Непрекращающееся движение вибропули приносит лёгкий дискомфорт, стимулируя и без того особо чувствительную после оргазма простату. Но ослабевающее неудобство постепенно сменяется новой волной возбуждения. Тэхён не находит в себе сил связно думать. В голове эхом звучит голос, что для него лучшая музыка, снова и снова повторяющий: «
любимый». И когда на мобильный приходит сообщение, Ким, едва вернувшийся из состояния дрёмы после пережитого, постанывает, ощущая, как тело прошивают волны желания. Собираясь с силами, он выходит из комнаты и украдкой, кусая губы, двигается туда, куда ему велели. Застывает в арочном проёме, рассматривая сидящего перед ним мужчину, вальяжно устроившегося на огромном бархатном диване.
Бёдра Чонгука широко раскинуты. Люксовая ткань брюк натянута, очерчивая весомые аргументы повиноваться ему.
— Раздевайся, — приказ звучит ровным тоном.
Пальцы слегка подрагивают и плохо слушаются, когда Ким пытается расстегнуть рубашку. Он застывает, сжимает ткань одежды и прикусывает губу, закрывая глаза, когда игрушка в нём увеличивает амплитуду, совершая плавные толчки.
— Продолжай, иначе мы закончим нашу игру прямо сейчас.
Стремительно распахнутые веки открывают плывущий взгляд, цепляющийся за мощную фигуру. Тэхён точно не хочет оборвать удовольствие вот так, не удовлетворив все свои желания и разочаровав любимого. Он заставляет пальцы двигаться, избавляя себя от одежды под контролем чёрного пылающего обсидиана, сверкающего обещаниями и жаждой по нему.
Глоток вина смачивает горло, из которого рвётся стон восхищения от красивой картины. Торопливое изящество, с которым Ким оголяет своё тело для него, возбуждает не меньше, чем всё представление до. Следы прошлого удовольствия пятнами разврата блестят по члену, что красотой может сравниться с предметом искусства. Чонгук облизывается, предвкушая. То, как его мужчина без лишних вопросов и колебаний пошёл на эту игру, укрепляет уверенность в верно принятых решениях касательно него.
— На колени, — хриплые нотки выдают с головой силу возбуждения.
— Как прикажете, Господин, — послушание и неприкрытое желание сплетаются воедино, делая его голос медовой усладой.
— Ко мне, — маня пальцами и звериным голодом в тёмных глазах.
Не в силах оторвать взгляд от роскоши изгибов любимого тела, что опускается без сомнений, прогибается в спине, покачивая бёдрами, пока ползёт на четвереньках, Чонгук ощущает, как внутри закипает Драконья кровь. Желание присваивать, оставлять метки принадлежности ему одному, наверное, никогда не уйдёт, пожизненно сплетаясь со здравым рассудком, напоминающим, что это варварские замашки. Рука слепо нащупывает кнопку пульта, жадно вдавливая её. Тэхён останавливается, рушась к полу, вжимаясь щекой в прохладу мрамора, выгибается в попытке хоть немного унять похоть, порабощающую тело, выжимающую из него обильную струю предэякулята, пачкающего пол.
Чону нравится то, как откровенно выставлен на показ его мужчина. Мужчина, что необходим ему, желаем им…
любим. Слизывая с губ не озвученное ещё признание, он встаёт, чтобы подойти ближе. Опускается на колени перед поверженным, касается влажными губами разгорячённой голой кожи. Поцелуи рассыпаются по изогнутому желанием позвоночнику, по сочным ягодицам, вместе со звонким шлепком. Несдержанный след от зубов тут же втирается в медовую кожу пальцами, то и дело ласкающими каждую оставляемую метку. Губы касаются распухшего сфинктера под всхлип, доносящийся снизу. Шероховатость языка ощущается ярко вместе с непрекращающейся вибрацией. Пальцы впиваются в упругие ягодицы, то сжимая, то наоборот раздвигая их, открывая доступ губам, игнорирующим наличие игрушки.
Кажется, что цель Чонгука — свести с ума. И Тэ уверен, что он близок к этому. Его тело хаотично танцует под действиями уверенного мужчины, не зная, куда себя деть от обилия ощущений, эмоций, новизны.
— Гук-и, — громко зовёт на помощь Ким. Он даже не знает, о чём просит. Ему просто необходимо, очень важно, очень срочно.
С утробным рыком отрываясь от своей сладкой зависимости, Чон поднимает его на руки, вгрызается в приоткрытые стонами губы, выпивая каждый. Он несёт Тэхёна в спальню, не прекращая мучения игрушкой, не останавливая свои желания мять это тело, вжимая в себя. Ким Тэхён на его кровати смотрится необходимостью. Без него нет смысла. Ни в чём. В жизни нет смысла, не то, что в этой комнате, в этой игре.
Стремительно избавляя себя от одежды, Гук подхватывает под колени своего мужчину, опускаясь ртом к его возбуждению, перепачканному последствиями первого раунда их игры. Он старательно слизывает каждую каплю, каждый след. Посасывает, сильно втягивая щёки, сводя с ума чувственностью. Пальцы пробираются ниже, бережно избавляя от игрушки. Болезненный стон сменяется всхлипом дикого желания, потому что Чон ни на секунду не прекращает ласки. Его пальцы ощупывают нежные стеночки, измученные удовольствием, толкаются без лишней резкости, растягивая под себя, избегая попадания по чувствительной сейчас слишком точке.
— Чонгук, — умоляюще вскрикивает Ким, ощущая влагу стекающих слёз. Ему чувствуется конец, невозможность терпеть больше, разрушенность на грани тотального удовольствия, не испытываемого им ещё ни разу в жизни.
— Мне нравится моё имя, когда его произносишь ты, — хрипло признаётся Чон, выпуская изо рта побагровевшую головку. Он подтягивается на руках, устраиваясь между раскинутых доверчиво для него бёдер, первобытной собственнической жадностью во взгляде ещё больше возбуждая мужчину под ним.
— Чонгук, — повторяет севшим голосом Ким. — Чонгук-и. Любимый…
Ему впервые не затыкают рот на признаниях. Лишь смотрят пристально, а мускулы перекатываются под кожей, словно зверь пытается сорваться с поводка, на котором его держат.
— Гук-и, Чонгук, — хрипло повторяет Тэхён, едва дыша.
Склоняясь к восхитительно красивому лицу, Чон сцеловывает каждую солёную каплю, медленно потираясь сочащимся возбуждением, подготавливая к проникновению.
— Люблю тебя, я так сильно тебя люблю, — каждое слово пропитано искренностью и слезами от дарованной возможности говорить. Тэ чувствует эти перемены, чувствует, как не закрывается от его признаний Чонгук.
Первый толчок плавный, заботливо нежный. Взгляд глаза в глаза и безмолвная взаимность, читающаяся в разгорячённом обсидиане, холод которого — для других теперь. В отражении этой темноты отблески янтаря, сплетение двух судеб и двух сердец, бешеными ритмами прямо сейчас стучащие о безграничном счастье соединения. Каждое движение Гука чувственное, откровенное. Тэхён плавится в этом раскачивающемся ритме, тает от взгляда, которым его любят, от ласк, которыми покрывают его тело. После утомительной, хоть и яркой в полученном удовольствии игры, контраст происходящего ощущается новым витком, новой реальностью. Поток незнакомых впечатлений распирает изнутри, делая чрезмерно чувствительным.
Обилие предэякулята, стекающего на вздрагивающее от каждого толчка тело, — прямое доказательство получаемого удовольствия. Чонгук заполняет его так идеально, подбирает темп, что держит на грани, не отпускает, не даёт кончить или снизить пик возбуждения хоть немного. Он опирается, нависая ещё ближе, касается губами искусанных, стонущих, мягко сцеловывает очередное признание и собственное имя. Ускоряет темп, толчки становятся резче, до громких шлепков, пошло звучащих в его спальне, их спальне. На каждом новом погружении — сплетающиеся в единый унисон стоны, как восклицательные знаки в предложениях.
—
Я люблю тебя, — горячий шёпот низким тоном, срывающий остатки болезненного прошлого, остатки сдержанности и колющееся ранее недоверие.
Тэ смотрит широко распахнутыми глазами в уверенные напротив, боится, что ослышался.
— Я люблю тебя, Тэхён, — повторяет Чонгук, едва улыбаясь, прежде чем накрыть приоткрытые удивлением губы в ласковом поцелуе.
Он так умело миксует нежность и драконью похоть, силу, что Ким не знает, от чего конкретно достигает пика столь стремительно. Его стон звучит прямо сквозь поцелуй, его пальцы крепко держатся за ту мощь, которой его не давят, а безопасно окружают. Его удовольствие, вязко растекающееся между их телами, не чувствуется грязью. Совершая ещё несколько толчков, записывая на подкорку сознания удовольствие заполнять собой любимого мужчину, Чонгук, не прекращая ласкать языком медовый рот, ярко, не сдерживаясь, кончает, не выпуская разнеженное в его руках тело ни на секунду.
Они не могут оторваться друг от друга ещё некоторое время. Непривычно мягкий поцелуй заменяет тысячи слов и оправданий. И лишь когда натренированные мускулы всё же напоминают о долгом напряжении, Чон отпускает своё медовое совершенство, чтобы с осторожностью выйти из него и лечь рядом, притягивая под свой тёплый бок.
Тэхён хотел бы сказать что-то вроде: «Чёрт возьми, это было ахуенно» или «мой лучший оргазм в жизни наступил сегодня», он хочет удостовериться, что Гук признался ему в чувствах, услышать это ещё раз или остроумно пошутить, но нет сил ни на что, кроме как коснуться искусанными губами мощного, любимого тела в области сердца, без слов выражая всё, и уснуть, улыбаясь крепким объятиям, которыми его жмут ближе. Ему кажется, что он никак не может надышаться Чонгуком. Никак...
***
— Мне всё ещё страшно не справиться с силой его чувств, — Чимин нежным котёнком сидит возле старшего Кима, опираясь на него, подобрав под себя ноги.
— Я всегда буду рядом. Не бойся попробовать, — уверяет Джин, с теплотой ведя рукой по взъерошенным светлым волосам столь открытого сейчас парня. — Твои переживания не беспочвенны, Намджун иногда душит из-за невозможности совладать с собой. Но он будет стараться. Ради тебя он готов на всё.
— Не хочу, чтобы ты уходил, — шепчет Пак, чувствуя, как снова подступают слёзы. — Боже, я так устал плакать.
— Никуда я не ухожу, просто даю вам возможность быть вместе, друг для друга. Я не лишаю тебя своей любви, но, если не уйду сейчас, ты ещё долго будешь мотать себя сомнениями, — ровный голос мужчины успокаивает. — И прекрати ругать себя за свою чувствительность, за слёзы. Ты прекрасно знаешь, что это часть восстановления. Каждый из нас готов к этому, готов поддержать тебя в любой эмоции и не давать сдаться обратно в пучину наркотиков и алкоголя.
— Готовы все, кроме меня, — тяжело вздыхает блондин, вытирая осточертевшую влагу с впалых щёк. — Я попробую. Только обещай мне, что вернёшься, если я действительно не справлюсь. Пожалуйста…
— Обещаю.
Содрогающееся в слезах тело ощущается хрупким, маленьким в крепких объятиях Сокджина. Он нежно гладит спину, изогнутую страхом оступиться, шепчет слова утешения и веры, укрепляя ту. Его поддержка не заканчивается пустыми словами, он готов сделать всё, что в его силах и, сверх того, чтобы у Чимина получилось. Его собственная боль не ощущается ему столь значимой, как боль за близких, и потому слушать бесконечные упрёки брата в том, что он — помеха его счастью, уже ритуал без эмоций.
Осуждение, которым переполнен Намджун, чувствуется даже раньше, чем его появление. Джин тихо вздыхает, переводя взгляд на застывшего в дверном проёме брата, рассматривающего картину чутких объятий, с нескрываемой ревностью и злостью. Чёртов собственник. У них это семейное.
— Чимин-и, — мягко зовёт Ким-старший, продолжая тепло поглаживать не до конца успокоившегося блондина. — Малыш, мне пора.
— Нет, я… — но не договорив, Пак осекается, почувствовав чужое присутствие. Он оборачивается, сталкиваясь взглядом с напряжённым мужчиной. — Хорошо.
Нехотя высвобождаясь из родных объятий, Чимин обхватывает себя ладонями, пытаясь удержать стремительно покидающее его тепло. Ему сложно признать, как сильно он нуждается сейчас в поддержке, как тяжело ему отпускать Джина из их странных для других отношений, но таких родных и безопасных для него самого.
— Обними его, но не души. Ни объятиями, ни чрезмерной заботой. Он не ребёнок, он взрослый человек, который пытается возродиться из руин, в которые его превратила боль из прошлого, — тихо, но чётко выговаривает Сокджин, прежде чем, не прощаясь, покинуть комнату и дом, что считался их семейным. По правде говоря, он никогда не рассчитывал, что ему будет тут место всегда, потому давно уже обустраивал свою квартиру, игнорируя особняки, ощущаемые им слишком пустыми и одинокими.
Намджуну требуется несколько вдохов и выдохов. Он делает шаг в сторону съёжившегося от растерянности Пака. Он словно крейсер, рассекающий волны чужого сомнения, приближается твердой уверенностью и закрывает мощью своего тела от всех проблем. В голове звучат последние слова старшего брата, и Ким делает над собой усилия, чтобы не сжать свою любовь до хруста, чтобы не наставить снова меток и синяков. Ему больше не надо отвоёвывать «территорию»? Не надо бороться за каждый миллиметр родного человека? Не верится, но очень хочется.
Лёгкие касания подрагивающих кончиков пальцев отдаются уколом совести, разглаживают хмурость лица и топят нежностью. Чимин исследует лицо Джуна, будто видит впервые. Ведь он впервые смотрит на него как на своего единственного партнёра, как на того, с кем по любви, а не из боли, с кем надёжно и хватает: не надо искать дополнительную опору, не надо перекладывать на себя ответственность за его чувства, не надо мучить себя вопросами без ответов. Он может поцеловать первым, может потребовать как раньше, но вместо этого приподнимается на носочки, крепко опираясь на могучие плечи, и тянется, прося.
Его просьбу понимают мгновенно, что подтверждает — Джун поймёт. Может, не всё, но многое. Он будет стараться изо всех сил. Он дорожит. И он целует, как того без слов просит его хрупкий ангел. Нежно, без спешки, без присваивания и грубой силы.
Пока Чимин учится верить, что его можно любить, не отказываясь от него, что достоин этого чувства, Намджун учится любить, не разрушая ни себя, ни любимого человека чрезмерной зависимостью, жадностью. Самое многообещающее в этом — искреннее желание обоих справиться.
— Может, посмотрим вместе кино? — осторожно предлагает Джун. Он волнуется, как мальчишка перед первым свиданием.
— Можно. Мы могли бы устроить марафон наших любимых фильмов, пока не готовы слишком много говорить, — соглашается Пак, прижимаясь к надёжному теплу.
Он прикрывает веки, наслаждаясь ускоренным биением сердца того, кто столько лет ждал такого простого, но ценного момента: наедине, без избегания чувств и откровенности, нежно и бережно.
***
Несколько дней полнейшего штиля по всем фронтам делают мужчин, состоящих в мафиозных кланах, образующих одну Семью, необыкновенно счастливыми и приторно сладкими. Такой вердикт выдвигает Джин всем, кроме Хосока и Юнги. Последний бесшумной тенью скользит по коридорам их Семейной обители, лишь бы не сталкиваться с Чоном-старшим, злость которого ощущается даже сквозь бетонные стены. Они не разговаривают со дня совместного ужина, потому что Мин отказался провести остаток вечера вместе. Он вообще попросил время подумать. И, честное капитанское, Хо не понимает, о чём можно думать так долго. Те перемены, что неизбежно коснулись каждого из них, ворочаются и внутри Юнги. Но Хосок боится, что это не перемены к лучшему, как произошло у других.
День изо дня, несдержанно прерываясь на любовь, что словно разлитые духи окутывает каждого из них, они решают рабочие вопросы, но теряют ершистую настороженность, которой кололи друг друга и всех вокруг раньше. За столько лет уже и не смели мечтать о счастье, что зародилось внутри сейчас, о теплоте, что скромно, пока ещё неуверенно прошивает каждого из них взаимностью.
Штиль нарушает звонок, раздавшийся в доме потомка Красного дракона ночью, прямо посреди утех, которым они ненасытно предаются.
— Я хочу, чтобы мы вернулись, — женский голос звучит безапелляционно, будто решение уже принято и звонят не для совета, а чтобы поставить перед фактом.
— Это опасно до тех пор, пока мы не нашли снайпера и заказчика, пытавшихся убрать нового Дона, — Тэхён объясняет это не в первый раз, но безрезультатно. Он голый, потный от того, что минутами ранее вытворял с ним Чонгук, но дрожит от ярости и холода, который липким страхом окутывает тело.
— Как связан этот молокосос с нашим нахождением в стране? Помнится, мы обсуждали с тобой, что это лишь на время переворота, — злится Ан Хеджин. — Сколько нам торчать в этой глуши?
— Да, но переворот не завершён до тех пор, пока не успокоен бунт, как ты не понимаешь, чёрт возьми? — мужчина и сам закипает. Он вскакивает с кровати, мечется по комнате под пристальным взглядом тёмного обсидиана, покрывающегося инеем от выражений, звучащих в его адрес.
— Мой отец защитит нас, раз ты не в состоянии этого сделать, — шипит женщина. — Тебя вообще ничего не интересует, кроме Чонгука.
— Хеджин, что ты несёшь? Ваше возвращение сейчас несёт неоправданные риски, я запрещаю тебе…
— Не смей так со мной разговаривать! Мы договаривались, Тэ! — истерика переходит в слёзы, и Ким закатывает глаза, чувствуя себя в кандалах.
— Дай трубку Киёнг, — устало требует он, замирая на месте.
— Папа? — неуверенно спрашивает малышка спустя несколько минут тишины в трубке.
— Да, Принцесса, это я. Как твои дела, моё счастье? — мужчина теплеет голосом, сам рушась обессиленно на кровать, ближе к единственной поддержке.
— У меня всё хорошо, но я так скучаю по тебе, папа! — звонко, отчаянно признаётся Киёнг.
— Ох, милая, я тоже по тебе скучаю. Я очень волнуюсь, как ты там, — Тэ старается не дрожать ни телом, ни голосом, тёплые руки Чона, опоясывающие его, помогают держаться на грани.
— Папа, я очень сильно хочу к тебе…
Когда малышка начинает плакать, сердце Тэхёна не выдерживает. Он успокаивает ребёнка, сжимая руки в кулаки до хруста, сдерживая ту бурю эмоций, что расшатывает его обычное спокойствие. Объятия Чонгука окутывают нужной сейчас верой. Верой, что всё наладится. Ким жадно дышит, вдыхает родной запах, лишь бы успокоить накатывающую истерику.
Эта ночь заканчивается не оргазмом, как они привыкли за пусть короткое, но спокойное время, а слезами, которые высыхают на измученном лице Ким Тэхёна. Молодой Дон не спит до утра, прокручивая в голове сотни деталей, раздавая приказы своим людям экстренно поторопиться с затянувшимися поисками тех, кто предпринимал попытку его убрать.
И не зря. Следующим утром супруга Тэхёна сообщает, что они прилетают через два дня. Катастрофически мало, чтобы подготовиться.
И эти ничтожные сорок восемь часов пролетают одним мгновением.
