Отречённый от клана

Юнги чувствует, как внутри всё сжимается от ощущения, что он готов сдаться под напором жалящих губ, остервенело выцеловывающих его собственные. Пальцы впиваются в край стола в попытке удержать на месте, но вместо этого словно толкают его прямиком в лапы соблазна. Каждый раз, когда это происходит между ними, Мин пытается понять логические механизмы и все предпосылки, почему он сдаётся. Старательно выискивает способы избежать этого, держаться лучше и дольше, но снова и снова терпит поражение. Его рекорд — полгода. Ровно столько Хосок не касался его, не целовал и между ними не было ничего, кроме дружеских рукопожатий, которые к концу этого периода сводили с ума, как и любое появление в поле зрения друг друга. Что послужило взведённым курком в этот раз — напряжённая обстановка и отчаянный поиск разрядки, невидимое ощущение возможного в ближайшем будущем краха или что-то ещё — ответить сложно, хотя Юн честно пытается, перебирая все возможные варианты, пока его челюсть сводит от сопротивления и попытки не размыкать губы, яростно атакуемые Чоном. Ладонь Хо горячая, обжигает молочную кожу тонкой шеи и пробуждает воспоминания, каково это, когда он касается каждого участка стройного, гибкого тела Юнги. От мыслей, красочными картинками вспыхивающих в мозгу, Юн тяжело сглатывает, забываясь, и чувствует, как эту секундную слабость использует в свою пользу Капитан. Его язык настойчиво проникает глубоко в рот, вылизывает с особой тщательностью, толкается грубо, напоминая, что ещё он может делать так же восхитительно. Новый стон подтверждает, что Мин не забыл. Хватка на шее становится слабее, пальцы вместо грубого давления начинают нежное поглаживание, отдающееся мурашками по телу. Юнги выгибается, подаётся чуть ближе, склоняет голову в бок, разрешая углубить поцелуй, и сам жадно целует в ответ, больше не скрывая, как сильно скучал. Всего неделя. Это всё, на сколько его хватило держаться подальше от Хосока. Возможно, причина тому — сексуальная неудовлетворённость, отдающаяся тяжестью в яйцах и тугой скручивающейся спиралью в паху. Но все оправдания летят в пропасть похуизма, оставляя важным лишь отчаянное желание чувствовать губы Капитана. Из дурмана похоти вырывает настойчивая трель мобильного. Первые звуки мелодии режут слух, сбивают решительный настрой и напоминают, что фантазиям не суждено сбыться. Юнги резко отшатывается от запретного плода, прижимает ладонь к влажному рту, то ли стирая, то ли впечатывая фантом мужчины, целовавшего его только что, и тяжело дышит, расширившимися от ужаса глазами глядя на своё безумие, помешательство, от которого не может избавиться уже полжизни. — Твой телефон, — давит злость в голосе Чон, не сводя глаз с любимого мужчины. Мин прижимает ладонь к карману брюк, словно проверяя, что не ошибся, достаёт мобильный и, едва оторвав взгляд от хозяина кабинета, переводит его на экран, тяжело вздыхая. — Да, Чхэён, — отвечает на звонок Юн, возвращая взгляд Хосоку. При упоминании имени супруги Юнги Чон закатывает глаза и отворачивается. Сама судьба издевается над ними. — Я скоро буду, не переживай, — Мин завершает короткий разговор и убирает телефон обратно в карман. — Мне пора. Чимин устроил истерику из-за сегодняшнего заявления Чонгука, Чхэён переживает за его состояние. — Намджун и Джин не могут сами справиться с этим? — уточняет Хо, ненавидя сейчас весь мир за то, что прервали столь редкое мгновение взаимности с любимым человеком. — Скорее всего, они ещё на работе и просто не в курсе. Она позвонила мне и… — Да, и ты должен идти. Я понимаю. — Хо, — осторожно начинает Юнги. Он замирает под тяжёлым взглядом Чона старшего, закусывает губу и пытается подобрать слова. — Я скучаю по тебе. Это правда, я никогда не отрицаю этого. Но мы не можем. Поверь, я ненавижу себя каждый раз, когда срываюсь. Каждый раз, когда… — Замолчи, — густая ярость делает голос Хосока ощутимо тяжелее. — Я живу воспоминаниями о каждой минуте, когда ты сдаёшься, Юнги-я. Ты хоть понимаешь, что я живу ради этих коротких мгновений? И мне их всегда мало. Я жду, когда ты сорвёшься, когда пошлёшь все свои принципы нахрен, когда устанешь сопротивляться. Манипулирую, давлю, соблазняю, да, делаю это. Потому что ты единственная причина, по которой я ещё хочу здесь оставаться. Впитывая каждое сказанное ему слово, пепельный блондин давит внутри все оправдания, возражения. Нет, Хосок не в первый раз признаётся ему в своих чувствах. Обтекаемо и прямо, несмело и уверенно, умоляюще и без просьб, лишь фактами — они за шестнадцать лет своей любви прошли абсолютно всё из этого. Первым в чувствах признался Хосок. Юнги тогда было девятнадцать, и он уже три года как был влюблён в него. Чону в тот день исполнилось двадцать два, и он решил сделать себе подарок: несмело, с тихой улыбкой признаться своему другу, что тот уже больше, чем близкий товарищ, что боится давить, но хочет быть честным. Это был самый счастливый его день рождения. Юн на его признания ответил поцелуем. Они целовались как сумасшедшие. Разошлись по домам возбуждённые и счастливые. А спустя два месяца их тайных отношений Сокджин со слезами на глазах признался Юнги, что сходит по нему с ума и не знает, как дальше жить. Это было больно. Мин тогда растерянно смотрел на красивое лицо, обезображенное горем, непонимающе наблюдал, как падает к его ногам всегда смелый, гордый, самый старший из них уже молодой мужчина, и осознавал, что не может причинить столько боли родному человеку, которого искренне и сильно любит как брата. Они не были родными по крови, но у него никогда не было сомнений, что заботливый, всегда оберегающий его Джин — самый настоящий брат. Ошибка обернулась трагедией для всех троих. Не желая никого ранить, Юнги выбрал не принадлежать никому. Так и не разросшийся в полную силу роман с Хосоком был завершён. Вот уже шестнадцать лет Чон-старший не принимает причины, по которым они с Юнги не могут быть вместе, не видит в них настоящих препятствий. Но он так сильно любит этого человека, знает его лучше остальных и понимает, почему для него эти же самые причины важны. Он не сдаётся. Чего не скажешь о Юнги, испытывающем угрызения совести наравне с дичайшим удовольствием каждый раз, когда он отбрасывает в сторону все принципы и позволяет себе украсть у суровой реальности счастье быть с любимым человеком. — Прости меня, — далеко не в первый раз шепчет Мин, прежде чем ещё раз окутать нежностью взгляда Капитана, впитать в себя горечь, спрятанную за яростью в его глазах, и выйти из кабинета, игнорируя боль в груди.

***

Тэхён устало валится на кровать, утыкаясь лицом в подушку, как только дворецкий, любезно показавший ему комнату, удаляется, прикрыв за собой дверь. Весь день тянулся слишком долго, как и поездка до дома Чонгука в полнейшей тишине. Они едва ли обмолвились парой слов. Но сейчас энтузиазма и энергии не хватает на то, чтобы изменить это. Ему не хватает сил даже разобрать сумку с вещами и осмотреть комнату, которая теперь станет его на ближайшее время, не то чтобы предпринимать какие-то новые попытки сближения. Вялотекущие размышления о том, что надо бы сходить в душ, выпить обезболивающие средства и уснуть, прерывает короткий стук в дверь. И Тэ уже готов ответить, что входить не надо и лучше оставить его в покое, как та открывается. — Тебе плохо? — в голосе Чона слышно напряжение. — Я в порядке, просто устал, — отдирает голову от подушки Тэхён, чтобы ответить. — Теряешь навыки вранья. Раздевайся, я помогу тебе, — Чонгук закрывает за собой дверь и проходит в комнату. — Чем это ты мне интересно поможешь, — хмыкает Ким, но с кровати сползает, впиваясь взглядом в хозяина дома. — Не волнуйся, я просто окажу полноценную медицинскую помощь, — хмурится Гук, приподнимая пакет с лекарствами. — Всё это выписал врач. Я всего лишь помогу, самому будет сложно. — Мог бы попросить своего дворецкого, чтобы не утруждать себя, — не удерживает язвительность Тэ, медленно расстёгивая рубашку. — Твоего тела буду касаться только я, — грубо отвечает Чон, добавляя напряжённо: — до тех пор, пока между нами действует договор. Три месяца. Вся дерзость и сарказм растворяются при виде тяжёлого взгляда, за холодной яростью которого скрыто больше, чем напоминание о собственнической принадлежности. — Мне надо принять душ, — отводит взгляд Ким. — Хорошо. Я подожду тебя. Что ты хочешь на ужин? Попрошу приготовить, — хозяин дома откладывает лекарства в сторону и расстёгивает манжеты, закатывая рукава рубашки. — Я не голоден, — безразлично кидает Тэхён, скрываясь за дверью ванной комнаты, предварительно достав из сумки чистое бельё. Всё то время, что он принимает душ, тщательно намыливая уставшее тело, подставляя его под беспощадные струи воды, Ким прокручивает в голове весь прошедший день. Реакция братьев на заявление Чонгука отдаётся тяжестью в груди. Нет, он не ждал, что они примут его решение спокойно. Если честно, он не планировал раскрывать им все подробности, посвящать их в свой план, потому что он состоял не из конкретных действий, а из одного простого желания — достучаться до Гука, преодолеть броню, которую он выстраивал десять лет, и рассказать всё, как было на самом деле. Зачем ему это надо? Не для того, чтобы вымолить прощение за прошлое. В его представлении каждый человек имеет право знать правду. И если так рьяно от этой правды человек закрывается, значит, у него это место болит. Тэхён не доктор, но сделает всё, чтобы помочь Чонгуку исцелить страшные травмы, пусть его и не просили. Он чувствует ответственность, желание помочь, он хочет верить, что в том бесстрашном воине, которым стал Гук, хранится всё тепло, вся любовь, которыми когда-то был переполнен маленький, родной Гук-и. Мягкое полотенце быстро впитывает влагу с распаренного тела, окутывает сонливым теплом, окончательно путая мысли. Расслабленный и уставший Ким выходит из душа, ероша влажные волосы, откровенно забыв о наличии в комнате хозяина дома. — Мог бы не одеваться, — спокойный голос Чона возвращает к реальности. — Ты можешь просто рассказать мне о препаратах, я всё сделаю сам, — вздыхает Тэ, откидывая влажное полотенце. Взгляд Чонгука медленно скользит по широкой однотонной футболке, мягким домашним штанам и возвращается обратно к туманному янтарю глаз. — Снимай одежду и ложись на кровать. — Гук, — предпринимает ещё одну попытку сопротивления мужчина. — Согласно договору, который ты подписал сегодня днём в моём кабинете, ты делаешь то, что я тебе говорю. А я говорю тебе раздеться и лечь. Да, Тэ ожидал, что этот документ ещё не раз аукнется ему и что переубедить Чона невозможно, если ему что-то взбрело в голову. Играя желваками от сдерживаемого раздражения, он быстрым движением стягивает с себя футболку, отшвыривая прямиком в упёртого брюнета. Тот ловит её одной рукой, скептически приподнимая бровь. Тэхён отворачивается, устав спорить даже взглядами, избавляется от оставшейся одежды и падает на мягкие простыни. Напряжение током растекается по телу, пока Чонгук медленно подходит к нему, тяжестью тела придавливая кровать. Тепло его бёдер ощущается особенно ярко. Когда пальцы Гука касаются отметин на лопатках, Ким прилагает все усилия, чтобы не вздрогнуть, сильнее зарывается лицом в сгиб локтя и кусает губы. Холодная мазь втирается в кожу с особой осторожностью, бережностью. Тэхён гонит прочь эти мысли, напоминая себе, что излишние иллюзии могут потом больно разрушиться. Но в каждом прикосновении улавливается что-то большее, чем просто попытка помочь залечить следы. Чон скользит тёмным взглядом по оставленным им же самим отметинам. Каждый синяк, засос, укус вызывают внутри дикую борьбу отвращения к себе и собственнической больной удовлетворённости. Чёрт возьми, ему нравится. Но он старается быть осторожным, втирая лечебную мазь в каждый след. Он слишком много времени уделяет каждой отметине, бережно выписывая круги, оттягивая время. Неумолимо приближаясь к самому болезненному после совместной ночи месту, Гук тяжело сглатывает, но решает начать диалог, который мучает его с момента, прервавшего их звонка прошлой ночью. — Тэхён, — Чон произносит его имя так, словно предупреждает о том, что ждёт искренних ответов. — Да? — Тэ поворачивает голову, чтобы его было слышно, задерживает дыхание, чувствуя, как пальцы Гука скользят ниже вдоль позвоночника. — Зачем ты пробивал номер начальника моей охраны вчера? — голос спокойный, но по тону слышно скрытое напряжение. — Искал тебя, — не задумываясь ни минуты отвечает Ким. — Для чего? — пальцы скользят всё ниже, втирая новую порцию холодной мази вдоль поясницы. — Чтобы поговорить, — Тэ лижет пересохшие губы. — Как ты смог отследить номер Сехуна? — движения останавливаются, горячая широкая ладонь ложится на верхнюю часть округлых полушарий. — Мне очень надо было увидеть тебя… — Откуда, Тэ? — повторяет вопрос Чонгук, вслушиваясь в каждое слово, считывая интонации, настороженно выискивая ложь. — Помогли достать. — Юнги? — внезапной догадкой. — Да. — Понятно, — Чонгук встаёт, чтобы взять нужные средства для продолжения лечебных процедур. Отсутствие его рук на теле ощущается холодом и пустотой. Тэхён пытается справиться с этим, успокаивая собственное сердце. Но внезапная мысль заставляет напрячься, ошарашенно уточняя: — Ты… Ты подозреваешь меня? — он приподнимается, с ужасом глядя на хозяина дома. — Ляг обратно, мы ещё не закончили, — нетерпящим возражений тоном. — Ответь мне, — требует Ким. — Я сказал тебе лечь, — поворачивается к нему Чонгук, голосом и взглядом давая понять, что ослушаться его сейчас — не лучшая идея. Тэхён удерживает взгляд на каменном, холодном, до безумия красивом лице ещё несколько секунд, прежде чем вздохнуть тяжело и лечь обратно. С ума сойти, всё это нелепое поведение — результат подозрений? — Мой начальник охраны позвонил мне вчера, чтобы сообщить, что его номер пытались пробить. Они отследили систему, с которой предпринималась попытка взлома и вышли на твой телефон. Ты прозванивал ему, чтобы определилось местоположение после установки хакерской программы, — удосуживается пояснить суть вопросов Гук, надевая медицинские перчатки. — Но это же ничего не значит. Я действительно искал тебя и сказал тебе об этом ещё в клубе. Мне надо было поговорить с тобой, — Ким готов умолять выслушать его, но малейшую попытку обернуться прерывают настойчивым придавливанием обратно к кровати. — Поговорил? — спокойно уточняет Чон, явно издеваясь. Его пальцы уверенно раздвигают мягкие половинки, и латекс касается ноющего израненного места. — Блять, — дёргается от боли и жжения Тэ. — Не поговорил, но… — Но жопу от натуги порвал, — иронизирует Гук. — Очень смешно, — рычит Ким, тут же затыкаясь стоном боли, когда пальцы брюнета проникают внутрь, чтобы тщательно смазать все трещины и раны. — Потерпи и не дёргайся, иначе будет больнее, — требует Чонгук, но тон голоса мягче. — Слушаюсь, Господин, — последнее с попыткой издеваться, но всё забывается от нещадной боли. Ким дышит через зубы и ненавидяще пялится в собственный сжатый кулак. — Тебе надо полежать так несколько минут, и придётся повторить, — накрывает его пледом Чон, оставаясь рядом. — Пока что это мало похоже на лечение, скорее наоборот, — шипит Ким. — Доверься мне. — Серьёзно? — хмыкает Тэ. — А ты когда сможешь это сделать в отношении меня? — Тэхён… — Я понимаю. Нет, правда, я понимаю твоё недоверие, подозрительность. Но, чёрт возьми, Чонгук, последнее, что я мог бы сделать — это заказать тебя. Ты не забыл, что пуля летела в меня? — Моя охрана считает, что это могло быть сделано намеренно. Проверка, — упрямо держится Гук. — Проверка? Отлично. И как мне доказать, что это нелепая теория, не имеющая под собой ни единого реального факта? Твоя охрана сделала хоть что-то, чтобы найти киллера или свалила всё на первого попавшегося? — Ким закипает, оборачиваясь, чтобы видеть глаза Чонгука, закрывающегося от него всеми правдами и неправдами. — Ты попросил охрану клуба задержать моих людей. И после этого думал, они не будут подозревать тебя? — прокол в брови приходит в движение, Гук пытается держать оборону. — Я же не знал, что в тебя будут стрелять! Мне надо было поговорить с тобой, а они не пропускали, и я был уверен, что, стоит тебе выйти из клуба, они снова окружат тебя плотной стеной, через которую не докричишься, — поясняет свои действия Ким. — Это их работа, Тэ! — повышает голос брюнет. — Прости меня! Чёрт возьми, Гук-и, прости! — эмоционально, искренне извиняясь. — Я был не прав, что заставил твою охрану задержаться, но я же не знал…мне лишь надо было… — Твоя настойчивость могла стоить мне жизни, — холод голоса замораживает, моментально обрубая любые попытки дальнейшего спора. Во взгляде Чонгука абсолютная уверенность. Тэхён замолкает. Его взгляд тускнеет. Чон ловит этот момент, чувствует, как внутри от этого колет. Он формально обвинил сейчас его в своём ранении. Тяжело вздыхая, он тянется за мазью, чтобы продолжить процедуру. Слышать сдерживаемые изо всех сил стоны боли и видеть, как напрягаются мышцы мужчины от каждого прикосновения, — сложно. Чонгук пытается прогнать это щемящее чувство изнутри, но выходит хреново. Вид того, во что он сам же превратил стойкого мужчину, сорвав на нём ярость, неприятным осадком ложится на сердце. — Блять, объясни мне, как так вышло, что я порвал тебя, — несдержанно восклицает Гук. — Я был груб, да, но у тебя что, до этого были только… карлики? Или давно не было? Тишина, повисшая после его вопроса, звучит так откровенно больно, что Чону кажется, он сейчас оглохнет. В сознании мечется тяжёлая мысль, подозрение, которое он отчаянно отгоняет, не желая думать, что… — Я пытался тебе сказать, что у меня ещё никого не было… так, — тихо отвечает Тэхён. — Но я же сам видел… — Гук замирает, теряя дыхание. В ушах лёгкий звон и полное непонимание. — Ты видел, что я целуюсь с мужчинами? — уточняет Тэ спустя несколько секунд раздумий. — Потому что я не знаю, что ещё ты мог видеть. — Подожди, так ты… — осознание догоняет и больно бьёт под дых. Чонгук чувствует себя пустым и грязным. В голове впечатавшееся на всю жизнь воспоминание: ещё подростком Гук видел, как его хён целуется с парнем. Именно этот образ сыграл ключевую роль, не дав даже предположить, что у Кима никого ещё не было в таком опыте. — Да, Чонгук, когда у меня был секс с мужчинами, обычно я был сверху. И да, иногда я хотел иначе, но человека, с которым я хотел бы это попробовать, не было рядом, — спокойно отвечает Ким, переворачиваясь на бок, чтобы укрыться. Он не скрывает, что хотел Чона именно так. И ему не надо называть имён, чтобы они оба теперь поняли, о ком речь. — Я… — брюнет выглядит растерянным. Он пытается взять себя в руки, но у него не получается. Жестокая ошибка впивается в его сердце колючими шипами, раздирая изнутри. В голове бьётся мысль: поступил бы он иначе, зная правду? И почему он эту правду от Тэхёна так категорично не хочет слышать? Сколько раз он страдал из-за обманов, что теперь не может перебороть себя и просто выслушать человека, который ему не безразличен? Откровенный намёк Кима о том, что он думал о сексуальном опыте именно с ним в такой позиции, теряется среди шока, что он наказал его за то, чего не было. Переводя взгляд на Чонгука, Тэ медленно поднимается, преодолевая неприятные ощущения, садится на колени перед застывшим молодым мужчиной и читает в расширившихся ужасом зрачках гораздо больше, чем тот готов сейчас сказать словами. — Гук-и, посмотри на меня, — Ким мягко касается пальцами острого подбородка. — Пожалуйста. Чон поднимает взгляд, глядя в тёплый мёд перед собой. — Я догадывался, что примерно так и будет. В смысле, я не думал, что будет так больно, — честно признаётся Тэхён, — но, когда я просил тебя не останавливаться, я не хотел, чтобы ты потом винил себя. Я хотел дать тебе понять, что приму тебя и все твои эмоции, какими бы они не были. Твою злость, ярость. Всего тебя, Чонгук. Десять лет без тебя сильно меня изменили. Ты дорог мне. И я считаю, у тебя есть право злиться на меня. — Не хочу сейчас… — Чон машет головой в попытке снова закрыться от правды, в которую не готов поверить. — Дай я договорю. Пожалуйста, — Тэ выражает свою просьбу с глубоким теплом, бережно сжимая в ладонях лицо мужчины. Чонгук сжимает губы, сдерживая все протесты, и Ким продолжает: — Ты в праве не доверять мне. Я буду терпелив. Я докажу тебе, что достоин твоего доверия. Когда ты будешь готов, мы поговорим о прошлом, больше я сам ни разу не подниму с тобой эту тему. Но я скажу тебе прямо сейчас. Меня не пугает то, что ты называешь меня своей собственностью. Я чувствую это иначе. Можешь переубедить меня очередной жестокостью, но это не сломит меня. Я не знал, что могу даже надеяться, и жил с этим слишком долго. И теперь ты здесь. Ты жив. У меня есть шанс, которого я был лишён десять лет. Я на твоей стороне, Чонгук. Даже если эта сторона тёмная. В глазах цвета густого майского мёда ни намёка на ложь. Черный обсидиан мечется, пытаясь найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, уличить в предательстве, но ничего. Ни единой капли скрытых жестоких подтекстов. Словам верить больно. Чон научен. Но сейчас он чувствует всю искренность, волнами тепла исходящую от Тэхёна, и слышит треск разрушаемой защитной стены. Почему израненному сердцу так хочется верить, что все сказанные сейчас слова — правда? Пугаясь собственных мыслей, Гук резко вскакивает, вынуждая Тэ отпустить его. — Я принесу тебе поесть, — хрипло, всё ещё дезориентированно, задыхаясь от тяжести собственной ошибки. Снова сбегает.