1928
Я не могу рассказать ни о большой идее, ни о создании нужной команды, не упомянув Генри Штейна. Хоть его недолгое влияние на Студию Джоуи Дрю и не оправдало ожиданий, я бы не назвал ни выбор его в качестве своего партнёра при создании студии, ни то, что он возглавил Творческий Отдел, ошибкой. В отличие от моего решения не создавать надлежащий Музыкальный Отдел в течение нескольких лет (о чём я расскажу позже), Генри никогда не сдерживал нас. Его присутствие было полезным, я могу с радостью это признать, но его отсутствие было ещё более полезным. Отсутствие его в студии оказалось одной из лучших вещей, которые только могли случиться. Конечно, самое смешное в том, что я не мог потерять его, не имея его в команде изначально. Точно так же, как нельзя ценить свет, если только ты не провёл время в темноте, так и отсутствие человека становится очевидным, только если он был рядом. Поэтому, несмотря на то, что его пребывание в студии было коротким, я чувствую необходимость поговорить о нём сейчас, и особенно потому, что он был там в ночь создания Бенди. И я знаю, что именно этого все, кто читает эту книгу, ждали. Я также думаю, что это обычная вежливость — отдавать должное там, где это необходимо, — поэтому никто никогда не сможет обвинить Джоуи Дрю в том, что он не уделил кому-то внимание, даже тем, кто сделал самый маленький вклад. В конце концов, в каждом есть какая-то ценность.* Ценность Генри заключалась в том, что он превосходно умел руководить. Был ли он одарённым аниматором? Он был хорошим, да. Были ли у него уникальные идеи? Боюсь, мне придётся сказать «нет». Но он хорошо ориентировался и был достойным делегатом. Как партнёр, он с легкостью справлялся с задачами, которые я ему поручал, и мог разбираться с ними и развивать что-то самостоятельно, мне не приходилось нянчиться с ним. Когда студия открылась, я окружил его художниками всех уровней мастерства, а в Писательском Отделе был свой фактический лидер в лице мистера Хеммингса, и поэтому весь творческий процесс был хорошо организованным в течение первого года работы компании, прежде чем нам пришлось попрощаться с Генри. Компания пережила огромный сдвиг с момента своего основания всего два года спустя, когда я взял на себя полный творческий контроль и поставил мистера Морриса руководителем Художественного Отдела, а Сэмми Лоуренса — руководителем Музыкального Отдела. То, чем студия стала тогда, было волшебством. Но всем нам нужно с чего-то начинать, а с экспериментирования и начинаются все изобретения. Я, конечно, узнал об этом в лаборатории. И в данном случае всё началось с любительской художественной выставки. Самые внимательные из вас могли заметить, что со мной, похоже, постоянно происходят интересные вещи на художественных выставках. Это просто совпадения? Или это Вселенная пытается что-то сказать мне? Я не анализирую такие вещи. Но, пожалуйста, не стесняйтесь, если вам нравятся такие мысленные головоломки. Как я уже упоминал несколько раз ранее, я познакомился с Генри через Эбби. Я не могу точно вспомнить, как они подружились, но это было в мире искусства. Однажды вечером я встретил этого парня вместе с ней, и он искал работу, как это постоянно делают все начинающие художники, и поэтому я предложил ему обратиться в книжный магазин. В тот момент мистер Ки полностью доверял мне, и всё, что ему было нужно, — это предложение, и вот оно! Приходит новый сотрудник. И зарождается новая дружба. Генри был хорошим работником, и у нас с ним установились хорошие отношения, которые в конце концов переросли в дружбу. Он был интересным парнем. Должен признаться, я узнал, что в нём было нечто большее, чем кажется на первый взгляд (он был из тех людей, чьё лицо я несколько раз забывал после встреч с ним, пока оно, наконец, не застряло в голове, благодаря моей собственной решимости запомнить его). Поначалу казалось, что у нас не так много общего, но у нас была Эбби. Ей удалось свести нас вместе благодаря нашей взаимной любви к искусству, и поэтому, даже когда её не было рядом, мы с ним находили, о чём поговорить. О желании быть самостоятельными людьми, быть влиятельными людьми в мире, что-то значить. Тем не менее, должен признаться, я не слишком интересовался его искусством. Большинство из этих типов художников, с которыми я встречался, сразу же разочаровывали меня, и мне не нужны было чувствовать себя неловко не только с новым другом, но и с коллегой по работе, притворяясь, что мне нравятся его работы, когда мне они не нравились, поэтому я просто старался избегать разговоров об этом с ним, когда это было возможно. Так что я пришёл на художественную выставку из-за Эбби, а не из-за него. Она была не единственной художницей, которую принимали в тот вечер, и, хоть я и всегда испытывал к ней такую большую симпатию — чёрт возьми, я нанял её в качестве художника, и она работает на меня по сей день, фактически в этот самый момент она является нашим временным руководителем Художественного Отдела, пока Моррис находится за границей, — тогда её работы не были безупречными. Она всё ещё играла со своей версией импрессионистического стиля. Но такого отклика, как у настоящих импрессионистов, никогда не было. Единственное, что действительно работало, — это её постоянные тёмные оттенки, ощущение чего-то зловещего под поверхностью во всех её картинах. Её работы, безусловно, выделялись среди работ коллег и определённо выделялись в тот вечер, так что, когда я поцеловал её в обе щёки после тёплого приветствия, я был обязан сказать ей это. — О, Джоуи, тебе не следует говорить такие вещи, — сказала она, качая головой. Она была одета в серый костюм с брюками, её волосы, наконец, были коротко подстрижены, но её естественный локон был массой завитков, что делало короткую причёску скорее пирамидальной формы, чем гладкой. У Эбби всегда была манера выглядеть не совсем собранной, как бы она ни старалась. — Но ты согласна, — сказал я. — Ну, конечно, я согласна. Но тебе всё равно не следует говорить такие вещи. — Она улыбнулась и помахала пальцами кому-то позади меня, кто только что вошёл в маленькую душную галерею. Эта совсем не походила на галерею Ньюсом, где выставлялись работы Уолтера. Эта галерея была на третьем этаже фабричного здания, на первом этаже располагалась импровизированная швейная мастерская, а на втором этаже, как я предположил, были какие-то офисы. Окон не было, мы находились в небольшом помещении в задней части здания. Дверь пожарной лестницы была приоткрыта, чтобы впускать небольшой ветерок. Картины были слишком тесно размещены на стенах, разделены по художникам. Любые возможные заявления, которые пытались преподнести работы, были подорваны этим безразличным показом. До этого момента я никогда особо не задумывался о том факте, что, хоть она и была отличным оратором, привлекательным костюмером и, вероятно, очень совершенным убийцей, ИзабельНьюсом также обладала довольно приличными навыками куратора произведений искусства. — Хочешь посмотреть работы Генри? — спросила Эбби. Я ответил не сразу. Я не хотел говорить правду, но я ненавидел лгать ей. К счастью, в конце концов мне всё равно не нужно было ничего говорить, потому что Эбби всегда каким-то образом знала, о чём я думаю. — Да ладно тебе, зазнайка. Я думаю, тебе правда могут понравиться его работы. Ты всегда говоришь о своём желании общаться с миром. — Она довольно сильно потянула меня за локоть и искренне потащила через маленькую комнату. — Не совсем, — сказал я, спотыкаясь о свои же ноги и пытаясь удержаться. — Я хочу подражать миру и показать его ему же. — Одно и то же, — сказала она, на самом деле не обращая внимания. Это было совсем не одно и то же, но я не стал утруждать себя дальнейшими исправлениями. В конце концов, концепция Иллюзии Жизни, как вы, дорогой читатель, определённо поняли, читая эту книгу, одновременно очень сложна и очень проста. Это не что-то, что можно легко объяснить в шуме переполненной, душной задней комнаты фабрики на третьем этаже. Она поставила меня перед стеной с рисунками, сделанными пером. По сравнению с яркостью акварелей рядом с ними, ненужной хаотичностью инсталляций и жуткостью масел Эбби, эти рисунки были, за неимением лучшего слова, не вдохновляющими. Я не видел ничего, что могло бы произвести на меня впечатление, и определённо ничего, что «общалось бы с миром», как она выразилась. — На что я смотрю? — спросил я, делая всё возможное, чтобы не закатить глаза. — Разве они не хитроумные? — спросила она. Я наклонился, чтобы рассмотреть их поближе. Должен признаться, я совершенно не помню, на что смотрел в тот вечер. Я знаю, что там были мультяшные рисунки, что я видел разных персонажей. На самом деле я помню, что некоторые из них были немного забавными. Но я точно знаю, что они проясняли слова Эбби об общении. Это были карикатуры на повседневных людей. Кажется, там был мясник, хотя я, возможно, просто путаю его со своим творением, Бандой Мясников. Эти рисунки напомнили мне комиксы из газет, маленькие истории о том, как люди остаются людьми. Это был тот самый момент. Это был он. Прямо тогда. Кресало ударилось о кремень. Пламя. Я отдаю должное Эбби, хотя вы можете подумать, что я в долгу перед Генри. Но если бы она на каком-то уровне не понимала, что я ищу, она никогда бы не потащила меня посмотреть на рисунки Генри. Я всегда отлично решал проблемы, но иногда верно говорят, что за деревьями не видно леса. Нужен кто-то, кто встанет рядом и скажет: «О, эй, смотри, мы в лесу!» Такой была Эбби в этой истории. Она показала мне очевидное, и я всегда был ей благодарен. — Джоуи, спасибо, что пришёл, — сказал Генри, подходя к нам сзади. Я повернулся, чтобы посмотреть на него. Он принарядился для этого мероприятия, но каждая деталь одежды выглядела немного не так. Рукава его рубашки немного коротковаты, жилет немного длинноват, галстук перекосился. Однако он улыбнулся с такой уверенностью, что я не мог не восхититься им. Я всё ещё восхищаюсь. Он всегда был из тех людей, которые делают большие шаги в вере и решают то, что находится прямо перед ними, с настоящим чувством цели. — Я бы такое не пропустил, — солгал я. Я бы пропустил. Однако теперь я был рад, что пришёл. Мой мозг работал со скоростью мили в минуту. Я вспомнил эльфов на обувной коробке, я подумал обо всём, что волновало меня на протяжении многих лет, что беспокоило меня, развлечения, смех. Эти нелепые салоны — моя первая серьёзная попытка сыграть. Наблюдения за людьми, детектив Синклер, окно. Кинофильмы. У меня появилась она. Мне в голову пришла отличная идея. Она была здесь, передо мной. На самом деле не передо мной, передо мной была стена искусства без вдохновения, но перед моим мысленным взором, передо мной. Анимационные мультфильмы. Так что теперь вы понимаете, что я имел в виду раньше. В то время как рисунок с эльфами на обувной коробке, возможно, и зажёг что-то глубоко внутри, огонь не разгорался до этого момента. Вам это кажется очень очевидным. В конце концов, имя Джоуи Дрю теперь стало синонимом мультфильмов. Джоуи и мультфильмы, одно и то же. Я даже встречал людей на вечеринках, которые смотрели на меня с благоговением и со смехом говорили: — Знаете, я наполовину ожидал, что вы будете анимированным персонажем, а не настоящим человеком. Я, конечно, говорю им, что нет более высокого комплимента. Но можете ли вы представить, каково это было в тот момент, в тот день, когда я осознал, что мне нужно делать, чтобы реализовать свою философию? Чтобы по-настоящему поделиться с миром своей концепцией Иллюзии Жизни? Чтобы понять цель всей моей жизни? Я знал много мужчин, которые по сей день изо всех сил пытаются понять, что делать со своей жизнью. Давайте не будем забывать о крахе на великой Уолл-стрит в 1929 году. Так много людей потеряли направление в жизни. Не я, конечно, — мы не только открыли студию весной, но и поддерживали её в течение последующих тяжёлых лет. Мне нравится думать, что это потому, что наше видение касалось гораздо большего, чем просто работы. Мы хотели (и всё ещё хотим) изменить мир. Это помогает работе работать. Забавно думать о крахе, маячащем вдалеке. Эта художественная выставка была летом 1928 года. Всё происходит по какой-то причине, и время играет роль. — Итак, Джоуи, что ты думаешь, твоё честное мнение, пожалуйста, — сказал Генри, скрестив руки на груди и возвращаясь к своим работам. Я всегда внутренне качаю головой, когда люди просят честное мнение. Единственный человек, которого я знаю, кому нужно по-настоящему честное мнение, — это я. Все остальные хотят правдиво звучащей лжи. Им нужна иллюзия. Ах, вы знали, что я сейчас написал бы это, не так ли? Ну, я надеюсь, что знали. В противном случае я бы порекомендовал начать читать эту книгу заново. Конечно, это была ложь, с примесью правды, чтобы сделать её приемлемой. — У тебя интересные работы, — ответил я. — Должен сказать, они меня действительно вдохновляют. Я как будто слышал, как брови Эбби поднялись на лоб. Она подумала, что второе предложение было ложью, но самое смешное в том, что, как вы знаете, это была правда. — Правда? — спросил Генри, удивлённо оглядываясь на меня. — О да. Думаю, Генри, ты теперь, возможно, случайно несёшь ответственность за намеченный курс на всю мою оставшуюся жизнь. — Это было драматичное высказывание, но мне нравится говорить драматические вещи. И это не было полной неправдой. В то время как я отвечал за курс, мне казалось, что Генри был маленьким мальчиком, который брал с собой капитана корабля, чтобы отправиться на поиски зарытого сокровища, о котором он когда-то слышал. Он никак не мог его найти, не умел ходить под парусом, но я мог выполнить эту работу и, будучи взрослым, оставить сокровище себе. — Это… что-то, — сказала Эбби. Она казалась смущённой и удивлённой. Я повернулся к ней. — Ты мне не веришь, по тебе видно. Генри просто стоял молча. Я не был уверен, сомневался ли он в моей искренности или скорее был эмоционально подавлен тем, что я сказал. Я так и не узнал этого, так как к нему подошёл невысокий мужчина с удивительно низким голосом, чтобы поговорить, и он переключился на этот разговор. — Ты умеешь рисовать мультфильмы? — спросил я Эбби, когда мы отошли в сторону. — О чём ты, Джоуи? — спросила она. — Я говорю совершенно серьёзно. Ты умеешь рисовать мультфильмы? Она тяжело вздохнула и покачала головой. — Я никогда не пробовала. Может быть. Почему ты спрашиваешь? — Если бы я придумал персонажа, ты смогла бы его нарисовать? — Я не знаю, — ответила она. Когда дело касалось честности, Эбби была в этом настоящим экспертом. Вот почему у нас были такие хорошие рабочие отношения на протяжении многих лет и почему в настоящее время она руководит Художественным Отделом, пока Моррис в отъезде. — Я могу попробовать. У тебя есть на примете какой-нибудь персонаж? — Давай уйдём отсюда и поговорим об этом за чашечкой кофе, — сказал я. Эбби оглядела комнату. Толпа поредела (хотя она с самого начала никогда не была такой уж плотной). Я знал, что она взвешивает свои возможности. Она хотела уйти, это было ясно, но говорили ли ей социальные нормы остаться? — О, почему бы и нет. Давай, Джоуи, — сказала она. — Только быстро. Я не хочу, чтобы мне приходилось прощаться. Давай уйдём, как это делают французы, внезапно и без церемоний. Меня это вполне устраивало. Мы оказались за маленьким столиком на двоих в закусочной за углом, стены были оклеены выцветшей бумагой в цветочек, а в воздухе витал запах жира. Мы были там не единственными ночными совами, джентльмен сидел в углу и читал газету, а двое мужчин играли в карты у окна. Мы решили заказать кусочек шоколадного торта на двоих, и пока мы ждали свою еду и потягивали кофе, мои мысли мчались со скоростью мили в минуту. Это не помогло, когда Эбби наконец сказала: — Ты всё ещё не сказал мне, что ты хочешь, чтобы я нарисовала. — Я ещё не знаю, знаю ли я, — ответил я. В глубине души я чувствовал, что знаю. Я чувствовал, что где-то внутри был ответ. Было неприятно, что я не мог получить к нему доступ. Мне ещё так многому предстояло научиться. В последующие годы я тренировал свой разум, чтобы иметь возможность с огромной скоростью обращаться к своему подсознанию. Я мог бы даже поспорить, что у меня больше нет подсознания. Все мои мысли существуют в одном плане. Но в той закусочной я был молодым и всё ещё боролся. — Что всё это значит, Джоуи? Я не понимаю, что произошло, — сказала Эбби. В данный конкретный момент я не собирался делиться сокровенными мыслями Джоуи Дрю. Я не был уверен, что когда-нибудь поделюсь этими самыми внутренними процессами. До этой книги, конечно. Однако я мог кое-чем поделиться, было бы неплохо, если бы кто-то другой рассказал о моих бизнес-планах, даже если бы я не посвятил их во все детали. — Я искал идеальный бизнес, который бы одновременно отражал мою личную философию и приносил солидные деньги. Думаю, теперь у меня есть идея, — сказал я. — Ах, эта штука с общением? Я покачал головой. У меня не было этой книги, чтобы передать её ей, и на это тогда не было времени. — Сейчас дело не в этом. Дело в мультфильмах. — В этом-то и дело, разве нет? — Я хочу делать анимационные мультфильмы. Эбби просто уставилась на меня, почти совершенно застыв, чашка кофе едва касалась её губ. — Я знаю, как это звучит, — добавил я. — Похоже, ты сошёл с ума, — сказала она, наконец сделав глоток. — Я не только что это придумал. Это ответ на вопрос, который я искал всю свою жизнь. — Мультфильмы. Я рассмеялся, потому что увидел её точку зрения, но внутри я был искренне разочарован. Мне нужен был разговор, а не допрос. — Как насчёт того, чтобы ты просто приняла это, и мы бы стали двигаться дальше. Она пожала плечами. Сделала ещё один глоток и откинулась на спинку стула. — Что ты хочешь, чтобы я нарисовала? Я тоже откинулся назад. — Я не знаю. Я просто не знаю. Эбби наклонилась, достала из сумки маленький блокнот и карандаш и положила их на край нашего маленького столика. Она вытерла салфеткой лужицу кофе посередине и открыла блокнот. — Тогда давай всё обсудим. Давай начнём с основной идеи мультфильма. Нужен главный герой. Кто-то, у кого есть приключения и с кем себя сравнивают зрители. Это так. Мне был нужен он. Мне был нужен персонаж, который не просто отражал бы людей в целом, а представлял бы более захватывающую версию. У меня не было никакого интереса к чему-то поучительному, кроме того, я не думал, что это было бы особенно реалистично. Люди не воспринимают мир как мир, где полно благодетелей. Я подумал об ангеле в своей пьесе. Она никогда не смогла бы стать главной героиней. С другой стороны, дьявол… — Что насчёт персонажа-дьявола? — сказал я. — Не думаю, что ты правда хочешь, чтобы Сатана был твоим главным героем, Джоуи, — сказала она, глядя на меня снизу вверх. — Такое никогда не будет продаваться. Я покачал головой. — Нет, не сатана. Я имею в виду дьявола. Как бы, дьявола, который сидит у тебя на плече и пытается влиять на тебя. Как в моей пьесе. — В твоей пьесе дьявол — это человек в красном костюме. Всё ещё кажется очень близким к концепции Люцифера. — Она всё ещё сомневалась и не понимала, что я имею в виду. — Нет, он просто оказывает влияние, как маленький дьяволёнок, как кто-то дьявольский. — Я задумался ещё на мгновение. Я щёлкнул пальцами, когда до меня дошло. — Подумай о блеске в глазах, о дерзкой личности. — То есть… — сказала она, медленно находя идею интригующей, как я мог тогда сказать, — будто маленький мальчик, играющий в шалости. Я улыбнулся. — Что-то такое. — Я ещё подумал об этом. Что-то казалось не совсем правильным. — Но всё же маленький дьяволёнок. — Рога, хвост и всё такое? — спросила она. Теперь она делала наброски. Я не мог хорошо видеть, что она делала, с того места, где я сидел, и я не хотел подходить слишком близко физически, не хотел, чтобы этот момент казался интимным. Сколько женщин влюблялись в меня, потому что я был взволнован их словами и подходил слишком близко? Я знал, что попадался на удочку. Но я должен был плавать по морям в одиночку. Через несколько минут отчаянный скребущий звук прекратился, и она повернула блокнот ко мне лицевой стороной вверх. Я поднял его, чтобы взглянуть. Сказать, что я был разочарован, — ничего не сказать. Видеть свое видение таким искажённым и просто неправильным, я думаю, должно быть, всё равно, что видеть своего ребёнка, родившегося с тремя глазами. Не то чтобы Эбби не хватало мастерства, просто она не знала, как рисовать мультяшек. Во всяком случае, тогда не знала. Теперь она такая же опытная, как и все остальные. У неё всегда был талант, ей просто нужна была практика. Но тогда, в той маленькой закусочной, её первая попытка была, ну, не очень хорошей. Рисунок был слишком буквальным. На бумаге был изображён маленький мальчик, словно на фотографии, только сделанной карандашом. У него была хитрая улыбка и круглые щёки. Он был в комбинезоне и без обуви. У него были рога, и он держал конец своего хвоста в правой руке, но, хоть они и были нарисованы как части тела ребёнка, всё равно это выглядело так, будто он был в костюме для вечеринки в честь Хэллоуина. — Тебе не нравится, — сказала она, легко прочитав выражение моего лица. — Я не знаю. — Было уже поздно; честность давалась легче. — Мне тоже не нравится. Я не очень хороша, да? — Она тяжело вздохнула. — Ты хороший художник, тебе просто нужно научиться рисовать мультфильмы. У каждого стиля есть особые навыки. — Это тоже была честность. Затем нам подали наш кусок торта, а блокнот и карандаш были возвращены в сумку. Мы молча сидели за едой, каждый по очереди протыкал сухой десерт перед нами, как будто мы были какой-то вращающейся вилочной машиной. После того, как мы закончили, стало ясно, что никто из нас не хотел задерживаться надолго. — Я продолжу работать над этим, — сказала она, когда мы оба встали, и она похлопала по своей сумке. — Спасибо, — помню, как я ответил, не чувствуя особой надежды. Со своей стороны, она и сама выглядела не очень обнадёживающей. Но тот факт, что она беспокоилась, хотела продолжать пытаться, хоть и знала, что у неё ещё не было навыков, был тем, чего я никогда не забывал. Эбби Ламберт обладает острой способностью оставаться сосредоточенной на любой поставленной перед ней задаче, даже когда ситуация становится чрезвычайно напряжённой. Я уважаю её за это сейчас так же, как и тогда. Она также, возможно, иногда заходит слишком далеко в решении проблем и слишком легко относится к вещам. Она не из тех, кто спрашивает разрешения, как только поставлена задача. Если ей нужно что-то сделать, она это сделает, даже если для этого нужно нарушить правила или, возможно, вовлечь в дело других людей, которых, возможно, даже не хотелось вовлекать изначально.***
Нэйт.А: Джоуи всегда был профессиональным человеком, во многих отношениях гораздо более профессиональным, чем я. Вот почему этот раздел книги так снисходителен к человеку, который бросил студию, которую он помогал создавать. Джоуи не может не видеть хорошего в людях. Тем не менее, как хороший друг Джоуи, я знаю, что уход Генри был для него большим потрясением и большим личным предательством. Джоуи так и не простил Генри по-настоящему, и я не думаю, что он должен был чувствовать себя обязанным простить его. Тот факт, что Джоуи так вежлив в этой части книги, является отражением его невероятной щедрости, позволившей Генри Штейну быть безупречным в глазах истории. Думаю, если бы он прожил дольше, Джоуи мог бы в более поздние годы назвать это своей величайшей иллюзией.