III. Кошмары

В первый момент, как он её увидел, Алексей так растерялся, что не смог и слова вымолвить несколько секунд. Любовь Дмитриевна же покраснела и взволнованно приложила к груди руку. — Алексей Андреевич?.. — её голос показался ему другим. Не таким, каким он помнил его. — Вы знакомы? — Зубов переводил заинтересованный взгляд то на одного, то на другую. — А, Любовь Дмитриевна, моё почтение... Давненько не встречались... — И пояснил, обращаясь к князю Зубову: — Мы много лет тому назад друг другу были представлены в доме графа Салтыкова, где я служил учителем. Он больше не чувствовал неловкости. Напротив. Первое удивление быстро прошло, и, не имея возможности прямо разглядывать даму, он взгляд свой вперил в её мужа, к которому сразу же ощутил ужасную неприязнь. «Жирный боров... Такой муж пришёлся вам по вкусу значит?» Они рассчитывали на дружеский обед, но он порушил их планы. От еды отказался, потребовал от Зубова отойти в кабинет, дав понять, что пришел по делу и просиживать штаны не станет. — Платон Александрович изволили сказать, что в Шавельском имении вы нынче заправляете? — Алексей демонстративно сел за стол в кабинете Зубова, достал бумагу и стал записывать с серьёзным видом. Князь Вяземский не скрывал испуг. Его вспотевшая моментально красная физиономия приобрела испуганно-дрожащее выражение. Он начал, заикаясь, оправдываться, что ничем не распоряжался, дел сам не вёл, а просто проживал в имении с семьей с весны по осень. И знать ничего не знает о нуждах там крестьян. — Кто с управляющим имел дела? Тут выяснилось, что и управляющий, конечно, вор, что вот он, должно быть, во всем виновен. Что Вяземскому он докладывал одно, хозяину — другое, а сам, наверное, излишек себе клал в карман. — Так выходит, вы, князь, живёте в чужом имении... Там едите, пьёте, используете труд... Но люди как бы к вам не имеют отношения... — Алексей усмехнулся. — Не совестно ли вам объедать чужих крестьян? И как влезает в одного вас столько? Князь Вяземский стал почти багровым, а Алексей повернулся к Зубову. — Кому управляющий деньги посылает с доходов от имения? — Каких доходов? Да там один расход... Один убыток! — едва не плача, воскликнул Вяземский. Он явно не ожидал, что приглашение на обед обернётся для него такой вот сценой. Алексей же наслаждался их замешательством и тем, как оба тут вину стали сваливать друг на друга. Вяземский утверждал, что все до копейки получает Платон Александрович, а тот, в свою очередь, пенял ему на то, что ведь это он ему же одолжил денег по бедственному положению и старой дружбе. — А от чего вы бедствуете, князь? — поинтересовался у него Алексей. Тот залепетал что-то о том, что по здоровью вынужден был оставить раньше срока военную службу, что денег хорошее образование сына требует, что сам он непрактичный человек, и вот Платон Александрович не даст соврать: легко с последним расстаётся. — Мне на то плевать. Платон Александрович, вы обязуетесь один... или на пару с вашим другом отремонтировать, во-первых, больницу, школу, во-вторых, до весны из своих запасов кормить всех крепостных крестьян в уезде... Он перечислял и перечислял статьи расходов, видя, как бледнеет Зубов, то ли от злости, то ли от искреннего страха, а может, и от того и от другого. — Вам сроку — месяц. А через месяц на столе у меня должен быть отчёт о предпринятых вами действиях по благоустройству Шавельского уезда. С потраченными суммами. Иначе... Вы знаете, что ждет вас. — Но как же... Месяц, граф! — воскликнул Зубов. — Это так мало времени! Давайте как-то... Договоримся по-человечески... Вот Вяземский уплатит, пусть в качестве задатка сумму хоть завтра вам... Да-да, Иван Иванович, и не смотрите так, за вами числится, не забывайте... А остальное вы уж как-нибудь да раскидайте на год... За год управимся... Но за месяц? Это решительно невозможно. — Вы что же мне... взятку предлагаете? — Алексей произнёс это тихо, почти шёпотом и так посмотрел на Зубова, что тот сглотнул и нервно засмеялся. — Да упаси Господь... рассрочку... Иван Иванович! Надо заплатить! Алексей Андреевич, вы что же, не останетесь обедать? — растерянно окликнул он идущего к двери Аракчеева. — Не хочу вас объедать. Вы колбасой своей кормите лучше ос в тарелке. — Он посмотрел на Зубова и произнёс с угрозой: — Сдаётся мне, Платон Александрович, Император вами очень недоволен. Раз поручил это дело мне. Уже в прихожей, когда он надевал пальто, его нагнал князь Вяземский. Никогда ещё Алексей не видел у человека такого красного лица и даже озаботился всерьёз — уж не хватит ли того удар с такого потрясения? — Ваше Сиятельство, постойте! — Он задыхался, и глаза его блестели от слёз. — Вы не представляете, в каком я положении!.. — Мне всё равно, — ответил Алексей, и ему действительно было всё равно. Но вместе с тем и любопытно — что тот скажет? Как будет унижаться и молить? — Я графу Зубову должен большую сумму денег. Достать сейчас их нет никакой возможности. Я потерял практически всё состояние в последние три года. Остался только дом в Москве. Сплошные кредиторы... А у меня семья... У меня сын... Я готов поклясться на чём угодно, что не я довёл шавельских крестьян до того положения, в котором они пребывают ныне! Там было так всё задолго до меня! Я только что и проживал летом в господском доме вместе с семьёй! Никаких распоряжений никогда не делал... Платон Александрович теперь под ваше дело меня выгонит оттуда и долг потребует вернуть немедленно. А мне взять денег негде... Стыдно говорить такое дворянину... Я нищ почти... Только и остались, что драгоценности жены, посуда да одежда... — От меня вы что хотите? Чтобы я долг ваш уплатил Зубову? Чтобы ему было с чего порядок наводить? — резко ответил Алексей. — Дайте сроку... Не требуйте с него сейчас. Он всё заплатит, возместит. Граф, не смея оскорбить вас предложением о взятке, располагайте мной как захотите! Я вечный буду ваш должник! Христом Богом прошу, не для себя, за жену и сына! Внезапно Алексей заулыбался. — Пусть ваша супруга явится ко мне завтра. Около семи часов. Одна, без вас. Мы, может быть, решим с ней дело. В глазах Вяземского недоумение сменилось... да... надеждой! Он схватил Алексея за руку и поцеловал. — Да-да! Она непременно будет! И, покидая дом Зубова, Аракчеев живо воображал себе, как князь будет умолять Любу отправиться к нему, а та, наверное, расскажет о прошлом приключении. Возмутится. Откажется идти. А тот, несомненно, будет настаивать и её унизит этим. А что же в итоге? Придёт или не придёт она — не важно. Алексей давно не был в таком прекрасном расположении духа.

***

Она вошла и встала, нервно сжимая маленький, украшенный вышивкой ридикюль. Смотрит вниз, но всё же он может разглядывать её, не думая о том, что это неприлично. Сколько же лет прошло? Никак уж двадцать? Стало быть, ей сорок три... Княгиня Вяземская, впрочем, выглядела моложе своих лет, во многом благодаря хрупкости телосложения, к которой добавилась та самая болезненная худоба, которая возникает от тяжелой жизни и слабого здоровья. Как мучительно остро выпирают тонкие ключицы под пелериной на плечах! Как тонки пальцы в лайкровых перчатках! Одну она стянула и держит, комкая в другой руке, и видно, что руки у неё не такие белые и нежные, как полагается быть им у дворянки. Эти покрасневшие местами пальцы, кажется, познали и домашнюю работу... Одета Любовь Дмитриевна была аккуратно и, можно сказать, нарядно — в бархатное, бутылочного цвета платье, которое, однако, при ближайшем рассмотрении выглядело поношенным и выдавало большие старания хозяйки сохранить его приличный вид. Вот и носки белых туфель стёрты, если приглядеться, колечку на указательном пальце явно не хватает пары в виде серёжек... Серёжек. Он помнил их. Два рубина — красных ягод. Уж не пришлось ли их продать? И Алексей испытывал смесь странной радости, близкую к злорадству, и одновременно жалость к ней. — Ну что же вы, Любовь Дмитриевна, стоите? Там сквозняк дует у двери. Садитесь, где теплей, — он показал ей рукой кресло у разожжённого камина. Женщина, не поднимая глаз, быстро прошла через комнату и села, куда он указал. — Ну что ж... Вам не интересно, зачем я вас позвал? Она подняла наконец глаза. В них была обречённость, но вместе с тем решимость. И как она была бледна... — Хотел увидеться и поболтать со старой знакомой. Я прямо удивился, встретив вас... — он встал и обошёл кругом кресло, в котором она сидела. Остановился сзади и глянул на её затылок. Совсем как в прошлом: собранные в высокий узел на затылке волосы выпускали пару воздушных прядок светлых, ещё не тронутых даже сединой волос. Он вспомнил прежний трепет, своё желание коснуться, страх... Он тогда бы не посмел. Но что же... Тогда бы не посмел, теперь посмеет. Алексей протянул руку и пальцем коснулся ее шеи, погладив бархатную кожу. Люба вздрогнула, но... продолжала сидеть молча, и он положил на шею сзади к ней ладонь, потом вторую руку и чуть сжал плечи, где ключицы. Некоторое время царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Внезапно женщина встала с кресла и развернулась к нему лицом. — Да, я помню ваше признание. — Мое признание? Хм... — Он сделал вид, что задумался. — Ах да. Такое было. Ну что ж. Вы ясно дали мне понять... Он замолчал, увидев, как она дрожащими чуть-чуть руками расстёгивает пуговицы на лифе платья. Её лицо в отблесках пламени камина казалось восковым. Оно ничего не выражало. Алексей вдруг не выдержал и расхохотался. Он подошёл к ней и накрыл её руку на груди своей, останавливая. — Вы думаете, сударыня, я вас позвал за этим? Поверьте, для этого у меня хватает желающих. Мне от вас этого не надобно. — Так зачем вы позвали меня? — её губы задрожали. Кажется, его ответ теперь унизил её ещё больше. — Мой муж сказал мне, что я смогу помочь решить его проблему с долгом. — И он, не долго думая, мне вас прислал... Хочу спросить я: вот вы вышли замуж за князя Вяземского. Что же он... намного милее вам был, чем я? Чем он привлёк вас? Он старше вас, безобразен... И, кажется, ваше состояние не приумножил... — Алексей усмехнулся. — Не отвечайте... Я знаю. Он тогда был знатен. Богат. Это всё недостатки его искупило. — О чём вы говорите? Не я выбирала его. Вы не знаете мои обстоятельства... — нахмурилась она. — Не важно. Едва ли вас насильно выдали замуж. Пусть вы и не выбирали его... Но вы и не отказали ему. Вы сочли возможным, потому что он подходил вам по чину. Будь я так же богат и знатен тогда... Кто знает... — Ах вот что вы думаете... Вы полагаете, всё дело в деньгах? — Будь не в них... — Он убрал руку, которую по-прежнему держал у неё на груди. — Разве бы вы стали тут передо мной раздеваться? Готовая отдаться в обмен на благополучный исход дела вашего мужа. — Теперь я поняла. Вы позвали меня, чтобы унизить... Отомстить... — Нет, я позвал из любопытства. Расскажите мне о тех делах, что связывают мужа и графа Зубова. — Мой муж должен графу большую сумму денег. И вам это известно. Теперь граф хочет использовать его и стребовать долг под предлогом вашего условия. Денег у моего супруга нет. Вероятно, придётся нам расстаться с домом. Что ж… Содержать его всё равно нет возможности. Нам нечем платить прислуге… — она говорила не со стыдом уже, а даже с отчаянным, как будто, вызовом. — Ещё вопрос тогда позвольте. Куда же муж ваш деньги дел? Немалые, должно быть... Она покраснела и, присев на кресло, тихо произнесла: — Он играет в карты. Много лет. Это как болезнь. Он старается пагубную страсть преодолеть, но люди, подобные графу Зубову... Зубов даёт ему денег в долг, и Иван играет снова. Иногда он выигрывает, но чаще долг его растёт. Он сам от этого страдает... — Страдает, очевидно, что плохой игрок. У вас ведь сын? — внезапно спросил он. Этот вопрос, казалось, удивил её. Любовь Дмитриевна изумленно приподняла вверх тонкие брови, и губы её почти что невольно коснулась улыбка. И две милые ямочки на щеках осветили лицо, заставив Алексея почувствовать смутный, лёгкий отзвук нежности в душе. Как любил он эти ямочки! — Сын. Шестнадцать лет. — Как зовут? — он сам не знал, сам зачем это спросил. — Алексеем... — она произнесла это небрежно и вдруг сама обнаружила, что мог значить этот ответ. Ведь, несомненно, давая ребёнку это имя, она никак не связывала его в мыслях даже с тем странным, неловким молодым человеком, рыдающим на коленях перед ней на балу. Алексей стоял у окна, скрестив на груди руки, и долго молчал. Он так мечтал... Так мечтал об этой минуте... Он мог бы сделать с ней всё сейчас... Мог получить её. Но не хотел. Он не испытывал даже уже злорадства, только грусть. — Он где-то учится? — В гимназии императорского университета. — Какую же специальность выбрал? — Медицину. Хирургом стать мечтает. Лечить людей... Не знаю, от кого такие у него стремления. В семье у нас ведь не было врачей. Алексей с удивлением покачал головой. — Какая нужная профессия… Во все времена! А то все нынче философами быть хотят или правоведами… Что ж, сударыня… Вы свободны. Идите. — Вы поможете моему супругу? — она спросила это совершенно равнодушно. — Нет. Ему один Господь теперь поможет. Он не повернулся к ней и продолжал смотреть, как идёт дождь на улице. Дождь... В тот вечер так же шёл дождь, и он бежал под ним, промокший... От позора. Бежал от своей любви. А более — от самого себя. Хлопнула дверь. Через несколько минут Алексей увидел, как из подъезда выходит, кутаясь в плащ, женская фигура и быстро бежит к экипажу. Она показалась ему хрупкой и маленькой, и ветер едва ли не сбивал её с ног. Через неделю Алексей, закончив все дела, перед отъездом в Петербург снова был у Зубова. Поняв, что поблажек тут не будет, и усмотрев в приезде Аракчеева гораздо более грозное предзнаменование, граф отбросил угоднический тон. Он был хмурым, как будто бы с похмелья, и в этот раз даже чаю ему не предложил. Зато предложил выкупить у него Шавельское имение «за бесценок, почти что даром». — Обнищавшее, разорённое вами и вашими гостями? Оно на что мне? Я не падальщик. Там по бумагам убытка одного, а вы хотите дурака найти и на него повесить... Вот нет уж. А если вам так уж нужна рассрочка, то вот, извольте это подписать... И сунул Зубову расписку, в которой тот обязывался ежемесячно подавать отчёты в Петербург о том, какие дела ведутся в Шавельском уезде, платить дополнительный процент к подоходному налогу и обо всём докладывать ему. — И раз в квартал к вам будет приезжать с инспекцией от меня человек. А если что — и сам приеду. Так что выписки из расходных книг уж проследите, чтоб готовы были. У вас ведь, кажется, ещё есть земли? Надеюсь, там порядка больше, но надобно будет их проверить. И если что-то не понравится... Вы уж не обессудьте. Граф всё подписал, но на лице его явственно отразилась вся гамма испытываемых чувств. «Теперь мне перед тобой отчитываться? МНЕ? Перед ТОБОЙ?» На плотно сжатой челюсти были видны желваки, и чуть дрожала правая рука, которой он подписывал. — А знаете, я восхищаюсь вами, Алексей Андреевич, — произнёс Зубов, когда всё было кончено. — При двух настолько разных императорах смогли вы удержаться и сделать завидную карьеру. Очевидно, что ваша служба государю особенно ценна. Знать бы мне ваш секрет... — А служба моя, её издержки и секрет ВАМ, Платон Александрович, известны более чем кому бы то ни было другому. На лице Зубова возникло недоумение, он уставился на Алексея, видимо, ожидая дальнейших пояснений. И, не получив их, проводил графа до дверей. — Государю передавайте мой поклон нижайший. — Не сомневайтесь, передам. Его Величество про вас не забывает. Открыв дверь, Зубов внезапно, как будто вспомнил и хлопнул себя по лбу. — Ах да... Такая новость тут давеча печальная пришла. Иван Иванович Вяземский позавчера скончался от апоплексического удара. Бедный малый. Уж видно, сильно застращали вы его... Осталась вот теперь вдова и сын... В долгах все... — Алексей ничего на это не ответил и вышел. Что ж, поручение он выполнил: Зубова прижал и посадил на долговую цепь. Придётся графу открывать пошире погреба и поупражняться в унижениях. Теперь черёд за Александром. Алексей знал уже, что он попросит. Do, ut des; facio, ut facias.