***
Родное, знакомое до каждого шрама тело, жарко втрахивает его в кровать. Чья это кровать? Его или нет? Юнги плевать. Он цепляется дрожащими пальцами за влажные от пота плечи Хосока, скользит, отчаянно царапая, и громко стонет. Господи, как он скучал. Как же он скучал. До умопомрачения. Жадно подаваясь навстречу отточенным движениям, Мин понимает, что ещё чуть-чуть, почти, сейчас… Стук в дверь слышно как сквозь вату. Юнги просит Хосока продолжать, ему плевать на всё, просто пусть не останавливается. Ещё немного, пожалуйста. — Юнги, — очередной стук в дверь и голос откуда-то издалека, будто из другой вселенной. Игнорируя изо всех сил происходящее вокруг Юнги чувствует, что Чон замедляется. — Нет, пожалуйста, Хосок-а, — шепчет Мин. Он сам насаживается, открывает глаза, сквозь внезапную пелену пытаясь рассмотреть родное лицо. Всё размыто. Он плачет? Кроме глаз, смотрящих на него болезненно-тоскливо, он не видит ничего. — Юнги, ты в порядке? — голос супруги звучит встревоженно. Эта тревога смывает туман. Сон. Юнги резко садится в кровати и распахивает глаза, жмурясь от яркого света, заполняющего комнату. Забыл закрыть шторы ночью. Вздыхает тяжело. Это был лишь сон. Снова. — Чхэён, я спущусь через несколько минут, подожди меня на кухне! — хрипло кричит Мин, не желая встать с кровати. — Хорошо, — даже из-за двери слышно волнение в голосе. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, Юнги откидывается на подушки, прикрывает глаза. Ладонь опускается на стояк, оттопыривающий пижамные штаны. Влажно. Чёрт возьми, он течёт как сука перед кобелём. В какой раз за последнее время просыпается от горячих снов с Хосоком? Стоном признавая собственное поражение, Юнги поддевает пальцами резинку и обхватывает сочащееся предэякулятом возбуждение. Рука двигается резко, рвано, словно наказывая. Глаза снова закрыты, воображение даёт волю, напоминая каждое незабытое движение, огненный взгляд, которым на него смотрит Чон-старший, и жадность, с которой они всегда отдаются друг другу. Под зажмуренными веками образы, которые не выгнать из памяти, не стереть: редкие встречи, когда предавались страсти, забывали все запреты. Юнги кусает губу, чтобы не застонать, выгибается в спине, подаваясь навстречу своей же ладони, представляя на её месте хосокову, его губы. Оргазм яркой вспышкой ослепляет сознание и раскрашивает тело мурашками. Тёплый итог удовольствия пачкает живот и одежду. Облизывая губы, Мин восстанавливает дыхание, не открывая глаза. Он мысленно прощается с образами, что так быстро довели его до пика. Удовлетворение исчезает за доли секунд — это совсем не то, что надо, даже не снимает напряжение. — Чёрт, — стонет Юнги, осознавая степень проблемы. Чхэён ждёт его на кухне, рассматривая путь чаинок в кружке. — Что-то случилось? — Мин по привычке целует её в макушку и идёт к холодильнику. — Чимин, — вздыхает девушка, завершая свою медитацию над чаем. — Где он? — оборачивается Юнги, хмурясь. — Нет-нет, он в безопасности. Он с четой Ким. Но я волнуюсь, Юнги, — она смотрит прямо в его глаза, не скрывая страхов, забирающих всё её спокойствие. Мин замечает синяки под глазами, бледность. — Опять не спала? — достаёт приготовленные заранее прислугой сэндвичи и ставит тарелку перед ней, себе наливая большую кружку кофе из заварника. — Я прекрасно понимаю, что они не причинят ему вреда, что они позаботятся о нём, но это не значит, что я спокойна. Всё, что происходит с ним в последнее время, говорит о том, что у него обострение. И мне страшно. Я надеялась, ему будет спокойнее после смерти… — Не надо об этом сейчас, — отрицательно машет головой Юнги, взглядом давая понять, что в доме прислуга, а он привык никому не доверять. — Ён-и, — ласково обращается он к девушке, беря в руки её холодные пальцы, — мы справимся с этим. Всей семьёй. Мы найдём выход. Сейчас он нервничает из-за происходящего. Переворот в Семье, странные отношения Гука и Тэ. Всё новое для него — повод выходить из равновесия, что и так шатко. Дай ему время. Верь в него. — Хорошо, — соглашается супруга главы клана Мин, слабо улыбаясь. — А… что на счёт тебя? — Меня? — Юнги встаёт, избегая прямого зрительного контакта, снова идёт к холодильнику, будто там появилось что-то новое за это короткое время. — Мы знаем друг друга столько лет, и ты всё ещё думаешь, что я не замечаю, когда ты на грани? — осторожно уточняет девушка. — Со мной всё в порядке, не надо волноваться, — рвано улыбается Мин, возвращаясь, и спешно заполняет рот едой, скрывая истинный голод, что не утолить продуктами. — Хм, — Чхэён барабанит пальцами по столу, отпивает глоток остывшего давно чая. — Знаешь, у меня есть подруга. Она может устроить тебе приватную встречу. — С кем? — бубнит с набитым ртом Юнги, непонимающе хмурясь. — Ну, с человеком, который поможет снять напряжение, — осторожно поясняет супруга. Юнги давится от неожиданности. — Ты с ума сошла? — С ума сошёл ты. Взрослый мужчина, а ведёшь себя как девица на выданье. — Твой тон разговора мне не нравится. — А мне не нравится, что ты запрещаешь себе жить. Их увлекательный диалог прерывает трель мобильного. Высвечивающееся на экране имя вынуждает отложить в сторону недоеденный сэндвич, прекратить перепалку с женой и вытереть вмиг вспотевшие ладони, прежде чем ответить коротко: — Слушаю. — Юнги, — голос собеседника хриплый, безжизненный, — извини, что отвлекаю в выходной. Ты… ты мне нужен, Юнги. — Что случилось, Хо? — Мин чувствует, как замирает дыхание от слов Чона старшего. — Я на могиле отца. Никаких объяснений Мин не требует, молча взлетает по лестнице в свою комнату, чтобы быстро сменить одежду и выскочить из дома, торопясь на кладбище.***
Мокрая от дождя глина воняет смертью. Трава радуется влаге, сочится здоровой зеленью, и эти яркие пятна вокруг царящего траура смотрятся философски или насмешливо, кто как видит. Что-то вроде: продолжай жить, ведь ты можешь отсюда уйти, в отличие от здешних жильцов. Хосок не сентиментален. Отношения с отцом у него в последнее время были, мягко говоря, отвратительные. Но вот он стоит, рассматривая чёрный мрамор с аккуратно высеченными на нём буквами и датами, и понимает, что не справляется. Его отца хоронят без почестей, ведь Семья перешла под знамя другого, осуществила переворот. На могиле нет свежих цветов, венков, нет следов присутствия тех, кто клялся в вечной верности и преданности. Зачем он пришёл сюда? Почему сегодня? Он чувствовал необходимость. Смерть человека, который был кровным родственником, должна была принести облегчение, как всегда думал про себя Чон. Он правда представлял себе это. Смерть. Конце жизни. Конец тирании, которую учинял старый Дон. Слепой взгляд прямиком на могилу и окутывающая, давящая тишина играют злую шутку — поднимают такой слой воспоминаний, что в какой-то момент Чон теряет связь с реальностью, падает на сырую грязь, пачкает одежду, ладони, и воет, не справляясь с картинками прошлого. Только когда пробирающая до костей сырость сковывает его тело похлеще эмоций, в которых он захлёбывается, Хосок находит в себе силы достать мобильный и набрать единственного человека, которому может показать себя настоящего. Юнги находит его сидящим прямо на пропитавшейся дождём земле. Он замирает на секунду, рассматривая сгорбленную фигуру, перепачканную одежду и опухшее от слёз лицо. Срывается с места, скользит по размякшей глине, едва не теряя равновесие, но бежит. — Хосок-а, — обхватывает ладонями впалые щёки, ощущает холод лица и души. Покрасневшие глаза с лопнувшими капиллярами отрываются от могильной плиты, чтобы увидеть единственную помощь. — Ты пришёл, — хрипло, с яркой улыбкой, но совсем не весёлой, а отдающей отчаяньем. — Конечно, ты же звал меня, — уверенно отвечает Юнги. — Идём, ты совсем замёрз. — Я зову тебя каждый день, — сипит Чон. — И к холоду я привык. — Давай поговорим в машине? — уходит от прямых ответов Мин, хотя прекрасно понимает, о чём говорит мужчина. — Но поедем на моей. Не хочу пачкать твою, — хмыкает Хосок, вставая, пошатываясь, опирается на плечо друга. В его последних словах двусмысленность, суть которой доступна лишь им двоим. — Как скажешь, — не спорит Мин, не хочет тратить время на пререкания. Он обхватывает Чона за талию и чувствует, как сильно дрожит тот от холода и отступающей истерики. На каком автомобиле они поедут — последнее, что его волнует. Лишь бы подальше от этого места, лишь бы поближе к хёну. Климат контроль на «обогрев», «подогрев сидений», посильнее «обдув». Юнги сосредоточенно настраивает температуру, прежде чем тронуться с места. — Спасибо, что приехал, — Хосок полулежит на пассажирском кресле, рассматривая водителя. Он свою машину не доверяет никому, даже охране. Всегда забирает её сам, где бы ни оставил. Но Юнги единственный, кому позволено сесть за руль. — Иначе даже не могло быть, — без пафоса подмечает Мин, кидая быстрый взгляд на мокрого растрёпанного Чона. — Тебе противно видеть меня таким? — Не говори ерунды, — цокает Юнги, плавно выруливая на дорогу. Он водит гораздо безопаснее, чем владелец этой машины. — Да, мы видели друг друга в разных состояниях, — понимающе хмыкает Чон. Его взгляд ненасытно скользит по молочной коже, которой хочется касаться, но он слишком грязный. Во всех смыслах этого слова. Его руки выпачканы глиной и кровью, предательствами и поражениями, чужими жизнями и ошибками. Всякое бывало с ним за тридцать пять лет. И реальность смешивается с метафорой, когда он думает о том, что не имеет права касаться Юнги. Впрочем, Чон Хосок уже давно идёт против правил, забирает чужие права и заявляет свои там, где, казалось бы, даже не светило. Подушечки пальцев касаются прохладной щеки, мажут чистую кожу. Юнги не отталкивает, не морщится. Прикрывает на секунду глаза, тут же возвращая взгляд на дорогу, подаваясь навстречу ласкающему движению. Чон гладит. Не умеет быть нежным, потому что неоткуда было такому учиться, но вот с Юнги оно как-то само. Он подаётся вперёд, тянется через коробку передач и сухими губами прижимается, чтобы кончиком языка слизать собственную грязь. Мин крепче сжимает руки на руле, пытается унять дрожь в теле. Ещё один поцелуй. Невесомое касание. Отстраняется. — Отвезёшь меня домой? — в этой просьбе скрытое предложение. Они оба это понимают. Между строк: «Поехали ко мне». Юнги молча кивает, не отрывая взгляд от дороги, потому что иначе боится сорваться. Тело натянуто как струна. — Адрес помнишь? — насмешкой. Но шутка не удаётся. Потому что смех не разрядит это напряжение. Не сможет справиться с накалом, который всё усиливается, искрится. Пальцы Чона снова касаются его. Проводят линию вдоль скулы, опускаются к шее, упираясь в гулко бьющуюся жилку. Хосок сглатывает. Поглаживает, считывая пульс, ощущает разгорающийся в теле пожар. Скорость превышена, как и биение сердца, ритмом желания бьющееся прямо в руки Хосоку. Ворота открываются автоматически, дверцы автомобиля распахиваются одновременно. Юнги боится передумать, Хосок боится не успеть переубедить. Чон открывает входную дверь, толкая её спиной, неотрывно глядя в широко распахнутые глаза. На дне тёмных зрачков Юнги стремление защитить от боли любимого человека душит, борется с собственными страхами и запретами. Больно стукаясь спиной о стену, Хо замирает, раскидывая широко руки. Мол, вот он я — грязный, воняю смертью, надломленный, скулю побитой собакой по тебе. Нужен? Нужен. Юнги накидывается голодным зверем на жадно открывающиеся ему в ответ губы, сминает пальцами грязную рубашку, тянет, отрывая пуговицы. Его тело сжимают стальными тисками, держат крепко, чтобы не сбежал. Но он и не станет. Он ощущает во рту вкус Хосока, стонет от размашисто лижущего его языка, плавится под ответным натиском. В каждом их взаимном движении — шторм, буря. Разрушения. Они расшвыривают обувь, едва успевая от неё избавиться, сваливают торшер по пути к спальне, портят одежду друг друга, нарушают идеальный строй картин на стенах, сбивая их, и даже не обращают внимание. До ванной они добираются голыми и возбуждёнными. Губы взаимно истерзаны в кровь, на талии и бёдрах Юнги слабые пока ещё следы от нетерпеливых пальцев Чона, на спине которого в ответ расчерчены полосы от ногтей. Душевое ограждение звенит потревоженным стеклом, когда они неуклюже вваливаются внутрь. Хосок чертыхается, слепо нащупывая кран, тянет Юнги на себя, когда сверху обрушивается поток воды, обдавая сначала холодом. Всё это время позволяя брать над собой контроль, Хосок в миг оборачивается привычным ведущим. Толкает Мина к стене, закрывает своим телом от ненагревшейся воды. Он упирается лоб в лоб и загнанно дышит, всматриваясь в ранки на любимых губах. Юнги медленно ведёт кончиком языка, заживляя, дразня. Чон ловит этот хитрый язык губами, втягивая в рот, громко высасывая стоны и полную покорность. Его руки хаотично скользят по гибкому стройному телу, ласкают рёбра, мнут впалый живот, крепко сжимают подрагивающие бёдра. Завершая наказание за совращение, он склоняется к тонкой шее, немедля втягивая кожу в рот. Он тянет сильно, до боли, оставляя кроваво-фиолетовый подтёк под сладкие постанывания Юнги, который царапает его плечи в попытке удержать равновесие, хотя удержать сознание, кажется, было бы важнее. Глаза закатываются от удовольствия, любимые губы, рассыпающие по его телу засосы, родные руки, изласкавшие его всего, сводят с ума. Прямо в это мгновение он не боится этого сумасшествия, отдаётся в пучину разврата и безответственности намеренно. Помимо собственного неутолённого давно желания, как снежный ком нарастающего с каждый днём, к краю бездны толкает самая главная причина — страх за любимого человека. Видеть Чон Хосока таким — разбитым, поверженным, отчаявшимся — тяжело, больно. Юнги готов на всё, чтобы возродить Хосока из пепла, в который его превратили самые близкие, казалось бы, люди. Сладко пульсирующей головки касаются всё те же умелые губы, посасывая, как секундами ранее, кожу на шее, соски и ниже. Распахивая широко глаза, Юнги вцепляется пальцами во влажные волосы Чона, сжимая у корней, и смотрит, как его сгоревший заживо человек выпивает его, чтобы снова стать живым. Вода бьёт Чона по спине, ливнем стекая по крепкому телу. Отсутствие секса, дикая жажда по Хосоку, всепоглощающая любовь, которую держит под замком внутри себя — всё это дикий коктейль, который доводит его до пика так же быстро, как скользят по всей длине его возбуждения губы Чона. — Хосок-а, — пытается остановить его Мин. — Хосок-а, пожалуйста! Но когда Чон Хосок, сын бывшего Дона мафии, с пелёнок знавший, что трон должен достаться ему, слушался своего любимого, желанного, самого дорогого, но такого покорного Юнги-я? Дьявольская улыбка разрезает губы, неотрывно скользящие по члену младшего. Во взгляде такой огонь, что жарко не то, что телу душе, скованной нитями судьбы с этим мужчиной. Язык требовательно обвивает нежную плоть, возвращается к головке, толкается в уретру, зубы царапают. Чон втягивает, всасывает так глубоко и так сильно, будто пытается таким образом забрать все сомнения, столько лет мешающие их полноценному союзу. Он знает наизусть каждую сладкую точку, пытает скоростью, ловкостью и неумолимым приближением к финишу. — Хён, — стонет Юнги, чувствуя, как дрожит всё тело, прежде чем излиться в нагло ухмыляющийся рот. До последней капли испивая награду в виде удовольствия Юнги, Хосок целует багровую, нежную сейчас головку, подрагивающие бёдра и талию прямо по следам, несдержанно оставленным его пальцами. Он поднимается, скользя руками по бокам разморённого сильным оргазмом парня, впивается непривычно нежным поцелуем в его губы и сплетается с его языком в победном танце собственного возрождения. Юнги чувствует приятную усталость, благодарит, нежит поглаживаниями, льнёт ближе. Он тянется к неудовлетворённому возбуждению Чона, но тот перехватывает его руку, не позволяя себя коснуться. Вместо этого, подхватывает на руки, прижимает к стене и углубляет поцелуй. Мин скрещивает лодыжки на пояснице старшего, закидывает руки ему на плечи, доверчиво опирается на мокрую плитку. Он прекрасно понимает, что ему сейчас будет дискомфортно, но он также знает, как необходимо Хосоку немедля, сию секунду, взять его, почувствовать их целостность, их единство и полную покорность Юнги. И он соглашается. Гладит мокрые спутанные волосы Чона, заботливо стирает стекающие капли воды, транслирует взглядами и каждым прикосновением любовь. Не ту, что «когда ты — тогда и я», а ту, что «принимаю тебя, всего тебя, всю твою тьму, всю твою боль, всё твоё несовершенство». Безжизненность, сковывавшая тело Чона лишь некоторое время назад, когда он корчился на кладбищенской глине, отступает, рассыпается, смывается водой, окутывающей тело. Жизненные силы растекаются по венам вместе с кровью, подгоняемые любовью, ненасытной жаждой и первобытными желаниями. Юнги — причина жить. Юнги — причина вытерпеть всё, разобраться с дерьмовым прошлым, разобраться с собой и победить. Что значит победить — Чон пока не решил. Но он, как прирождённый лидер, чувствует эту потребность, возрождая себя, благодаря единственно любимому человеку. Причинять боль — его единственный способ показывать любовь. Его другому не учили. Отец бил, чтобы Хосок учился защищаться. Редко хвалил, чтобы Хосок старался лучше. Унижал, чтобы Хосок становился сильнее. Отец любил его так. И теперь Хосок любит Юнги. Вгрызается зубами в молочную кожу, чувствуя дрожь кайфа от стона боли. Заполняет собой, зная, что Юнги не готов принять его сразу. Пережидает, даёт время привыкнуть, смотрит в глаза. Молча просит прощения, что не умеет иначе, что зависим от потребности быть захватчиком, покорителем. Юнги целует. Вместо слов о любви, которая без условий, которая про то, чтобы принимать эту разрушительную тьму. Двигаясь в любимом, желанном до рыка теле, чувствуя, как туго сжимает его Юнги, Хосок ощущает, как на смену разрушениям, пепелищам, горящим внутри него, просыпается дикая необузданная сила. Та самая, что у них с братом общая. Кровная. Или кровавая? Эту силу сложно контролировать, но её порабощающая властность туманит рассудок. Грубость Хосока компенсируется почти ласковыми движениями его рук. Боль сменяется удовольствием, что током бежит по всему телу, вынуждая безвольно обмякнуть в сильных руках, доверчиво склонить голову к плечу и лишь скуляще постанывать, задыхаясь, просить ещё. Чон берёт размашисто, приподнимая хрупкого молодого мужчину, насаживая, вдавливая в себя, заводясь сильнее от пошлых шлепков. Переходит на быстрый, рваный темп, рычит, зарываясь носом в спутанные пепельные волосы, хватает зубами мочку уха. Всё напряжение концентрируется в одной точке, сжимается пружиной, прежде чем распрямиться, фейерверком взорваться внутри, выплёскиваясь белёсым, густым, заполняя того, кого испил ранее. Он жмёт к себе Юнги очень крепко, жмурится от переизбытка эмоций, не выпускает из рук, тяжело опираясь на стену. Приводя дыхание в норму, покрывает поцелуями любимое лицо, получая такие же нежные касания в ответ. Из душа они выйдут нескоро, смывая грязь с тел и душ, взаимную тоску, утоляя жажду друг по другу. Измождённые рухнут в постель и продолжат возрождать Хосока, пока не уснут, забывая о том, что нельзя вместе.