предрассветное

Письмо Парфён получил около полуночи. Казалось бы, ничего особенно удивительного в этом не было — князь писал к нему часто, иногда даже и несколько раз на дню. Обычно это всё были короткие записки, на расшифровку которых Рогожин, к своему стыду, тратил слишком много времени — в каллиграфии он не разбирался, а князь писал витиевато, сложно, всякий раз разными стилями; понимать такие записки Парфёну было нелегко. Но то были записки, а длинных, основательных писем Парфён никогда до этого не получал. В конверте обнаружилось три листа, исписанных вдоль и поперёк. Почерк у князя в этот раз был совсем другой — неуверенный, неровный совсем, писанный дрожащей рукою будто. Что за странность?.. Буквы то рассыпались, то сбивались в кучу, наслаиваясь друг на друга, путаясь на бумаге. Некоторые слова были неряшливо зачеркнуты, обнаруживая неуверенность мысли писавшего; иногда встречались и кляксы. Это было совсем не похоже на князя — от его аккуратности и сдержанности на письме не осталось и следа. Парфён такому посланию очень удивился и сразу принялся его изучать. Получалось это как обычно плохо. Если в записках, писанных уверенной рукой, он мог ещё опираться на порядок и логику, то в этом письме ему не удавалось разобрать ни строчки. Он выхватывал отдельные слова, но общего смысла не понимал — видно, у князя самого, пока он писал всё это, мысль скакала из стороны в сторону. Поломав голову, Рогожин так ни к чему и не пришёл. Он понял только, что письмо это напрямую касалось его самого — своё имя он встречал чуть ли не в каждой строчке. Это его неприятно встревожило — полученное письмо было не из обычных, и совершенно точно в нём содержалось что-то очень важное, и важное прежде всего для него самого. Встревожившись не на шутку, Парфён бросил гадать и, захватив конверт, решил направиться прямиком к князю. Плевать он хотел на позднее время — объяснений желалось добиться как можно скорее. Не зря же ведь князь сам послал ему этот чертов конверт на ночь глядя? Значит, было в нём что-то срочное, что-то неотлагательное. Что-то, что Парфён так и не смог понять. К Мышкину Рогожин приехал несколько озлобленным — размышляя в дороге о возможных причинах письма, он от своей мнительности выдумывал себе всякую неприятную несуразицу, и тревожные мысли эти раздражали и злили его. Ещё он злился на себя, свою постыдную неграмотность и особенно злился на каллиграфию, которую он терпеть не мог. На князя же он не злился. Только, может быть, совсем чуть чуть. Лев Николаевич открыл дверь и испуганно ахнул, увидав за порогом Парфёна; в глазах у него отразилось что-то совсем отчаянное, даже как будто бы страх какой-то. Парфён посмотрел на него, подозрительно сощурившись, и, поразмыслив, уверенно прошёл внутрь квартиры. — Ну, и чего ты? — бросил он, раздеваясь в передней, — Чего у тебя такого случилось? Лев Николаевич теребил пальцами запонку на рубашке и испуганно молчал. Парфён поглядел на него, такого растерянного и виноватого, тяжело вздохнул и прошёл в комнаты. Князь робко последовал за ним. — Ты говорить будешь сегодня? Иль ты письменно теперь изъясняешься? — спросил Рогожин, вытягивая из кармана конверт. Он положил его на стол, сел в кресла и стал глядеть на князя, замершего в дверях. Странное поведение Льва Николаевича начинало его раздражать — он желал ответов, а не всяких новых загадок! — Я... не знаю, что сказать... — тихо пробормотал Мышкин, бледнея. Парфёну захотелось рассмеяться — да не разыгрывает ли князь его? — Что это? — терпеливо спросил Рогожин, указывая на конверт. — П-письмо... — Да неужели? Ты смеёшься надо мной, что ли? Подойди сюда, — приказал он стремительно бледнеющему Мышкину, — Да что с тобой сегодня, а? Князь медленно дошагал до соседнего кресла, сел в него и стал бросать растерянные взгляды на конверт. Рогожин не знал, что с ним таким ему делать. — Лев Николаевич, что происходит? — устало выдохнул он, — Что с тобой? Что в этом письме, черт возьми? Князь обратился к нему глазами; взгляд его сиял от удивления. — Ты... не читал?.. — Да я ни строчки не понял! Парфён то, Парфён сё! У тебя судорогой руку свело, что ли? Там же ни слова не разобрать — все буквы вперемешку! Князь вдруг весь вспыхнул, и уголки губ его дрогнули в растерянной, вымученной какой-то улыбке. — Так ты не читал! А я-то думал!..— восхищённо пробормотал он, чувствуя приятное облегчение заместо былой боязни. — Ну что ты думал? Что? — Что ты... ты... рассердился и браниться приехал... Рогожин вдруг встал со своего места, схватил конверт и раздраженно всунул его князю в руки. — Нет, это поразительно просто! — говорил он, принимаясь ходить по комнате, — Это... Ты, должно быть, издеваешься надо мной... Отправил, значит, какой-то конверт посреди ночи, понаписал там, понимаешь, непонятно что, а теперь сидит, трясётся! Я у него, понимаешь, теперь палач и злодей! Читай давай письмо своё! — крикнул он, оборачиваясь к князю, — Иначе уеду и... разговаривать с тобой перестану, вот как! Совсем перестану, понял? Ну надо же, а!.. Лев Николаевич захлопал глазами, осознав свою ошибку. Он всё понял неправильно, и теперь ему нужно было как-то объясняться. — Парфён, я... — растерянно пробормотал он, а потом схватился за голову и замолк, пытаясь отыскать нужные слова. Рогожин посмотрел на него и устало развёл руками, понимая, что Мышкин вскоре окончательно выведет его из терпения. — Ну, коли не хочешь, то... — Нет, постой! Постой, пожалуйста! — вскрикнул князь, вставая, — Я всё прочитаю, только... только... Он судорожно пытался достать листы из конверта; руки его совсем дрожали. Достав, наконец, письмо, Лев Николаевич уставился на него невидящим взглядом — в глазах у него словно помутнело от страха. — Я сейчас... я... Я всё прочитаю, я всё тебе объясню, только... Рогожин покачал головой, тяжело вздыхая, затем подошёл к Мышкину и осторожно вытянул бумагу из его дрожащих пальцев. Вся его злость ушла. — Да успокойся же наконец! Что с тобой? Зачем так трястись? — он бросил письмо на стол и сжал руки князя в своих руках, — Ничего не понимаю! Почему ты вообще думал, что я браниться приехал? Я узнать хотел только, что у тебя случилось, а ты... молчишь всё, и глазами дикими на меня смотришь, и дрожишь весь — ну что мне, Лев Николаевич, думать? Как мне тебя понимать? Понаписал там непонятно чего, и сидит, боится! Чего бояться-то, скажи пожалуйста? Князь совсем потерялся от стыда и волнения, и глядел то на руки Рогожина, то в глаза ему, глядел и корил себя за это глупое письмо. Он, поддавшись настроению, написал что-то о своих чувствах. Написал, да тут же и отправил, не задумываясь, что это всё выйдет так несуразно, так глупо, что и признанием-то получившееся письмо назвать стыдно будет. Так, бред один... — Прости меня, я не хотел, чтобы так вышло, это всё по глупости моей, это... — шептал Лев Николаевич, собираясь с мыслями, — В письме этом ничего оскорбительного для тебя нет, ты не думай. Там... ох... там только про мои чувства... Парфён вопросительно приподнял бровь, и князю пришлось продолжить. — Я... Я только хотел написать о том, как сильно ты мне дорог! Я объясниться хотел, чтобы... чтобы ты знал, как это для меня важно... как ты для меня важен, Парфён! Но я... никогда подобных признаний не писал, и, видно, увлёкся, и получилось так, как получилось... Глупо и несуразно получилось! Так, что я сам даже толком не знаю, что за бред такой я тебе отправил! Прости меня, Парфён! Мне очень стыдно! Лев Николаевич, не выдержав, вырвал свои руки из рук Парфёна, решительно схватил письмо со стола и повернулся к Рогожину спиной. Он весь пылал от стыда, и сердце у него как будто бы стучало не в груди, а прямо в горле. — Я прочитаю. Рогожин развернул его к себе и, не дав ему начать, вытянул бумагу из его рук. Князь глядел на него своими сияющими глазами, и в них выражалось очень и очень многое — и сожаление, и любовь, и радость, и восхищение. — Не нужно, — улыбнулся Парфён, складывая листы к себе в карман, — Я и так всё про твои чувства знаю. Ты же, Лев Николаевич, скрывать их совсем не умеешь. Зачем тебе тогда объясняться?.. Ну, иди сюда, — Парфён притянул князя к себе, ласково заключая его в объятия, — Каллиграф! Хватит уже трястись! Утром, когда Рогожин уехал, князь впервые получил от него ответную записку, в которой было всего пять простых, но таких особенных слов —

Ты тоже мне очень дорог.

Рогожин Парфён