ouroboros.

как будто артхаусный фильм, оставляющий после просмотра чувство липкой обреченности и безвыходности, как плоская чëткая картинка – всë проносится перед глазами, ведь это не реальность, чья-то вымышленная отвратительная фантазия, так? но всего лишь действительность осознается как что-то нетронутое и невесомое, заставляя поверить в неистинность происходящего, а тем временем белые стены старого крематория сужаются, закрывая обзор, будто ночная темнота, внезапно сменившаяся на ослепительно светящуюся белизну вокруг. в сотый раз протирать опухшее сырое лицо уже кажется бредовыми и компульсивными действиями, потому что это не помогает воспринять настоящее всерьëз и наконец поверить своим глазам. затуманенное зрение цепляет тяжело дышащую фигуру отца рядом, которая резко разворачивается и быстрым хромающим шагом направляется к выходу, громко хлопая стеклянной дверью, чей звук оживляет как холодная вода, опаляя колящим морозом дрожащее тело, заставляя отшатнуться, качаясь вне гравитации найти тот самый выход, и схватиться за ближайшую лавочку как за спасательный круг, позже опираясь на соседнюю стену и с прожигающими лицо слезами скатиться по ней вниз, чувствуя холод грязной плитки на полу. вчера было легче, потому что действительность все ещë не укладывалась в голове хëнджина, но сейчас, глядя на бездыханное холодное тело в окружении одиноких сухих деревяшек, последний раз смотря в родное лицо, перед тем как гроб поместят в замкнутую серую печь с пылающим огнëм – все меняется, переворачивая мир внутри с ног на голову. пламя, охватывающее тонкие деревянные доски, точно такое же, какое сейчас горит внутри грудной клетки хëнджина, выжигая лëгкие и межрëберные кости дотла, а слезы, неподвластно катящиеся по щекам, словно горючее, заставляют огонь полыхать в разы сильнее. когда градус по цельсию доходит до температуры кипения, вырывая из глотки раздирающий атмосферу хриплый крик, дрожащие руки перебирают угольного цвета вспотевшие волосы, пока все органы неумолимо тянут куда-то вниз, а мозг отказывается думать и анализировать. что-то оборвалось и нынче навсегда закончилось, подобно апокалипсису, несущему после себя вечную мерзлоту и мëртвую тишину, не оставляя ни единого живого существа на планете. босые ноги встречаются с холодной, от утренней росы травой, попутный ветер заботливо колышет волосы, забираясь под кожу, вызывая табун мурашек по спине, а яркая девственная улыбка срывается с потрескавших губ, встречая первые лучи восходящего солнца, отчего лавандовое поле вокруг становится ещё сказочнее. лёгкость внутри окрыляет, хрупкие лодыжки словно пружина, неустанно шлепают по сырой земле, а смотреть становится трудно – яркое лазурное небо ослепляет взор. глаза жмурятся до того момента, пока ладони не чувствуют мягкую ткань хлопкового платья, пока тело не сталкивается с другим, пока руки не охватывают чужую талию, сжимая еë в крепких объятиях. молодая девушка опаляет тёплым дыханием шею ребёнка, разнося заливистый смех по округе, и кажется, что все вокруг оживает, и кажется, будто все вокруг теперь улыбается, потому что сам мальчик подхватывая женский смех, утыкается носом в чужое плечо, ощущая запах такого невероятно родного парфюма. ему не хочется прерывать момент, ему хочется остаться здесь навсегда и чувствовать лишь настоящее. пение птиц сладко ласкают детский слух, а глаза все еще нещадно слепит солнце, заставляя пару раз проморгаться, пока в голове голоса двоих разносится глухим эхом, а возникшая вдруг картинка в сознании также внезапно тускнеет, цвета вокруг становятся серее и мрачнее, затмевая собой все яркие тона. теперь слышится только отвратительный гул работы печи, а глаза слепят белоснежные стены, пока горькая тошнота подкатывает к горлу, а сил даже не хватает поднятся с кафеля, и направится к выходу, дабы не чувствовать поедающего глотку страха и накатывающей печали, охватывающей всë тело, которая сковывает все движения. утыкаясь лицом в колени, закрывая рот ладонями, позволяя себе кричать, выворачивая все бурлящие эмоции наружу, наивно надеясь, что где-то внутри от этого станет легче, что все чувства выльются вместе с отчаянным рëвом, хëнджин остаëтся сидеть на месте, игнорируя настойчивое ощущение сбежать из этого места подальше, словно здесь опасность, пока не чувствует чужую руку на плече, чьë тепло проходится током по телу, а пальцы слабо сжимают кость. отец? неужели отец? нет, это не может быть он, потому что его принципы не позволяют такое делать, он не привык выражать поддержку и сочувствие когда они так были нужны, тем более, что он не выронил ни слезы после смерти матери и всего их времяпрепровождения в этом угнетающем месте, где душа хëнджина сгорела вместе с тем ярким безразличным пламенем, не оставляя после себя даже серебряный пепел. в то время как в отце всегда помещалась лишь злость, недовольство и неизвестное количество выпитого дешëвого алкоголя, который любезно предлагали ему его друзья-собутыльники. двигаться не хочется, но любопытство берёт вверх, когда в нос забивается стойкий и сладкий аромат ванили и тлеющей сигареты, вызывая дикое дежавю, от которого голова кружится ещё сильнее, не в состоянии вспомнить и попытаться отрыть на пыльной полке с туманными грëзами в сознании тот момент, где хëнджин уже осязал этот запах. тело дëргается, когда недавний, и уже совсем забытый сон врезается в памяти, заставляя вспомнить его в мельчайших деталях, а глаза наливаются солёной водой ещё сильнее, когда рядом оказывается молодой парень, с чёрными, слегка вьющимися волосами, тëплым взглядом и такими же руками, которые обнимают, позволяя уткнуться в своё плечо и запачкать рабочую рубашку и бейдж кристальными слезами, которые без остановки льются от внезапно возникшей в груди обиды и отчаяния от того, что видеть перед собой хотелось совсем другого человека, и подобно капризному ребенку, которому не купили желанную игрушку, завыть от несправедливости. ★ быть дома и видеть всë, что связано с мамой – не хочется, а стоя на пороге родного подъезда ноги подкашиваются и порываются сбежать из этого уже опустошенного и бессмысленного места как можно дальше, чтобы не чувствовать снова тихо накатывающую волну раздирающей внутренности истерики. но мозг инстинктам тела не подчиняется, и через пару секунд хëнджин оказывается в обволакивающем одиночеством и сыростью доме, в котором в нос уже не врезается приятный аромат домашнего уюта, маминых духов, печенья, или теплого камина, а лишь спëртый и душный воздух и запах отцовского перегара, пока глаза режет противная мигающая лампа на столике, которую папа разбил в порыве очередной неконтролируемой злости. не желая встречаться со своим единственным родителем и лишь надеясь, что его дома вообще нет, хëнджин срывает с себя грязные кроссовки, в два шага добегая до своей комнаты, хлопает дверью, и стукает уже больным кулаком по стене, словно она – всë то, что сейчас происходит, и если её разрушить, всë встанет на свои места, а эта пугающая реальность окажется лишь ужасающем ночным кошмаром, от которого просыпаешься в слезах, а уже потом плачешь только от счастья – ведь это всего лишь плохой сон. за окном разливается ржаво-красный закат, волоча за собой агатового цвета ночь и тлеющее в туманных облаках небо, пока импульсивный взгляд зацепляет блестящую на западном солнце маленькую упаковку, внутри которой покоятся привлекательные разноцветные таблетки экстази, которые вследствие оказываются на кончике языка вызывая мгновенное успокоение, умиротворение и забвение, попадающее в организм, ударяя в голову. пронзающий тело, словно смертоносная пуля – адреналин заставляет появится дикому желанию свалить из четырёх, давящих на сознание стен, вдохнуть свежий воздух и увидеть что угодно, помимо своей разрушенной комнаты, потому что находиться здесь уже невозможно, так же как невыносимо чувствовать как мысли пожирают черепушку и будто морская вода попавшая в подводную лодку, заполняют всю голову, не оставляя ни кубометра кислорода. словно в теле включили гудящий мотор, который не заводили очень давно, приказывающий ногам бежать быстрее при виде женщины в белоснежном кружевном платье, находящуюся в пару метрах, но почему-то это маленькое расстояние кажется недосягаемым, а загадочная девушка отдаляется всë дальше, теряясь среди людей и других уличных помех, поэтому пытаясь добежать и остановить её, сам себя не осведомляя о своих решениях и мотивах – хëнджин оказывается уже в соседнем районе и развивает неожиданную для себя скорость, убивает в конец свои любимые кроссовки, когда коленки с руками встречаются с асфальтом, снова раздирая их до багровых синяков и карминной крови, а в глазах вспыхивают звездочки, как бенгальские огни, пока уши словно ватой забивают, сквозь которую едва слышно бешеное глухое биение сердца, которое сознание превращает в нагнетающий бит, где удар с каждым разом всë медленнее бьëт под грудь. хенджин перестает чувствовать опору и землю под собой, тошнота противным комком застревает в горле, голова кружится и болит, а тело с тупым звуком костяшек принимает горизонтальное положение, потому что мышцы больше в не состоянии функционировать. на улице будто резко похолодало на несколько градусов, с губ срывается отчаянный выдох, когда женщина в длинном платье оказывается рядом, надвисая над хенджином, заглядывая в его лицо своим грустным взглядом, в котором боль вырывается через водопад слëз, неконтролируемо катящимся по бледным щекам. хенджин пытается дотянуться, дотронуться и почувствовать последний раз, но из рук выскальзает ткань, взгляд застилает вода, а тело начинает дрожать, пока сознание полностью выключается, темным экраном повисая перед глазами. –я виноват, что тебя больше нет. прости меня.