III. Кошмары

1798. Год спустя. — А что ты всё же истинно думаешь об отставке Аракчеева? Александр с удивлением посмотрел на брата, который внезапно и резко переменил тему разговора. Был редкий вечер, когда они сидели вот так, вдвоём уже который час в его покоях. Взгляд Александра упал на приоткрытую дверь кабинета. Он встал и плотней её закрыл, после чего вернулся на своё место. — Я думаю, что он не так виноват, как все считают. Константин усмехнулся и, опустив глаза, стал вертеть в руках серебряную табакерку, которая стояла на столе. — На что она тебе? Ты не куришь... — И, не дожидаясь ответа, продолжил, поставив ту на место: — Ты защищаешь его... Я так и думал. Ну сознайся, тебе его не достаёт. — Не достаёт? — Александр приподнял брови в удивлении. — Ты весь теперь, как оголённый нерв. Ты, в общем-то, хорошо поставил, но... Но ты же видишь, что эти ставки нынче... Ничего не стоят. Если даже великолепный Призрак Гатчины попал в немилость... Братья посмотрели друг на друга и некоторое время сидели в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Александр сидел, поджав губы и смотря в окно, чувствуя ставший привычным теперь ком в горле. — Хочешь от меня правду? Я тебе скажу... Про Аракчеева... — Александр так же взял табакерку и стал рассматривать, силясь вспомнить, откуда она тут взялась. — Мне так же кое-что известно о том, как некоторые ко мне относятся. Я знаю, что и ты... И ты часто не воспринимаешь даже, что я говорю. Я здесь как воздух... Я не имею веса. — Тогда ты скорее всем необходим... — Аракчеев меня хотя бы слушает и слышит. И ни разу не подвёл. И я имею основания думать, что от него отделаться хотели не просто так... Быть может, тут и мне кто-то... желает... Он не сказал это прямо: «замышляют что-то против меня», но Костя и так всё понял. — А как насчёт того, что он скотина? — Не больше и не меньше, чем каждый тут... — Верно одно: он не интриган и благодарная собака. — Уж ты определись, собака он или скотина? — улыбнулся Александр и глянул на часы. — Уже поздно. Я хотел ещё зайти к Лизхен... Константин встал и, зевнув, направился к двери. Внезапно он хлопнул себя по лбу. — Я и забыл тебе новость рассказать... Ты знаешь, кто помер в этот понедельник? — и он назвал имя. Стоявший Александр невольно вцепился в подлокотник кресла. Как должен он среагировать? Воскликнуть «Слава Богу!» или, быть может, «Какая неприятность?». Ведь он не понимал даже, что почувствовал сейчас. — Понятно, — кивнул он, рукой невольно потянувшийся куда-то к горлу. — Спасибо, что сказал. Проводив брата, Александр дошёл до покоев жены и тихо постучал. Елизавета не спала и в детской укладывала сейчас ребёнка. Увидев Александра, она положила дочь в кроватку и вопросительно глянула на мужа, как будто ожидая, что тот сейчас сам к ней подойдёт. Александр же продолжал стоять на пороге детской, держась за дверь и туда не заходя. Он дождался, пока Лиза сама выйдет из комнаты, и обнял её, поцеловав в щёку. — Лизхен, что же ты так и будешь здесь проводить все дни? — Зачем ты спрашиваешь, если знаешь, что мое присутствие неприятно императору и императрице? — она отстранила его мягко и отошла к окну. Александр подошёл туда к ней и взял за плечи. — И что? И пусть! Теперь что же... Не будешь больше выходить совсем? Или ты приняла решение сама себя тут запереть? Поедем завтра на пикник... — он привычным уже жестом взял выбившийся из собранных волос маленький вьющийся локон и легонько накрутил на палец. Потом кончиком этого же пальца провёл по шее Лизы сзади, немного щекоча пушок волос. — Саша, я не понимаю, как можешь ты вот так спокойно, с улыбкой об этом говорить и предлагать поехать на пикник. Как будто бы НИЧЕГО не происходит!.. — Чего ты боишься? Ничего не бойся. Поверь мне, я знаю своего отца. Он очень скоро это позабудет всё и к тебе смягчится. «Так почему не хочешь ты смягчиться первой хотя бы уже ко мне?» — вертелось у него на языке. Чем больше теперь Елизавета замыкалась и держалась с ним отстранённо, тем сильнее ему хотелось быть лучше в ее глазах. Показать своим примером, КАК стоит себя вести. А ещё он знал, что если сейчас её обнимет и поцелует в шею, она оттолкнёт его. И ему хотелось сделать это, и чтобы она вот так вот оттолкнула... — Мне это безразлично. Смягчится он или нет. Александр чувствовал, как напряжены ее плечи, и отпустил их, отойдя, стараясь изо всех сил побороть в себе вскипающую злость. Ему хотелось снова схватить жену за эти хрупкие, узкие плечи, развернуть к себе и с силой встряхнуть, крикнув: «А обо мне ты думаешь? Из-за твоего упрямства он ещё больше злится на меня! Почему всегда я должен улаживать эти конфликты в одиночку? Я устал, устал! От всех от вас устал!» Он ничего этого, конечно, не сказал и направился к двери, сдержанно бросив: «Спокойной ночи». У себя в покоях он ещё раз пересмотрел всю почту в надежде обнаружить там незамеченное письмо от Алексея и ощутил невольно разочарование, его там не найдя, и сам подивился такой своей реакции. Он ожидал, что тот будет писать к нему и просить о помощи, но теперь начал беспокоиться: а не обиделся ли Аракчеев на всю эту историю настолько, что и вовсе не захочет возвращаться? Зато он обнаружил милое письмо от одной из фрейлин, за которой ранее ухаживал и с которой в итоге провёл ночь несколько месяцев назад. Из этого письма он заключал, что девушка всё это время пребывала в ожидании «продолжения», но мысль об этом не доставила ему ни малейшей радости, и он выбросил письмо в корзину. Ему не хотелось теперь никаких интрижек, несмотря на то что у него всё это время не было ни с кем физической близости. Он так уставал, что почти перестал испытывать влечения, кроме одного — поспать. Поспать так долго, как возможно, и так, чтобы без сновидений и резких пробуждений посреди ночи. Усталый, он лёг спать, но сон не шёл к нему, как это часто теперь бывало. Внезапно он подумал о своей поездке на Валдай в конце недели и вспомнил, что где-то там, в районе Вышнего Волочка, должен был располагаться дом родителей Алексея. Ведь, кажется, тот упоминал, что к ним поедет. «Заехать самому? Проведать и узнать всё из первых уст. Он будет рад». И мысль, что его внезапный приезд Аракчеева приведёт в восторг, приятно согрела изнутри. «Хоть где-то мне будут рады...» — подумал он и ещё подумал, только, что визит этот надо будет ото всех сохранить в тайне. Потом он снова вспомнил о Его Сиятельстве и смерти... Ему хотелось бы узнать подробности. Как тот умер? От чего? Страдал ли? Хотел бы ОН, чтобы тот страдал? И, прислушиваясь к себе, Александр заключил, что он бы не желал тому страданий. Более того, он обнаружил, что даже и зла не держит никакого. Он совершенно всё простил... и даже больше. Ему казалось, он никогда и не питал к графу настоящей неприязни. «Он меня любил... Хоть это и очень плохо... Но разве же он желал мне зла? Он причинил его, но не нарочно... Но это уже неважно. Всё прошло».

***

Подъезжая к Гарусово, Александр из кареты пересел на лошадь и отправил ту на станцию с вещами и охраной переждать. Ему не хотелось всполошить людей официальным экипажем, и вообще, чтобы визит его сопровождался всей этой суетливой мишурой. Дом нужный он приметил ещё издалека. Крестьянин, которого Александр встретил по дороге, на вопрос, где здесь поместье Аракчеевых, ухмыльнулся и сказал: «А тот, что самый ладный и с большим садом. Дом маленький, а сад большой». Дом и вправду оказался меньше, чем Александр представлял, и мало напоминал жильё помещика, но ему понравился ужасно. «Так вот где ты вырос...» — думал он, оглядывая небольшой, но аккуратного вида и выкрашенный свежей краской дом, просторный двор со скошенной травой, видневшийся позади дома огромный сад и выложенную маленькими плитками дорожку. Всё выглядит очень скромно, и сразу видно, что у хозяев денег водится немного, но как чисто, аккуратно устроено всё и с заметной любовью. Александр представлял себе, где мог провести детство Аракчеев, но всегда воображал себе что-то мрачное и был приятно удивлён. Подъехав к воротам, он невольно выпрямился в седле и постарался скрыть улыбку, которая так и вылезала на лицо. Алексей, когда вышел, и его увидел... Сначала просто оторопел, не веря своим глазам, а после на его лице возникло такое выражение, что за одно это Александр был готов его любить сейчас от всего сердца. — Ваше Высочество!.. — все повторял он, помогая ему слезть с лошади и даже ту поглаживая по загривку. А потом заметил с тревогой: «Вы похудели?.. Не захворали часом?» — Нет, не высыпаюсь... — ответил Александр, при этом сам отметив, что Аракчеев, напротив, выглядит посвежевшим и отдохнувшим. Алексей проводил его в дом, и Александр приметил в нем тревогу. Тот был напряжен и все оглядывался по сторонам, как будто бы боялся, что гостю что-то неприличное в обстановке попадётся на глаза. «Стыдится... и себя, и дома, и матери...», — подумал он и неожиданно испытал одновременно сострадание, желание утешить и вместе с тем удовлетворение. Он начал нахваливать всё подряд и говорить, как ему всё нравится, и видел, как слова его действуют на Аракчеева бальзамом. Он улыбается и радуется, и так непривычно Александру видеть его таким. «Да он и вправду тут совсем другой...» — с удивлением мелькнула мысль, когда они сели за стол обедать и Алексей начал оживленно с ним говорить, рассказывая про дом, про хозяйство, да ещё при этом всё время подкладывал ему еды. Александру показалось, что так вкусно он никогда не ел. Он наслаждался возможностью несоблюдения этикета, брал пирог и овощи руками, не клал салфетку на колени и не подносил её каждые пять минут к губам. Он обнаружил у себя зверский аппетит и вслух хвалил хозяйку дома. Сама же Елизавета Андреевна, сухопарая, энергичная, не старая ещё женщина в чепце, несмотря на всю свою услужливость, Александру скорее не понравилась. «Злое у неё лицо какое... — подумал он, вспомнив лицо матери и с ним сравнив. — И вроде улыбается, а всё как будто бы что-то своё там на уме...» После обеда начало клонить в сон. Александр боролся с зевотой, но Алексей, заметив его сонливость, тут же сам предложил прилечь в его комнате. Там же, как и везде в доме, было тепло, чисто и уютно, особенно Александру понравилась игрушка — старый, потрёпанный уже плюшевый медведь, сидящий на шкафу. — Твой? — спросил он. Аракчеев кивнул, достал медведя, покрутил в руках. — Уж сколько лет ему не помню. Жалко выбросить. Бывало, смотрит на меня со шкафа... И как в детстве... Александр пытался вспомнить свои игрушки и вспомнил только, как брат часто отбирал их у него и ломал, конечно, не специально, но он всё равно из-за этого расстраивался и плакал. И Александру внезапно стало грустно, и к глазам некстати подступили слёзы, причины которых он сам понять не мог. Он подержал в руках медведя, отдал Алексею, и тот убрал его на место. Потом уложил Александра на кровать и стал заботливо укрывать пледом. То, как Алексей его касался, почтительно, но одновременно нежно, доставило Александру странное удовольствие. Захотелось протянуть руки, обнять его за шею и так, склонив голову, уснуть. И вновь, уже второй раз за несколько минут, он проглотил ком слез, застрявший в горле, и нарочито весело сказал: — Матушка, Алексей Андреевич... Ну это право уже лишнее... Какой ты заботливый... — Так ведь я дома. Дома… Что это такое? Дома? Александр не успел даже подумать, как уснул, едва голова коснулась подушки. Он спал без сновидений и впервые за долгое время как мечтал и проснулся отдохнувшим и свежим. Часы показывали начало шестого. Потянувшись, Александр встал и прошёлся по комнате. Остановившись у приоткрытого окна, выходящего на задний двор, он увидел Алексея. Тот стоял на небольшой скамейке и красил краской один из наличников окна. Он был без рубашки, и почему-то это зрелище у Александра вызвало смущение. Он настолько привык видеть Аракчеева застёгнутым на каждую пуговичку его бессменного мундира, идеально собранным, что вид его такой небрежный, полуобнаженный, показался ему особо вызывающим и вместе с тем вызвал любопытство. Как если бы он сейчас подглядывал за девушкой, случайно открывшей грудь. Он с этим любопытством рассматривал его и обратил внимание, например, что у Алексея талия узкая, со впалым животом, и сам тот худой, но в этой худобе не болезненность, а энергичность, как ни странно. Это было тело без лишнего жирочка, постоянно пребывающее в деятельном движении, и даже сейчас можно было наблюдать анатомию мускулов и сухожилий на его спине, которые перекатывались от движения руки, водившей кистью по деревянной балке. Александр чувствовал, что это нехорошо, что он вот так его рассматривает, и в себе приметил эту постыдную черту — тягу смотреть на человеческое тело. Не только женское, но и мужское. Но если при виде обнажённой женщины он испытывал мучительную, в чём-то неприятную даже для себя похоть, в которой не находил удовлетворения никогда, то мужское тело порой завораживало его как произведение искусства. Он даже с большим удовольствием рассматривал его, при этом не ощущая себя таким вот грязным и порочным... Он делать это мог спокойно, и через другого изучал здесь и самого себя. Себя рассматривать он, правда, не любил и часто, не будучи внешностью своей доволен, делал сравнение не в пользу себя. Вот и сейчас, смотря на Алексея, он думал: «Он энергичнее меня, он крепче, выносливее...» Громко закаркала ворона. Александр отвернулся и отошёл от окна. Через несколько минут он вышел сам во двор дома, и Алексей уже спешил к нему, полностью одетый. «Прогуляться не хотите?» Жара спала, но было всё ещё тепло. Александр шёл за Аракчеевым вдоль сада, поля и глубоко вдыхал напоённый ароматом скошенного сена и цветов воздух. Он наслаждался умиротворением, которое дарила ему природа, и которого он всё это время, загруженный делами, был лишён. Все эти деревья, трава, озеро, облака на небе... Воздух деревенский! Как это прекрасно! Как гармонично, мирно чувствует себя душа. Алексей что-то рассказывал о детстве, но он почти не слушал и только думал, что тот так непохож сам на себя теперь — спокойный, уверенный, он даже говорить стал складно, и голос его смягчился. Стал ниже, глуше и полней. Потом они лежали возле стога сена, и Александр рвал цветы, с удивлением обнаружив, что Алексей в них разбирается. Цветы! Вот кто бы мог подумать, что такой, как он, и любит так цветы... И Александр рвал их и приносил к нему, прося дать каждому название, и, когда тот узнал чертополох, про себя подумал: «Вот твой цветок. Ты на него похож». Он долго разглядывал колючий стебель, тёр его в руках, размазывая зелёный сок, и, хоть пальцам, уколотым, было больно, он этим наслаждался. Они лежали так, казалось, очень долго — под золотистым вечерним солнцем, на траве и, наблюдая бегущие облака на небе. Александр чувствовал себя так хорошо, как он давно не чувствовал. Он смотрел на маленькие силуэты двух крестьян, что шли с вилами по полю. И было хорошо и одновременно так горько, что снова захотелось плакать. «Глядите, там гроза...» Небо впереди и правда было тёмным, но Александру чудилось, что это вечер так подходит, и, только услышав гром, он взял потянутую руку и встал. «Уж два часа гуляем. Поспешим домой…» Подул ветер, деревья закачались кронами, напомнив Александру слуг, которые приветствовали короля и господина. Вот туча едет, а они кланяются ей. Или так бунтуют, прогоняя... Алексей крикнул, что надо поспешить. Они бегом уже бежали до конюшни, закрылись и некоторое время слушали шум начавшегося ливня с градом. Потом Алексей отыскал где-то спички и свечу, разбросал сено, и можно было лечь. В конюшне пахло лошадьми, сухой травой и совсем чуть-чуть навозом. Эта смесь естественных запахов, шум дождя и ощущение шершавости соломы нравились Александру. Вот теперь всё было цельным, правильным, естественным. И он сам ощущал себя почти счастливым вдали от кошмарной суеты двора. Он смотрел на вырисовывающийся в темноте мужской профиль и чувствовал благодарность к Алексею за весь этот день, что он провёл с ним. Первый такой хороший и спокойный день за этот год... Подложив руку под голову, он повернулся на бок и стал расспрашивать его о доме, о матери, о личном... Тот отвечал односложно, стараясь уйти от ответов на вопросы, но Александра это даже раззадорило. «Что ты о себе скрываешь... Какую слабость... Боишься мне показать?» Внезапно для самого себя он сам с ним заговорил об Елизавете. Он ни с кем о ней не говорил, а вот сейчас хотелось рассказать... Алексей не выпытывал, не задавал вопросов, тем более советов не давал. Он слушал внимательно и, наверное, понять пытался, к чему вот эти откровения. Он напоминал ощетиненного зверя, который так живет, готовый постоянно дать отпор. Который ждёт удара... И он испытывал сострадание к зверю, хотел его погладить и посмотреть, как тот расслабится и успокоено приляжет возле его ног. Убаюканный под шум дождя, Александр заснул, как будто ненадолго, а когда проснулся, обнаружил, что Алексей дрожит и изо рта у них обоих вырываются едва заметные клубочки пара. «Подвигайся. Мы околеем тут к утру». Александр так сказал и сам подвинулся, без всякой задней мысли, ведь он действительно замёрз. Он слышал своё и его дыхание рядом. Видел в темноте серьёзное лицо с морщинками на лбу и возле переносицы. Слышал стук сердца и чувствовал робкую ладонь, которая лежала на его спине. И внезапно что-то произошло... Он снова раздвоился. Отщепился от самого себя и отошёл в сторону. Он ощущал и видел изнутри себя и со стороны. И когда Алексей поцеловал его осторожно в щёку, он ждал этот поцелуй... И его охватило дикое, необъяснимое ощущение счастья. Этот поцелуй, нежный, ласковый, напомнил Александру, как целовал его… другой… давно… И тело среагировало быстрей, чем разум. Он придвинулся, и во взгляд вложил всю жадность просьбы: «целуй, целуй меня ещё...» И Алексей начал целовать его лицо, и было ощущение мягких губ и одновременно чуть-чуть покалывающей щетины, и его рука, скользнувшая ниже живота... И Александр куда-то сразу провалился, закрыв глаза. Он снова там. В голове всё тает, сердце превращается в кисель... Всё-всё в нём, все органы. Только там, внизу, такая теснота и напряжение. И всё так твёрдо... В эти мгновения он сам себя не видит, хоть и понимает, что он делает... Нет-нет, он ничего не делает... Он позволяет делать над собой... Позволяет расстегнуть себе кюлоты, пробраться внутрь и коснуться... Александр с трудом сдержался, чтобы не застонать так скоро в ответ на это прикосновение, и весь поддался навстречу тёплой руке. То мучительное, но дающее столько наслаждения, ужасное, изжитое... Всё пробудилось вновь. Он был здесь, в этом моменте, но он не был собой. Или, может быть, всё наоборот... И он сейчас был настоящий? Об Алексее он не думал. Тот враз лишился имени, лица... остались только его губы, которые целовали, и рука... она ласкала так искусно, что Александр к ней, к руке, испытывал любовь, как к человеку. Он задыхался от наслаждения, до слёз в глазах, уже не сдерживаясь, стонал в его объятьях, и вот... оно... сейчас... к чему он весь всегда стремится... Он так возбудился, что кончая, едва не потерял сознание на несколько секунд. В глазах на миг всё потемнело, он впился рукой в жёсткое плечо. Рука замедлила движения и теперь только нежно гладила — горячая, влажная и скользкая от семени. Александр убрал её, не в силах больше выносить эту ласку, чувствуя, что может начать вот сейчас возбуждаться вновь. Стыдно... Ему должно быть очень стыдно. Что он сейчас делал? С мужчиной... Боже... Молодой человек закрыл глаза и уткнулся, крепко обнимая, Алексею в плечо. Ему не было стыдно. Совсем... ни капли. Ему стало, наконец, так хорошо... Так хорошо, как никогда ни с кем и не было, и от ощущения этого он едва не разрыдался. Он только, кажется, пробормотал даже едва слышное «спасибо», прежде чем провалиться в сон.