III. Кошмары

Парадная зала Зимнего дворца буквально искрится от великолепия украшений и драгоценностей на нарядах гостей. Они переливаются, отражая пламя свечей, и ярче всех сияет корона на голове у императора. В россыпи бриллиантов она подобно божественному нимбу окутывает голову её носителя сиянием. Александр рядом с императором. Отец, счастливый, приветствует гостей. С ним рядом стоит мать. Императрица величественна, ее красивое белое лицо также озаряет ласковая улыбка, которой она будто бы готова обнять здесь всех вокруг. Чуть позади, за спиной у матери, Александр замечает Екатерину Ивановну Нелидову, которая ловит его взгляд и даже чуть ему подмигивает. Конечно... Она тоже здесь, но её присутствие его ни капли не смущает. А вот и Костя сбоку разговаривает с графом Салтыковым. Александр видит также князя Александра Куракина. Тот стоит подле Нелидовой и ей что-то с жаром шепчет, его весёлое и полное лицо сияет не меньше, чем корона, от восторга. И сёстры — Александра, Елена, Мария и маленькая Катя — с букетами живых цветов на корсажах платьев. Все четверо так трогательны и прекрасны и сами напоминают прекрасные цветы. Музыка, гул разговоров, смех несутся легким вихрем по залу и смешиваются в причудливый узор из звуков. Александру чудится, что он слышит разговор в противоположном углу зала — там граф Растопчин беседует с мадам Головиной. И словно в подтверждение оба к нему оборачивают головы и кланяются с приветственной улыбкой. Кажется, они стоят так целую вечность, и его ладонь в руке Павла буквально онемела от крепкой хватки. Александр смущён, ведь это выглядит нелепо: держаться за руку с отцом, как будто б маленький ребёнок. — Ваше Величество... Позвольте... Мне надо отойти... — он пробует освободить ладонь и видит тень неудовольствия на лице у Павла. — Куда ты? — Мне нужно отойти... Душно... — Кажется, произнёс он, но неуверен. В голове внезапно разливается туман, и Александру кажется, что он вот-вот упадёт здесь в обморок. Слишком много блеска, шума, мало воздуха!.. — Сейчас? Ты нужен здесь. Терпи. — Нет сил... Я умоляю... На секунду... — он каким-то чудом вырывает руку и, не глядя на него, спешит вперёд, через толпу танцующих, которая любезно расступается, пропуская его вперёд. Как плохо... Всё давит... Тяжело... Нужно выйти на балкон... На улицу... Внезапно гаснет свет, и зал погружается в темноту. Александр в испуге замирает. Он крутит головой, пытается сделать шаг в сторону и оборачивается. Свет вспыхнул снова. Его одинокий белый луч высвечивает только лишь пятно, а в нем — знакомую фигуру. Александр видит отца, стоящего посреди пустого зала. Мать, Костя, сестры, придворные... Все исчезли. «Саша!» Александр бежит обратно. Звук каблуков в пустом пространстве кажется ужасно громким. Он бежит, осознавая в ужасе, что расстояние между ним и отцом не сокращается. Внезапно тишину нарушает страшный хруст, как будто что-то разломали. Александр останавливается, тяжело дыша и в ужасе. Отец исчез. Утром в день коронации Александр пытался вспомнить, что за сон ему снился, и никак не мог. Он проснулся с ощущением, что видел во сне что-то плохое, и ощущение это, подобно шлейфу тяжёлых духов, преследовало его с самого пробуждения и мучило его, как если бы он забыл нечто важное. С утра случился небольшой переполох — в одно из незапертых окон залетел голубь, и стражник, не сумев изловить его, подстрелил птицу из ружья, испугав этим выстрелом всех, кто был во дворце. Над головой несчастного тут же разразилась буря — Александр слышал даже из своих покоев, как отец орал на офицера. Он невольно подумал, что никто в этих стенах за эти годы не повышал вот так вот голос на человека, и ему стало не по себе, как и в день похорон. Это маленькое происшествие отравило ему настроение, и вместо радости Александр почувствовал привычный страх и был очень неловким, что не понравилось Павлу. «Он решит, что я не рад за него... и обидится...», — в тревоге думал Александр. Он старался держать себя бодро, но в ушах всё время стояли эти крики гнева, а в голову лезли мысли о том, какое наказание получил несчастный офицер за эту вот глупость. Сама церемония в Успенском соборе, к счастью, прошла хорошо. Только в один момент, когда архиерей возложил на голову Павла корону, она вдруг показалась Александру непомерно большой для отца. На вид очень тяжелая, крупная корона смотрелась странно на маленьком человеке, чья фигура, несмотря на пышность наряда, была довольно субтильной. И Александр не мог отделаться от ощущения, что всё это действо, вся торжественность и красота обстановки и даже серьёзное и одухотворенное в этот момент лицо императора — всё напоминает какой-то странный спектакль, где отцу словно дали неподходящую роль. После было много восторженных слов, лобызаний руки, и те, кто при жизни Екатерины нос воротили от Павла, теперь ползали перед ним на коленях, кланялись и с притворным умилением воздавали ему почести. Ещё одна фальшь, на которую Александру было смотреть неприятно. Ему также было известно, что император в этот день подписал несколько указов о повышении (в том числе Салтыкова и Безбородко), что он уже щедрой рукой начал даровать милости, и Александр надеялся, что сердце его успокоится, когда теперь он сам получил то, к чему так стремился. «Теперь все будет иначе... Всё пойдет по-другому...» — повторял он про себя сказанные Павлом слова и обязал себя этому верить. В тот же вечер был бал, и отец был в том на редкость прекрасном, восторженном настроении, в котором умел очаровывать. Глядя на то, как любезно, с достоинством император держит себя, Александр не мог поверить, что мог тут о чём-то тревожиться утром. Искренняя улыбка, остроумная шутка, ласковый взгляд — и против этого в памяти Александра вставало болезненно-лихорадочное в свете свечей лицо и бессвязное бормотание... Разве может это быть один человек? Нет, отец заставлял сейчас собой любоваться, и Александру начинало казаться, что весь их тот ночной разговор так же был сном. Неожиданно, в разгар бала, к нему подошёл перепуганный лакей и дрожащим голосом сообщил, что приехал светлейший князь Зубов и «изрядно нетрезвый». Александр опасался, что произойдет нечто подобное... Значит, не зря он всё это время нёс в сердце дурное предчувствие, и, стало быть, вот оно... Он отыскал Салтыкова, и Николай Иванович, услышав, кто приехал, покачал головой. — Зубов, несомненно, решил устроить здесь сцену. Очевидно, он в крайнем отчаянии. Нам нужно убедить его уехать скорее и не попасться на глаза государю. Александр нашёл взглядом отца и нашёл в себе силы ему улыбнуться. Да, Зубова ни в коем случае нельзя было допускать сюда. — Саша! — Платон Александрович бросился навстречу, но, услышав сдержанное, сухое приветствие и заметив холодный взгляд, сразу осёкся. На лице графа, вспотевшем, раскрасневшемся от спиртного, возникла ухмылка. Он был одним из тех людей, которые, будучи пьяными, сразу теряли свой лоск и становились пошлыми и очень развязными в манерах. — Ваше Высочество… — он склонился, приложив руку к груди. — Платон Александрович, что вы здесь делаете? Вы должны были уехать! — Александр взял его за локоть и отвёл в сторону. Он старался говорить мягко, но сам вид Зубова, то, что он явился сюда, так рискуя, выводили его из себя. Александр общался и поддерживал добрые отношения с Зубовым по необходимости, в глубине души всегда презирая и осуждая его как человека тщеславного, жадного и, к тому же, трусливого. При этом он никогда не проявлял этих чувств так, чтобы они были заметны, оттого Зубов воображал его едва ли не своим другом. — Собираюсь… в дороге… но не мог не зайти, чтобы почтить память… простите… выразить почесть Павлу Петровичу… — Я со своей стороны постарался сделать всё, чтобы государь смягчился в отношении вас. Не делайте провокаций! Зубов улыбнулся. Они стояли в коридоре достаточно близко ко входу. Мимо них проходили туда-сюда люди, и император случайно точно так же мог их увидеть. — Вы думаете, я не понимаю в полной мере той милости, которой был удостоен? Напротив! Заграничная ссылка — это чудесное наказание... — Платон Александрович! — подоспел Салтыков, и в отличие от Александра, он явно не намерен был церемониться. — Вам необходимо уйти. — Но я всего лишь хотел поблагодарить императора! Чего Вы боитесь? — Я боюсь не за себя, а за вас... — За меня… Так Вы тоже чувствуете это, Ваше Высочество? Напряжение в воздухе… Как будто пол под ногами шатается… — Зубов встал на одну ногу и покачнулся, едва не упав. — Потому что сумасшедший на троне… Ах, ну что Вы так смотрите? Все это знают… Все боятся вздохнуть. Для меня ведь всё кончено… Я могу выдохнуть… Александр почувствовал, как лицо его заливает горячая краска. Он посмотрел на Салтыкова с мольбой. — Не искушайте судьбу. С вами обошлись великодушно. Если вы хотите устроить скандал... — угрожающе произнёс Николай Иванович, наступая на графа, так что тот был вынужден отходить шаг за шагом к стене. — Упаси Боже… Скандал? Что Вы наделали, Саша? — внезапно Зубов бросился к Александру и ухватил его за руки. — Как Вы допустили, чтобы ОН... ОН! — Вы первый бросились в ноги Павлу Петровичу, или память мне изменяет? — ехидно заметил Салтыков. — Как я, по-вашему, должен был поступить? Пойти против совести и справедливости и… — Александр передёрнулся от отвращения, когда на него дохнуло запахом перегара. — Против совести? Если б Вы действительно заботились о благе отца, как Вы это показываете, Вы бы не позволили ему занять это место… даже ценой вечной потери его расположения к Вам. Потому что это и есть любовь и есть жертва! ОНА понимала это и несла этот крест… Никто так не может… Вот он, долг! — Зубов произнёс это тихо, без злости, и глаза его неожиданно налились слезами. Вид у него был до того жалкий, что Александр невольно почувствовал к нему сострадание. — Я знаю, на что вы рассчитывали. Вы думаете, что им будет легко управлять... — Зубов смотрел на Салтыкова. — Ну что же... Доверить страну человеку, который собой не может управлять, это, по-вашему, стоит того?.. Я ухожу... Я счастлив уехать и не видеть всего... Мне жаль... Мне так жаль всех нас... И даже его... Павел Петрович! — неожиданно заорал Зубов и рванул вперёд к залу, но Александр и Салтыков его удержали и оттеснили к стене. — Что вы держите… Вы не меня держите… Его держать надо… Кто там с ним? Мария Фёдоровна? Идите, идите... Он высвободился, одёрнул камзол и направился к выходу, несколько раз споткнувшись на лестнице. — Саша, не слушайте. Это Зубов. Забудьте всё, что он говорил... И пойдёмте... Салтыков приобрёл его за плечо и повёл в зал обратно. — Погань. Его не за границу надо было... в тюрьму! Чтобы наверняка убедиться в том, что граф покинул дворец, Александр вышел на балкон. Он видел, как Зубов, кутаясь в плащ, чуть пошатываясь, дошёл до кареты. Перед тем как залезть в неё, он поднял голову и взглянул на дворец. Александр невольно отошёл от перил, почувствовав его взгляд. Ему показалось, что Платон Александрович произнёс что-то, а потом вдруг поклонился. Через мгновение он исчез внутри кареты, и та тронулась, покидая дворцовую площадь. Александр продолжал так стоять ещё некоторое время, смотря, как удаляется экипаж, и чувствовал тяжесть в голове, как будто на неё надели железный обруч и сжимали, сжимали сильней. Внезапно на плечо ему сзади опустилась рука, он вздрогнул испуганно и, обернувшись, увидел отца. «Как давно он стоит здесь? — подумал Александр и вспомнил поклон Зубова. — Уж не ему ли тот кланялся?» — О чем задумался? — Павел встал рядом с ним, не убирая руку с плеча и смотря на ярко освещенную площадь. Александр хотел рассказать про визит Зубова, но что он мог тут сказать? Скажет правду о том, что тот говорил им, — отец расстроится, разозлится и в нём начнёт сомневаться. А если соврёт, сказав, что граф приходил, чтобы с почтением проститься, может быть недоволен, что они его не пустили. Павел выжидательно смотрел на него. Выражение лица его было спокойно, но это спокойствие — маска. Любое неосторожное слово, и, кажется, лицо это, как отражение в зеркале, пойдет трещинами. Сказать о сомнениях? О том, в чём он сам даже себе не может признаться? — Ни о чем... — Вместо этого он улыбнулся. — Там шумно. Вот вышел подышать, постоять... Рука с его плеча соскользнула. Павел смотрел на него и взглядом буквально ощупывал. Он как будто бы ждал чего-то ещё. — О чём же ты разговаривал с Зубовым? — совершенно спокойно как будто спросил он. — Ни о чём. Он был пьян, и мы с Николаем Ивановичем попросили его уехать, мы решили, что его присутствие в таком виде здесь неуместно. Павел молчал некоторое время, потом сказал: — Полагаешь, я должен был, как советовал Салтыков, арестовать его? Александр подумал, что в этом вопросе есть некий подвох, и отец от него ждёт определённого ответа. — Я полагаю... Вы поступили с ним великодушнее, чем он, может быть, заслуживал этого. Оставить его как и прежде невозможно... Павел кивнул, и Александр вздохнул с облегчением, кажется, этот ответ отца вполне даже устроил. Он не слышал, покидая балкон, как Павел, выходя за ним следом, едва слышно произнёс с трагичной улыбкой: «Как скоро... как скоро!»