Лотириэль не приходилось бывать в роли лидера, но все-таки чувство беспомощности ей было чуждо до этой поры.
Во-первых, сначала король Эомер был зол на нее, леди Эовин и капитана стражи. А потом вместо уроков истории Рохана ему пришлось заняться рейдами земель вокруг Эдораса, а так как после объявления помолвки леди Эовин он оставался последним наследником Эорла, советники и маршалы не допускали его прямого участия в вероятных схватках — мало приятного для воина.
Во-вторых, королева Арвен со свитой покидала Эдорас. Король Элессар не собирался заезжать в столицу — он двигался налегке и очень быстро, а потому Арвен просто собиралась присоединиться к нему. И конечно, в сложившейся ситуации принц Имрахиль обязан был сопроводить ее.
И в-третьих, Лотириэль подхватила банальную простуду. Во всяком случае, после пережитого в степи ее мучили головные боли, насморк и слабость. Хорса — местный лекарь — посоветовал ей не торопиться с отъездом. Лотириэль не хотела слушать его совета, но отец посчитал правильным перестраховаться. Фарамир все равно оставался в Рохане на несколько дней, и они могли бы вернуться вместе. Тем более, что Имрахиль был не против, если его дочь лично будет следить за выздоровлением Халета. Лотириэль не могла знать точно, насколько значимой была благодарность отца семье юноши, но мать Халета была крайне расположена к Лотириэль.
Но, глядя как знамя Серебряного Лебедя трепещет на ветру, пока рыцари Дол-Амрота собирались в дорогу, Лотириэль чувствовала, что совершает ошибку.
Принц Имрахиль редко хмурился, такой привычки за ним не водилось. Но, несмотря на им же самим принятое решение, Лотириэль чувствовала его недовольство и, что было еще страннее, его смущение. Отец словно не хотел оставлять ее на попечении короля Эомера, не хотел оставлять ее в Эдорасе. Лотириэль не понимала причин для этого. Точнее, разумом она, конечно, могла предположить всякое, но королю Эомеру она доверяла и не боялась его.
Королева Арвен тоже была как-то по-особенному настороженна, в последние пару дней Лотириэль ловила на себе ее взгляды. Читать королеву как отца она не могла, но ее беспокойство все же ощущала. Если в первый раз она списала это на печаль королевы по поводу расставания с отцом, то сейчас становилось понятно, что что-то в поведении Лотириэль ее не устраивало, что-то наводило на желание остаться с ней в Эдорасе.
Этого было недостаточно, чтобы разозлить Лотириэль, но она испытывала постоянное раздражение. Она не позволяла себе повышать голос — никогда, исключая только ветряную погоду во время путешествия на корабле. Это впилось в нее с детства, и сейчас Лотириэль с удивлением обнаружила, что ей приходиться прикладывать усилия, чтобы не съязвить по поводу какой-нибудь неаккуратности любого из слуг. Если прежде та же Фьямма казалась ей на удивление исполнительной и веселой, то теперь казалась суетливой и болтливой.
Должно быть, сказывается пережитое. Варги, орки, убийство — все это совершенно выбило из колеи. Лотириэль — дочь принца, она не должна показывать, как тяжело переживает подобное, это постыдно! Ее братья воевали со слугами Саурона, чем же она хуже?
Но сейчас, глядя на то, как отец садиться в седло, Лотириэль замерла, испытывая горькое ощущение предательства.
«Я не хочу, чтобы ты думала, будто я привез тебя сюда, чтобы улестить короля Эомера перед сделкой».
А что, если все обстоит именно так?
«На будущее — не играй с принцем Имрахилем, Эльфхельм. У него кости со свинцом».
Эльфхельм заприметил ее в Минас-Тирите и на протяжении последних недель всячески выказывал ей свое расположение, свел со своей семьей. Амротос, сам того не зная — а может и зная, — поддел его, указывая, что, даже если Эльфхельм и был зачинателем всех этих матримониальных планов, это имело малое значение по сравнению с планами принца Имрахиля.
Как будто Лотириэль всего этого и так не знала!
Но отчего-то сейчас это казалось до смертельного важным. Отец никогда не давал повода сомневаться в его уважении к мнению дочери, но сама дочь, глядя как он оставляет ее, только и могла думать, что чего ожидать от принца Дол-Амрота, который оставил свои земли ради места подле новоявленного короля?
Как он посмотрит в глаза Эльфиру и Фаротвен?
— Лотириэль, я никуда не поеду, ты только скажи, — раздался голос Фарамира. Лотириэль посмотрела на него в растерянности. Когда он успел подойти к ней? Почему она не слышала?
— Нет, я считаю, что вы с Эовин не должны менять свои планы.
— Но ты выглядишь не очень хорошо.
— Я, в конце концов, обучалась в Палатах Исцеления, и могу о себе позаботиться, — гораздо резче, чем планировала, ответила Лотириэль.
— Но я мог бы…
— Ты лекарь? — перебила его она. — От тебя будет толк, если ты останешься? Мне даже лучше, если не придется ни перед кем крепиться.
Фарамира, к его чести, этот ответ на обидел. Ну, или во всяком случае, вида он не подал.
Лотириэль, однако, это разозлило. Что за всепрощение?
— Короля Эомера тоже не будет еще два дня, — ровным тоном продолжил Фарамир. — Он хочет лично проверить посты к северо-западу.
Скатертью ему дорога…
— Мне казалось, что тебе интересны встречи с ним.
— Он обещал научить меня сказаниям о Рохане.
— Например?
После нескладного разговора на курганном поле встреча была только одна, и касалась она не Эорла, Бальдора или Альдора. Видимо, под впечатлением от отъезда перианов, «хоббитов», Эомер рассказал ей историю Рога Марки, серебряного, с зеленой перевязью и выгравированными рунами, что леди Эовин отдала рыцарю Мерри. Он был частью сокровищ змея Скаты, убитого Фрамом, воином из эотеод — предков рохиррим. Лотириэль никогда прежде не думала о том, что история возникновения Рохана ведь не ограничивается приходом Эорла с войском на Поле Келебрант. Она знала о древних союзниках Гондора, более того, сама же рассказывала об этом леди Эовин, но повествование Эомера впервые окрасило для нее абстрактные образы в краски реальных людей.
К сожалению, буквально на следующий день события едва не обернулись для Лотириэль таким образом, что история Рохана окрасилась бы смертью дол-амротской принцессы.
— Мы говорили о Роге Марки. Ты знал, что эотеод воевали с гномами?
Фарамир покачал головой.
— Гномы оспаривали право эотеод владеть сокровищами холодного дракона, а всадник Фрам, который этого дракона и убил, не придумал ничего лучше, как послать им в дар ожерелье из его зубов, — сказала Лотириэль.
— Иногда люди совершают необдуманные вещи, — заметил Фарамир. — Боромиру нравились рохиррим за это. У короля Эомера сердце горячее, и нрав его не усмиряли учителя из Башни Эктелиона.
Лотириэль перевела на Фарамира хмурый взгляд.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты расстроена тем, что ваши беседы о Рохане, войнах эотеода и обо всем на свете прерваны. Не стоит разбрасываться дружбой.
Лотириэль начал пробивать озноб, и она, испугавшись, что со стороны похожа на страдалицу, заставила себя улыбнуться и поторопилась вернуться во дворец, не желая показывать слабость.
Обитатели Медусельда, также вышедшие посмотреть на торжественный отъезд гондорской королевы, все как один склонили головы. Леди Леофа, оказавшаяся ближе всех к Лотириэль, склонилась гораздо ниже, чем можно было от нее ожидать.
— Ты, госпожа, поберегла бы силы, — заметил Фреалаф, движением трости точно преграждая Лотириэль путь. Она остановилась, в удивлении от такой наглости рассматривая лицо старого роханца. Фреалаф встал рядом с ней, движением руки предлагая продолжить путь. Шел он нарочито медленно, и Лотириэль не сразу приноровилась к его шагу. Она бы с удовольствием настучала вредному старику его же тростью по голове, хорошо зная, каким быстрым он может быть, но ощущение собственной ненужности придавливало тяжелой плитой.
— Я последую твоему совету, — нежно ответила Лотириэль.
Фреалаф издал звук, похожий на карканье.
— Ласковая, как ягненок, — заметил он и что-то добавил на рохиррике.
— Раз говоришь со мной — говори так, чтобы я тебя понимала, — отрезала Лотириэль.
— А мне показалось, что тебе, госпожа Лотириэль, в самую пору найти хорошего учителя.
— Для чего?
Фреалаф поглядел на нее.
— Ты знаешь о чем говорят люди, глядя на тебя?
Лотириэль пожала плечами.
— Я дочь принца Имрахиля. Я бы сказала, что люди говорят обо мне гораздо меньше, чем я могла бы дать для этого поводов.
— Тебя это не трогает?
Лотириэль пожала плечами.
— Порой — трогает. Я же не каменная, и я люблю уединение. Но что могут изменить мои сожаления?
Они остановились в самом центре зала Медусельда, напротив деревянного трона. Без короля Эомера он казался пустым и словно игрушечным.
— Эомер не должен был становиться королем, — откровенно сказала Фреалаф. — Он хороший человек, но некоторые вещи для него чужды. Он вояка до мозга костей, и ничего кроме как воевать не умеет. Это было правильно во времена Эорла Юного, когда наш народ только пришел на эти земли и нуждался в твердой руке, это было правильно и во времена покойного короля Теодена, когда Тень почти накрыла наши земли, но сейчас я должен признать, что мы должны учиться жить иначе.
— Мне казалось, что ты настроен против всего, что не проистекает из обычаев рохиррим.
— Про меня тоже говорят всякое, дочь принца Имрахиля. Но я старший из советников короля, и глупо полагать, что стал бы им, обладая только брюзжанием и косностью взглядов.
Лотириэль смотрела глаза в глаза Фреалафу, надеясь, что болезненное самочувствие не надломит ее силу к пониманию этого человека.
— Еще говорят, что после смерти короля Тенгеля ты приложил немало усилий, чтобы отвратить сердце его сына Теодена от гондорских привычек и чуждого рохиррим языка.
— Я не всегда знал меру, — хрипло ответил Фреалаф.
— Пока не оказался в опале и некий другой советник, куда более обходительный, не занял твоего места? — спросила Лотириэль. Она даже знала имя этого человека — Грима. Впрочем, люди Эдораса называли его не иначе, как Гнилоуст. Леди Эовин никогда не упоминала его, но Лотириэль училась слышать и видеть детали еще с раннего детства.
Она прекрасно знала таких людей как Фреалаф — умных, с холодным сердцем и убежденностью в собственной правоте, пусть и небезосновательной. Ссылка и смерть короля и многих других старых вояк спесь с Фреалафа сбили немало, но, видимо, острый ум человека, привыкшего к политическим решениям, стерпеть приверженность Эомера в первую очередь войску не мог. А тут еще вновь гондорцы! И чего им нужно от короля Марки?
Лотириэль вздохнула. Она не была привычна к тому, чтобы ее действия оспаривались, а Фреалаф занимался именно этим.
— Ты считаешь, что имеешь право так говорить со мной? — спросил Фреалаф.
— Ты смеешь говорить о своем короле, своем господине, подобные вещи за его спиной. И говоришь их мне, чужой здесь. На что ты рассчитываешь?
Фреалаф хмыкнул.
— Король Эомер и весь Медусельд прекрасно знают мое мнение. То, что наш государь слушает бывшего Следопыта Арагорна и морского князя, является проблемой. Теперь еще и леди Эовин оставит Марку и отбудет в Гондор!
Лотириэль тяжело вздохнула.
— Так пожелай ей счастья, советник Фреалаф.
— Король Эомер мыслит о походах, которые ждут его впереди — на восток и юг, в Харад и за озеро Рун, но, если леди Эовин уедет, он не сможет оставить Марку, потому что наследника у него нет.
Лотириэль сделала шаг назад.
— Об этом ты тоже можешь говорить с королем Эомером прямо?
— Твой король Элессар, как вы его называете, дает свое благословение бракам, что свяжут Марку с Гондором. Наши короли станут похожи на сыновей Нуменора. — Фреалаф оглянулся на трон. — Ты, госпожа из Дол-Амрота, не похожа на наших девушек. Выглядишь по-другому, говоришь и даже смотришь.
Лотириэль смотрела на Фреалафа, не моргая.
Отчего все эти люди не оставят ее в покое? Почему ей должно быть до них дело? Где она и где они? Лотириэль вздрогнула. Что с ней твориться? Пусть будут благословенны морские владыки, что вложили ей в голову глас разума, держащий в узде эти размышления.
— Я не дам тебе ответа, советник Фреалаф, — спокойно сказала она. — На свете есть люди, которые вправе услышать его от меня, но ты к ним не относишься.
— Ты должна…
Лотириэль подняла руку, призывая его к молчанию.
— Король Эомер даже в гневе не считает правильным указывать мне, что я должна и не должна делать. Мой собственный отец не опускается до поучений. Я уважаю тебя за твою верность Рохану, но прошу не пересекать черту моего терпения.
Фреалаф перекинул трость из руки в руку.
— Тогда хорошего тебе отдыха, госпожа из Дол-Амрота. — Он вздохнул. — Есть ли у тебя какое-то желание, которое я могу исполнить?
Лотириэль склонила голову, рассматривая Фреалафа. Его фраза была лишь выражением почтительности, но даже сквозь дурное расположение духа Лотириэль почувствовала некоторую легкость.
— Знаешь, советник Фреалаф, на удивление, есть. И, возможно, что мое предложение будет выгодным нам обоим.
***
*
Лотириэль убирала щетки, которыми расчесывала гривы Себальда и Русг.
Без короля Эомер Медусельд точно осиротел, и Лотириэль, к собственному неудовольствию, начала находить умиротворение в компании лошадей.
Конюшни в Эдорасе были большими и тщательно ухоженными. Рохиррим и впрямь безмерно любили своих лошадей. Стойла были чистыми, без резкого неприятного запаха, и все дверцы были все ровные, ни одна не скрипела. Конюхи следили за доставкой свежего сена, овса и воды.
Солнечные лучи проникали через узкие высокие окна, в лучах света плясали пыль и поднятые суетой сухие травинки. Тишина прерывалась редким лошадиным ржанием. Теплый воздух клонил в дремоту.
Это место давало чувство умиротворения, и Лотириэль, несмотря на ломоту в правой ноге, с удовольствием ухаживала за Русг.
Она бросила тряпку в ведро, зная, что мальчишка-конюх, проверявший за ней двери конюшни, все равно переставит его по-своему, и выпрямилась, вдыхая запах сушеной травы. Прикрыв глаза, она чувствовала, как не хочется ей возвращаться в Медусельд. Нет, ей там были рады, но Лотириэль чувствовала себя лучше и теперь была расстроена тем, что не уехала с отцом.
Она стала спать совсем уж мало, и прежняя проблема вернулась стократно.
Почему она не в Дол-Амроте?
Дверь кто-то открыл, и Лотириэль повернулась к выходу, стараясь избавиться от ноющего выражения лица.
Путь ей преградил мужчина, и Лотириэль медленно подняла голову, встречаясь с тяжелым взглядом короля Эомера. Он был совсем один, только с дороги.
Она, словно неповоротливая барка, стала прямо, тупо уперевшись в короля и не собираясь делать ни шага в сторону. Тупая боль в колене начала отдаваться во всем теле, и Лотириэль ухватилась за это болезненное, но яркое ощущение, чувствуя, как окружающий мир словно отдаляется от нее. Ей становилось страшно от того, что никто не видит, как ей одиноко, но и сказать хоть слово становилось тошно.
«Они бросили меня».
Глаза Эомера казались ей темными, и дыхание его становилось все тяжелее и громче. Он медленно наклонился вперед, касаясь ее губ.
Это не было поцелуем — она едва ощутила горячее дыхание, но значение это не имело. Здесь были и похоть, и алчность, и желание обладать ею.
Она могла бы дать ему пощечину только за этот взгляд, но он ухватил бы ее ладонь прежде, чем она задела его.
Он все еще был так близко, что дыхание Лотириэль мешалось с его.
Она стояла прямая, как ясеневое копье, и напряжение чувствовалось в ней от пят до кончиков волос.
Что будет, если она не возмутится, а сама коснется его?
Лотириэль сглотнула, и сердце бухнулось куда-то вниз, а томление, словно мягкая волна, поглотило пульсирующую боль.
Он медленно выпрямился, держа руки за спиной.
Красивый или нет? Дикий как ястребы Лебенина или сдержанный в своей стойкости как ветвь лебетрона? Желает ее как дочь принца Дол-Амрота или как пляшущую среди цветов Лотириэль?
Она боялась моргнуть, зачарованная его взглядом.
Но внутри была пустота. Она была холодна, как древние духи моря, являвшиеся морякам в виде соблазнительных дев.
Эомер отвернулся. Он не сказал ей ни слова, хотя она ждала беспокойства о своем здоровье. Лотириэль только смотрела ему в спину, в столь необычной для Эдораса тишине осознавая, что тихо плачет.
***
***
Два дня Лотириэль провела в покоях, которые после отъезда Фаэль и Тинвен принадлежали ей. Эмелин приходила в покои только ночевать, но Лотириэль не проявляла никакого любопытства относительно того, чем занята ее служанка. Она лежала пластом, терпя вернувшиеся озноб и головную боль, сонная и слабая, но еще больше потерянная от осознания своей беспомощности.
Что с ней?
В последний вечер она неимоверным усилием воли заставила себя подняться. И Эмелин, и Луска отметили, что к ней вернулся цвет лица, а желание Лотириэль провести вечер в зале вместе со всеми было воспринято ими как признак ее выздоровления. Она не стала их разочаровывать, искренне надеясь, что общество и смех помогут ей сбросить с себя черную меланхолию.
Народа было не в пример меньше, чем прежде. Длинные столы были полупустыми, и даже шума будто было меньше, хотя Лотириэль окружающих слышала словно сквозь толщу воды. Она заняла место среди придворных женщин, испытывая острое нежелание сидеть рядом с королем Эомером, смущенная не тем, что между ними произошло, а тем, что она как раз не испытывала по этому поводу тех эмоций, что должна была бы.
— Жарко, — сказала одна из женщин. — Холодный мед, в самый раз!
Лотириэль смотрела на простую пищу перед собой — должно быть вкусную. Аппетита не было, как и в предыдущие дни.
— Попробуйте, госпожа, — приветливо сказала Леофа, щедро наполнив кубок Лотириэль до краев. — Старый Этла, увидев вас, расщедрился на лучшее, что у него было. Могу поспорить, что на королевском столе нечто похуже!
Женщины рассмеялись.
— Вам стоит чаще здесь бывать, — сказал кто-то из них.
Лотириэль благодарно улыбнулась. Холодный напиток внезапно показался желанным, словно морская ванна в жаркий день. Она ухватила кубок, осознав, что рука ее дрожит. Лотириэль застыла, пытаясь унять дрожь, когда поняла, что смех утих, а Леофа держит ее за плечи.
— Госпожа?
Лотириэль словно нырнула в воду, и голову ее сдавило. Пальцы непроизвольно разжались, и кубок покатился по столу, оставляя за собой след золотого меда. Высокие стулья со спинками были только за столом короля, а остальные довольствовались скамьями.
От падения с такой скамьи Лотириэль удерживали руки роханских женщин.
— Она горит огнем!
Лотириэль не чувствовала ни жара, ни холода. Только сознание ускользало, и Лотириэль боролась за него изо всех сил, словно выныривала на поверхность жаждущей ее смерти воды.
И крыша Медусельда казалась такой же высокой, как небо в степи.
Последнее, что точно помнила Лотириэль — это сильные руки, с осторожностью несшие ее через Медусельд.
