first month
Листая новостные сводки, интересно наблюдать за тем, как ловко внимание общественности от разноплановых догадок о том, кто же именно под именем Осирис совершает «убийства ради возмездия», переключилось к новому вопиющему скандалу о серийном насильнике, убивающим после действа питомцев жертв. Загружаться таким инфоповодом за завтраком в кофейне — не лучший выбор. Но точно можно выделить, что чем меньше внимания СМИ уделяют Тэхёну, тем явно лучше. Прошли полторы недели с вынесения ему приговора, три со смерти Соны. Вливаться в полноценный рабочий график оказалось почти лечебной процедурой, читать список ежедневных одинаковых дел — мантрой. Теперь Чонгук, исходя из этих сравнений, вполне может сопоставить свою жизнь с каким-то религиозным санаторием меланхоличного уклона, цель нахождения в котором не до конца ясна. Со всем этим иллюзорным миром готовы спорить Чимин с Хосоком, потому что их друг не замечает, что с утра до вечера, если не до ночи, находится в неразрывной связи со своим ноутбуком и телефоном, практически беспрерывно работая. Некоторая отторженность остается незаметной для самого Чона, но остальным она вполне видна. Пусть он старается вовлеченно откликаться на общих встречах и беседах, пусть выслушивает периодические откровения, но сам же преимущественно молчит, на заднем фоне погружаясь в свои рассуждения. Ему стыдно выходить из подобной прострации или, вернее сказать, фрустрации, потому что странно сейчас позволить себе отпустить подобное бремя, когда твой человек в колонии, заперт, обособлен, изолирован. Перебороть себя — это тоже отдельная ступень. Рано или поздно шаг из своей палатки на отшибе нужно сделать. Это просит и Тэхён в своём первом письме, потому что догадывается, что Чонгук именно в таком положении, ведь сам вёл бы себя не иначе на его месте. Обычная реакция на стресс. Вредная и полезная одновременно. Такими действиями Чон никому и ничего не доказывает, а просто пытается нащупать созданные вокруг себя стены, чтобы суметь избавиться от них, но не слепо, а вдумчиво. Раньше, пока Тэхёна ещё не увезли в колонию и держали в участке, он честными и мирными способами пытался урвать возможность поговорить с ним или увидеть его. Но по каким-то своим причинам полицейские не были добры и сговорчиво настроены, а когда уже пришёл и первый журналист на запах интересной новости, Чонгук внутри обозлился на всё, не зная, куда деться. Сейчас анализ эмоций кажется интересным и поучительным для познания самого себя. Сеул в десять утра уже кипит, люди спешат куда-то — это нерушимая стабильность. Одни забегают за кофе, другие также усаживаются за ноутбуки, подготавливаясь к учёбе, удалённо работая или стараясь делать такой вид. По геометрическим бетонными и стеклянным зданиям бегают солнечные лучи, сумевшие найти себе путь через забор из высоченных небоскребов, соседствующих со старыми зданиями более низкой застройки. Иногда Чон так сосредотачивается на архитектуре, что ищет в интернете информацию о становлении настоящего стиля города, который на деле совершенно разнороден, историчен. И когда он сейчас опять принимается за это, позабыв о только заказанном капучино, его из потоков статей вырывает Хосок. Он со скрежетом по плитке приземляется на стул, кидает сумку на соседний и отправляет на спинку обретенного места странное пушистое пальто с капюшоном. — Ну, рассказывай, — говорит Чонгук, закрывая ноутбук и откидываясь назад. Сложенные на груди руки и пытливый взгляд не позволят старшему увиливать от разговора, который оба ждали. — Чимин приедет через десять минут, подождём… — пожимает плечами тот, но быстро исправляется, когда Чонгук поднимет одну бровь и толкает язык за щеку, неоднозначно выражая эмоции. По факту это не пугает, но как-то хочется подчиниться, когда угольные глаза буквально приказывают делать так, как хочется парню с увитыми тату руками, виднеющимися через чёрную футболку. Даже взгляд Тэхёна не особо призывал к чему-то, как этот. Так необычно, но всё равно мирно, без перебора и недопонимания. И не то что бы Хосок так любил уступать, но упираться от ответа бессмысленно. Да и Паку уже всё известно, один Чонгук в неведении ждёт истории с прошедшей поздней ночи. — Короче, — уже не церемонясь, с большим желанием приступает к повествованию пришедший, — я слышал, что говорят «понедельник — день тяжёлый», но не с самых же первых минут. Вот одиннадцать часов назад ещё было воскресенье, его завершение, в котором я пил с Юнги. Мы опять сидели в баре, накидывались соджу, он почему-то рано захмелел, на байк я сесть ему не дал, сказал, что мы подождём такси. И вышел я, значит, поскорее покурить без него на улицу, потому что мне надо было ещё позвонить оператору для поиска машины, а в помещении было шумно, около заведения толпились пьяные студенты, галдели и пялились на ямаху Мина, и я прошёл чуть дальше, свернул за какой-то дом, где потише. Стою, слушаю третий гудок, потому что алкоголь выбил из головы, что существуют специальные приложения на том же телефоне, и ко мне подходит одна девушка из шайки тех молодых ребят, выпрашивает сигарету, потому что видит в руках непочатую пачку, до которой пальцы так и не дошли. Звонок я откладываю. Отказать было неловко, ещё я радовался, что цепочка из её друзей не потянулась за моим табачным сокровищем в количестве двадцати штук. Да и ещё девчушка такое чудо… — Ага, твой типаж? — хмыкает Чонгук, прекрасно зная, в каких конкретно случаях старший называет кого-то чудом. — Именно! — соглашается Хосок, забирая остывший кофе друга к себе в пользование. — Глаза блестят… Ну, от выпитого, разумеется. Ещё такой голос своеобразный, будто персонаж какой-то из игры. И вот, стоим, курим, между нами какая-то неловкость, никто и слова не говорит, пялимся на тлеющий табак и летающий пепел на холоде, как я слышу издалека рёв чёртового байка, смех той оравы, и уже догадываюсь, что Юнги там головой поехал. Выглядываю на дорогу для его поисков, а он из-за угла появляется, скрипит резиной об асфальт, про шлем забыл и пялится на нас, как будто аномалию увидел. — Дама от него там в обморок не упала? — невзначай интересуется Чон. — Она осталась живая, это уже хорошо, — отзывается Хо. — Но Мин… Он смотрел мне в самую душу, слез со своего зверя, забрал у меня сигарету, сделал пару затяжек с лицом, полным какого-то торжества, ещё кидал пустые взгляды на девушку, устраивая параллельно мне руку на плечо. Я таких представлений от него ни разу не получал, Чонгук. Это был странный акт, после которого он спугнул курящую исключительно своим видом. — И ты сейчас думаешь больше о том, что жаль девушку, или тебе интересна природа поведения Юнги? — Второе, потому что мне ещё с ним пить! — Аргумент, — только и выдаёт младший, открывая ноутбук. Он бы высказался посмелее, да знает, что Хосоку нужно озвучить мысли, историю, переждать, и только потом он попросит конкретного совета или мнения. — Но вот всё-таки покоя мне не даёт его поведение… — не унимается Хо. — Он тебе нравится? — не отрываясь от экрана, спрашивает Чонгук. — Ну пару месяцев назад я точно был гетеро, — неуверенно тянет другой. — Значит был, ага. А Юнги? — Понятия не имею. И я не сменил ориентацию! — пылко кидает напоследок. — Дополнил, — уточняет и кивает Гук. — Есть же би… — Так, проехали, — машет руками Хосок. — От разговора с тобой мне легче особо не стало. — Какая жалость, — почти без сарказма. Они ещё недолго болтают про события последних дней, про рабочую поездку Чонгука в Пусан. Потом приходит и Чимин, усаживается и вливается в их ритм. Всё как обычно. Наверное. Мысли про Чона старшего в голове летают в любом случае, интересно ведь наблюдать за человеком, ощущающим в себе что-то новое. И рефлексией тот уже точно позанимался, только не всеми выводами вслух поделился. Для знакомства с ними нужно подождать. В последнее время у Чонгука закрадываются мысли о том, в должной ли степени он сам сейчас честен с Паком и Хо. Искренен, открыт, прямолинеен, чистосердечен? Всегда казалось, что да, ведь они годами ранее жили недалеко друг от друга, постоянно проводили вместе вечера, занимаясь своими делами у кого-то дома из них. Жизни этих парней так переплетены и связаны годами, что представлялось элементарным и понятным состояние кого-то, рука друга на плече давала ощущение поддержки, не было нужды обсуждать мелкие проблемы — они либо отсутствовали, либо легко решались. Они, не заморачиваясь, вели полемику, обсуждая фильмы, интересные книги (если удавалось найти ту, что понравится троим), события. Особых душевных переживаний или потрясений не было, что удивляет сейчас. Ведь то относительно беззаботное время, будучи подростком, а потом и юношей, прошло, а незабываемого опыта в чем-либо так мало. Но хорошо, что для такого нет срока годности, потому что познание — штука вечная, хоть может и показаться не совсем так. Однако странное чувство недосказанности не покидает Чонгука, и он думает об этом довольно много, чтобы после насыщенного дня прийти в номер и облегчающе погрузить лицо в ладони с ледяной водой. Она дарит второе дыхание, заниматься бытовыми делами становится чуть легче, взбодрившись. Застирывая на руках пятно, приобретённое футболкой по его неаккуратности и воле случая, парень уже чуть проще смотрит на себя, свои раздумья, желание поговорить с Хо и Чимином начистую. — Только бы слова подобрать, — тихо произносит он, отвлекаясь от мыльного и увлекательного занятия из-за ожидаемого звонка от брата Тэхёна. Намджун сегодня чуть позже обычного.•
three months
Чем больше власти, тем больше шансов сойти от неё с ума или потеряться в событиях и оступиться, если недостаточно бесстрастия. К любым возможностям прилагается значимая ответственность, права на которую может довестись возможность защищать в любой момент. И человек сам осознаёт, что пришло время отплатить и вступиться за себя и деяния, не поворачиваясь к этому спиной, на что нужна смелость. Каждая новая неделя с момента заключения Тэхёна приносит Чонгуку порцию очередных рассуждений, требующих своего рассмотрения не просто субъективно, но и с учётом логики Кима и такого явного и большого зверя в виде общества. Если бы парень не принял обвинения и пригласил адвоката сразу, они сейчас бы были вместе, тая за душой груз в виде чьей-то смерти, а не прикидывали в голове, сколько десятков дней до встречи на свободе осталось. Но чужая гибель ушла в дальний ящик, до которого теперь нет дела, хотя казалось, что это преступление предстаёт в роли незатмеваемого феномена. На такое глаза закрывать — кощунство, само собой, но причины подобного отношения к этому в голове Чонгука определённо значимее, чем думы о вине своей и Тэхёна. Ким дал добро на тюремное заключение, чтобы показать себе, Осирису, то, чего он достоин так или иначе. Заселяться в однокомнатную студию на краю оживлённой части города — лучшая идея, посетившая свободного брюнета. Он понял, что не хотел бы находиться в самом эпицентре, открывая окно и слушая непрекращающийся шум круглосуточно функционирующего большого муравейника. А теперь, спустя три месяца после ареста Тэхёна, он дышит ночным воздухом, смотря на всё, что попадается на глаза, в том числе и на уходящую вниз улицу, плавно перетекающую в деловой район, затихающий к концу дня, когда по-настоящему хочется покоя вокруг. Десятью этажами ниже расположился круглосуточный магазин, в который так любят поздним часом ненадолго забрести или в спешке войти проходящие мимо люди, сбегая от темноты в обитель искусственного света и разношерстных товаров. Они где-то там шныряют, покупают себе разное, а Чонгук в перерывах труда бесцельно наблюдает за круговоротом с открытого балкона, плавая в своих мыслях размеренно и вдумчиво — не как в первое время. Его квартира угловая, и панорамные окна с обеих сторон открывают вид на две пересекающиеся улицы и такие же современные многоэтажки. Внутри белые стены, высокие потолки, светлый ламинат, а те самые окна занавешены темно-серыми шторами, которые редко работают по назначению. Главная просторная комната служит и спальней, и кабинетом, умещая в себе огромную кровать, небольшой компьютерный стул и рабочий стол (который иногда и обеденный), высокий торшер, похожий на лампу из мультиков пиксар с заставки (это первым заметил Юнги). Всё это плавно переходит в зону кухни, для которой неосмотрительно выбран белый гарнитур. Никаких особых излишеств, а главное — Чонгуку здесь очень комфортно. Ему нравится сейчас быть одному, осознавая, что он не в номере отеля, а там, где можно забыться на любой промежуток времени, ощутить, что он дома, в уюте и предоставлен сам себе. Разумеется, не обходится без наставнических разговоров с Хосоком или Чимином, которые периодически наведываются, заваливаясь на кровать, окупируя кухню, или высовываются из окон, пялясь на закат, например. В очередной такой день пришёл Хо, Пак же отправился на какой-то заезд, и Чоны остались вдвоем, а продолжить работать в такой обстановке оказалось невозможным. — Чонгук, — зовёт старший, сидя за столом для принятия пищи и выливая остатки энергетика в бокал. Оказалось, это его зависимость в последнее время. И Чонгук идёт к нему, достаёт из холодильника банку пива, усаживается рядом, окутываемый жёлтым светом от небольшой лампы рядом с кухней. — Готов тебя слушать, — смиренно говорит он, открывая ёмкость. Догадки о беседе, разумеется, есть, ведь несколькими днями ранее Чимин аналогично выводил младшего на очередную задушевность. Хосок, со свойственным ему мгновенным созданием комфортной среды, ненавязчиво смотрит на хозяина квартиры. — Ты же понимаешь, что имеешь право закончить отношения с человеком, если у негo психологическиe проблемы или просто… что-то в этом духе? — без излишних церемоний плавно и ненавязчиво звучит риторический вопрос. — Если, конечно, тебe от этого плохо, неспокойно, ты терзаешь себя, теряешь, — озвучивается неспеша. — Жизнь Тэхёна — это нe твоя ответственность. Вы побыли вместе, у вac были взлёты и падения, нo этo не значит, чтo теперь ты обязан быть c этим человеком до конца. Я говорю это только для того, чтобы потом, если вдруг что, не чувствовать вины, что не сказал. Знаешь, нужно же здравое зерно сомнения, всё в этом духе… Пиво так и стоит на столе, но ни единого глотка не сделано. В горле у адресата сухо, в глазах так же, но с этим уже давно он выучился бороться. Противоестественные бреши в самообладании Гук наловчился заделывать ещё с начала отцовской комы. — И главное, — продолжает Хосок, — твоя ценность не меняется с присутствием кого-то в твоей жизни, — завершает свою мысль парень. — Так, лирическое отступление, напоминание. Надолго или нет, но молчание поселяется в квартире. Не из-за сомнений, а просто потому, что должно. Если младший сразу начнёт отстаивать свою позицию, Хо как всегда примет и расценит его действия как что-то необдуманное, эмоциональное. Будто не было у Чонгука месяцев, чтобы с холодной головой всё сотни раз осмотреть и взвесить. Трезвому уму даже самое худшее так не застилает глаза. — Тебе нравится учить меня, — тихо и незло доносится от парня. — Это твоя привычка ещё со школы, когда ты уже выпустился, и нас разделяли не просто классы, а уровни образования. Ты считал, что университет — очень высокая ступень развития. Я с этим не спорю. Но ты незамысловатым образом прочертил границу, хотя пара-тройка лет… не всегда значат так много, а учёба — дело времени и сноровки. Почему-то у тебя была куча мыслей о моей несамостоятельности, словно опыт и всё в этом духе я получить должен от тебя. И никак не могу быть в чем-то заведомо больше ознакомлен. Ты, конечно, всё это из добрых побуждений до меня доносил и доносишь. И я всегда прислушивался, даже сейчас меня ни капли не напрягает твоё активное участие в моей жизни. Это огромная и важная поддержка, в которой есть нужда. Он отодвигает хмельной напиток подальше и продолжает: — Просто я с такой тёплой грустью сейчас смотрю на то, как во мне не уверен… например, ты. У меня нет навязчивого и ярого желания заверить тебя в том, что я самый преданный, искренний, жертвенный человек. Я сам это не гарантирую. Да и доказывать такое странно, потому что мне казалось, ты и так видишь всё, как ближний зритель, получаешь всё из первых уст, — он сцепляет пальцы, пристраивает руки на столе и направляет тёмные глаза к другу. — Если я младше, ты готов рассудить, что я ошибусь. Именно из-за этого когда-то я старался прочитать все книги, которые прочёл ты, изучить больше, чтобы показать тебе что-то. Какой я старательный, упорный, что тоже могу не хуже тебя управляться со своими суждениями и тому подобным. Такое соревнование себе в голове придумывал тогда я, правда оно без характерного исхода, — Чонгук рассматривает лицо напротив, показывая настрой, лишённый агрессии, полный чего-то другого. — И сейчас, когда я начинаю жить свою жизнь, новую, не похожую на старые её этапы, и чувствую, что при концентрации можно найти баланс между мозгами и сердцем, мне почему-то хотят показать, что я всё тот же ребёнок, которым был лет пять назад, четыре года, три. Я не знаю. Он выдерживает очередную паузу. — Правда, смешно, что это ничего не значит, — как-то пусто смеется в продолжение. — Многие утверждают, что ребёнок никогда не уходит из человека, поэтому что-то такое искоренить нельзя, наверное. А в мой выбор всё не верят. Даже после того, как я убил людей. Словно, если бы я вдруг не захотел, то не смог бы отказаться от всего этого, — он постепенно возвращается в привычный домашний образ, расслабляет плечи, руки, тихо вздыхает и, смеясь, добавляет: — Основная мысль же понятна? Хосок смотрит с неожиданным нескрываемым блеском в глазах, растирает пальцами предплечья и бедра, прогоняя странные мурашки. — Не устану учиться узнавать людей, — улыбается старший. Он понимает, что такие небольшие, ёмкие и немного серьёзные разговоры подсказывают обеим сторонам, куда двигаться, где держаться увереннее, на чём себя контролировать в дружеских отношениях. Полностью сущность друг друга люди, наверное, не поймут, но большим удовольствием является то самое чувственное изучение. Вещал Чонгук, слушал и применял на себя Хосок. Такую тему часто не обсуждают, поэтому сомнения младшего, касательно его приобретаемого беспрерывного познания их с Тэхёном и отдельно своей жизни, особо тщательно больше не разбирают, что его оставляет довольным. И таких интересных вечеров было достаточно и до этого, а предстоит ещё неисчисляемое множество. Помимо схожих встреч с друзьями, у него окончательно укоренилась сомнительная привычка в виде ночных разъездов по городу, играми со скоростью, редкими заездами на том же автодроме, куда месяцами ранее по просьбе Чимина катались на поиски Юнги, познав той ночью разгоряченную толпу, специфичный вкус алкоголя, сопровождаемый запахом жженой резины, выхлопов дизеля. В своём ниссане он тихо включает какую-то музыку, чтобы через неё было слышно гул мотора, и довольствуется возможностью оплачивать штрафы, превышая лимиты, нормы и нарушая ночную законную тишину по разнородным районам, в которые его занесёт по случайности. Пешеходов он уважает, поэтому, если таковые есть, парень останавливается на сигнал светофора, пока в это время двигатель, как хищник перед прыжком, низко рычит на холостых оборотах. Без периодических приливов адреналина или хоть каких-то особенных эмоций он теперь не может, поэтому вызывать их любыми способами — вынужденная мера ради самого себя. Так он начал понимать Чимина, который не способен и дня провести без поездки на мотоцикле по утихающим улицам. Удивительно, что тот его невероятно твёрдо поддерживает во всём. Пак ни разу не упрекнул Чонгука в чём-то, не усомнился в нём, стал больше говорить. Самое поразительное, что он однажды невзначай выдал, Чон услышал, сидя на одной смотровой нагорной площадке на капоте своего притихшего ниссана. Байкер же умостился на перилах, курил и на вопрос Чонгука о том, как он изменил свое мнение в отношении младшего и легко ли отпустил ситуацию с их совместным убийством, ответил развёрнуто, выделив основную мысль: — Какое дерьмо по отношению к людям ты не сотворил раньше и не сделал бы вновь, я всё равно буду на твоей стороне. Ничто не изменит этого, а принятие ситуации — важный этап, который рано или поздно бы случился. Не знаю, когда именно я всё пересмотрел… Помимо таких утешений, всех благ доступного мира, такого же разряжающего общения с близкими, работа в цветочном магазине, как он и писал своему заключённому, в спасательном режиме немного разгоняет в голове дурные или невеселые мысли, которые, пусть и не особо озвучиваются, но присутствуют силуэтами в голове. На самом деле, с ними Чонгук быстро справился, сравнив свое положение и положение Тэхёна. Его задачей стало сохранение хоть какого-то покоя внутри себя, потому что Ким хотел бы именно этого, а не чтобы тот ежечасно одёргивался, жалея, скучая, гуляя в себе по болотам вместе с апатичной пустотой, клубящейся сигаретным дымом. Но и ничего особенного не предпринимать Чонгук долго не смог. Ведомый своим любопытством и внутренним голосом, требующим хоть каких-то действий, он нашел путь, через который можно фиксировать и узнавать, что и как там творится с Тэхёном. Смотрители в колониях более сговорчивые, а коррумпированный мир, с которым были идеи бороться, сыграл свою не последнюю роль, показав в очередной раз силу денег. То, что Кима в месте заключения нашла девушка с вечера бизнес-знакомств, ему сообщили, и что из этого последовало — тоже. Дальнейшая сепарация расправившихся — не его рук дело, но ему очень понравилось, что везде существуют неравнодушные люди. Оказывается, самый главный в преступной локальной иерархии татуированный босс был заговорщиком и мятежником, привлекшим в своё время не менее нескольких тысяч единомышленников, поддерживающих его прогрессивные взгляды. Тот боролся за права, ранее не озвученные и не закреплённые законом. Но всё пошло крахом, когда их небольшое общество начало набирать ещё большие обороты, привлекая к себе внимание, получая отклик масс и создавая резонанс. Тогда мужчину и его нескольких главных союзников заключили под стражу, дав лично ему двенадцать лет за содеянное. А запал у других отстаивать что-либо поутих. Некоторые истории жизни заключённых заслуживают шанса быть озвученными. Хотя бы ради ознакомленности, опыта или предостережения. Кому-то такое удаётся, а кто-то так и усыхает за решёткой, пробегая по годам с молчанием. Каждый такой очерк живет до тех пор, пока хоть кто-то хочет его услышать. И затухает под конец, тем не менее. Лезть дальше в личные дела Тэ Чонгук не стал. Он просто хотел и хочет знать, что с его человеком всё нормально. Даже в таких ограниченных условиях. Поэтому попросил смотрителя сообщать только о чём-то конкретно интересующем или выпиющем, другое Тэхён сам расскажет. И как же становится спокойнее, когда после единственного происшествия стабильная надёжность проясняется.•
Не зря Намджун в одном из своих посещений и диалогов с двоюродным братом упомянул Чонгука немного в другом свете, чем тот обычно представлялся для всех, в частности и для самого заключённого. Чону всерьёз выпала необычная возможность добровольно реализовать себя в другом бизнесе, из-за чего у того в голове начали появляться мысли отойти от дел в цветочном, потому что кажется, что если он его владелец, то должен полностью отдаваться чему-то одному или качественно выполнять работу в обеих компаниях. А для подобной адаптивности опыта бы набраться. Всё началось с того, что через пару недель после окончательного заключения Тэхёна в колонию, встал вопрос о том, кто и как будет дальше работать с его же бизнесом. Первое время за это отвечал Юнги, перераспределяя приоритеты и ставя помощь другу немного выше своей же работы на Намджуна. Но когда старший Ким после месячных наблюдений за подобным режимом действий и жизни почти независимым взглядом всё оценил заново, то появилось одно из решений загруженности Мина в виде Чонгука, мирно существующего на два города, крутящегося в трёх кругах из семьи, Хосока и Чимина, Юнги и Намджуна, а последние пары сумели каким-то образом перекомбинироваться и заобщаться между собой в дальнейшем. Чонгуку определили роль временного управленца и контролёра хода всех процессов в оружейном магазине, который на самом деле назвать таковым — преуменьшение. Неофициально и подпольно это всё — крупная сеть по продаже различного рода средств, приспособлений, пригодных для защитя, нападения и иного. Это уже зависит от покупателя. Как и когда-то говорил Тэхён, приобретают всё это люди из отдельной сферы и достатка для своих нужд. А именно у Кима из-за того, что выбора у них нет, а самым надёжным и высококачественным источником оружия, как не иронично, стал он. Только этот парень мог гарантировать выгодную (скорее для него же) конфиденциальность и страховку другого уровня, чего не обещали легальные поставщики, коих на рынке почти не осталось. Естественно, это предложение совершенно неодназначное, а его принятие — ответственное действие, для которого нужно иметь решительность, критичность, готовность к риску, понимание, что только ближе станешь к тому самому миру, где опять всё теснее будут подходить смерти, разрушения и какая-то постоянная опасность и напряжение. Подобные перепутья заставляют вновь познакомиться и столкнуться с понятием «дилемма». Но только ненадолго, потому что внутренний голос говорит, что Чонгук сможет. Он мог бы отказаться от такой затеи, потому что парню заранее сказали о возможном другом кандидате на роль помощника. Только Чон всё равно хочет быть в контакте со всем этим, знакомиться с другими реалиями, узнавать себя и свои возможности, выяснить свои интересы, которые неизвестно куда заведут.•
four months
Чонгук, по пояс голый, лежит на коврике для йоги и качает пресс в два часа ночи в каком-то пусанском спортивном комплексе, где людей в такое время нет. Большинство уже дома с семьей или со своим излюбленным одиночеством заперся в небольшой квартире. Совсем недавно, ещё утром, Чон заезжал в цветочный, чтобы проверить внутреннее управление и поприсутствовать на встрече с новыми партнёрами и важными посредниками. В основном всем так и заправляет Ли-сонбэ, что сказывается на зарплате и здешнем статусе. Хорошо, что у Чона есть на кого положиться. Скоро их скромный бизнес перерастёт уже в сеть магазинов, снабжающих людей всеми возможными растениями, такими полюбившимися у сотен и сотен клиентов этого города и близлежащих. Это можно было бы назвать ростом, стабильностью и уверенностью в чем-то. Серая рубашка, надоевшая за день, покоится где-то в раздевалке, а на одном из ближних тренажёров висит на смену ей белая футболка. На запястье до сих пор можно заметить след от часов, которые тоже неподалёку нашли себе место, высвечивая на маленьком экране цифры без перебоя. В спортивном зале свет горит только локально над парнем, а вокруг темнота. Он сосредоточен на своём дыхании, темпе, напряжённости мышц. Пока по спине и со лба стекает то одна, то другая блестящая капля пота, в беспроводном наушнике тихо играет музыка, заглушая мысли, сбивая их, заставляя слушать организм. Так же от них отделывается Чонгук бегом в начале дня и в его конце. Кажется, что парень хочет от всего улизнуть, но на самом деле он просто принял всю ситуацию и старается больше в ней не копаться. Конкретно в том, что в понедельник ему нужно вернуться в Сеул, заехать на оружейный склад, проконсультировать новых покупателей, не проявляя лишнего интереса к последующему использованию его товаров. Но иногда те не контролируют свою болтливость, ссылаются на политику конфиденциальности и делятся своими планами, что помогает выбору, но забивает тёмную голову массой информации. К вечеру Чонгуку нужно будет посетить офис, в котором параллельно он занимается ещё одной работой, и это вовсе не цветочный магазин. Когда-то пообщавшись и обслужив одного загадочного клиента, а потом и услышав от Юнги, что тот торгует рабочей силой, продавая людей, в Чонгуке взыграло странное чувство враждебности к этому человеку, которое так легко не утихло. Внезапно разъело безучастность. И он решил искать способы, которыми сможет помешать чужому скромному бизнесу. Так он пришёл к идее перекупа «товара», как бы ужасно это не звучало. Первый раз он через посредников старался на каком-то из этапов перевозок путём взяток вернуть человека на родину из другой страны, но не получилось. Теперь же он планирует найти подставное лицо и через него стать покупателем чьей-то жизни. На это придётся потратить немало средств, но Чонгуку не жалко, потому что какая-то злоба возродилась, слившись с ложной праведностью. Ещё было интересно подумать о том, что по факту он права не имеет подрывать доверие к Тэхёну на рынке. А такое произойдёт, если он расправится с подобным замечательным клиентом. Но, что интересно, последний отдаёт деньги не только в кошелёк Кима. Неделями ранее, пока Чон просматривал заказы по своему цветочному, он увидел то самое имя, обладателя которого хочется стереть с лица земли за работорговлю. Хва Гон присмотрел букет из жёлтых хризантем, похожих на закатную звезду. К центру лепестки от жёлтого переходят к оранжевому. Теперь он не только покупатель Тэхёна, но и Чонгука. Обычно Чона не заботит деятельность его потребителей прекрасного. Так же, установку «клиент всегда прав» он расценивает на уровне прихоти, а не закона. И так, заказчик, желающий красивых цветов и одновременно с тем продающий людей различного возраста, национальности, пола, для Чона не есть обычный человек. Может его это и не должно касаться, но всяческие истории не дают покоя: из детских домов забирают детей, от которых потом ничего не слышно, безработных и членов общества на грани упадка легко притягивают приманками в виде денег и обещаний, а те в итоге те исчезают, и то же самое происходит с людьми под алкогольным и наркотическим опьянением, которые и отпора дать не могут. Полиция бездействует так же, как закрывает глаза на братьев Ким и подобных. Решение уже принято, а мысли роем в голове всё равно ютятся, устраивают непонятные и нелепые потасовки, гудят без перебоев, сеят сомнения, варианты исходов: что делать потом с освобожденным, и что, если такое не одобрит никто из его ближнего окружения? Поэтому приходится сделать музыку громче, перевернуться на живот и приняться за отжимания, попутно прикидывая, сколько сил у него остается. Его задача — измотать себя полностью, чтоб после приезда в номер отеля камнем упасть на кровать, сразу же отключившись. Потребуется примерно ещё полчаса работы для нужной консистенции разума и тела. Но его от стараний отвлекает незнакомый входящий звонок, который он сразу же принимает. — Слушаю… — первым говорит Чонгук, опираясь на локти и рассматривая покрасневшие ладони. — Что с дыханием? Чем это ты там занимаешь? — удивлённо и возмущённо доносится в ответ знакомым голосом. — Тэхён? — резко восклицает Чон, бесстыдно и ярко улыбаясь. — Почему так поздно? Охранников уложил и сбежал? Ты же должен знать, на выходных я в Пусане, забрать тебя быстро не смогу, нужно было Юнги звонить… — Ты от ответа не уходи. Почему дышишь так неровно? Чонгук поджимает губы, осматриваясь, стараясь выровнять темп и возобновить спокойный оборот газов в лёгких. — Ты мне позвонил, вот я заранее подготовился… — Да не неси ерунды! Что за отговорки… Глубокий собственный смех заставляет Чонгука поверить, что от него Тэхён на время поутихнет, потому что это та самая слабость Кима. — Тэ, я на небольшой тренировке. Но раз ты позвонил, то она окончена. — Какой жертвенный, спасибо, — насмешливо летит в ухо. — Курящим спортсменам я всё же не доверяю. — Лучше бы ты проспался, — тихо шепчет Чон, поднимаясь с пола. — Опять снится всякое? Как до телефона добрался? У тебя всё нормально? — Сам проспись! Время, между прочим, третий час, о своём сне позаботься. — И я не получил ответ ни на один вопрос, — тихо говорит Чон, забирая футболку и телефон с той же улыбкой. Через пару секунд молчания ему отвечают: — Да, у меня опять кошмары, телефон мне дал сокамерник. В целом… всё хорошо. Шагая мимо тренажёров, Чонгук приподнимает брови, рассуждая о том, что у Тэхёна нарочито запоздалая реакция, но это только забавляет. Он даже представить не может, что у того в голове. У них обоих это взаимно, обоюдно. — Ты взял за привычку вызывать бессонницу. Исправляться не собираешься? Если ты не будешь спать по ночам, когда вернёшься домой, то я тоже заражусь от тебя этой проблемой. А я человек занятой, мне нельзя. — Я уверен, что бессонница передаётся только половым путём. — А это к чему? — Если не хочешь её, то просто отгородись от меня, — беззаботно отвечает Ким. Его собеседник хотел бы спросить о том, в своём ли уме Тэхён, раз ведёт себя как фурия, но только выносит вердикт: — Тебя заключение извратило… — тянет Чонгук, заходя в раздевалку и плотно прикрывая за собой дверь. — Я всё понимаю, но охлади свой пыл, Тэхён, у нас в данную секунду положение безвыходное. У тебя почти в прямом смысле. — Я не понимаю, о чём ты говоришь. Ты, вроде, один, у меня все спят, а за это время, я уверен, ты научился справляться со всем… — Тэхён! — воет Чонгук, присаживаясь на скамью близ ряда стальных шкафчиков, прямо около своих вещей. Ему приходится набрать в грудь побольше воздуха, почти напрячься всем телом, чтобы сопротивляться и Тэхёну, и себе. — Даже не вздумай играть. — В прошлый раз у нас отлично получилось, — негромко и глубоко прокрадывается в голову этот баритон. — И в предыдущие тоже. Чонгук почти молится, только бы Киму было также невыносимо, волнительно и дурно. — Тебя там твои «соседи» ещё не притесняют по причине того, что ты гей? — старается перевести тему Чон. — Мне повезло, они толерантны и готовы понять меня, — хмыкает по ту сторону. — Может и помочь не откажут, кто знает… Тихо материться Чонгуку никто не запрещает, поэтому он это делает. — Уважаемый, Вам не кажется, что заставлять меня ревновать, — не Ваш уровень? — Господин Чон, в текущих условиях я могу позволить себе самые низшие и коварные уловки, — как данное проговаривает собеседник. — Дурак, — устало кидает в ответ младший, прислоняясь горячей спиной к холодной металлической поверхности и прикрывая глаза. Ему невыносимо не хватает этого ужасного человека-истязателя. — Ты в одежде? — почти неслышно спрашивает Ким, на что Чонгук закрывает лицо одной рукой и отрицательно мычит в микрофон. — Частично? — на это уже следует согласие, после чего скороговоркой раздаётся: — Ну, тогда собирайся и едь домой, чего расселся там? — Да ты шутишь, — слабо и разочарованно тянет пусанский, готовый биться затылком о дверцу и в истерике смеяться. — Спокойной ночи, любимый. После этой фразы гудки кажутся искусственными и издевательскими. Чонгук не верит, что его развели, и, скрепя зубами, пялится на погасший телефон, будто впервые видит. Потирая колени и стараясь игнорировать только появившееся желание, он закладывает руки за голову, большими пальцами массируя шею. Долго себе такое бездействие не позволяет, одергивается, энергично натягивает футболку, хватает сумку и покидает помещение, беззвучно возмущаясь. Сбегая по ступеням к выходу, он цепляет на себя часы, отключает наушники и перебирает все известные способы, чтобы отвести и успокоить себя от короткого накала страстей. Подобных именно таким в его жизни нет, единственный их источник — Ким Тэхён, а сейчас такое чудо редкость, поэтому каждая схожая возможность — внезапный прилив гормонов. Чон периодически тыкает пальцем в экран телефона, проверяя•
a little less than six months
Офис. Ни Чонгуку, ни Намджуну не принадлежащий. Находится почти в центре столицы, где большие и маленькие компании, корпорации, бизнес-центры, бюро, банки кишмя кишат, изобилуют, поглощая людей до священного перерыва на обед/перекур и обратно. Привычный круговорот, который немного утихает часам к десяти, оставляя на рабочих местах самых трудящихся, невезучих или пашущих к отчетному периоду бухгалтеров и подобных им. На четвертом этаже скромного старого здания, где поменьше арендная плата, минимум обязательств и редким гостем является проверка, засел тот, к кому Чонгук проникся не самыми тёплыми чувствами. Хва Гон имеет самую типичную внешность, средний рост и худощавое телосложение. Возрастом чуть старше тридцати. Не видно ни серёжек, ни татуировок, ни шрамов, даже в лице не за что зацепиться. Пройдёшь мимо по улице — не заметишь, не заподозришь ни в чем. Попросит подсказать дорогу — подскажешь не без лишнего энтузиазма. Единственное, что врезается в голову, как только узнаёшь о нём больше, так это профессия. Люди занимаются продажей разных вещей: от еды до недвижимости, да только навряд ли доведётся лично знаться с торговцем человеческим живым товаром. Все организации существуют в среде потребительского рынка, взаимодействуя друг с другом в той или иной степени. И вовлечены они в контакт при надобности. Место, захваченное Гоном, конкуренции особой не имеет, а если такое и было, то он сжирал противника. Можно сказать, он существует в саванне, изученной вдоль и поперёк, где он научился уживаться. А Чонгук вот-вот нарушит целостность найденного островка оазиса на этой земле. Повестка встречи Чонгука и Гона — очередная сделка. Только сейчас не последний приобретает оружие, а Чон планирует взять себе кого-нибудь, заранее до этого уже разведав всё, чтобы потом суметь найти приют пострадавшим от рук бизнесмена. Одна из проблем владельца такого рынка заключается в том, что опасно иметь в подчинении большое количество подданных людей, практически невозможно создать огромную организацию; размеры взяток полиции неумолимо возрастают, попадаться на «горячем» нельзя, вытаскивать при громком деле никто не будет, а бежать смысла нет. И в каждой стране есть небольшие сети, подобные этой. Поэтому господин Хва сейчас в окружении двух своих людей, проверенных временем, один из которых сидит по правую руку длинного стола переговоров, а другой стоит позади. Парень занял место напротив. Ему известно, что торговля Гона активна последние несколько лет, официально у мужчины нет супруги, детей. Никто никогда не противостоял его бизнесу — у жертв не было родственников и других заинтересованных людей. Да и даже если кто-то вдруг вспоминал об исчезнувшей личности, найти её в дальнейшем возможности не было. — Удивлён, что ты решил приобрести себе игрушку, — кидает Хва парню, который пришёл к нему в одиночку. Правда, этажом ниже у ряда банкоматов Юнги снимает наличку с карты, чтобы хоть чем-то заняться, слушая в наушнике шуршание от чужого телефона, точнее, принятого вызова, чтобы быть на связи. — Подарок другу, — ведёт плечом Чон, сверкая металлическими сережками в ушах от белого искусственного и неприятного освещения. — Если он даст хороший отзыв, то тоже присмотрюсь, — брюнет приподнимает один уголок губ вверх, смотря в чёрные глаза напротив. Как бы ему не был противен этот человек, но нужно еще времени, чтобы испробовать эту ненависть, определить все нотки, оттенки. Иначе от планируемого завершения контакта удовольствие получено не будет. — Умно. Почему личная встреча, а не простой перевод денег, а потом доставка товара на дом? — Так было бы скучновато, Гон, — парень вальяжно оттягивает ворот чёрной водолазки, словно заняться ему больше нечем, а вести себя равнодушно на этих переговорах — ещё то развлечение. Он не понимает, кем хочет показаться, поэтому говорит то, что приходит на ум. — Хочется получить удовольствие от значимости момента, а не просто скинуть сумму на счёт. Масштабы у нас не огромные, но придать значение таким вещам мы можем. Это ведь распоряжение чьими-то жизнями, а не спонтанный поход в продуктовый. — Для тебя это всё равно игра какая-то? — странно и нездорово усмехается собеседник. — А для тебя? — быстро переспрашивает Чонгук, стараясь не меняться в лице. Ему нравится делать вид, что он не придаёт значения своим фразам, а быстро переключается с одного на другое и сам по себе совершенно несерьезен, неосмотрителен. Хотя в то же время анализирует пространство, привыкает к противнику, читает его и одновременно с тем ощущает металл компактного пистолета через одежду; пальцы печёт и всё воспринимается обостренно от конкретного влечения. Бороться с ним куда увлекательнее. — Ты мой клиент, а раз уж теперь и я твой, то немного вскрыть карты мы можем, не думаешь? Мужчина молчит несколько секунд, но только чтобы не показать своего желания к лишней болтовне. — И что тебе интересно узнать? — снисходительной интонацией от него звучит. Недолго думая, Чон неторопливо отвечает: — Есть ли те, кто добровольно идут на это? Как вообще вся схема работает? Мне тяжело представить, потому что у нас слаженные алгоритмы и система, большая часть продаж оружия легальна, государственные органы к нам равнодушны из-за вознаграждений за услужливость. Всё куда проще, чем твоя стезя. С другого конца комнаты минимум шума, только усталый насильно притянутый вздох. — Ну, я точно всего о тебе не знаю, чтобы сравнить схемы, указать различия. И всего тебе не раскрою, пусть мне будет уплачено хоть в десять раз больше, — хмыкает мужчина, доставая из кармана ручку с блестящим покрытием и в рассуждениях принимаясь её крутить между пальцев. Чонгук допускает, что это привычка. Слова выходят легче, когда проявляется какая-то динамика в тех же самых руках, как бы за компанию. — Если говорить о добровольности… три процента из ста могут быть инициативными. Но только в случае последующей выгоды. — Выгода у тех, кто почти отказывается от физических прав? Это как если думать, что тебе может улыбнуться удача в случае жертвы своей старой жизни в обмен на новую и неизвестную в руках заплатившего? — додумывает Чон одну из возможных ситуаций. — Вообще-то ты прав, — соглашается Гон, кивая пару раз. — Такие отчаявшиеся у нас не преобладают. Из среднестатистического люда это где-то около десятка на пару тысяч человек обычного населения. И то, не все из них в нашем распоряжении. Те всегда находятся на грани возможности прокормить себя или пребывают в расстройстве после, например, ссоры с человеком, от которого зависит их состояние. Все ситуации разные, главное, что подобный будущий товар находится в растянутом периоде, где ему хочется забыться, отдалиться от чего-то. Ну, мы и пользуемся состоянием, ловим момент. Это всегда по-разному… может, спаиваем, колем димедрол, подобные снотворные, делаем всё, чтобы разум затуманился, и дальше доводим дело до конца, до заказчика. Неприятно. Если бы в такие моменты у кого-нибудь из них появилась возможность избежать участи пленника или раба, те согласились бы? А может их устраивает та позиция, которую они заняли? Есть ли вероятность, что кто-то попал, допустим, прислугой в дом состоятельного человека, и их условия и быт не так уж плохи? Но даже такой случай ничего не оправдает. — Испания, Китай, Пакистан, Латинская Америка, множество других стран. Сельскохозяйственный труд и другое производство, — продолжает перечисления Хва. — Чем дальше и муторней, тем лучше и интереснее. Моложе — дороже. Не такие уж взрослые парни становятся актуальнее, женщины — как всегда. Обычные законы в общем-то. Едва вдыхая малую порцию кислорода, Чонгук чувствует, что всё тяжелее сдерживать желание сжать кулаки сильнее, до неестественного цвета кожи, не говоря уже о том, как сильно он мечтает выстрелить в лоб напротив. И в ещё две головы, сопровождающие своего босса. Он старается не слишком думать о том, чем он лучше них, потому что ни к чему хорошему это не приведёт. Плотная ткань водолазки скрывает мурашки, скапливающиеся и бегающие по всему периметру кожи, а нервные импульсы в теле прикрывают человечность, обнажая хищность, усиливая немного забытые эмоции. — Органы, грязная работа, баловство с развлечениями… Применение различно, да… — чужой голос откуда-то извне пробивается в собственную черепную коробку, обрабатываясь и принимая отчетливые формы и образы. — Парни, подобные тебе, твоему другу, потом легко избавляются от ненужного и использованного при помощи того, что ты мне ранее продал, — мужчина показательно достает из-под стола знакомый пистолет, потом прячет его обратно не без какого-то торжества. — Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду под использованием кого бы то ни было… В ответ на это в роли Чонгука должна быть улыбка, тщательно и ровно отыгранная, сверкающая чем-то недалёким, ребяческим, но тот с каменным лицом смотрит в чужие глаза по-инквизиторски, с непроницаемой яростью. Он опять ощущает ровно то же, что было в день его первого убийства. Брюнет просто не хочет тратить время дальше, зная, что пока внутри расползается пустота, бездна, он будет воспринимать исключительно белый шум от внешнего мира и видеть этот бесчувственный взор, представляя, что его в эту минуту ровно такой же. Но только внутри себя бьётся явственно белое пламя, которое рвётся уничтожить, а Гон — явление мира заведомо постыдное, подлое, вздорное. Чума, которую можно подправить пожаром, загубив исток. — Пистолет зря убрал, — тихо, быстро и небрежно говорит Чонгук. Сегодня список убитых им людей пополнится. — Чего? — недовольно в ответ приходит, но долго Гон не гадает и не раздумывает, его коллеги тоже. Тот, что стоял позади, достает из-за пояса кольт, но Чонгук быстрее только в связи с тем, что прекрасно знает свои цели, путь к ним. А спутники Гона плохо справляются со своей работой. Два выстрела — две пули приходятся в сообщников, немного скрываясь за глушителем. Это должно дать сигнал Агусту, что ему следует быть наготове. А ещё подобный звук кого-то напугает или привлечёт. Только всё это уже не важно, не видно. Жалюзи везде прикрыты, входы и выходы не так уж недоступны, людей быть не должно. Вечерний город спрячет всё для Чонгука. Он мгновенно анализирует чужой вид: частое дыхание, подрагивающие руки, в которых зажато оружие. Страх, адреналин. Наверное, мужчина думает: «Да что этот придурок творит?!». А может и: «Главное — выжить». Он даже не смотрит на убитых товарищей. Хва Гон решил бежать, ради угрозы выставив пистолет перед собой. Удерживая зрительный контакт и смотря на Чонгука, он целится ему в грудь с расстояния около десяти метров, всё там же — с другого конца стола. Чон специально двигается вбок, — словно ветром качнувшаяся занавеска — чтобы неумелый стрелок уже сделал дело и выпустил пулю. Тот ожидаемо совершает это, обжигающе задевая даже не плечо, а бедро. Маленький снаряд только разрезает ткань и проходится по коже, не проникая. Это вселяет в Гона больше уверенности, чем если бы он вообще промазал. Мужчина выбегает в ближнюю дверь, сметая стул с грохотом. Вид Чонгука очень заинтересованный, сосредоточенный, бесстрастный. С некоторым азартом он без лишней спешки покидает место, едва заметно облизывая губы и поджимая их. Выходя из той же двери, он прислушивается к пространству, легко различает бег по ступеням с этого этажа на нижние. Следовать за объектом не доставляет труда; даже если высунуть голову и обратить внимание к виду под собой, можно легко разглядеть недалеко ушедшего Гона. Чонгук минует одну ступень за другой, чувствуя слегка пульсирующую боль в пораненном месте. К такому он не привык, но выдержка у него неплохая. От этого целиться куда занятнее, он успевает выпустить одну пулю мимо, а вот вторая входит в колено и тормозит беглеца, упавшего на четвереньки впоследствии. Удивительно, что тот упорства не теряет, после неудачных попыток встать всё-таки выбирает поползновения, зовёт на помощь и одновременно с тем дергающимися руками старается покрепче ухватиться за оружие. Когда уже ближе к себе слышит поступь, то переворачивается на спину и выставляет пистолет перед собой, снова направив дуло в грудь брюнета. Чонгук никаких оплошностей не допустит, поэтому стреляет по рукам, стараясь не смотреть и не представлять, во что они превратились. Господин Хва содрогается, стонет, стараясь не забывать дышать от подобного болевого шока. Присаживаясь перед ним на колени, забывая о кровоточащей ране, парень с чёрными блестящими волосами и такими же глазами прожигает в мужчине дыру, всматриваясь и бегая зрачками по бизнесмену, которого кончина удачно настанет очень скоро. — Красиво гаснешь, — на секунду улыбается он, пуская тихий глубокий голос в пылающие уши. Чон не спеша обратно поднимается и, словно от нечего делать, наступает туфлей на коленную чашечку, без того травмированную и крашащуюся. На издевательства у него почти нет ни минуты. Юнги, не торопясь, приходит вовремя, оглядывая младшего и его жертву. — На первом этаже камеры у главных дверей. Выходим через подвал по запасной лестнице. Охрана была в дальней части здания на цокольном, у нас секунды на счету, — живо говорит красноволосый. Чонгук кивает, напоследок заглядывает во влажные и отчаявшиеся глаза стонущего Гона, которые смысла нет запоминать, стреляет в шею и идет в сторону другого, более безопасного спуска. Агуст забирает одноразовый телефон у мужчины, захлебывающегося собственной кровью, и идёт за Чоном, попутно вынимая симку и думая, смогут ли они хоть как-то замести следы. Всё это произошло очень быстро. Пятнадцать минут. Не было уделено много времени на рассуждения, мучения. Не та ситуация, не тот человек. Чонгуку не свойственно так тянуть, а Тэхён бы тешился дольше, если бы причина для него была весомой. Убивший троих спускается по темным пролетам, слушая позади топот тяжёлых ботинок Агуста. На улице уже почти календарное лето, а как только через духоту снисходит ночная прохлада, тот примеряет надёжную сбрую, выбирая плотную куртку, байкерские перчатки, тяжёлую обувь или что-то в этом духе на свои личные задания. Своеобразный. В голове Чонгука сейчас достаточно мыслей о себе, о произошедшем. Он нашел повод разделаться с не лучшими людьми, хотя мог проигнорировать позывы самосуда и расправы, подальше отложив эти чувства послевкусия преступления, оставив в прошлом. Опять же, данный поступок — выбор, а не обстоятельства. И себе не нужно напоминать, что этот выбор он сделал уже достаточно давно, а верность самому себе на автомате хранится. Чон думает, что сделал не лучше, не хуже. Не красит всё в один цвет, отбрасывает то, что не может описать. Допускает, что это может быть выражением тоски по конкретному человеку, а такой жестокий способ ощутить что-то из архивов — нежное, но колкое напоминание, грёза, навождение, дежавю — как угодно. И снова в голове его голос, десертные блюда флэшбэков, заволакивающие действительность, в которой по темноте мимо коробок и неизвестно куда ведущих проходов нужно идти к спасительному пути на волю. Попутно приходится перевязывать рану банданой Мина. Хорошо, что мода позволяет. Он выходит на свежий воздух, вспоминая сегодняшнее число. Выныривает из переулка, вливаясь в редеющую толпу людей. Сжимая немного вспотевшие ладони и ровняясь с Юнги, Чонгук под гулким ударом сердца осознаёт, что потерялся во времени, а почти полгода уже минули. Конец весны и начало лета стерли между собой границы и превратились в единое целое, смутное. Парень не гнался за чем-то или кем-то, но уже стоит на пороге долгожданного, расценивая каждую секунду решающей, приближающей сильнее, чем раньше. Словно временные правила дали сбой. Улыбка внезапно настигает, перекрывает содеянное, крадёт серьезное лицо, соблазняя эмоцией. Не робеющей, а свободной и жаждущей, радостной по законам эмпатии. Чонгук по зову нежданного вдохновения скоро расходится с Юнги и ловит жёлтое такси у края дороги. Вспышка на секунду указывает парню место, куда ему сейчас очень нужно. Это здание Международного финансового центра, которое знает историю Тэхёна и что-то дополнительно личное. Там брюнет познакомился с видом на безумный ночной Сеул, открывающийся с невероятной высоты. Он стоит на той же крыше буквально через двадцать минут, не потеряв ту странную энергию за весь путь. Здесь будто дышать легче, чем в любой другой точке города. Ветер любовно треплет тёмные пряди, смешавшиеся с ночью и едва отражающие свет скромной дальней иллюминации. Водолазка уже естественно прилегает к телу, не сдавливает горло, позволяя абстрагироваться от всего. И, стоя у края перил, Чонгук слегка расправляет руки, слушая усиливающиеся порывы природы, развивающие волосы и одувающие лицо. Под закрытыми веками моменты его жизни огромными файлами пролетают, транслируя незабываемое. Он видит Тэхёна и себя со стороны, словно наблюдатель, теряясь в ритме сердца и шуме ветра, которые сливаются в поразительную музыку. Скоро он вкусит свободу вновь. Осталось ещё чуть-чуть.