предрассветное

— Лев Николаевич, душа моя, — тихо сказал Парфён, с замиранием сердца возвращаясь в тёмную спальню, — Вставай, радость. Вода уже набралась... Князь, услыхав его голос, сделал глубокий вдох и с усилием приподнял тяжелые веки. Он знал, что Рогожин не будет теперь его торопить. После минувшего припадка прошёл час. Лев Николаевич за этот час совершенно пришёл в себя, и только тело его по-прежнему не желало слушаться приказов разума — жуткое оцепенение сковывало напряженные до боли мышцы. — Тебе помочь?.. — спросил Парфён, склоняясь над Мышкиным, — Давай я... Договорить он так и не успел — с губ князя сорвалось вдруг пылкое «Не надо!». Парфён опешил и, не зная, что предпринять, всмотрелся в лицо князя пристальнее. Лев Николаевич, смутившись своего страстного возгласа, отвёл глаза и виновато поджал губы. Рогожин вдруг всё понял. — Ты не хочешь!.. — печально, но без осуждения в голосе заключил он. Принимать ванну Лев Николаевич действительно совсем не хотел. Доктор, теперь его наблюдавший, после каждого припадка назначал ему горячие ванны именно для расслабления скованных недавней судорогой мышц, но слушаться его добрых советов князю было очень тяжело — чувствовать оцепенение прямо в воде для него было сродни мучению. В своей болезни больше всего он боялся именно этого страшного чувства физической беспомощности, и даже возможность умственных повреждений беспокоила его не так сильно, как возможность когда-нибудь оказаться запертым в своём теле, как в настоящей темнице. Страх этот был силён настолько, что иногда Мышкина даже посещали кошмары, в которых после припадка падучей он не мог двинуться с места. — Князь, душа моя, но ведь доктор... — Я знаю, — устало выдохнул Мышкин, собираясь с силами, — Обожди минуту, Парфён. Чуть помедлив, Лев Николаевич всё-таки приподнялся и позволил Рогожину отвести себя в ванную. Он старался ни о чем не думать, но внутри у него всё трепетало от ужаса — едва ли он мог чувствовать теперь свои ноги. Парфён, догадываясь о его чувствах, не знал как его утешить и лишь сочувственно молчал, зная, что словами выразить своё беспокойство не сможет. В ванной комнате, интимно освещаемой лишь несколькими свечами, приятно пахло эфирным маслом хвои и воском. От горячей воды поднимался пар; было влажно и очень тепло. Лев Николаевич замер, обнимая себя за плечи, и боязливо уставился на воду, в которой мелькали отражения свечей, стоявших на тумбочке рядом. Зрелище это завораживало, и мысли у князя чуть затихли, подуспокоились. Парфён потрогал воду рукой и, приговаривая что-то успокаивающее, помог князю раздеться и уговорил его наконец забраться в ванну. Оказавшись в воде, Лев Николаевич согнулся, крепко прижав колени к груди, вцепился напряжёнными пальцами в бортики ванны и сильно зажмурился. Он уже жалел о том, что позволил всему этому случиться — никакого расслабления он не чувствовал. Наоборот, чтобы вытерпеть всю эту пытку, ему приходилось напрягать мышцы лишь только сильнее. Отчего-то у него было такое чувство, что если он расслабится теперь хоть на секунду, то сразу же захлебнётся в воде. — Нет, Лев Николаевич. Так не пойдёт, — Парфён присел на пол и быстрым жестом закатал рукава своей рубахи, — Нужно лечь удобно, ты же сам знаешь. Князь дёрнул головой. — Я не могу. Мне страшно, я не... Рогожин потянулся к нему, отлепил его дрожащие пальцы от бортика ванны и взял его руки в свои; Лев Николаевич вздрогнул и удивленно распахнул глаза. — Я буду держать тебя, — проговорил Парфён, хватаясь за его руки крепче, — Я буду здесь, с тобой. Отдыхай и ни о чем не тревожься. Князь, внезапно растроганный такой заботой, всхлипнул, двинулся к Парфёну и растерянно уткнулся лицом в его грудь. Рогожин притянул князя ближе, не заботясь о том, что сейчас вымочит себе всю рубашку, и заключил его в бережные утешительные объятия. — Всё хорошо, душа моя, ангел мой, радость... — бормотал он, ласково перебирая волосы Мышкина, — Это ничего. Ничего! Скоро станет полегче, я обещаю, слышишь?.. Лев Николаевич кивнул головой, поспешно утёр свои случайные слёзы и отстранился от Парфёна. — Твоя рубашка... — примирительно улыбнулся он, замечая, что Рогожин теперь был весь мокрый. Парфён улыбнулся ему в ответ, махнул рукой, показывая, что о рубахе и думать нечего, и пододвинулся к изголовью ванны, приглашая Мышкина прилечь. Князь колебался ещё немного, но потом всё-таки послушался и расположился удобно, откидывая голову назад, подальше от воды. — Закрой глаза, радость, — попросил Парфён, вновь запуская пальцы в его волосы, чтобы Лев Николаевич чувствовал, что он держит его, — Дыши спокойно. Отдыхай. Рогожин, сам волнуясь не меньше князя, принялся осторожно массировать ему голову; пальцы его робели — он очень боялся случайно причинить князю боль. Лев Николаевич прикрыл глаза и затих — чувствовать легкие прикосновения Парфёна было очень приятно. От них туман в его голове начинал рассеиваться, и беспокойных мыслей у него с каждой минутой становилось всё меньше и меньше. Парфён, боясь спугнуть едва установившееся состояние равновесия, молча переключил своё внимание на шею князя; Лев Николаевич шумно вздохнул, потом приподнял голову и, заметив интересовавшие его ранее отражения свечей, стал всматриваться в причудливую игру языков пламени прямо на водной глади. Когда Рогожин стал разминать ему мышцы слева, князь вдруг почувствовал боль и резко согнул ноги в коленях. Отражения размножились и поплыли по воде красивыми оранжевыми узорами. Парфён вздрогнул и тут же одёрнул руки. — Больно? — виновато спросил Рогожин, поспешно утирая рукавом рубахи мокрый от влаги лоб, — Прости меня, я не хотел, я не... Лев Николаевич обернулся к нему через плечо. — Нет, это ничего... — сказал он, потирая свою шею, — По-другому ведь боль не уйдёт. Ты можешь нажимать чуть сильнее, Парфён. Всё в порядке. Рогожин кивнул и взял мыло в руки. — Прости. Я буду осторожен. Он намылил князю шею и плечи и продолжил разминать его застывшие мышцы. Лев Николаевич больше не дёргался — он сидел смирно и только дышал неровно и тяжело. Под внимательными пальцами Парфёна мышцы его как будто бы начинали отмирать — к телу вновь возвращалась чувствительность, и на щеках медленно проступал тихий смущенный румянец. Волосы у князя все взмокли от влаги, и ему то и дело приходилось убирать назад мешавшие локоны. Когда Парфён стал массировать ему лопатки, из груди у Мышкина случайно вырвался жалобный стон — спину вдруг пронзила такая боль, что к глазам даже подступили слёзы. — Довольно, — строго сказал Рогожин, убирая руки. Боль исчезла так же внезапно, как появилась. Князь растерялся. — Нет, Парфён, я потерплю, это не... — Я не могу так, Лев Николаевич! Не могу я тебе больно делать. Не могу! — мрачно заметил Рогожин, вставая, чтобы достать кувшин, — Ложись обратно. Спину прогреть нужно, чтоб не болела... Ложись. Князь прикусил губу и послушно опустился в воду. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем прежде, и воды уже совершенно не боялся — все его странные страхи ушли. Парфён отыскал кувшин, поставил его на пол и, тяжко вздохнув, сел спиною к ванне. Лев Николаевич потянулся к нему рукой и ласково дотронулся до его чёрного затылка. Рогожин оглянулся; в глазах его читалась усталость. — Парфён... — Чего? — Ты опять такой мрачный... Рогожин поймал его влажную ладонь, приложил её к своей щеке и устало прикрыл глаза. — Беспокоюсь за тебя, радость... — тихо отозвался он, — Не могу я, когда тебе плохо. Всю душу так и рвёт. А когда припадки эти твои, так это совсем... Договорить он не решился — только тяжело вздохнул и прижался к ладони князя сильнее. — Не беспокойся, Парфён! Мне лучше, мне гораздо лучше, и это всё только от заботы твоей! — страстно проговорил Лев Николаевич, — Обо мне никто так хорошо не заботился, понимаешь? Никто! Парфён грустно улыбнулся, задумчиво приложился губами к запястью князя и затем отпустил его руку. Они посидели несколько минут в мирной тишине. Лев Николаевич водил пальцами по воде и спокойно глядел на свечи; его начинало клонить в сон. — Ноги у тебя сильно болят, Лев Николаевич?.. — спросил Рогожин, опомнившись. Князь, не поняв вопроса, как-то неопределённо повёл головой. Он уж позабыл о том, что у него что-то болело — горячая вода наконец полностью его расслабила. — Дай разомну тебе ножку-то. Приподнять её сможешь? Или мне... — Нет, Парфён, — остановил его князь, смущенно поджимая коленки, — Этого не нужно... это... это я тебе не дам... — Отчего же? — удивился Парфён. — Стыдно... Рогожин посмотрел на него, а потом вдруг разразился весёлым смехом. — Ну, какой! Тут ему, значит, стыдно, а когда в... — Парфён!! — вскрикнул Лев Николаевич, не давая ему договорить. Рогожин отсмеялся и затем успокоился. Смущать князя он совсем теперь не желал. — Не гневайся, радость! — сказал Парфён, улыбаясь, — А волосы позволишь тебе помыть? Или это тоже стыдно? — добавил он, не удержавшись от колкости. Лев Николаевич вздохнул; щеки его жег яркий румянец. — Это позволю. Рогожин поднял кувшин, зачерпнул в него воды и осторожно вылил её князю на голову. Князь, вновь почувствовав приятные прикосновения Рогожина, улыбнулся и закрыл глаза, прислушиваясь к всплескам воды. Мысли его пребывали в беспорядке, но беспорядок этот уже был лишён болезненной тревожности — князь думал то о руках Парфёна, то о его намокшей рубашке, то о том, как Парфён, должно быть, сегодня устал с ним возиться... — Парфён... — М? — отозвался Рогожин, старательно намыливая светлую макушку, — Что, душа моя? Не нравится? — Нравится, — прошептал князь, чуть дыша, — Очень... Парфён хмыкнул, заметив, что Лев Николаевич от его незатейливых ласк весь раскраснелся, и, вновь зачерпнув воду в кувшин, стал смывать пену с его волос. Князь вздрогнул, когда тёплая вода побежала вниз по его спине, неловко обнял руками свои колени и склонил голову вниз, чтобы Рогожину было удобнее. — Прости меня за всё это... — пробормотал он, опустив взгляд на воду, — Прости меня, Парфён. Ты, наверное, так со мной устал, и... — Брось, Лев Николаевич, — Рогожин достал полотенце и принялся вытирать князю волосы, — Не говори глупостей. — Нет, Парфён, послушай, я... знаю, что тебе тяжело приходится, когда со мной случаются припадки, и меня это тяготит ужасно, и я... Я обо всём этом очень сожалею, и... и... — он не мог найти слов от волнения, — Знай, что я очень ценю твою заботу, Парфён. Она мне дороже всего на свете. Глядя на него, ни в чем не повинного, но во всём раскаявшегося, у Рогожина защемило сердце. «Себя в своей болезни он не жалеет, — думал он, убирая полотенце в сторону, — А меня вот жалеет... Жалко ему, что я за ним ухаживаю! Думает, что мне это в тягость! Нет, видно, не понимает он совсем ничего... хоть и, конечно, чувствует... Ну, да я ему сейчас подскажу». Парфён склонился над ванной, осторожно повернул лицо Мышкина ближе к себе и поцеловал его, вкладывая в поцелуй все свои особенные чувства, всю свою нежность, всю свою любовь. Ему хотелось, чтоб Лев Николаевич понял, что извиняться и сожалеть ему не нужно. Парфён любил его одинаково сильно и в болезни, и в здравии. От чувственного поцелуя голова у князя пошла кругом; чтоб удержаться, он поднял руки и слабо ухватился за плечи Парфёна. Ему, впрочем, хотелось бы утянуть Рогожина к себе, чтобы лежать с ним в этом безопасном всеобъемлющем тепле хоть целую вечность, чтобы никогда ни о чем не тревожиться, чтобы никогда ничего не бояться. Лев Николаевич судорожно вздохнул, отстранившись от губ Парфёна, затем обхватил его лицо ладонями и оставил ласковый поцелуй на его щеке, возвращая нежность в ответ. Ему не хотелось отрываться от Рогожина — он пододвинулся к нему ближе, приобнял его и устало уронил свою голову ему на грудь. — Пойдём в спальню, ангел, — Рогожин задумчиво погладил князя по спине, — Ты устал. — Не хочу... — тихо отозвался Мышкин, располагаясь удобнее и закрывая глаза. Парфён ухмыльнулся. Кажется, что все его старания всё-таки не прошли даром. И чего было так бояться?.. — А ведь сначала не хотел ванну принимать! Что, будешь впредь доктора слушать? Хорошо же после ванны, а? И боль уже не такая сильная после судорог, и спокойнее, и душе легче, да ведь, радость? Князь, задумавшись о чем-то своём, ничего не ответил. Парфёну показалось, что он начал засыпать — дыхание его было ровное и тихое-тихое; Рогожин едва его слышал. — Лев Николаевич?.. Князь приподнял голову и растерянно улыбнулся. Его действительно уже давно клонило в сон, и он думал только о том, как здорово теперь будет после горячей ванны растянуться на чистых и прохладных простынях. Он знал, что боль непременно ещё потревожит его завтра, но а пока мышцы его были прогреты и расслаблены, и он чувствовал себя покойно и удивительно хорошо. Едва ли он когда-либо чувствовал себя так хорошо после припадка. — Ах, я опять вымочил тебе всю рубашку! — прошептал Лев Николаевич, растерянно оглядывая плечи Рогожина. Парфён лукаво улыбнулся. — Значит, мне с тобой без рубашки тут нужно было сидеть? Так получается, а? Князь сглотнул, представляя себе такие картины, и, не зная, куда деться, только робко пожал плечами. Быть обнаженным в воде ему было не стыдно, но если бы Парфён сидел рядом с ним без одежды, то собственная нагота, конечно, в этом случае ощущалась бы совершенно иначе. От таких мыслей у Мышкина покраснели уши. Рогожин молчал и следил за ним предельно внимательно. — Н-не знаю... Можно... м-можно и без рубашки... — наконец пробормотал князь, стыдливо пряча взгляд, — Это как тебе угодно, Парфён... Рогожин, едва сдержав смех, ласково потрепал князя по щеке. — Идём в спальню, Лев Николаевич. А там, если попросишь, рубашку может быть и сниму! — сказал он и весело рассмеялся, вставая, чтобы достать из тумбочки большое банное полотенце. Лев Николаевич раздосадовано вздохнул, прикрыл лицо руками и, не удержавшись, засмеялся тоже. Он, может, и попросит об этом. Не одному же ему сегодня краснеть!