Дверь в никуда

Ему отвратительно свое поведение. Он не должен был убивать их. Они не заслужили этого. Воспоминания роились в голове, смешиваясь с воспоминаниями жертв, которые попали к нему вместе с кровью. Он всхлипнул и зарыдал, царапая ногтями лицо и утыкаясь в колени, раскачиваясь и завывая. - Наннерль! - позвал он, - Наннерль! Но Наннерль больше не придет - ведь она умерла от старости, а он уже столько лет полуживет, скрываясь в лесу, в своем полуразрушенном прогнившем домике. Чтоб ты был проклят, кровопийца! Он закусил губу, пуская себе кровь. Клыки, заточенные так остро, что самому ему резали регулярно язык и губы. Он так и не научился отгораживаться от воспоминаний жертв и блокировать откат страха, который настигал его запоздало - вместе с совестью и осознанием очередного убийства. Он так и не научился нормально управляться со своими клыками, и каждый раз его обед выглядел отвратительно. Каждый раз, когда он охотился, даже если не убивал, его трапеза походила на кровавую оргию. Он даже не научился стирать память выжившим жертвам и залечивать их укусы. Он был таким маленьким и неопытным... Некому было его научить, ведь его создатель сбежал, позорно поджав свой хвост! Солнце по-прежнему ранило его, и он не умел даже ставить защитные листы, и каждый раз кресты полыхали на него ослепляющим белым светом... Рассветные лучи обжигали его, если он был слаб. Он хотел взглянуть на солнце еще раз, но он не мог, пока не мог. Оно бы выжгло ему глаза, а потом сняло бы кожу, мышцы, испепелило кости, пока на его месте не останется белесая труха. Он столько раз хотел выйти на солнце, чтобы окончить свое жалкое существование, и столько раз боялся... Только с наступлением ночи он чувствовал себя комфортно. Он не хотел убивать и убивал, доводя себя до крайней степени голода, и получал эфемерное ощущение безграничного могущества, но он не мог выполнить даже простейшего листа или плетения. Просто не умел. Он был силен и слаб одновременно, он был прекрасен и отвратителен. Засохшая кровь хлопьями слетала с его губ, с шеи и рук. Он схватил свой плащ и подставил его под струю воды, бегущую из протекшей крыши. Вода тотчас же окрасилась ржаво-рыжим оттенком. Все доступы света перегорожены, окна загорожены. Он один раз попал под солнечные лучи - как славно, что солнечные ожоги заживают, но зрелище горелой плоти было отвратительно. Как он мог верить ему... Он был так добр, так прекрасен, смеялся над ним и целовал его, как любимого, и так неуклюже играл по его нотам во дворе Иосифа... Сколько лет прошло? Кажется, десять? Он знает, что все думают. Все думают, что он умер. Да, он умер, но немного раньше, чем все думали... А он все еще живет, полуживет, отобрав его место, наслаждаясь солнцем и взяв блага жизни - как хочется найти его и отрезать его лживый язык, вырвать ненавистные глаза и отрезать все, что выступает! Вольфганг зарычал. Он представлял себе эту картину год за годом, день за днем - и от этого прибавляла ярость сил. Но он не мог добраться до Антонио. Слишком слаб, слишком неопытен... Он подставил лицо проточной воде. Одежда его тут же промокла, и ручей снова стал рыже-красным, но его тело было очищено от крови. Нужно попытаться не доводить себя до такого безумного голода. Да, может, тогда он сможет не убивать. Нужно научиться заметать следы. Вольфганг протянул руку, и с его пальцев сорвались белые искры. Все, что он умеет. Хорошо, что он почти не эманирует своей сущностью - иначе его бы уже давно нашли и прикончили. Но сил искать новое убежище практически не было. Он знал о существовании ковена, и знал, что он может пройти обучение. Он знал, что орден ковена знает про него, но не понимал, почему его еще не убили, как несанкционированно инициированного вампира. А еще он знал, что большинство неживорожденных погибает в первый же год - иногда просто так, чтобы другим неповадно было бунтовать... Он хотел пойти в ковен когда-то и пройти обучение, и было жизни не жаль, чтобы втоптать красивое лицо в грязь и раздавить его. А потом он узнал, какую власть имеет над вампиром его создатель, и струсил. Струсил, когда узнал больше о ковене, об обращении... Как вампир, он был слаб и неопытен, потому что настоящие вампиры не оставляют следов своей деятельности. Люди даже не замечают, что у них пили кровь. А он убивал, жестоко и извращенно, особенно когда голод затмевал разум. Когда ночь опустилась на Вену, он снова отправился на охоту. Проститутка, которую он заманил, была удачным опытом. Она поддавалась ментальному приказу забыть все проще, чем любой другой человек - она была пьяна, и даже слабые попытки Вольфганга заставить ее забыть происходящее оказали воздействие. Он изъял из ослабленного алкоголем разума память об укусе, о боли, и стер его. После чего успешно залечил укус на запястье. Она пахла дешевым вином и косметикой. Он снова был сыт, и только жизнь, которая не переходила к нему, как в тот раз, в этом случае не порадовала его своим вкусом. Если бы он скопил бы все силы, которые давали ему забранные жизни, он уже мог бы перекидываться и терпеть солнце - пусть не без боли, но и без страшных ожогов. Но он не умел. Еще одной жертвой его в ту ночь стал потерявшийся ребенок семи лет. Маленький мальчик безвольно прильнул к нему, постанывая и прикрывая потухшие глаза. Вольфганг без труда стер память и у ребенка, после чего отнес его туда, где он должен быть, найдя место по запаху. Он должен достать Антонио, и он достанет его. Его сила - в том, что Сальери не знает, что он жив. Вольфганг будет учиться сам, десятка лет вполне достаточно, чтобы собраться с силами...