— А вот что же вы, Алексей Андреевич, в ваши-то молодые годы живёте так скромно… Я бы сказал, аскетично, — граф Салтыков нарезал толстый кусок свиной отбивной на маленькие кусочки и со вкусом обильно поливал его соусом.
Все домочадцы, включая Аракчеева, почти заворожённо наблюдали за этим действом, в котором чувствовалась особая эстетика и любовь хозяина к еде и жизни вообще. Алексей вообразить не мог, чтобы кто-то хотел так тщательно и долго возиться с куском мяса, раскладывать его на тарелку, подготавливать, играя приборами, вместо того чтобы приступить к главной цели — поглощению пищи и утоления голода. У него самого в животе урчало изрядно, а кусок на его тарелке между тем источал дивный аромат. Однако по этикету он не мог позволить себе начать есть прежде, чем хозяева, и весь этот политес день ото дня приводил его в уныние. Каждый раз прежде, чем делать что-то или сказать, он напрягался и в тревоге думал, не нарушит ли он какие правила приличий, которых оказывалось так много, что он совершенно в них терялся.
— На развлечения свободные средства нужны. Расходов много, а радости на час. Нет интереса попусту время терять… — ответил он, спохватившись, на вопрос.
— Так что же, у вас средств нету свободных? — улыбнулся Салтыков. — Ну, право, не прибедняйтесь. Вы получаете хорошее жалование... мне о том известно.
Алексею почудился в этом замечании некоторый упрёк и он поспешил оправдаться.
— Всё так, Ваше Сиятельство. Не жалуюсь. Но половину дохода я отправляю родителям, а остальные распределяю сообразно потребностям. Которых у меня немного.
Граф Салтыков перестал терзать свою отбивную, отложил приборы и с изумлением посмотрел на Аракчеева. Алексей встревоженно огляделся, не понимая, что сказал он такого, что графа так удивило.
— Нет, ну вы слыхали, каков! — в голосе графа был восторг. — Половину дохода родителям! Эдак сейчас кто так делает, а? Ныне думаешь, как с детьми самому по миру не пойти… а он родителям деньги посылает ещё!
Убедившись, что Салтыков от его слов в восхищении, Алексей облегченно вздохнул и даже позволил себе улыбнуться. Взгляд его скользнул в сторону, в левый угол стола, где сейчас так же чуть заметно улыбнулась Люба. Он намеренно подольше на неё посмотрел, ожидая, чтобы она подняла глаза, и их взгляды встретились. И она подняла взгляд и посмотрела на него. Но Алексей тут же отвернулся, ему показалось, что остальные непременно должны заметить теперь это между ними...
Его не всегда приглашали к обеду, но в последнее время Алексей замечал, что Салтыков всё более был с ним приветлив и чаще приглашал присоединиться к семье за обеденным столом. Так же он сделал наблюдение, что супруга графа стала тоже с ним любезней и угощала то чаем, то кофе, или присылала ему прямо на занятия печенье и шоколад. Даже слуги с ним тоже здоровались с большим почтением, обращались по имени отчеству, и Саша с Серёжей на уроках стали внимательнее и прилежней. Всё вот это казаться начало ему с того дня, как получил он письмо от Любови Дмитриевны и содержимым которого был так потрясён.
Не надеясь и не рассчитывая на взаимность в чувствах, Алексей, получив от неё такое признание, сначала даже не верил, но потом, приглядевшись, и правду заметил, что она как-то по-особому смотрит на него в последнее время. Раньше он себе не позволял задерживать взгляда на её милом лице, но теперь стал тихонько посматривать и увидел…она тоже смотрит! Она наблюдает за ним своими добрыми, ласковыми глазами, когда думает, что он этого не видит. А на днях он даже позволил себе немного ей улыбнуться, и она улыбнулась в ответ и сказала буквально: «Улыбайтесь почаще, Алексей Андреевич. Отчего вы редко так улыбаетесь? Вам это идёт».
Это было впервые, когда она с ним вот заговорила, и вчера он решился ей ещё написать. Первое же письмо её он неизменно носил, тщательно сложённое, в нагрудном кармане и время от времени его доставал, перечитывал и, украдкой поцеловав, прятал обратно. Он долго бился над текстом, перечитывал стихи, стараясь подбирать и переписать наиболее нежные фразы, но ни одна из них не отображала в полной мере его истинных чувств. Любовная лирика казалось ему излишне напыщенной, полной пустых излияний, за которыми совершенно неясно, чего хочет мужчина. Что хотел сам Алексей, он толком не знал и потому не понимал, что должен писать ей. Тем не менее, вчера он передал новое письмо с Сашей и теперь, когда её взаимность была ему известна, она стала залогом новой надежды… Надежды, которая его и пугала и сводила с ума. Он сидел сейчас за столом как гость дома и воображал, что, возможно, он мог бы стать здесь даже не гостем… а членом семьи! И видел всё больше оснований так думать.
— Ваши родители, должно быть, вами очень гордятся… — услышал он её голос, и всё внутри него напряглось, задрожало и стало тонким и хрупким.
Он не знал, что ответить на этот простой вопрос и ответил:
— На это я надеюсь всею душой, но деньги я отсылаю от того, что считаю это своим долгом перед отцом, который, будучи человеком небогатым, нашёл средства отправить меня на учёбу в кадетский корпус, и я по гроб жизни ему за это обязан...
Эта длинная фраза вызывала у всех присутствующий восхищение и даже некое умиление на лицах. А Любовь Дмитриевна с лёгким удивлением приподняла тонкие брови, как бы не ожидая, что на этот вопрос он ответит так вот серьёзно.
«До чего же она хороша… просто глаз не оторвать…» — с восхищением думал. Даже не проведя в её обществе часа, он был уверен в её полном совершенстве. Каким-то образом её такую привлекательную для него внешность он считал отражением духовного мира, важность которого была в нём заложена религией. Но при этом её внешность, её физическая оболочка волновала его несравненно больше сейчас. Теперь, когда он получил тень надежды, его страсть к ней разгорелась сильнее. «Я должен поговорить с ней...» — решил он. Оставалось выбрать момент, но княжна почти никогда не бывала одна, а снова просить о свидании наедине в письме он не решался.
Случай представился сам и случайно. Окончив занятие, он собрался домой и, проходя через гостиную, впервые застал там девушку совершенно одну. Любовь Дмитриевна вышивала, сидя возле камина. Увидев её со спины, он невольно задержал взгляд на тонкой, открытой шее, с ниткой мелкого жемчуга. Из-за собранных в пучок волос на затылке выбивалось несколько маленьких вьющихся прядей. Алексея охватило мучительное и страстное желание подойти к ней сзади, обнять за плечи, наклониться и поцеловать нежную шею, как может позволить сделать себе муж или возлюбленный.
Вместо этого он застыл на пороге комнаты и просто смотрел на неё, пока девушка, ощутив чей-то взгляд, не обернулась сама.
— А, Алексей Андреевич… — она отложила вышивку и улыбнулась ему. — Уже закончили урок?
— Да, окончил.
— Чаю не желаете выпить?
Он не хотел никакого чаю. Подойдя к ней, присел на краешек большого кресла напротив, весь подавшись в её сторону так, будто с этого кресла готов был вот-вот сползти на колени.
— Как ваше самочувствие? Вы, кажется, болели на прошлой неделе?
Он? Болел? Очень возможно. Он кашлял. Но физическое нездоровье для Алексея не существовало теперь, когда душа его находилась в таком смятении и одержимости.
— Что вышиваете? — он даже не понял, что задал вопрос ей, не ответив сам на её предыдущий.
Любовь Дмитриевна протянула ему вышивку. На наволочке для декоративной подушечки было гладью вышито изображение шиповника.
— Красиво... вы рукодельница, — он вернул ей вышивку.
О чём она думает? Почему молчит и так странно улыбается? Алексей теперь прямо смотрел ей в лицо, и девушка, явно смутившись его взгляда, чуть покраснела, опуская глаза. Он хотел спросить про письмо, но никак решался. Любовь Дмитриевна снова принялась за вышивку, и он следил за тем, как ловко движутся её маленькие, аккуратные пальчики, орудуя иголкой. Каждый раз, когда острие её протыкало плотную ткань, протягивая нить, Алексею казалось, что он чувствует укол в собственном сердце.
— Алексей Андреевич, вы так смотрите... что я, право, смущаюсь... — тихо сказала она.
— Простите.
Он думал, что должен либо спросить про письмо, либо встать и уйти, но просто сидел, будто пришитый к сидению кресла, не находя даже слов, чтобы поддержать разговор.
— Позвольте спросить, а чем вы занимаетесь в свободное время?
— Свободное время? У меня не так его много. Я... — он судорожно пытался что-то придумать. В голову ничего не шло и ему казалось, что это ужасно глупо, ведь она хочет узнать о его интересах, а их нет.
— Я читаю... — в конце концов сказал он, чтобы ответить хоть что-нибудь.
— Читаете? — с интересом спросила она. — Что же читаете? Какие у вас предпочтения?
Ах, зачем она спрашивает? Что ей сказать? Ведь он читает всё по работе. Если он скажет ей про гидравлику, артиллерийское дело, механику и математику, она будет разочарована.
— Историю. Военное дело... это неинтересно... — сокрушенно вздохнул он и тут увидел на губах её хитрую немного улыбку.
— О, а мне говорили, что вы нынче пристрастились к стихам и лирической прозе...
— Что? Кто сказал? — оторопел он.
«Неужто она по письму поняла? Дурак! Она поняла, что я переписывал! Она ведь эти стихи наверняка читала!»
— Николай Иванович поделился, что вас в библиотеке застал с книгой. Вы знаете, я так удивилась! Вы ведь не похожи совсем не человека, который читает или пишет стихи... — она вздохнула. — Признаюсь, я хоть и женщина, но подобных вкусов не имею. Вот Анечка любит романы, а я нахожу, что такую там глупость пишут... Все эти любовные коллизии главных героев мне кажутся ужасно смешны. И особенно глупые там женские персонажи! Мне просто обидно за них... все эти слёзы да вздохи... А ведь там всё решить можно было б в момент! Одним словом, у меня не сентиментальные вкусы. Я сама с удовольствием читаю историю и ещё люблю приключения.
Она непринужденно болтала, а он просто слушал, не веря, что вот так сидит подле неё и так близко. Он почти даже не слушал. Он смотрел на её грудь в вырезе платья с русским узором, на белые руки, пухлые губы и мечтал припасть к ним своими губами, целовать... Целовать её всю...
— А хотите и вам вышью... с вашими инициалами платок?
— Что? — он прослушал, о чём она говорила, и теперь растерялся. — Платок?
— Да. Будет на память.
Алексей хотел что-то сказать, но в этот момент вошла Анна Дмитриевна и кликнула сестру, которая, извинившись, тут же поспешила на её зов.
Когда Алексей уже уходил, его у дверей нагнал Александр и украдкой, краснея, сунул письмо.
***
Дорогой Алексей Андреевич! Я читала ваше письмо и обливалась слезами невозможного счастья! Знайте, что я люблю вас и обожаю! Но моё положение обязывает меня держать мои чувства в секрете! Я так рискую, когда вам пишу! Моё сердце сегодня разрывалось на части, умоляю, поймите, что нам никак нельзя быть вместе. Я не властна распоряжаться своею судьбой и вверяя вам своё сердце, прошу понять меня и оставить теперь.
Прощайте! Ваша Л.
— Как понимать это? — недоуменно произнёс Алексей, когда Бровцын вернул ему прочитанное письмо. — Сегодня мы виделись с ней наедине и говорили, но она ничем не обнаружила чувств... она ни слова не сказала о письме. Это так ужасно, что она пишет... Я ничего не понимаю.
— Ну, что тут непонятного, — хмыкнул тот. — Одно слово: дамы! Пойми, у них не принято на словах говорить о любви и чувствах вообще до того, как им сделают официальное предложение. Это такой порядок. Писать она может всё что угодно, но при встрече ни-ни. Тут, гляди, по письму всё понятно. Она даёт понять, что не может сама проявиться и ждёт от тебя решительных действий.
— Каких?
— Ну, не знаю... — задумался тот. — Что ты можешь ей предложить? В чём твои намерения? Она ведь всё же не дворовая девка и не актриса, с которой можно пойти поразвлечься и позажимать её в уголке. А при встрече она ничего совсем тебе не сказала?
— Нет, но она предложила вышить платок с моими инициалами.
— Платок? — воскликнул Бровцын. — Так вот тебе знак! Дамы дарят платки своим возлюбленным, это давний обычай. Она подала тебе знак явный, что ждёт!
Так говорит Алексей со знакомым на следующий день, но разговор не принёс ему облегчения. Бровцын объяснил ему всё логично, но от этой логики легче не становилось. Что предложить? Что может он предложить? У него нет ничего, кроме себя.
— Ну, купи ты ей какой-то подарок. Может, чего перепадёт... —он похлопал его по плечу. — Как-то ты, право, серьёзно всем этим задался. Реши для себя, чего ты хочешь и как это возможно? Даст тебе она вряд ли, не таково воспитание. Но лёгкая интрижка тут явно возможна.
Алексей знал, чего хочет. Он понял это совершенно отчётливо вот сейчас, и сердце его сжалось от боли. Ведь он не представлял себе как... как это возможно в его положении? Проклятая бедность, проклятая...
— Я хотел бы жениться на ней... — тихо произнёс он и услышал смех приятеля. Он знал, от чего это смешно, и даже не обиделся. Обращаясь к себе самому с вопросом, отчего всё это ему невозможно, он не находил ответа. Он любит её и это взаимно. Она дворянка, но ведь и он дворянин, а не торговец или крестьянин. Да, он незнатен, но что такое деньги? Деньги он заработает. Он сможет и это не виделось ему как препятствие. Внезапно он почувствовал такое воодушевление, что всё в нём воспарило и представилось совершенно понятным.
Он будет работать и будет откладывать деньги. И будет учиться всем этим вещам, принятым в свете, и тогда он впишется в это общество и сойдёт за своего. Ему надо соответствовать её высокому уровню и научиться тому, что любит она: танцам, разговорам на светские темы, говорить по-французски.
Даже если ему придётся ждать ещё несколько лет, это неважно. Это такая ерунда... когда-то казалось невероятным ему попасть в кадетский корпус, но он попал и окончил его и вот он обедает с графом!
Главное, она любит, любит его!
***
Елизавета Андреевна сидела и перечитывала письмо, полученное от старшего сына сегодня с утра. На лице женщины была растерянность и недоумение. Дочитав, она протянула его мужу.
— От Алёши. Он пишет, что в ближайшее время он денег слать как раньше не сможет. Что ему теперь нужно откладывать средства... — она шумно вздохнула и понизила голос, как бы не веря. — Он намерен жениться...
— Жениться? Ему двадцать! На ком?! Я этого опасался... что в Петербурге окрутит его какая-то девка!
Елизавета Андреевна прижала руки к груди и вдруг разрыдалась.
— На свояченице Салтыковых! На княжне Любови Леонтьевой!
Андрей Андреевич остолбенел и выронил даже свою папиросу, которую только начал раскуривать. Вырвал письмо у жены, перечитал его, потом, скомкав, в гневе воскликнул.
— Ну, что, собирайся, Лисавета! Едем с тобой в Петербург...
