — Вы достойны лучшего.       — Разумеется, — его тонкие губы расплываются в улыбке.       Когда горничная чинно выходит, быстро оценив прижатую к груди стопку и съехавший чепец на голове, надетый наспех, Лилит крепко прислоняешься к косяку, давая ей пройти и нервничая, хотя она не могла успеть подцепить запах господина Канато в этот раз.       Рейджи не подзывает смертную, приказывая войти, и она ждет. Он садится в кресло, рядом с которым расположилось просторное рабочее пространство: лотки с травами, камнями, всяческой крошкой, склянками и бутылочками жидкостей.       — Когда мы были младше, я настоял на том, чтобы Элеонор осталась с нами с перспективой службы. Даже взялся за то, чтобы обучить её манерам, рассчитывая, что она одарена также, как Мерси, и я смогу заполучить её формулы, — устало делится вампир, потирая переносицу под узкой оправой очков, будто рассуждал вслух, рассказывая что-то растению или неодушевленному предмету. Таким образом некоторые из господ на приемах изображали, что смертные — неживые предметы, и без стеснения обсуждали вас или других гостей, — Но, похоже, это займёт ещё больше времени, чем я ожидал… Если ты уже зашла, просто пройди и поставь книги на стол. Помни о том, что ты не приносишь и половины должной пользы.       Лилит приняла кроткое выражение, покорно выполнив просьбу, но, как только поручение уже можно было объявить законченным, задержалась у стола, отведенного под нужды лаборатории. Не помня названий дословно или просто не умея правильно выговаривать те, что существуют исключительно на демоническом языке, она искала глазами знакомые расцветки, формы и запахи.       Демон не комментирует одежду, но Лилит надеется, что с ней заговорят, потому что сама она старалась не вести беседы, если те не заканчивались только на формальном приветствии, не относились к делу или к ней сами не обращались.       — У тебя есть какие-то вопросы ко мне? — уловил мысль он, обнаружившись ровно за её плечом.       — Вы пытаетесь воспроизвести одно обезболивающее? — не стесняется она продемонстрировать своё возможное невежество, отмечая выдвинутые и только что использованные травы.       — Ох, — вампир поворачивается полу боком, с суровым любопытством в малиновых очах, — Странно слышать это от тебя. Но да, мы пытаемся воспроизвести его по формуле, принадлежащей Мерси. Тебе неизвестно это имя, но это нормально для смертных, вы не получаете больше того, чем вам следует знать.       — Это имя я и правда не знаю, — кивнула она, — Но мне знакомы эти растения, что почти все содержатся в одном рецепте.       — Хочешь сказать, что способна оказать помощь, когда даже племянница этого алхимика не может? — открыто смеётся Рейджи.       — Если позволите, — проснулась смелость. Как ей не хватало толики храбрости, когда Лайто шантажом вынудил её играть!       Брюнет без лишних слов отнес грязную колбу к раковине, заменив новой, высокомерно поставленной перед смертной, и вернулся в кресло, наблюдая со стороны и не принимая участия, как делал это с Элеонор.       — Здесь, — изъявила она просьбу о помощи в поиске, водя рукой над открытыми коробочками, точно гадалка, выбирающая карту, — Здесь должен быть ярко-рыжий цветок, похожий на астру. Он растёт на болотах Ротингенберга, нередко в иле.       Озвученное знание, даже будучи образным, звучит вызывающе, Лилит осекается, но и здесь находится лазейка, где Рейджи демонстрирует широту своего кругозора — называет вид.       — Не глупо ли добавлять его туда, учитывая, что традиционно он не входит в состав подобных средств?       — Я просто повторяю то, что делал мой предыдущий молодой господин, — пожала она плечами, чуть неуютно. Вампир уже рад тому факту, что эта информация, за которой он гнался, не является следствием её исследований.       Пока она бесстрастно занимается приготовлением зелья под пристальным взором, наконец вторгнувшись на чужую территорию, как ранее вторгался господин, он подбирает тему для вежливого разговора, призванного развлечь его, пока его руки пустуют. Рейджи слишком сосредоточен на производимых движениях, чтобы читать в это время.       «Мамочка Рейджи напоминает взволнованного голубя, бегущего за человеком, который достаёт хлеб из пакета» — весело думается расслабившейся Лилит.       Сакамаки мастерски подбирает тему. Каким бы он ни был по характеру и поведению, как бы брезгливо и скептически к смертной не относился, следовало отдать должное — с ним всегда есть о чём поговорить.       Блюститель порядка жонглировал направлениями, одно затрагивая вскользь и уклоняясь от него, в другое углубляясь и свободно рассуждая, при этом не вызывая скуки. Он обладал декламаторской способностью и выделялся среди других братьев чистейшей, грамотной речью, лившейся связным потоком, в нужное время манипулировал интонацией, обретавшей то проникновенный зов, то назидательный тон.       Рейджи ненавязчиво говорил о готовке. С точки зрения профессиональной, не той, с которой они мило рассматривали это дело с Комори. Демон развивал обсуждение, сводя к тому или иному ответвлению, на которые давались размытые и неоднозначные реплики.       — Если бы ты читала что-то умнее, чем издания PopTeen и комиксы, ты могла бы как минимум поддержать разговор, что хозяева любезно заводят с тобой, — заключает вампир.       Господин поверхностно рассказывает о разных кухнях, именах кулинаров и истории, готовый зайти дальше в любой момент, если ему дать повод, но Лилит слушает, поставив широкую часть ёмкости на холодный огонь. В конце концов, он задаёт вопрос:       — Чьи рецептуры ты соблюдаешь?       — Я просто собирала их из разных источников, — смущенно лепечет она, — И не всегда точно соблюдаю пропорции. Кулинария — это тоже своего рода волшебство, где нужна импровизация.       «Готовить нужно в хорошем настроении!» — чистосердечно заявляла Комори, когда вызывалась в помощницы. Наверное, только она тут поняла бы фразу, в которой допускалось бестактное сопоставление готовки и магии.       Рейджи понимал, что новое открывается с экспериментами, но явно не разделял мнение, что этим стоит заниматься человеку, и неосмотрительные реплики в каком-либо деле тоже не могли завоевать расположения. Это было написано на его лице, но сам он ничего не сказал.       Лилит уведомила его, что закончила, и господин встал, чтобы рассмотреть исход её умений, довольно критически поджал губы, изогнул бровь, смеряя выпытывающим взглядом то служанку, то предмет в своих руках, словно не верил в подлинность того, что находилось внутри.       — Следует проверить его, — господин ищет намёк на осадок, но дно совершенно чисто, — Но, думаю, это недурной результат для твоего уровня, — снисходительно молвит он, — Теперь, пожалуй, нужно подождать Элеонор       Когда он упоминает старшую горничную, Лилит изобретает вопрос, что всё же хотела бы задать ему.       — Извините, — начала она, точно невзначай, — вы не знаете, откуда у неё эти… шрамы? Они не те, что нанесены серебром.       — Следы одного растения. Если хочешь знать название, оно зависит от того, как адаптировать его с демонического, — сказал вампир, будто незнакомый с этим человек может понять, что это значит, — Традиционно его адаптируют на латынь как «желание Лилит», но, если ты и встретишь его, то, вероятно, оно будет названо «желанием вампира». Не в честь тебя, не обольщайся. Его открыла Мерси, она же и выявила свойства. Его пары опасны для всех четырех рас демонов, но, как можно увидеть, Элеонор тогда догадалась пытаться рвать его голыми руками. Оттуда и шрамы.       — Зачем? — вырывается изумление.       — Мне неизвестно. Возможно, детская глупость, — Рейджи вновь берется за ингредиенты, изучает зелье, состряпанное горничной, — Гиблый лес, полный этих кустов, когда-то находился недалеко от Ротигенберга, возможно, даже ближе к одному дворцу. Для того, чтобы их уничтожать, нужно выявлять растение-хост, от которого зависят его отростки, и избавляться от него. Они растут в глубинах, куда нам не пробраться по понятным причинам, и, будем справедливы, это не имело смысла.       — Как мох в Серенитовой пещере?       — Возможно, эти растения могли бы быть каким-то образом родственными… Это всё? Теперь, когда я утолил твоё праздное любопытство, позволь мне поработать и сама займись работой.       Элеонор возвращается с полным подносом, где выделялись две фарфоровые чашки, от которых исходило пряное благоухание горячего напитка. Лилит, словно только что рылась в том, в чём ей рыться не полагается, уходит, чтобы оставить их вдвоём.       

***

      Соревнуясь с первым месяцем лета, второй предвещал не менее тягостную жару. Ослепительное солнце жарило в незанавешенные окна, горячими поцелуями касалось открытой летней одеждой кожи, когда Лилит, не сумевшая сомкнуть глаз после случайного пробуждения, выскользнула из своей маленькой комнаты, едва стрелка коснулась двух часов дня. Совсем не затем, чтобы как прежде отправиться к побережью в светлое время суток, и сидеть в тени на песке, зарывая в него пальцы ног и смотря, как пересыпаются золотые в жёлтых лучах крупицы, пока молодой господин погружался в зубрежку уроков, склонял русую голову, созерцал сновавших людей. В тот момент «винная кровь» — полноценная компаньонка, а не горничная, отмеченная ранней или поздней смертью.       В лёгких босоножках быстрым шагом пролетела она мимо закрытых комнат, как шаловливый дух, играющий с бликами дневного светила, проследовала к той, где ей приказано быть. Час ещё есть в запасе.       Дом спал. Оживленно резвящаяся мелодия фортепиано со смехом выдворила из своего жилища — музыкальной комнаты — успевшую там обосноваться полуденную тишину, солнечный удар, заточенное в липком воздухе окружение. Она смолкала только для того, чтобы получить в своём замысле подмогу, а после взмыть с буйным ветром, когда кто-то открыл большое окно внутри.       Затмевающий всё прочее миг жизни, изумительный, кричащий фейерверк по окончании шествия длинной вереницы парада. И ничего после него, кроме меланхолии, что на деле сопровождает шествие, временно срастаясь с волнообразным шумом толпы, пока говоришь с наряженным людьми, на которых в повседневной жизни не обращаешь внимания, продираешься сквозь метель из кружащей разноцветной фольги, пробуешь всё, что попадётся под руку. После всего — темнота: ты остаешься наедине с ней и погасшими бумажными фонариками.       Курортный роман на две недели. Возвращение домой. Такова музыка, что артистично исполняет господин Лайто. Горько-сладкая.       Ни приближающийся приём, где соберётся множество красивых дам, ни приближающиеся экзамены перед каникулами не тревожили ум музицировавшего вампира, бодрствовавшего тогда, когда должен был охвачен сном.       Лилит потёрла усталые глаза и подошла ближе к двери с мыслью, что не одной ей довелось прийти раньше и пребывать в ожидании, и хотела приоткрыть её шире, но протянутую руку остановила подхватившая пианино скрипка. Господин Лайто был не один.       — Вообще-то я здесь жду братца с сучечкой и её подружкой, — натужно сердито возразил парень объявившейся компании.       — Мне всё равно, — интонация окончательно обличает самого старшего из братьев, использовавшего телепортацию вместо того, чтобы пользоваться дверьми.       — М-м, а где «закрой занавески, светит в лицо»? — дразнил Лайто, не отрываясь от игры. Теперь он, узнав мелодию, в которую переходила создаваемая музыка, ловко подстроился под чистую, ленивую партию скрипки Шу, — Если ты просто пришёл аккомпанировать мне, а аккомпанируешь ты мне о-очень редко, ты бы совершенно точно это сказал!       Слышно, как парень с пшеничными волосами иронично хмыкнул.       — Тебя же не стала волновать суета? Или ты хотел спросить совета, где спрятаться от кучи девушек, что захотят с тобой потанцевать?.. Ключи от потайного выхода в сад из танцевального зала находятся у старшей горничной, так что ни-ичем не могу помочь!       — Она действительно так легко тебя обыграла, попав в центр, хотя до этого и дротика в руке не держала? — Шу изворотливо прорывается сквозь попытки заболтать его.       — Я поддался.       — Врёшь.       Лайто вздыхает, его пальцы перестают бегать по клавишам, смычок вслед за ним прекращает движение.       — И кто поделился с тобой такой значимой новостью? — интересуется он, судя по стону инструмента опершись на него локтем и наверняка кокетливо накручивая рыжий локон.       — Аято.       — Значит, пришёл позлорадствовать? — ехидничает пианист.       — Ты снова играешь музыку, что когда-то сочинил, чтобы охмурить Хильду, — отвечает ему тем же Шу, попутно называя причину. Он пришёл не потому, что здесь зреет скандал из-за смертной.       Младший из тройняшек вновь смеётся, только кисло, и за смехом отдаётся эхом противоречие.       — В последнее время сам не свой, — слышится пара нот, взятых со случайных октав, — Если угодно, можешь винить сучечку и её чудесную кровь, которая так влияет на меня. Никак не могу противиться… Я бы и сейчас выпил. А-ах, так прискорбно.       — Принимаешь участие в плане отца в надежде заполучить власть? — продолжается взаимное подтрунивание, — Не ожидал от тебя.       «У госпожи Юи особенная кровь?».       Лилит прислушивается.       — Вовсе нет, — они говорят о чём-то неясном «винной крови», и она внимает всему, чем они обмениваются, — Элеонор так напряглась, когда эта служанка выиграла.       — Ты сделал это, чтобы позлить её?       — Для чего же злить? Элеонор провела с нами немаленькую часть нашего детства, — плавная мелодия, донесшаяся с зала, не заглушала его слов, — Столь далёкое время, когда мы были невинны… Помнишь, как мы нашли её на площади в толпе, когда вдвоём сбежали в город посмотреть на «большое событие»?.. Там было много вампиров и смертных.       — «Плаксивые вампиры ужасны!» — хоть в передачу эмоционально-окрашенной цитаты вмешался спокойный, свойственный ему тембр, пшеничный блондин определенно кого-то передразнил, — не проронить ни слезинки, когда практически на твоих глазах умер родственник…       — Тогда мы едва могли представить, как такое возможно.       Они многозначительно замолкли, к пению рояля и ожившей скрипки присоединилось щебетание птиц в саду.       — До сих пор помню этот взгляд, окинувший всех нас, пришедших на зрелище, и заставивший демонов отвернуться. Когда ты ребёнок, всё ярче отпечатывается, — воскрешал былое Лайто, — Отдаю должное, если мне доведётся взойти на эшафот, хочу держаться также горделиво! — повеселел он.       — Чего ты добиваешься этим всем?       — Конечно, хочу поностальгировать, что ещё? Какой же ты подозрительный, старший братец, нфу, никто не собирается мешать твоей ленности или злить отца. Может, на фоне нервозности нашей старшей горничной, я вспоминаю, как она навещала нас с тетушкой пару раз и решительно отказывалась играть в кошки-мышки, всячески игнорируя наши забавы. Так обидно! Зато как внимательно наблюдала за его казнью…       — Публично казнили человека, покусившегося на жизнь вампира. Мучительная толчея из зевак собралась… Но всё же лучше, чем заучивать арифметику.       — «Плаксивые вампиры противны» — сказала она мне тогда. Остаться одной, чтобы оказаться у нашего отца, вот что мучительно! Быть демоном — вот что мучительно! — весело заявил он, подводя беседу к завершению, — Но это всё я к тому, что даже если она с нами давно, ей придётся принять то, что присутствие Юи и Лилит в этом доме — воля старика.       Казнь. Фантом, следовавший за нею и появляющийся в тёмных углах, куда не дотягивался свет. Этакая форма детского страха темноты.       Лилит наконец несмело стучит о дверной косяк, чтобы они заметили пришедшую.       — Добрый день. Вы всё ещё играете?.. Простите, не знала, — выделила она «всё ещё», — Зайду позже.       Вампиры поворачиваются к служанке. Лайто гостеприимно улыбается, отодвигаясь и освобождая место на скамейке.       — Ничего. Давно там стоишь? — мурлычет господин, похлопывая по сиденью, — Присаживайся, у нас ещё полчаса, пока эти растяпы доберутся досюда.       — Я услышала, как вы играете, и решила прогуляться по дому, чтобы не мешать, — не запинаясь лжёт Лилит, — и вернулась сейчас.       — А-а, вот оно что. Ну, гуляла так гуляла, — она понимает, что вампир не поверил в это, и просто без пререканий подсаживается к нему.       С этого места чувствуется освежающий ветерок, колыхавший тюль, ненадолго заглядывающий с улицы и цеплявшийся за лодыжки, под которыми пролегал ремешок обуви. Здесь не было так душно, как в непроветриваемом коридоре, доносился аромат роз и зелени, цветом резавшей глаз в дневном освещении безоблачной погоды и оттенявшей интенсивность синего, принадлежащего небу.       — Очень шумно, — разворачивается Шу. Разговор потерял для него хоть какую-то развлекательную часть после того, как присоединилась смертная.       Скрипач в молчании вернул свой инструмент на подставку и удалился. По-человечески — через дверь.       — О, точно, что я говорил? Вот и хорошая минута, чтобы заняться этим, — ловкие руки вампира поднимают её собственные, безвольно лежавшие по обе стороны от бедер, и опускают внутренней стороной на клавиши, —Мне приходилось разучивать новые мелодии, чтобы увлечь особо строптивых персон.       Вампир старается разговорить Лилит, и она, всё ещё размышляющая о том, что услышала, пытается влиться в диалог.       — Я не знаю нотной грамоты.       — Разве в том пансионате не учат играть на музыкальных инструментах, чтобы развлечь хозяев по требованию? — не по-настоящему удивляется он. Господин пытается её подловить.       — У меня не было предрасположенности к музыке. К тому же, в доме Имаи меня никогда не просили играть, — выдала она подготовленный ответ.       — Имеет смысл, — соглашается он, сдаваясь, — Но это не имеет значения. Попробуем что-нибудь простое, а затем сможем играть в четыре руки. Сумеешь просто повторить? Одну из вас я когда-то выучил.       Парень не задумываясь воспроизводит комбинацию из нескольких нот, отрывок из какой-то непритязательной композиции, ровно два раза, пока ученица наблюдает. Это несомненно нечто очень незамысловатое, но вся прелесть, что создавалась за счет идеальной слаженности и гармонии, выходя из-под его изящных пальцев, исчезла, как только за дело взялась она.       — Поразительно! — подушечки большого и указательного касаются его подбородка, потирая его, а рот приоткрывается в удивлении, резко перерастая в улыбку, — Поразительно плохо.       Лилит убрала кисти с рояля.       — Если бы я внезапно опускал клавиатурный клап каждый раз, как ты совершаешь ошибку, ты бы училась быстрее? — он опережает её реплику, — Просто шучу. Я монстр, но не настолько, чтобы портить такие красивые руки, а с твоими умениями они бы превратились в мясо.       Сегодня Лайто выглядит по-другому: он отложил шляпу-федору на закрытую крышку, головной убор больше не отвлекал внимания от подвижного лица. Не надел полосатого свитшота поверх, не сделал цветовой акцент, обычно являвшийся красным галстуком, и его белая хлопковая рубашка без излишеств, расстегнутая на верхних пуговицах, позволяла видеть ключицы. Отложного воротника едва касалась рыжина волос, колеблющаяся, когда вампир плавно покачивал голову в такт. Даже в разгар адской жары от его кожи исходил легкий холод, маня придвинуться чуть ближе.       — Если хочешь сесть поближе, нет смысла стесняться, — вампир только бросает на неё взгляд, не отрываясь от виртуозной игры, — Меня такие вещи не смущают, нфу-фу.       — Признаю, что вы местами хорошо понимаете женщин, — сказала служанка, сохраняя бесстрастие.       — Опыт, — без смеха произнес он.       Пятый Сакамаки придвигается сам, и Лилит чувствует вожделенную прохладу сбоку от предплечья.       Освещенная красками дня, картина рисовала иллюзию, и из вампира, и из человека делая тех, кем они не являетесь, подменяла роли, также, как солнце распугивало всех ночных фантомов, созданных воображением. Лайто, падкий на забавы, охотно подыгрывал, будто в это время суток они переставали быть господином и слугой. Фантазия ярко проявившего себя лета вздорила с реальностью.       — Скажи, Лилит, — собирается что-то спросить парень, задавая серьёзную тему, обличенную шутливой оболочкой, — Ты бы предпочла жить, погрязнув в непримиримой страсти к кому-то, или умерла личностью?       Она уставилась на него, взглядом выпытывая продолжение его вопроса, который посчитала риторическим. В коридоре раздалась возня — кто-то шёл. Он взаправду вёл себя чудно.       — Вы действительно задумчивый в последнее время, господин Лайто.       — «В последнее время»? — бледный намек на то, что она подслушивала, — Не бери в голову. Это всё старик, ему ещё и взбрело устраивать приём незадолго до наших экзаменов, — пожал плечами ловелас, хотя явно не был из тех, кто переживал по поводу оценок, — Приложи больше усилий, чтобы держать свои секреты в секрете, маленький суккуб… О, сучечка…       Когда в комнату ввалилась последняя часть собравшейся компании, младший из тройняшек просиял — этого нельзя было сказать, если не присмотреться, что она и сделала.       — Блинчик долго собиралась, поэтому мы припозднились, — произнес Аято.       — Это не так! — запротестовала Комори, не по погоде накинувшая поверх желтого платья зеленую кофту с рукавами и натянувшая на ноги чёрные гольфины выше колена — прятала укусы. Вера служанки Сакамаки была на её стороне.       «Винная кровь» поприветствовала их обоих. Уже нужно было выезжать, потому, обратясь в воплощение предвкушения, она отложила все ненужные мысли, включавшие вопрос Лайто.       

***

      — Мы правда поедем на этом? — неоднозначно высказалась Лилит, передавая смесь различных чувств, словно покинув рабочее место, она оставила там все рамки, в которых себя держала.       — Если тебя что-то не устраивает, склерозная, — Аято поучительно ткнул пальцем в её висок, восприняв восхищение скорее как проявление избирательности, — Пойдешь пешком. Или мы привяжем тебя к лимузину, и ты побежишь вслед.       Отполированная поверхность насыщенно чёрного цвета блестела, словно натертая маслом, ни одна царапина не портила впечатление нового автомобиля, будто только что сошедшего с конвейера. Лилит изредка наблюдала за ним издалека, когда они уезжали и возвращались из академии, и однажды имела честь получить от их скрытного водителя, который не вел бесед с хозяевами, формальное приветствие, когда забирала привезенные продукты из гаража. Однако, вблизи это выглядело…       — Потрясающе, — залезла смертная внутрь, пододвинувшись к тонированному окну, чтобы узнать, как всё выглядит через призму синеватого стекла. Для этого пришлось откинуть одну из штор, загораживающих весь вид.       Источником света служили округлые лампочки, встроенные в матовую панель, волной проходящую наверху. Благодаря кондиционеру разница температурах в машине и снаружи казалась колоссальной, если бы она по природе была чуть менее собранной, служанка бы с наслаждением растеклась на кожаных сидениях.       — Добрый день! — бойко вставила Комори, обращаясь к глухой межсалонной перегородке и занимая место рядом. Несмотря на то, что ей не отвечали, она всегда здоровалась с шофером, довольствуясь тем, что он её слышит.       Дверь захлопнулась. Движение начинается настолько неспешно, что Лилит не сразу почувствовала, что транспорт покатился по дороге. В эту сторону на удивление ровной.       — Обычно я прошу Хару меня подвезти на служебной машине, так как она менее заметна, но, раз мы все здесь собрались в этот выходной, я решил, что будет лучше поехать на лимузине, нфу-фу, — Лайто выудил фужер, многочисленные братья-близнецы которого растянулись на двух полках под хромированным столиком, и вслед за ним раздобыл в маленьком холодильнике напротив яркую упаковку, — Ну что, Аято, сока?       — Э-э, яблочный сок? Сколько, по-твоему, Великому мне? — его брат закинул ногу на ногу, растянув руку на спинке, — Слышь, Блинчик, будешь сок?       — Да, братец, не больше десяти.       — Я… Не откажусь, — жертвенная невеста приняла из рук вампира в шляпе красивую ёмкость, перебив возмущение Аято, — Спасибо.       — Будешь должна, сучечка, — подмигнул он. Юи сжала стекло, стенки которого едва побелели из-за холодного содержимого, — А ты?       Лилит отвлеклась от однообразной гряды деревьев в окне. Лайто, приподнявшись, протягивал ей янтарную жидкость.       — Благодарю вас, господин Лайто! — взяла она предмет за ножку, чтобы не касаться ладони парня. Он поднес свой фужер, символически чокнувшись с её.       Младший из тройняшек легко переключит тон, когда ему захочется надавить, как в игровой. Лилит внимательно следила за ним, желая хотя бы быть готовой к тому, что он придумает, но сам вампир вел себя беспечно, подпитывая мираж того, что все они в этот день были просто компанией знакомых, вместе выбравшихся в город, и хищническая аура, сгущавшаяся, когда он чего-то хотел добиться или игрался, пропала.       — Это немного напоминает мне то, — решается любимица Широ разрядить обстановку, — как молодой господин брал меня покататься в экипаже на карнавале. Поездка длилась около часа, карета делала круг, огибая на расстоянии Эдем.       — Ты в самом деле избалована как для смертной служанки, а? — вальяжно отзывается Лайто.       — Великий я вынужден сказать, что в этом нет ничего выдающегося. К тому же, он принадлежит нашем отцу.       — Звучит здорово, — в отличие от братьев, просветлела Юи, — Ах, кстати, я спросила у девушек из кулинарного клуба, где находится кондитерский магазин в Каменаси, они одолжили дисконтную карту, — она переглянулась с ними, и также поспешно вернулась к разговору с Лилит, — Я думаю, было бы интересно зайти туда, если Аято и Лайто не против.       — У нас мно-ого времени, не торопитесь.       — Мне хотелось бы сделать что-то особенное для приёма, — призналась её собеседница, ловя увлеченный взгляд Юи и скучающий облик Сакамаки, — Так что будет хорошо, если я докуплю некоторые инструменты.       Личные расходы, на которые уходило жалованье, не были неподъёмно велики, так что Лилит давно хотела это сделать: перечень приборов, которые находились в доме Имаи, была длиннее, чем то, чем ей приходилось пользоваться, обслуживая эту семью.       Она не следила за временем в дороге, но прибытие получилось недолгим. Вслед за остальными замаскированная горничная оттолкнулась от порога, подошвы босоножек несмело прислонились к горячему асфальту, там, где припарковался лимузин.       На тротуаре сновали мимо прохожие, засматриваясь на приметный черный автомобиль, занявший неприлично много пространства по сравнению с другими машинами, а Лилит в свою очередь засматривалась на них, сворачивающих головы в сторону собрания.       Простые люди. Смертные. Внешне, конечно, очень похожи с теми, что являются пищей и прислугой в демоническом мире, но всё же в большинстве своём немного другие. Прошло всего пять лет с тех пор, как она покинула их ряды, а «винная кровь» уже ощущала трещину между ними и собой.       Она оглянулась на Комори — её срок чуть меньше, она всё ещё ближе к ним, к тем, кто сейчас идет парами, по одиночке, группами, слушая музыку или разговаривая. Девушка даже контактирует с другими школьниками, если ей позволяют, но во многом ей приходилось хуже. Вероятно, именно поэтому она разделяет с Лилит это чувство.       Заметив замешательство, Юи тепло улыбнулась:       — Ты же росла в демоническом мире, да? — ищет лишнего убеждения в том, что всё правильно запомнила, — Очень интересно видеть человеческий город в первый раз?       Она намеренно перебивает её мысли. Оптимистично ведёт себя, хотя под одеждой её прячутся укусы. Отметки под гольфинами наверняка принадлежат Лайто, позавчера шепчущему унизительные вещи, доводящие её до слёз, а сейчас беззаботно крутившему на пальце шляпу, провожая взглядом красивых девушек. Те, что выше — Аято, вчера мучившему Комори потому, что из неё всего день назад пил Лайто, и теперь находившемуся в поиске вывески нужного ему магазина, пока он шел, засунув руки в карманы.       Солнечный свет спрячет, лунный сдернет покров. В течение этих месяцев они отчего-то стали милостивее к ней, но для внешнего мира всё ещё невероятно жестоки.       — Я прекрасно знаю окрестности, так что…       — Братец, погоди, у нас уже есть маршрут, — останавливает его Лайто, — Ну, сучечка, куда ты хотела?       Улица жила своей жизнью. Вампиры весело заговаривали милую приятельницу. Лилит хотела остановиться практически у каждой витрины, мимо которой они шли, смотрела в незнакомые лица, точно надеясь на озарение в виде тех, чьи особенности окажутся внезапно известными, как в остросюжетном сериале, но все они ничем не выделялись.       — Кого ищешь?.. О, Аято, глянь, и тут старик, — говорит младший, смотря на реакцию. Его палец указал на экран на середине пятнадцатиэтажного здания, где минуту назад шла реклама, — Хм, давайте сначала по дороге заглянем в бутик, раз уж он ближе.       — Правильно. Мы собирались подобрать платье для Блинчика на банкет. Великий Я сам должен выбрать одежду для моей собственности.       — У господина Рейджи хороший вкус, — справедливо рассуждала Лилит, — Они с Элеонор…       — Нфу-фу, к чему эти условности? Это опять будет что-то скучное и просто «элегантное». Найдем нечто более… Роковое?       — Мне нравится эта идея, — поддержал Аято.       Человеческой девушке было неудобно, но она ничем не выразила дискомфорта, держась возле себе подобной и позволив им развлекаться как они хотят. Лилит тихо сказала ей:       — Не беспокойтесь, госпожа Комори. Если это будет что-то, что не очень уместно для приема по мнению господина Рейджи, он запретит это использовать и выдаст вам нечто выбранное им.       — Политик Того Сакамаки, на которого показал Лайто — их отец, — делится она, возвращая услугу. Похоже, Юи столкнулась с этим в не менее неприятных обстоятельствах, — Знаешь его другим, да?       — Я не видела его вживую.       «И надеюсь, не увижу, раз он не появляется на собственных банкетах» — дополнила Лилит после.       Она извещена о том, что король вампиров принимает другое обличье в мире людей, но до этого не знала, какое именно.       — Я всё слы-ышу, — протянул Лайто, обернувшись через плечо.       Место, куда они направлялись, оказалось на одной из главных улиц, между магазином бижутерии и подарков.       «Закрытая» витрина, ему принадлежащая, давала прекрасный обзор на пыльно-розовую завесу в белую крапинку, собранную в складку с нацепленным на неё декором — белой бумажной гирляндой, натянутой накрест. Перед ним находился манекен, демонстрировавший сложный крой пышного платья, пересекавшееся ремешком сумки. На самой верхней из каскада круглых полосатых коробок разного размера, покоились туфли, подобранные в цвет, прозрачные колготки с белым принтом и головной убор. На полу густо покрошена цветная бумажная стружка.       Названный «бутик» напоминал магазины одежды в демоническом мире, в нем она, даже в специализировавшаяся на повседневной носке, оставалась броской и детализированной, к чему быстро привыкал глаз и что становилось естественным.       Все вещи аккуратно рассортировали, в центре зала пестрел круглый многоярусный столик, схожий с этажеркой для фруктов, где вместо них разложили аксессуары. В середине также, как у посудины, возвышался стержень. Такие же, чуть более изящно сделанные и полнившееся перчатками различной длины, колготками, шляпками, находились там, где жили вампиры.       Юи уволокли так шустро, что Лилит ничего и не смогла сказать, только поторопившись в примерочную за Аято, нахватавшим различных вешалок под оживленные советы подоспевших консультанток. Лайто остался в зале вместе с одеждой и посетительницами, периодически проверяя, как идут дела. Мнение жертвы, на которую нацепляли то одно, то другое платье, едва ли учитывалось.       Она прикрывалась, когда тяжелая занавеска просторной кабинки шевелилась, и в щель просовывал голову кто-то из братьев, стоило только шуршанию ткани прекратиться.       Лилит мешала младшему вампиру в его замыслах распахнуть штору, или старшему, норовившемуся проникнуть внутрь, чтобы ей «помочь», исподтишка.       Шнуровка и застежки ложились на её плечи: она стала той, кого жертвенная невеста подозвала с просьбой об этом.       Стоя в ограниченном пространстве и затягивая репсовые ленты, чтобы верх сел точно по её худой фигуре, Лилит поняла, что это своеобразный акт доверия. Свет ламп, окружавших большое зеркало в полный рост, выгодно выставлял одежду, акцентировал детали и обличал все крохи, составлявшие что-то большое. Все укусы и шрамы её бледного тела, трясущегося, когда к ней прикасаются, прекрасно в нём видны. Она просто выполняла их прихоть, меряя всё, что ей подадут. Вся эта поездка — их прихоть.       Это занимательно, но жертвенная невеста явно вымоталась. Ненавязчиво высказав мнение, когда его у служанки спросили, она вышла обратно в торговый зал, чтобы дать им подумать и самой поболтаться у стеллажей.       Те же туфли, что стояли в выставочной витрине, разместили и тут, в верху пирамиды, на такой же коробке, подставив под обувь специально смятую слюду. Будто бы их только что развернули. С округлым мыском и на маленьком грациозном каблуке, они располагали ремешком в середине и бантом спереди. Жемчужно-белые, с перламутровым отблеском.       — Нравится? — раздаётся голос господина Лайто. Он всегда оказался тут как тут в подобные моменты.       Вампир ухмыляется. Его брат вместе с ней нагоняют их уже с квадратным пакетом в её руках, с угла которого видны слои гранатового газа.       — Теперь мы можем пойти, — Юи, очевидно, мало волновалась о внешнем виде и больше заботилась о других вещах, радуясь тому, что наконец они пойдут туда, куда она собиралась.       Двое из тройняшек, в этот раз плетущихся позади, раскрывают стеклянные двери с неохотой, но смертные, очарованные многообразием выложенного товара, уже ушли вперёд, позабыв о тех, кто взял их под свою ответственность. Вампиры могут уйти в любой момент, когда им наскучит, и потому они спешили посмотреть сразу всё, что их окружало.       Лилит, помня о необходимом, еле удерживала себя от того, чтобы не притрагиваться к тому, с чем не планировала работать в ближайшее время. Многообразие оттенков пищевых красителей на разных основах с экстравагантными названиями, натуральные ароматизаторы, пахнущие даже сквозь упаковку, и синтетические, передающие запах с некоторым искажением, формочки, трафареты, фальш-ярусы, посыпки — это только то, что она называла сходу.       — Блинчик, ты чего, положи эту опасную штуку на место! — почти закричал Аято, когда на грудь его направили серебристый колпачок иглы. Юи держала выставочный образец аэрографа, снятый со стенда, под которым можно было взять коробку.       — Это просто инструмент, господин Аято, — сказала Лилит, — Нужно найти краскопульт, — и со вторым обратилась уже к девушке.       Перед сном Лилит обдумывала, что именно хочет делать, теперь сосредоточившись на недостающих инструментах и ингредиентах, нужных для исполнения задумки. Раньше ей просто предоставляли их, и она исходила исключительно из того, что было в наличии и что хотели получить господа.       Выбор опьянял. Столкновение с ним отзывалось смятением.       Дочь священника активно участвовала в обсуждениях, пока сопровождавшие людей вампиры слонялись без дела.       Она будет единственной, кого Лилит посвятит в предстоящую концепцию, совсем зыбкую и бесплотную. А остальные торты будут такими, какие даст указание сделать их старшая горничная, с гордостью взявшаяся за обязанности помощника организатора.       Этот хочется сделать полностью своим — от продуктов, вкуса и начинки до оформления.       Утверждаясь в этом желании, «винная кровь» не знала, что вело её: стремление угодить или что-то кому-то доказать.       «Я просто хочу быть полезной и удивить гостей. Я не пытаюсь заслужить признание демонов и соревноваться с Пат де Фруи. Я не лезу на рожон» — мантрой повторяла она про себя, путая пальцы в лентах пакета с логотипом магазина, когда они передвигались к следующей цели.       Промежуточными пунктами становились случайные места. Они заглянули в магазин с косметикой, где долгое время господин Лайто с загадочным видом перебирал баночки с патчами под глаза с разными эффектами, теми холодными и склизкими кусочками, которые Лилит видела у госпожи Имаи, а потом сообщил брату, что они могли не мучить среднего с горячим полотенцем и мукой, попробовав это.       — Но это было весело, он очень смешно кричал, — убежден третий Сакамаки, — Великий Я ни о чем не жалеет.       — Твоя правда, — пожав плечами, согласился с ним младший, и положил картонную коробку со зверьком на место. Они негромко расхохотались, точно это была забава, которая не устаревала вне зависимости от того, сколько раз они её повторяли.       Каменаси не был слишком большим городом с сетью разветвленных улиц, каким Лилит приблизительно представляла своё старое место жительства, и известностью своей был обязан престижной академии Рётей, предоставлявшей на выбор ученикам две смены. Она находилась под протекцией вампиров на руководящих должностях. Это означало, что создания ночи могут получить образование в человеческом мире.       В выходной компания из вампиров, жертвы и слуги встретила всего пару учеников в её форме, фотографировавшихся у кафе, и Лилит пояснили, что это члены журналистского клуба. Здесь редко что-то происходило, и обычно они выкапывали даже несущественные местные новости, чтобы поместить их на информационный стенд в школьном холле.       Как горничная, без намерения Лилит была связана с образом жизни хозяев, их хобби и общей подноготной дома. Лайто не посещал кружки, а порой и сами занятия, от которых его отстраняли за досаждение девушкам, а Аято занимал лидирующую позицию в баскетбольной команде.       — Зайдем? — предложил вампир, снимая шляпу и обмахиваясь ею, — Там что-то новенькое.       Кафе сменило декор. В преддверии поры каникул в образовательных учреждениях, студенты которых являлись основными и самыми частыми посетителями, общепит по возможностям подстраивался под атмосферу лета, теперь напоминая маленькое место на прибрежье, где можно поесть.       Все скатерти цвета морской волны белой окантовкой имитировали пену внизу, цветные бумажные фонарики опоясывали балки веранды и простирались внутри по стенам. На заурядные стулья накинули песочные чехлы, у кассы с холодильником-витриной стоял большой аквариум с кружившими в нем тропическими рыбками, словно кто-то разорвал пестрое лоскутное одеяло и побросал его ошметки в воду, дно которой оккупировали прихотливые водоросли.       Убрать все косметические детали — и помещение станет максимально безликим. Оно изначально заточено на то, чтобы менять своё настроение.       Они сели внутри, поскольку сюда не проникала жара, не спадавшая даже после того, как наступило шесть вечера. Лилит и не думала о том, что хочет вернуться в особняк.       — Что будете есть? — Лайто пролистал меню, — Я заплачу. Рейджи бы сказал, что я балую вас, — заговорил он с ними двумя, — Но разве девушек не нужно баловать? — Юи отводит взгляд, — Нфу-фу, обычно всем тем, кого я сюда приводил, здесь нравилось, так что вам тоже должно… Я ни разу не видел, чтобы ты ела что-нибудь сладкое с того момента, как мы сидели вдвоем на кухне, маленький суккуб, и то ты была от него не в восторге. В меню числятся и другие блюда, пролистай дальше.       — Нет, — неожиданно для самой себя она отказалась от его предложения, — Что-нибудь сладкое тоже будет неплохо. Например, мороженое?       Лилит не показалось странным, что в такую погоду ей захотелось мороженого, несмотря на общую холодность к сладкому. Именно того, что с добавками — покрыто топпингом. Юи указала на большую креманку, рассчитанную на несколько человек, куда помимо карамельного соуса входили воткнутые вафельные трубочки с узором, ягоды, драже, и шоколадная стружка.       Оно таяло во рту, расплываясь во что-то нежно сахарное, и клубника казалось кисловатой в этом насыщенном, изумительном параде вкусов, не вызывая прежнего скорого пресыщения. Лайто положил подбородок на переплетенные пальцы, с лёгким румянцем наблюдая, как «винная кровь» с удовольствием слизывала десерт с ложки.       «От него слишком много внимания…».       Вдвоем смертные с мороженым не справились, потому им любезно помог Аято, покончивший с привычными такояки.       Госпожа Комори приободрилась по сравнению с тем, как она чувствовала себя, стоя в примерочной, и вновь уговаривала служанку перестать к ней так обращаться, не понимая, почему это делается, ведь она не хозяйка в доме. Вторая мягко отводила тему, зная, что не может пояснить ей, что это исходит из того, что положение жертв действительно выше, чем положение смертных слуг, и к первым в вампирских домах обращаются также, как к гостям. Не сегодня. Не в этот хороший день.       Когда Аято отлучился, а Юи отошла посмотреть поближе на рыбок, Лайто и Лилит снова остались в неловком одиночестве, в котором она обычно безмолвно слушает поток его речи. За ними пристально наблюдала девушка в форме, та самая, что фотографировалась на фоне обновленного интерьера, сидя внутри с коллегами.       — Смотри, маленький суккуб, мы на свидании, — его ботинок напротив коснулся мыска её ступни, пытаясь смутить горничную, как смутил бы скромную Юи, вовремя нашедшую себе увлечение, но Лилит сделала вид, что ничего не заметила.       — Чудесно выглядите, — невозмутимо откликнулась она, ковыряясь ложкой в остатках подтаявшего мороженого, стекавшего к центру со стенок.       — Спасибочки, — он не унимался, ища то, что заставило бы её сгореть от стыда, — Здесь так ду-ушно, тебе не кажется? — вампир берет вторую ложку, безобидно окунает её в некогда холодное лакомство, теперь ставшее жидкостью, словно тоже ищет чем занять руки, и, чуть взмахнув кистью, обрызгал ею оголенные плечи, обрамленные воланами, — Упс. Какая жалость, давай я исправлю.       Он подсел к ней, на место, где раньше сидела Юи. Она хотела отодвинуться, но он сжал её предплечье, и томно слизнул капли, слишком продолжительно для того количества, что там было. В ней действительно заклокотало отвращение, стыд и отчего-то смех.       Лилит, понимая, что на них смотрели, достала из сумки платок и демонстративно протерла тот участок, которого издевательски касался язык Лайто, без наглядной брезгливости, словно то была мелкая неприятность, которую она через день и не вспомнит. Вампир вновь смеялся над ней, но, так или иначе, мимолетность этого жеста его уязвила.       — Мне так нравится, что это даже не смущение, — восторженно вымолвил вампир, — ты словно просто не понимаешь, что происходит, что это что-то, что должно вгонять в краску, нфу… Это потому, что я вампир?       — Тело иссушило душу, похоть сожгла сердце, разврат сделал чувства непроницаемыми, — произнесла Лилит, больше в шутку комментируя его действие, толком не помня, откуда эта цитата.       Что было для него несвойственно, он подождал, прежде чем ответить. Прогалина недоумения, наигранного или настоящего, смотрелась располагающе на Лайто — и вампир, похоже, об этом догадывался.       — Ты сейчас завуалированно назвала меня проститутом? — удивился парень, — Я тоже читал этот роман. Нфу-фу, ты помнишь, о чем он?       — Вы чё творите? Лайто снова о своих книжках? — упер руки в боки старший, — Плоскодонка, сюда иди.       — Не читала. Мой молодой господин привел меня с собой, когда младшие вампиры собрались отдельно от взрослых, чтобы обсудить книги, и матушка заставила его пойти с ними. Я просто слушала.       После прогулки в парке и посещений мест, куда нужно было братьям, длительный остаток этого дня они провели в караоке до самого его закрытия. В полутемном помещении, вспыхивающего фиолетовыми и синими огнями, девушки сидели на полукруглом светлом диванчике у столика с фруктами. Акустика здесь была прекрасная, и колонки у небольшого подиума с микрофоном на нем отлично передавали звук. В таком месте Лилит была впервые.       Она старалась сохранить каждое новое впечатление в этот день. Лайто выиграл в конкурсе, набрав самый высокий балл, хоть Аято отчаянно пытался его затмить. Сходя со сцены после неизвестной по счету песни, он радостно заявил, что кровь «сучечки» сегодня его.       Это было первым знаком того, что они возвращались в прежнюю жизнь после нескольких сносных часов.       Солнце уже скрылось и стало далеко не так жарко, когда они шли к лимузину. Горничная упорно не смыкала глаз, ощущая приятную усталость и боль в ногах, пока они ехали. Задремав, Юи уронила голову на её плечо. Даже братья притихли.       Казалось, словно привыкать к служению в доме Сакамаки придется заново, даже если Лилит подозревала, что это ощущение растворится в первый час после приезда.       — Спасибо, что свозили нас в город, господин Лайто, господин Аято, — опустила она то, что вампир потешался над ней в кафе, благодаря только за то, что ему это взбрело в голову, — это было… Замечательно.       Пианист чуть растянул уголки губ и приподнял брови, расслабленно откинувшись назад. Иногда кажется, что с некоторыми из братьев действительно что-то происходит. Лилит кидает ласковый взор на спящую Юи.       

***

             Они прибыли к концу обеда, начинавшегося пораньше в выходные. Импрессия, произведенная насыщенным днём, всё ещё свидетельствовала о своём присутствии, и, хоть никто не мог уловить этого в беспристрастном образе, смертная служанка намеревалась продлить её, снова и снова прокручивая виды городских улиц и прохожих.       Она очень торопилась вернуться в свою комнату, пока господа присоединились к трапезе, чтобы не показываться в такой одежде лишний раз, но на пол пути она поняла, что инструменты и ингредиенты лучше оставить на кухне.       Максимально осторожные движения и уговоры заставить себя поторопиться создавали ощущение, будто она в самом деле оправдывала слова господина Канато, когда он неоднократно называл её воровкой.       Свет из кухни падал в тёмный коридор, оттуда слышалась только льющаяся из крана вода и звяканье сковородок и кастрюль, в которых готовили пищу. Лилит заглянула с опаской, но там стояла только флегматичная носительница клички «имбирь».       — Вернулись? — она достала вафельное полотенце, прикосновения к которыми смертная находила неприятными, и принялась вытирать посуду, говоря о своём, — Завтра и послезавтра будем убираться ночь напролет. Я когда услышала, сколько ещё нужно будет приготовить, думала, что упаду. Есть ещё заготовки…       Лилит оттянула ручки пакета, чтобы показать содержимое, что пригодится для упрощения и разнообразия в процессе, значительная часть которого досталась ей, пусть и с извлеченным для профессиональных рук главным поручением.       — О-о, — приоткрыла она рот, не желая вступать в обсуждение покупок, поскольку сама за готовку десертов бралась нечасто, убираясь или занимаясь ремонтом с Хару. Ограничившись этим междометием, чтобы закрыть беседу, Джинджер почесала подбородок, точно вырывая что-то из лап своей рассеянности, — Кажется, Элеонор мне что-то сказала.       Резво младшая горничная разложила все приобретенные вещи туда, где они по задумке должны лежать. Краскопульт, отдававшийся знакомым ощущением в уверенной ладони, она положила в шкаф, где хранился миксер.       — Когда она стояла в холле, к ней подошёл господин Канато и сказал, что не может найти Лилит, на что она ему сказала, что ты уехала с господами Лайто, Аято и их жертвенной невестой Юи. И вроде она просила меня тебе это передать. Да, вот.       «Буду решать проблемы по мере поступления».       Исходя из неясных разговор, кровь её может быть вкусна и необычна по свойствам. Когда Лилит касается темы, у неё словно чешутся вены.       «Я теряю меньше, чем она, если это естественное состояние для моего организма» — заключила служанка, даже если этот поступок не дарует ей искупление и практически ничего для неё не стоит.       Она поплелась в комнату. На верхнем волане засохло немного мороженого, которым его обрызгал младший из тройняшек, и Лилит решила, что постирает платье и сама примет душ, чтобы смыть слой пота и осевшей пыли.       Внутри царил прежний стерильный порядок. За исключением одного — раскрытого шкафа, из которого вывалилось пара вещей, словно кто-то доставал самую нижнюю в стопке.       Её нога на что-то наступила, едва она зашла — вешалка из имитации жемчуга, напоминавшая бусы и узнаваемая в мире демонов.       Поверхности будто превратились в далматинца: весь пол, стол, покрывало на кровати без единой морщинки — все они покрылись лоснящимися черными пятнами. Самым крупным из них была изуродованная ткань, останки, в которых, будучи не в силах даже пискнуть, Лилит опознала беспощадно растерзанное платье, зацепившееся за раму зеркала. Лохмотья гипюра, нитки с разорванных швов ниспадали вниз.       Где-то материал расходился на два ровных края. Его резали ножницами, нагло оставленными в центре помещения, смакуя каждую секунду постепенного уничтожения вещи. В другом месте это был разошедшееся удовольствие вандализма, когда его рвали руками.       Лилит была слишком шокирована, чтобы что-то чувствовать, окинув взглядом помещение три раза, и каждый из них был как в первый, словно полученная картина не хотела усваиваться.       — Явилась.       Она не развернулась к источнику фразы, потому он прикрыл за собой дверь медленно, чтобы смертная, сидя на коленях и убирая куски шелка, отчетливо слышала звук того, как она закрывается.       Канато зол. Это был тот самый устрашающий момент до того, как он разверзнется воплями, только примечательно затянувшийся.       — Ты сбежала с моими братьями, — вампир сделал шаг вперед, — А теперь возвращаешься сюда, как ни в чем не бывало… Ах, платье? — он отметил то, что она сжимала в ладонях, и сбавил обороты, — Я просто избавился от вещи, которую ненавидел. Виновата в этом только ты, разве нет? Подумать только, эта красивая вещица разодрана в клочья только потому, что досталась тебе… Впрочем, ты должна быть счастлива, я справедливо избавил тебя от того, что не соответствует статусу.       Приняв то, что обвиняемая не реагирует, господин делает ещё пару шагов, рассчитывая, что она обернется, чтобы он мог видеть расстроенное, беспомощное лицо.       — В нём нет ничего, что могло быть тебе важнее, чем я и мои указы, — поучительно говорит парень, — Так что перестань разыгрывать драму, — Канато терял терпение, — Ты понимаешь, что даже если ты будешь ползать в моих ногах, умоляя о снисхождении, я не прощу тебя за то, что ты предпочла Аято и Лайто?!       Она безмолвно поднялась и расправила плечи. С небольшим каблуком девушка была выше своего роста и оттого чувствовала себя твёрже — так казалось.       Смело она подошла вплотную к нему, заглядывая в его аметистовые очи. Вампир также молча смотрел в её. Страх, который можно было испытывать перед ним, растворялся, словно в это мгновение они были на равных, и Лилит не останавливала эту метаморфозу.       — Это я вас не прощу, господин Канато, — звучит безапелляционный тон       Глаза были сухи, излучая холодный гнев, вынудивший его отступить.        «Дурная кровь!» — бесплодно поругала себя она.       Почувствовав это, четвёртый Сакамаки заминается, прежде чем вернуться к ярости.       — Ты смеешь дерзить?! — Тедди, которого держали за лапу, перемещается вместе с жестикуляцией хозяина, прежде чем он откидывает его на кровать, порабощенный слепой злостью, — Я поставлю тебя на место!.. Где они? Где?! Показывай!       Он толкает свою жертву вслед за игрушкой, его руки задирают шифон, осматривая бедра, и она сдержанно сбрасывает их, не давая ему поднять подол высоко.       — Покажи мне, где Аято и Лайто укусили тебя! — холод его улавливался, как и слёзы, падающие на её шею, — Прекрати скрывать от меня их укусы! Сейчас же! Смотри на меня! Агрх… Почему не работает?!       Вампир пытался применить магию, и подвеска обожгла кожу между грудей, но схватка всё равно продолжалась совсем недолго: он пригвоздил её запястья к матрасу. Тряхнув головой, она сбросила с лица собственные разметавшиеся волосы, налаживая дыхание и с вызовом смотря на него, лишившего возможности выдернуть кисти.       — Ты просто моя добыча, — зарычал вампир, оголяя клыки, — Скажи, пожалуйста, так почему ты позволяешь себе подобное поведение?!       «Добыча». И при осознании условий заранее, это было больно слышать. Невыносимо. Не могла она удержать свой рот закрытым, даже разум умолял это сделать. Неоправданный в её положении позыв отстоять свои границы оказывается сильнее.       — Если это так, господин Канато, — благоразумно говорила она, — Для меня вы никогда не будете чем-то большим, чем хищником, которого стоит опасаться.       — Заткнись! Мне это неинтересно!       — Но вы понимаете, что однажды и вы можете стать чьей-то добычей, раз вы слабы, — продолжила схваченная служанка философски, словно зная, куда давить, помня о прилагательном, которое вампир сам использовал, и он, создание ночи, обладающее высокой физической силой, на минуту становится слабым перед нею, — Разве сами вы не думаете об этом?       Сердитая гримаса сменилась страдальческой и отчаянной, показывая, что враг сумел задеть его. Канато всхлипывает, град капель становится обильнее, но он не отпускает, и хватка не становится мягче. Он думает о чём-то постореннем.       — Я убью тебя, убью прямо сейчас! — Сакамаки кладет перемещает одну из ладоней, готовясь надавить, — И ты просто станешь куклой в моей коллекции, которая больше никуда не сможет уйти. До последней капли вкусной крови… Ты будешь принадлежать мне… Моя…       Кто-то невидимый переключает рычаг в голове смертной, и все опасения окончательно куда-то деваются. «Винная кровь» не боится, точно забыв, что перед ней настоящий вампир, кровожадное существо, и ничто не может её остановить, вопреки элементарному тезису: одно его желание — и он свернет её шею.       — Что ж, прикончите меня, — подняла она тон в ответ, — Я буду рада, если вы избавите меня от компании того, кто настолько презирает меня, что разрушает то, что дорого мне также, как дорог вам ваш Тедди.       — Не сравнивай эту тряпку с моим драгоценным Тедди!       — Знайте, господин Канато, что я умру с глубочайшем презрением к вам, — выплюнула горничная громко, — Когда моё мёртвое тело будет стоять в этом зале, покрытое воском и пылью лунного обсидиана, даже сохраняя молчание, не будучи в силах вас оттолкнуть, я буду взирать на вас с искренней неприязнью! Но какой стыд — умереть от рук кого-то вроде вас!       После всего хорошего отношения к нему, это было настолько оскорбительно, что всё унижение, которое Лилит сносила, дошло до точки кипения. В нарастающем исступлении она брыкалась, добиваясь освобождения, и вынудила его встать. Перепалка вернулась в вертикальное положение, когда вышедший из-под контроля язык, который следовало держать за зубами, переходит в наступление, колко изъявляя спонтанные мысли.       — Как бы вы не угрожали мне, вы не в силах изменить это, даже если вы возомнили, что ваши слова определяют действительность! Я давала вам кровь, потому что вы нравились мне… Но если вы хотите, чтобы я вас ненавидела и умерла с ненавистью к вам, сейчас я с удовольствием сделаю это, чтобы не видеть вы всё рушите изо дня в день!       Странно было видеть его, застывшего и отчего-то внимающего её словам.       — Прекрати! Я приказываю тебе! — вампир вскидывает конечностью, ударяя воздух и задевая мебель. Стойка зеркала прижимается к основе, и само оно летит вперед.       Лилит подтянула вампира к себе, прежде чем раздался оглушительный звон, и осколки разлетелись в несколько сторон, грудой выглядывая из-под каркаса. На придавленную ткань высыпали острые стразы, и мир в них раздробился на множество частиц.       — Ты… — замямлил вампир, отпрянув, — Ты бессердечная женщина! Я тебя ненавижу!       Пощечина. Канато бьёт наотмашь, заставляет пошатнуться, прежде чем выбежать в слезах, забрав своего компаньона.       Рейджи в проёме отступает, давая ему пройти.       Она всё ещё пребывала в прострации, когда до разума дошла степень эмоционального истощения, испытываемого сейчас. Будто всё это происходило не с нею. Желчь обиды грызла изнутри. Лилит впервые повысила голос на господина.       Рука второго Сакамаки опустилась на её плечо. Он суров, геометрические линии и острые углы формальной одежды, что он часто носил даже дома, поддерживают впечатление.       Подчиненная оробела, готовая принять то наказание, что будет назначено. Весь запал, с которым она противостояла жестокому Канато, будто вылетает в приоткрытое окно, покинув её в час, когда его трезвость и способность убеждать очень бы пригодилась в объяснениях.       — Мой брат не обладает выдержкой, — сказал брюнет, — Но ты не имеешь никакого права кричать на него. Я на многое закрывал глаза, но это уже выходит за рамки, Лилит. Я жду тебя на разговор через пару часов в своей лаборатории, пожалуйста, не опаздывай.       Вызов «на ковер». Лилит предполагала, что ждет её там, и тихо села на постель, взирая на устроенный бардак и разбитое зеркало, точно испуганная больше собственными разъяренными визгами, чем предстоящим уроком.       Она, возвратившись в реальность и обрабатывая итог, чувствовала себя так, как чувствовало себя грязно-коричневое выжженное поле, некогда хваставшееся самым ярким, наполненным солнечным светом зеленым оттенком.       «Что ж, остаётся только надеяться, что он не поставит меня в какую-нибудь нелепую позу, чтобы отомстить» — нервно мяла «винная кровь» компактный отрез чёрного материала, неровного по краям, затем убирая его в дальний угол ящика, где между листами бумаги лежали позабытые всеми семечки неизвестного растения.       После того, как завершилась встряска, боль от его удара дала о себе знать. Щека опухла и ныла, но это была не единственная физическая мука, которую предстояло сегодня пережить.       Лилит бы с радостью вернулась назад, чтобы ещё раз погулять в нём на карнавале, когда только получила его из магазина. И съесть больше шоколадных конфет, которыми в тот момент насытилась после второй штуки.       Ничего особенного. Лилит слышала, что сладкое поднимает настроение.              ***       Шагая по улице города демонического мира, смертные держатся парами, стараются слиться со снующей толпой, но в ней их выделяли одеяния слуг, изготовленные, чтобы в первую очередь нравиться их хозяевам, прогулочная манера ходьбы, огибающая всех проходящих, даже если в том не было надобности, и какая-то боязнь остановить блуждающий взгляд на ком-либо из вампиров.       В карнавал, с которым непременно приходит праздничная суета, ритм становился чуть быстрее, когда они тоже были подвержены спешке, но все эти люди с опаской поглядывали, точно смертные в доме Имаи наблюдали с безопасного расстояния, как Лилит начинала почти нестись по тротуару, если переставала удерживать себя от этого в местах, где скопление демонов редело. Почти три года назад она тоже это делала, только теперь закоулки, повороты и лавочки являлись знакомыми, сборища своенравных ночных созданий с клыками — привычными, и на теле вместо праздничного платья для дня рождения надета униформа, которую приходилось носить, если она выходила наружу без сопровождения демона.       Форма — доказательство принадлежности, укрощение кровожадных взоров и указ другим не трогать чужую собственность.       В тот день предстояла важная задача. Слуги-вампиры находились по горло в делах, потому Сара, учитывая наличие подвески и то, что из-за своих особенностей смертная привыкла к нахождению среди созданий тьмы, решила попробовать отправить её одну.       Однако, возникла иная трудность.       — Мадам, мне действительно нужно забрать платье моей госпожи. Меня послали за этим, — спокойно сказала служанка, смяв в руке бледно-розовый талон, куда прикреплен чек и информация о заказе, и надеясь её уговорить.       Просто мадам. Таким образом к владелице бутика ‘Riz à l`impératrice’ обращались все. Лилит было неловко стоять перед этой вечно молодой женщиной с тонкой фигуркой, окруженной бесчисленным количеством платьев. Самые восхитительные из них заслужили отдельные места — в подобии прутьев золотых клеток, между которыми пролегало приличное расстояние, совсем узкими внизу и резко округлявшимися к верху в центр, из-за чего те походили на дуги баварской короны.       По квадратной плитке двух цветов, выложенной по диагонали, каблуки этой леди цокали отчетливо. В обеих сторонах от двери, куда она указала пальцем, цвели в вазонах цинии.       — Извините, я не могу обслужить человека. Передайте, чтобы прислали кого-то ещё, — покачала головой она, — А теперь, пожалуйста, выйдите.       Она была непреклонна, потому, поупрямившись всего пару минут, пока её игнорировали, горничная Имаи вышла.       Снаружи играла музыка, земля покрылась растоптанными бумажными цветами и яркой измельченной фольгой. Фасады зданий обернули в треугольные флажки, переплетающиеся с гирляндами, кованые шпили облепили фонарики, на мрачные архивольты закрепили световой дождь, вдоль дороги двигался обрывок шествия в виде демонов в костюмах. Лилит ощущала неоднородный запах жира и сахара — запах готовки уличной еды, на асфальте мелькали клочки облаков сладкой ваты.       Некоторые отказывались обслуживать смертных, но лично ей с этим столкнуться довелось впервые. Хоть те, кого Лилит считала друзьями, вероятно, отнесутся с пониманием, и сама она проглотит такое отношение, каждое напоминание о положении было неприятно. Выглядывать из маленького мирка, главными героями которого выступают немногие сочувствующие, тяжело, и Лилит не нравилось покидать эту зону.       Стояла изгнанница с потерянным видом, подавляя обиду от произошедшего и думая, как ей следует поступить.       — Почему ты вышла с пустыми руками? Скоро они начнут праздник, разве ты не должна была забрать платье матушки? — появляется он неожиданно, отделяясь от народа, спешащего посмотреть на представление поодаль отсюда. Рядом с ним возвышался его названный камердинер — новенький высокий парень с хорошей осанкой, держащий его вещи, — Нам было по пути, потому я решил проверить, не окажешься ли ты тут… Что же выкинула наша горничная, что её с позором выкинули из бутика?       Широ до этого посещал доктора и, как только посещение это окончилось, отправился на карнавал, что, как ей думалось, было не в его характере. Его волосы лежали свободно, и сам больной вампир был чем-то взбудоражен, так что он мог бы рассказать полученную новость, если уж оказался в настроении найти служанку в этом шумном месте.       — Родилась человеком, — пошутила Лилит, не скрывая печальной улыбки.       Молодой господин оценивающе хмыкнул, сложив руки на груди, что означало то, что он насторожился.       — И как тебя угораздило, скажи мне на милость? — мальчик повернулся полубоком, пальцы его прикрыли рот, изогнувшийся в насмешке, а голос стал громче, — Подожди здесь, я сейчас приду.       Вертикальные полосы на его колготках выглядывали из-под бридж, когда он направился ко входу.       Они с его камердинером, который являлся вампиром и с которым господин проводил слишком мало времени, остались стоять у крыльца спиной к витрине и бросать друг на друга стеснённые взгляды, будто связующая, способная вывести хотя бы на разговор о погоде, отошла вместе с Широ. Из-за стекла донеслись крики, и парень, обязанный присматривать за хозяином, с облегчением бросился выяснять, что происходит.       Однако, мальчик только мирно приоткрыл дверь:       — Заходи, — кивнул он.       Лилит проследовала за ним, и владелица магазина поднесла пышное платье, завернутое в чехол, завершающийся крючком жемчужной вешалки, прямо к порогу, попросив предоставить талон с чеком.       — Если она пришла с вами, конечно, я обслужу её, — кинула леди господину.       — Раз так, — проказливо протянул он, не планируя униматься, — Я бы хотел, чтобы вы подобрали платье для неё. Я планирую взять её в качестве эскорта сегодня, так что, пожалуйста, оденьте эту человеческую девушку приличнее. Предпочтительно, чтобы оно было чёрного цвета.       Может, Широ просто так бросал вызов обществу, в котором жил. Он делал это в последнее время непозволительно открыто и часто, но вампир только подтолкнул Лилит к ней.       — Я посмотрю, какое платье её выберет, — с досадой вздохнула мадам, — Подождите в примерочной.       Названное помещение слишком большое для того, чтобы носить такое скромное название. Зеркало тянулось по всей стене, к нему приставили напольную вешалку на колесиках, а в углу находилась пара кресел и круглый столик. Некоторые покупатели проводят здесь достаточно много времени, судя по тому, как помощница мадам впорхнула туда, чтобы предложить чай.       — Если бы моя матушка не любила обновки, я сомневаюсь, что выручка этого магазина составляла ту сумму, которую составляет сейчас, — пояснил молодой господин, стирая с лица любимицы удивление по поводу его возможности повлиять на эту ситуацию, хотя из-за болезни он объективно мало на что мог влиять, за исключением исполнения его воли в не очень значимых вещах. — А ты, Ричард, можешь доставить маскарадное платье домой. Я отпускаю тебя, ведь, как и сказал, меня сопроводит Лилит. Ты говорил, что терпеть поездки не можешь… Стой, отдай мне книжку.       Тогда, спустя четверть часа ожидания, произошло знакомство с тем платьем. Чересчур роскошное по сравнению с тем, что носилось прислугой. Бусинки, нанизанные на проволоку, с трепетом держались в ладони, позволяя ощутить вес одежды.       — Я действительно могу?       — Разве не это я имел в виду, прося принести тебе приличный наряд?! — раздраженно гаркнул он.       Лилит послушно распустила ленты фартука за спиной, откинув его на вешалку, охваченная любопытством, как подобное будет выглядеть на ней. Станет ли она хоть сколь-нибудь похожа на тех прекрасных дам, что видит на балах? Затем, чтобы снять саму униформу, сперва она расстегнула пуговицу, вшитую сзади на воротнике блузы.       — Ты не собираешься попросить меня выйти или, например, не зайдешь за ширму? — он капризно смахнул волнистый локон, спавший на его васильковые глаза. На его молочной коже показался румянец, будто избавивший от болезненного облика.       — Я вас не стесняюсь, молодой господин, — радушно произнесла Лилит, стягивая одежду, но вампир состроил такое выражение, будто его унизили.       — Как… Как оскорбительно! — Широ восклицает плаксиво.       Он рассердился и покинул комнату с пунцовыми щеками под тихое недоумение, вызванное его непонятным смущением. Из-за этого, когда платье было надето поверх прежней нижней юбки, хорошо подойдя ей по силуэту, пришлось звать его обратно.       Она отошла на шаг, чтобы оценить то, как оно сидело, и дать посмотреть ему, щупала мягкий гипюр и крутилась перед отражением. Нежный шелк приятно чувствовался на теле.       Лилит обнаружила ценник, прикрепленный к банту на лифе.       «Сколько?!» — отозвался внутренний голос на цифру, напечатанную на картоне.       — Оно черное, но на нём нет фартука. Ты же можешь носить его со старым, верно? Так оно не будет выглядеть слишком вызывающе для горничной, — носить его в качестве формы было его идеей. Мальчик подошел очень близко, что-то анализируя. На тот день макушка достигала уровня её глаз, и он наконец договорил то, с чем вышел из примерочной, умолчав, — Знаешь, если ты всё ещё осталась выше, чем я, это не значит, что ты можешь обращаться со мной как с ребенком!       — Я не…       — Ладно, — отрезал он, — просто не зли меня. Это платье… Тебе нравится?       Лилит выразила согласие. Широ тут же сообщил мадам, что он берет его.              Он действительно представил её вознице в качестве своего эскорта, хотя смертная едва ли могла что-то предпринять, чтобы защитить его от какой-либо опасности. Четверка выносливых лошадей серебристо-вороной масти, запряженных цугом, фыркали и били копытами о землю, вздымая пыль. Каждую угольную спину украшала попона с кисточками, а между ушей раскинулся плюмаж.       Здесь было темнее из-за того, что эта часть улиц не завешана светящимся декором так густо, как завешен центр, путь от которого занял не так много времени. Толпа тоже была небольшой, потому царила относительная тишина.       — Тёлт, — назвал господин желаемый плавный аллюр вампиру, и протянул служанке ладонь, приглашая в застекленную прогулочную карету, впереди которой болтались два подвесных светильника. Лилит приняла её, и вместе с тем, что в животе что-то волнительно ёкнуло, встала на первую ступеньку, ощущая, как покачнулись складки, созданные из-за широкого радиуса подола.       Она села напротив него, на сапфировую пиковку сидений. Портьеры подвязаны, на них вверху наслаивались ламбрекены, так что внутри чернильная тьма ночи смыкалась плотнее, чем снаружи, но служанка не возражала, поскольку молодой хозяин, державший на коленях книжку и сладости в мешочке, приобретенном в киоске, схожем с игольницей, где иглы заменили леденцы, всё ещё был уловим для человеческого глаза.       После того, как дверца захлопнулась, с лёгкой тряской они тронулись.       — В последний раз я катался в экипаже на карнавале на второй год болезни, — рассказывал вампир, разворачивая золотистую фольгу и отправляя в рот шарик, шоколадную гладь которых перемежали мелко покрошенные орехи. После того, как раздался хруст, нейтральный запах пространства оттенился сладковато-фруктовым запахом рома, — Ты не любишь приторную еду, потому я взял orangette.       Горький шоколад, застывший на соломке корки апельсина с медовым привкусом, не вызвал отторжения.       — Видится, я угодил твоим вкусам?..       Лилит согласилась попробовать и предложенные конфеты, но некоторые всё равно слишком сахарные для её предпочтений.       — Почему ты ешь то, что тебе не нравится? Раньше ты отказывалась. А теперь я вынужден смотреть на твоё перекошенное лицо, точно жуешь ты не качественную пищу, а несвежий окорок, кишащий личинками, — раскрыл правду он: последние три конфеты, что он подсунул ей, были гораздо слаще, чем прочие.       — Когда-то вы устраивали истерики и визжали, если я отказывалась есть то, чем вы со мной делились.       Лилит поправила юбку и отвернулась к окну, что пока выходило на здания города, постепенно уменьшавшимися в значимости и размерах.       Вскоре за ними показались особняки, принадлежавшие вампирским семьям. Они выехали на ухоженную грунтовую дорогу, по бокам от которой протягивалась пешеходная зона, почти до конца обрамленная низким бордюром из гравия. По ней в обе стороны маячили демоны, за которыми плелись слуги или изредка жертвы, выделявшиеся кожей, похожей на пергамент, и чуть шатающейся походкой. Хохоча, в честь праздника разодетые вампиры в масках подсовывали им под нос зелёные яблоки в карамели, насаженные на палочки с кудрявыми лентами, и по обыкновению злились, если сосуды с кровью продолжали вяло себя вести и каким-либо способом проявлять болезненное состояние, портя им настроение, несмотря на то, что их владельцы проявили такое великодушие.       Более старые дома окружали заборы и густая растительность — каждый из них старался перещеголять предыдущий, у ворот толпились гости и хозяева, кто-то уезжал и приезжал. Наиболее редко, в самом окончании района, показывались современные минималистичные строения, геометрически лаконичные, похожие на конструктор. Исключения, причисляющие прочих к тем, кто не мог понять веяний, хотели идти в ногу со временем и в демоническом мире, бросившись в другую крайность и выбиваясь от общей архитектуры.       Широ отрешенно наблюдал за пейзажами, пока жилая часть не кончилась. Здесь отличия от человеческого мира проступали отчетливее в растениях, не существующих в его пределах.       — Я больше этого не делаю, верно? Почти, — осекся молодой господин, — Хотя, пожалуй, должен обращаться с тобой иначе.       — Должны?       — Я же вампир, дурочка.       Лошади сворачивают направо, из-за чего их, как пассажиров, дёрнуло в сторону.       — Поездка будет длиться ещё час. Скоро мы поднимемся в гору и с расстояния обогнём Эдем сзади. Он очень большой. С места, где мы будем проезжать, виден его огромный сад. Дворец, принадлежащий королю вампиров — то, что смертные часто рисуют в своих романах и мифах, — мальчик не выпускал из напряженных пальцев потёртой книги, словно кто-то мог её отобрать, — Я хочу, чтобы ты описала мне то, что увидишь. Считай это приказом.       Лилит предполагала неладное, но помнила о том, что он ненавидит просить о помощи. Это то, что она узрела и учла в нём, стараясь дать ему самостоятельность, которой Широ жаждал.       — Вы плохо себя чувствуете?       — Я хорошо себя чувствую       — Тогда зачем, если вам будет лучше смотреть на это самому?       — Я хочу посмотреть на него твоими глазами.       Он нетерпеливо сомкнул коленки, подаваясь вперед. С тех пор, как старший сын Имаи участил визиты к этому доктору, он всё больше погружался в себя. Господин никогда не рассказывал о том, что по сути происходило на посещениях, что они делали и о чем говорили, а говорили они явно о вещах более глубоких, чем те, что он передавал ей.       — Разве не ясно? Мы отличаемся от смертных. Не только тем, что мы не умираем от старости, обладаем магией, острыми рецепторами, физически сильнее, чем вы, и сердцебиения у нас нет, — спокойно высказал вампир, — Наше мировосприятие разнится. Наше… нутро, — ноготь прижался к солнечному сплетению, будто он за кем-то повторял, — Я думаю, что понял, о чем говорил доктор.       — О чём? — поддержала Лилит беседу менее охотно. Если он говорит о естественной, заложенной в природе разнице между ними и их отношениями к различным понятиям, это исключало реальность лиц искренних «сочувствующих», которым она себя утешала.       — Эти изменения, о которых он рассказывает… Так бесят меня. И ты меня в эти моменты бесишь, потому что это твоя вина. Я так никогда не впишусь, и матушка меня не полюбит, — зажимается Широ, — Но я больше ничего не могу с этим поделать. Я рассказывал тебе об этом чувстве, когда лишился зрения на две недели. Мы болтали в саду, — он сделал движение кистями, словно что-то обхватывал, — Бутоны роз очень красивы, при наличии шипов являясь беззащитными для нас. Они распускаются, некоторое время источая сладкий аромат, а затем погибают. Воспринимаешь ли ты всерьёз что-то настолько пустое и быстротечное? Ведь и в контексте человеческой продолжительности существования оно занимает так мало времени — пару недель или месяц. Смертные жизни воспринимаются демонами примерно также.       Лилит ничего не говорила. Он продолжил:       — А говоря о любви, что мы испытываем… Есть ли для нас что-то плохое в том, чтобы стремиться обладать желанным настолько сильно, что ты готов уничтожить это, если оно не будет твоим? Как человек, ты бы лишила цветок солнечного света, воды и почвы, чтобы он всецело принадлежал тебе в те минуты, пока будет увядать? Чужие потребности, желания отвлекают и раздражают, а в сравнении с тем, сколько живём мы, их выполнение не сделает погоды.       Молодой господин путался в словах, когда старался донести смысл, словно сам неуверенный в том, что это правда, и сам же не до конца способный поверить в сказанное.       Сейчас, пробуждая память, Лилит думает о Рейнхарте. Кажется, именно эта персона могла сказать нечто подобное, и вампир всё ещё находился под его влиянием.       Должно было что-то случиться, если он прекратил визиты, так странно общался с ним при встрече и в принципе поменял отношение.       — Я знаю, что ты не поймешь этого. Хотя бы потому, что, несмотря на то что воспитана демонами, относишься ко мне так, словно я обладаю душой или чем-то вроде, — беспричинно смеётся он над своими размышлениями, — Впрочем, знаешь, я не против.       Широ соскользнул с сидения, оставляя на нём книгу, и забрался рядом с служанкой. Длинные ассиметричные полы жакета смялись под ним, а русая голова оказалась на юбке, когда он лёг, компактно подтянув колени и легко уместившись рядом. Лилит не перечила небольшому весу, и положила руку на его бок.       — Доктор подарил мне эту записную книжку, — вампир снял её ладонь с себя, перемещая ту на её колено, рядом с лицом, — Там много записей, принадлежащих одному известному алхимику, формул и исследований. Её продавали на аукционе, устроенном после смерти хозяйки, и он купил её за большую цену, хотя там было много потенциальных покупателей. А теперь отдал мне, сообщив, что там есть лекарство, которое может мне помочь, и я должен найти его сам.       — Это замечательно, молодой господин. Я буду очень рада, если вы поправитесь.       Он посмотрел на «винную кровь» снизу вверх, васильковая радужка, словно сияющая в темноте как и у всех вампиров, словила свет извне, и она выглянула в окно, ища его источник.       — Демон с человеческим сердцем… Такая глупость, тебе не кажется? — молвил мальчик, но она толком не расслышала его, потому что все чувства будто свелись к одному зрению, и слух тоже пал его жертвой.       Широ заметил её увлечение.       — Что ж, Лилит, мы проезжаем Эдем.       Дворец раскинулся на возвышении, в тёмно-изумрудном ковре крон. Множество прямоугольных и квадратных окон, по-всякому расположенные двускатные крыши с синей черепицей, высокие кремовые башни, стремящиеся к небу, шпилями своими задевающие мирные облака. Всё великолепие обступил сад, цветы в нём, лучащиеся и озаряющие мглу, пылали огнём, точно на стеблях распускались не бутоны, а таинственные лампионы, видные отсюда.       — Изумительно, — с восторгом подала голос Лилит, созерцая, — Будто неземной. Невыразимо прелестный.       Чем больше она думала о нём, принимая во внимание каждый изгиб, пока они делали круг, тем слабее становился энтузиазм.       — Но, думаю, я бы не смогла жить за такими высокими стенами.