***
Лес темнел за плотно закрытым ставнями. Холодный и мрачный, с блеклыми тенями на верхушках деревьев, с грязными дорожками, плотно поросшими травой, с ночными птицами, чей крик доносился до самых стен замка. Солдат во дворе уже не встретить — комендантский час, и выходить в чащу в столь позднее время, кажется, никому не разрешалось. «Разве что Йегеру. Ему всегда нужно найти приключений, — Жан отложил уголек. — Как будто в обычной жизни их мало». Он отвел взгляд от потрепанного альбома, поискал на столике рядом чашку, но, заметив её уже пустой, нахмурился и почувствовал себя несчастным, словно у него из-под носа забрали то, что непрерывно пополняет его жизненные силы. На принятие он потратил мгновение и вернулся обратно к наброскам. Бумага светилась в лунном свете, свеча в канделябре только способствовала атмосфере. По своему обыкновению, штрихи получались широкими и размашистыми; Жан никогда не осторожничал в рисовании. Мама часто говорила, что у него талант, ласково трепла по макушке. Сам себя талантливым он не считал, но в такие моменты внури все сжималось от радости. «И как вообще можно семью променять на что-либо другое? Ведь именно они — самые близкие, самые лучшие и дорогие — не люди, а родная кровинушка!» Не то чтобы Жану от подобных фраз родной матери хотелось скептически усмехнуться — он ясно понимал, почему она это говорила, а точнее из-за кого, — но просто его семью вряд ли идеалом язык повернется назвать — ни одну из семей, впрочем. И если детство его забралось глубоко-глубоко в самые забытые извилистые улочки подсознания, но все еще напоминало о себе, то как-то ныть по поводу отсутствия отца Кирштайн себе не позволял — он знал лично слишком много историй, рядом с которыми его проблема и близко не стояла: у кого-то родителей не было вовсе, у кого-то их съели прямо на глазах, а некоторые сами для своих отпрысков являлись худшим кошмаром. Сто четвертый кадетский отряд был кладезем историй, после которых ты понимал, что у тебя еще не все так плохо. С другой стороны, от знания, что кому-то хуже, самому легче не становилось. Вздохнув, Жан всё-таки отложил уголь в сторону и, откидываясь на прохладную спинку стула, потушил свечу. Через минуту сладко зевнул, потирая уставшие глаза. Микаса на листе бумаги вышла немного грустной, но менее красивой это ее не сделало. Раньше парня смущало подобное времяпровождение, но позже он свыкся и с этим аспектом своей жизни, решив, что никому своей тайной мазней не вредит. А в замке действительно было очень тихо. Ведь уже без пятнадцати час, и все либо спали, либо занимались бумажной работой. Слышно было лишь то, как ветер завывал у самого верхнего этажа, прорываясь в прикрытое окно сквозь сдвинутые ставни. Холодный воздух касался стен и дверей внутри замка. Все случилось внезапно. Жан снова услышал шаги. В этот раз они были более размеренными, словно идущий не торопился. Кирштайн вскочил и подошёл к двери, прислушиваясь к удаляющимся звукам — очевидно, принадлежавшим Саше. Это точно она. Здесь нельзя ошибиться. В этот раз любопытство пересилило и Жан не очень понял, как ему это удалось, но он беззвучно открыл дверь и аккуратно шагнул в коридор. Видимость была почти нулевой. Кирштайн сделал пару неловких шагов, вздрогнул от холода и присмотрелся. Саша шла впереди небольшими шагами, держась к самой стенке — вот почему ему удалось ее услышать. На девушке была только ночная сорочка, и пришлось растерянно отвести взгляд. На мгновение Жан даже решил вернуться в свою комнату, словно ничего не было. Всё равно Браус его не заметила. Но потом мысленно дал себе подзатыльника. «Это же Сашка, что в ней необычного? Пусть даже в одной сорочке». Кирштайн шел неторопливо. Бесшумно и твердо, но даже так едва держался на приличном расстоянии — вероятно, дело было в более широких шагах. Он легко подстраивался под чужие движения: опускал ступню, когда ее опускала Саша, и поднимал, когда поднимала она, тормозил, когда тормозили впереди. Все складывалось поразительно удачно. Пройдя весь этаж в напряжённой тишине, Браус спустилась по деревянным ступеням, и Жан, немного погодя, последовал за ней, но… Под ногами противно заскрипело. Парень только успел чертыхнуться, как Саша мгновенно замерла на месте. На секунду показалось, что он вот-вот прирастет к полу. Когда девушка обернулась, Кирштайн уже вжался в проем между стен. Было сущим везением само наличие этого проёма как и могильная темнота вокруг. А способность ретироваться со скоростью света так вообще оказалась открытием. У Жана пропали какие-либо силы стоять на ногах, да вообще дышать, когда Саша, напряженно сглотнув, двинулась обратно в свою комнату. Она прошла так близко, что расстояние между ними было половиной вытянутой руки. Жан, выждав на месте еще минут десять, тщательно пытался понять, что значат эти ночные похождения. Поведение Саши никогда ничего подобного не предвещало и странностей в ее действиях ни разу не прослеживалось. Браус была впечатлительной как пятилетний ребенок из какого-нибудь детсада в Тросте. К тому же, отличалась исключительной простотой, благодаря чему, как казалось, все ее действия можно было просчитать на три шага вперёд. Наверное, именно по этим причинам при виде чего-то нового в ее поведении, Жан чувствовал, что перед ним незнакомый человек. Он провел рукой по спутавшимся волосам, собираясь с мыслями. И осознав кое-что, довольно расплылся в лёгкой ухмылке. Теперь это было делом принципа.Часть 2
19 июля 2021 г. в 18:03
Уже в первый день Саша стала предметом насмешек.
Виной послужил неловкий случай: во время обряда инициации она ела картофель в строю, после чего была отправлена бегать в течение дня и лишена обеда. До сих пор оставалось непонятным, как у нее хватило смелости отчитаться перед инструктором Шадисом. Для кадетов он воплощал палача и гильотину по совместительству. Жан считал, что дело было в ее наивности, в неискушенности деревенской жизни.
Однако, в сто четвёртом многие приняли это за тупость.
Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пошутил по поводу ее любви к еде. Едкие смешки бросали в спину, кадеты никогда не смеялись в открытую — так, между словом, намёком или косым взглядом. На девушку можно было легко спихнуть вину за шум или нарушение порядка. Многие так делали, даже Микаса не брезговала.
Было видно Браус это волновало. Пару раз она пыталась добиться взаимопонимания, но мало кто воспринимал ее всерьез. Теперь она молчала и уже не жаловалась.
Саша была доброй, очень. Жан знал, попроси он об одолжении — да кто угодно — она щедро осыпала бы его всем, что у нее есть, и даже ни на секунду не задумалась о выгоде. Ей было не сложно лишний раз улыбнуться, пожелать удачного дня или похлопать по плечу. Такой уж она была натурой.
Благодаря таким качествам она обрела друга и личного защитника в лице Конни Спрингера. Было что-то забавное и родственное в их связи. Нанесенные ей обиды он воспринимал как личное оскорбление и не стеснялся махать кулаками. Отличный оказался парень, добряк и верный товарищ, но за советами в рукопашном бою лучше было обращаться в другое место. На памяти Жана он еще ни разу не побеждал, лишь изредка соглашался на ничью, и обе стороны разбегались по углам — собирать выбитые зубы.
Жан не помнил, когда он к ним так притерся. После выпуска из Кадетского корпуса они неосознанно держались вместе. Наверное, выживание сплочает. Они перестали игнорировать присутствие друг друга и начали перекидываться шутливыми фразочками. Юмор, как своеобразный способ отвлечься от тяжёлой реальности, работал безотказно. Кто-то предложил завтракать вместе (точно не Жан), а если выдавалась свободная минутка и были силы — трое прогуливались по окрестностям, пытаясь веселиться как обычные подростки.
— Чего ты хмуришься? — Саша попыталась сдуть с глаз темную челку, но сделала только хуже.
— Представляю, что капитан с нами сделает, если мы не надраим лошадей вовремя, — в глазах Жана сплелись усталость и раздражение. Он покачал головой, взъерошивая волосы чистой рукой.
— Мы ему живыми нужны, Жанчик, — заметила Саша, намыливая щетку в небольшом ведре, и провела ею по короткой шерсти животного.
Жан недовольно покосился на нее; он легко считывал в ее мягких чертах лица беззлобную насмешку. У нее была какая-то странная, очень-очень редкая способность ходить по грани дозволенного.
— Прекращай меня так называть. Звучишь как моя мамаша.
— Как по мне — замечательная женщина. Тебе стоит ее больше ценить, Жанчик.
— Вот-вот, — донесся голос Конни из соседнего стойла.
Удивительная вещь: как бы не бесило прозвище—напоминание о материнской дотошности—Жан все равно позволял Саше так себя называть.