III. Кошмары

Светское общество, частью которого теперь необходимо было стать Алексею, всегда представлялось ему неким наростом, естественным, не безобразным, но абсолютно ненужным и не несущим никакой пользы, а лишь поглощающим ресурсы страны. Однако Любовь Дмитриевна была частью этого мира, и любовь свою к ней он распростёр теперь и на прежде неприятное ему окружение. Избегавший раньше общения с кем-либо в доме Салтыковых, он теперь намеренно искал возможности новых знакомств. Не умея красиво говорить, предпочитал слушать и слушать, не вступая в споры, но впитывая как губка всю информацию обо всём, что он слышал: о политике, искусстве, философии и даже религии. Многое из того, что слышал, Алексей с трудом понимал, но запоминал быстро и убедил себя, что знание этих вещей даст ему возможность при необходимости поддержать разговор в обществе. Прежде знавший, что некрасив, но особенно по этому поводу не переживавший, Алексей начал видеть в своей наружности настоящее горе. Быть бедным плохо само по себе, но быть некрасивым и бедным в том свете, где он был — почти преступление. Богатый урод остаётся богатым и может купить себе красивую рамку. Уродом он, конечно же, не был, но считал, что в его лице нет ничего привлекательного, и потому оставалось надеется только на свои способности и характер. Ученики в кадетском корпусе и Саша с Сережей теперь замечали, что их учитель стал добрее и мягче и не придирался больше по пустякам. Алексей смотрел теперь на этих мальчиков и воображал, что вот однажды и его сын будет таким же, и почувствовал неизвестную ранее нежность к своим подопечным. Мысленно он полюбил уже свою несуществующую семью с Любовью Дмитриевной и их детей, и с каждым разом письма его Любе становились всё отчаянней и эмоциональней. Она давно перестала ему отвечать, но это не только не остановило, но ещё больше подхлестнуло его. Он теперь отчётливо замечал, что при встрече девушка смущается и краснеет, что, встретившись с ним где-то в комнатах наедине, стремиться скорее уйти. В какой-то момент, искренне уверовав в реальность этого союза, он уже не мог отказываться от идеи заполучить его. «А что если она замуж выйдет до этого? — в ужасе думал он. — Я должен получить лично от неё заверение в любви. Нет-нет, нельзя больше ждать!» Накануне Нового года граф Салтыков устраивал обычный свой бал и на этот раз пригласил на него Алексея, рассудив, что тот теперь научился держать себя очень прилично. — Вам только надобно будет справить хороший костюм. Пожалуйста, не надевайте мундира. А то мне порой кажется, что вы в нём и спите, — засмеялся он. Бал! Вот оно место, где всё может решиться. Он пригласит её танцевать и после танца с ней объясниться уже решительно. Он ей заявит прямо о том, что он готов теперь на всё... Правда, танцы давались Алексею труднее, чем даже французский язык, — он напрягался, боясь сделать лишнее движение, и в итоге пришёл к выводу, что полностью лишён слуха. Однако в своё время он нашёл выход в том, чтобы мысленно «отстукивать ритм», запоминая наизусть, и стал танцевать хоть и механично, но вполне сносно. За две недели до бала он, помня о просьбе Салтыкова, сшил себе фрак, заплатив за пошив сумму такую, на которую жил раньше полмесяца. Теперь всё в нём жило в предвкушении назначенного дня, который он воображал себе со всеми деталями. За день до события, он вернулся к себе на квартиру и едва вошёл, как к нему бросился его Степан, его единственный слуга-камердинер, и дрожащим голосом объявил, что у барина гости и такие, каких он не мог не пустить. Алексей вошёл в комнату и, к своему ужасу, увидел там родителей. Никто не предупреждал его о приезде и их появление сейчас, вот сегодня было настолько некстати, что он даже не успел скрыть появившиеся на лице недовольство. Мать тут же бросилась к нему и прямо с порога завела речь про письмо, которое их так напугало и из-за которого они поспешили приехать. Алексей уже пожалел о своей откровенности. — Я всё расскажу вам, дорогая матушка, но чуть позже... Вы же с дороги... — он поцеловал у неё руки и тут же кликнул Степана, чтобы тот сбегал отдать распоряжение кухарке, а потом отнести вещи, а потом ещё сбегать к хозяину по поводу комнаты, потому что у него совсем негде расположить родителей на ночлег. Отец между тем внимательно оглядывал его комнату, рассматривал мебель, всю обстановку (Алексей недавно всё поменял) и в итоге взгляд его остановился на висящем на дверце шкафа подготовленном для вечера фраке. Он посмотрел на фрак, потом на сына и произнёс с легкой усмешкой. — Хорошо устроился тут. Сколько платишь за квартиру? И это вместо приветствия, вместо слов восхищения и гордости. Но Алексея уже не трогало и не обижало недовольство отца. Голова его была занята сегодняшним вечером, и он объявил родителям, что не ждал их приезда и что никак не сможет провести с ними вечер. — Что же у тебя за дела, которые нельзя отменить? — теперь упрёк прозвучал и от матери. — Расскажи-ка ты нам, Алексей, — отец взял стул и уселся. — Что это за новость с женитьбой? Он объяснил, что в письме плохо выразился. Что о свадьбе речь ещё не идёт, но у него есть на это надежды. Что его хорошо очень принимают в доме Салтыковых, и что княжна так же к нему благосклонна. Он говорил теперь это вслух и вдруг стал сомневаться. Родители так же смотрели с недоверием во взгляде. — И что, ты делал ей предложение? Получил согласие родителей? — перебил его отец. — Нет, но сегодня я сделаю… — не подумав, бросил он, и страх охватил его. А если… откажет? — А, так вот куда ты собрался… Ну, что же, иди. Благословения нашего тебе, я вижу, не нужно... — отец сказал это небрежно, но попал в цель. Алексея охватил стыд и осознание, что он всё это время действовал своевольно, что он, волнуясь о согласии Любы, не думал нисколько об одобрении собственных тут родителей. В комнату зашёл Степан и объявил, что номер найден. Отец взял свой картуз, потом взял чемодан и пошёл к двери, на ходу бросив жене: «Идём, Лисавета, он теперь сам по себе. Мы ему тут мешаем… фраки носить и предложения делать княжнам». Он хотел броситься вслед за родителями и просить прощение, но почему-то не смог. Его захлестнула такая обида на отца… да даже на мать. Разве не делает он всё, что может? Разве он не жил все эти годы для них и трудился? Елизавета Андреевна у двери обернулась и с укором на него посмотрела. — Что-то сделалось тут с тобой, Алёша... Не узнаю я тебя, — и вышла следом за мужем.

***

Ослепительно светлая зала полна танцующих пар. В воздухе смешался аромат душистых эссенций, туалетной воды и отчего-то кондитерской. Музыка, голоса, яркие пятна разноцветных девичьих платьиц; Алексей стоял в углу зала и пытался остановить этот вихрь впечатлений, поразивший сразу все органы чувств. Где она? Где? Алексей ищет глазами Любовь Дмитриевну с первой минуты. Он вошёл в дом Салтыковых, приглашённый лично хозяином, уверенный, гордый и готовый себя показать. Но уже менее чем через четверть часа был уже совершенно обрушен, размазан, растерян и не знал куда себя деть. Никто к нему не подошёл, не стал знакомить с гостями. Он был вынужден встать у стены и ждать... Он увидел несколько знакомых сразу, но то ли они не узнали его из-за непривычной одежды, то ли сделали вид, но ни один не удостоил его даже приветствием или кивком головы. Алексей был здесь, на балу, словно призрак. И тут он увидел её... В кремовом платье, всю в кружевах. Любовь Дмитриевна танцевала с каким-то мужчиной мазурку. Она показалась Алексею невозможно прекрасной, легкой, воздушной, как утреннее нежное облако, которое летело по залу, словно по небу. Едва танец закончился, Алексей подошёл прямо к ней, ещё не простившейся со своим кавалером, хищно взглянул на него, уже видя врага, и произнёс неестественно громко: — Любовь Дмитриевна! Здравствуйте… Можно вас пригласить? Он произнёс это совсем не так как хотел. Он подобрал раньше более изящную фразу, но в этот миг все забыл. На лице девушки мелькнуло недоумение, удивление, но его быстро сменила улыбка. — О, и вы здесь! Рада вас видеть... Простите... но следующий танец мною уже обещан князю Мерцалову. С этими словами она извинилась и отошла, оставив его одного. Такого Алексей никак не мог предвидеть. Он хотел даже было за нею пойти и выставил бы себя глупо, но в этот момент откуда-то появилась графиня Салтыкова, и Алексей почти машинально пригласил на танец её. Танцевал он почти как во сне, отвечал даже что-то на вежливые расспросы и улыбался разом ставшей деревянной улыбкой. Прошло ещё два танца, прежде чем он увидел ЕЁ вновь. На этот раз Люба стояла рядом с сестрой, ещё одной дамой в компании двух молодых офицеров. — Глядите, мне кажется или там Аракчеев? — один из молодых людей сощурился, приглядываясь к стоявшему в стороне Алексею. — Да-да, Алексей Андреевич учитель Сережи и Саши... Вы знакомы? — Мой младший брат учился с ним. Редкая погань и дурак. Жёстоко издевался над другими учениками, его все ненавидели... Но он был любим директором, поэтому ему всё с рук сходило. — Быть не может! Николай Иванович говорил, что он лучший был выпускник! — Да он кроме математики и артиллерии ничего не знает. Ему ставили хорошие оценки за помощь, которую он оказывал учителям. Вот по французскому у него точно два балла! — Глядите, он идёт к нам! Любочка, это только к тебе... — засмеялась Анна. — Сейчас мы его немного проучим... Алексей подошёл к ним, поздоровался и тут же смотреть стал на Любу, от чего она совсем смутилась и стояла, сжав руки в кулачки, стараясь сама не смотреть на него. — Любовь Дмитриевна, вы уж простите, но всё же могу я вас ангажировать на будущий танец? — произнёс он. — Я прямо вас умоляю об этом! — Алексей, comment vas-tu? — обратился к нему один из молодых людей: высокий, красивый молодой человек с чертами, показавшимися Алексею смутно знакомыми. — Мы знакомы? — холодно ответил он по-русски. — Pardon... — тот улыбнулся. — Леонтий Костенецкий. Vous vous souvenez de mon frère? — Алексей немного покраснел. — Да, я его помню хорошо. Леонтий заулыбался и тут же быстро заговорил дальше на французском с такой скоростью, что Алексей едва мог различить слова. Он понял, что всё намерение в том, чтобы опозорить его перед дамами, но был бессилен что-то сделать, кроме как сдаться и уйти. — Алексей Андреевич, я как раз свободна на этот танец. Давайте потанцуем, — услышал он сбоку голос. Любовь Дмитриевна бросила на молодых людей взгляд, полный осуждения, и протянула Алексею руку, которую он благодарно и ласково сжал. Играли вальс. Девушка вложила свою ладонь в его и положила на плечо вторую. Алексей робко приобнял её за талию, разом растеряв всю решимость от такой близости с ней. Стараясь не смотреть ей в глаза, он взгляд задержал на серёжках в ушах её, в виде маленьких вишенок. Два рубина в обрамлении брильянтовых листьев и стебелька мерцали, отражая свет ламп и невероятно шли к её милому личику. Если б он мог, он подарил бы ей ТАКИЕ бриллианты! Он подарил бы ей всё, что она только захочет.. — Вы что-то сказали? — Нет, ничего... — У вас губы шевелились, — она заметила, что он считал. Алексей тут же сбился с ритма и споткнулся. — Простите, я плохой танцор. — Ну, что вы, всё в порядке... — она улыбалась ему, но как-то напряжённо. — Я вышила для вас платок. Вы помните? Всё забывала вам отдать. — Это самый ценный будет для меня подарок, потому что сделан вашими прелестными руками... — он сказал так и тут же устыдился, потому что фраза эта прозвучала как-то пошло. Он всё хотел начать с ней говорить о важном, но мысли, которые он долго приводил в порядок, облекал в подходящие слова, все разбежались в голове, и та была пуста. Танец закончился, он поцеловал ей руку и на этом кончилось. Он не решился. — А-а-а... Алексей Андреевич! — к нему спешил граф Салтыков и, обняв за плечи, увлёк за собой в сторону. — Я везде ищу вас, голубчик! Отменно выглядите! — Тысячи нечего не значащих вопросов. Алексей так хотел, чтобы на него обратили внимание хозяева, но теперь это было так некстати... — Шампанского! Вы пили? Отличный сорт!Попробуйте... Он берёт протянутый бокал и пьёт, удивляясь, что это вкусно. Шампанское — напиток для господ, и он пьёт шампанское, как лекарственный эликсир, который будто бы может его превратить в одного из них. Он выпил три бокала и в голове его, вдруг, прояснилось. И стало всё легко... и тело легче, подвижнее, и мысли. Он что-то говорил и даже шутил, поражаясь, откуда берутся теперь вот слова? На некоторое время Алексей даже забыл про Любу, пока не увидел вновь её танцующей... И с кем же... с Леонтием Костенецким! Как легко и быстро его охватила эйфория, так быстро сменилась она теперь ревностью и возмущением. Ему хотелось подойти к танцующим, разъединить их, дать этому фату в рожу прилюдно... вызвав даже здесь скандал. Как смеет он к НЕЙ прикасаться! Он с трудом сдержался и решил: если она ещё раз будет танцевать с ним, он непременно так и поступит. Но Любовь Дмитриевна после полонеза вдруг покинула танцевальный зал, взяв с собой шаль. Уходит! Но куда? Не помня себя, он бросился за ней, сбив по дороге лакея с подносом. Он слышал грохот разбившейся посуды и чувствовал взгляды, которые обращены на него, но был к ним безразличен. Оказавшись в коридоре, он на миг потерял её из виду и пришёл в ужас, но потом знакомая фигура мелькнула на открытом балконе. Он подошёл и встал неподалеку, за колонну. Девушка была одна. Облокотившись на перила грудью, она стояла, кутаясь в шерстяную шаль, с наслаждением подставив лицо прохладному ветру. Он понял, что другого момента у него не будет и решительно шагнул туда, ступая на балкон. — Любовь Дмитриевна! Она обернулась и вздрогнула. За её спиной крупными хлопьями внезапно полетел снег. Снежинки кружились, залетая внутрь и оседая на её волосах и плечах, придавая виду девушки что-то волшебное. Прелестная... бесконечно желанная и дорогая... — Алексей Андреевич? Что случилось? Он сам не понимал, что он делает. Напряжение всех этих месяцев, её письма, их разговоры, надежды, все усилия, всё то, через что он прошёл и теперь этот унизительный бал и её танец с Костенецким... Он не мог и устал больше ждать. Он жаждал хоть какой-то компенсации и прямо сейчас. В один момент Алексей шагнул к ней и, захватив в объятья, прижал к себе. Люба вскрикнула от неожиданности и попыталась вырваться, но он, сжав её ещё крепче, наклонился и припал к губам. Он успел лишь едва коснуться, ощутив на мгновение их мягкость и сладостную теплоту, как девушка решительно оттолкнула его изо всех сил. Одно то, с каким негодованием и возмущением она это сделала, исключало кокетство. Алексей смотрел в искаженное гневом лицо, и весь пыл его моментально угас. — Что вы творите?! Вы сумасшедший? — Любовь Дмитриевна! Я люблю Вас! Вы знаете... я... Я не могу так! Зачем вы так меня мучаете? — в отчаянье воскликнул он. — Я вас мучаю? — его слова о любви её немного успокоили, но она по-прежнему была рассержена. — Я не понимаю! — Все эти месяцы я держался, дабы не компрометировать вас... Но есть предел и моему терпению! Вы писали, что любите и вот теперь так жестоки со мной! — Я? Я к вам никогда не писала! — воскликнула девушка с негодованием. — Что вы такое говорите? Ему будто плеснули в лицо ледяной водой. В груди перехватило дыхание. Алексей чуть покачнулся и отступил, прижав руку к груди. Страшное подозрение не закралось, нет, ворвалось в его мысли. Дрожащей рукой он вытащил несколько писем и протянул ей. Люба взяла их, развернула и пробежалась по ним глазами. На лице её возник испуг, недоумение, досада. — Я этого вам не писала. Вы что-то напутали. Ведь это не мой даже почерк.. — Но мои письма к вам... Я посылал вам... Я писал... — Алексей Андреевич... — голос её звучал уже мягче, а во взгляде мелькнуло сострадание. — Недоразумение. Никаких ваших писем я не получала, а если бы получила, то с вами бы в тот же день объяснилась. Он вспомнил, как отдавал то первое письмо Александру, как тот передал ему первый ответ. А ведь он никогда не знал её почерка... Все эти месяцы он видел лишь то, что хотел... Значит, Саша не передавал его писем, значит... Это... шутка? Над ним посмеялись? Нет, это невозможно. Невозможно над этим шутить... это немыслимо... Он так жалок... он... Алексей задрожал, лицо его приобрело выражение как у ребёнка, который хочет расплакаться, но боится, чтобы слёзы его не привели ещё к наказанию. Она всё поняла... Он смешон... Ну, и пусть... отступать уже некуда. Он рухнул перед ней на колени, обнимая её с отчаяньем человека, который полностью вверяет свою судьбу палачу и надеется ещё на милость убийцы... хоть приговор ему вынесен. — Я люблю вас... люблю... Умоляю... я всё для вас сделаю... Я с ума схожу! Умоляю вас... не отвергайте... — с каждым словом в нём всё больше разгорались страсть и желание... Он ощущал её запах духов, тонкость талии, шёлк её платья и готов был на всё, лишь бы... лишь бы... Любовь Дмитриевна стояла потрясённая и испуганная, пытаясь высвободиться от этой истерики и этих рук, которые сжимали с нечеловеческой силой. — Перестаньте... Пустите... Успокойтесь... — повторяла она. — Вы не любите... я понимаю... не любите меня? — она на него так посмотрела, что он зажмурился, прочитав в её глазах ответ. — Я вам отвечу, если вы встанете. — Он отпустил её и встал, задыхаясь. — Я потрясена вашим признанием. Простите, у меня нет к вам чувств... Чувств… чувств?.. Он только что забыл о них, забыл о любви, о женитьбе, о мечтах, обо всём об этом... Теперь он только сходил с ума от желания получить хотя бы что-то... Хоть один поцелуй... после всех этих усилий... — Вы не любите... — трагично произнёс он. — Но неужто я совсем... ни на что не мог бы рассчитывать? — Чего вы хотите от меня? Я не понимаю! — в её глазах испуг. Он сделал шаг к ней, она отшатнулась. Это непроизвольное движение... как оно ужасно! — Неужели ни капли сострадания… Я вам так… отвратителен? — из груди его вырвался едва ли не стон. — Это невозможно. Вы говорите дикие вещи. Я прошу вас ко мне не подходить больше! Алексей проводил взглядом её тонкую, изящную фигуру, которая быстрым шагом удалялась всё дальше, а он стоял... Он стоял... он жалок. Унижен... Весь мир, всё, ради чего он жил... всё мертво.