Соревнуясь с солнцем

      Жан беззвучно зевает. Дважды — удовлетворительно с первого раза не получается.       — Моя деревня не так далеко отсюда, — скучающе тянет Конни, и Жан видит, как Саша, в знак беззвучного согласия, утыкается взглядом в то же окно.       — Моя тоже близко.       Кирштайн только кривит губы, греется в лучах полуденного солнца и на них почти не смотрит. Он молчит, стараясь не задремать: вот сейчас еще и упадёт со стула. Краем глаза он видит, как за соседним столом Райнер с Бертольдом играют в шахматы.       — Мы так долго ехали до южных районов стены Розы, но нам и семьи навестить нельзя, — все так же лениво продолжает Спрингер.       — А заняться все равно нечем, — Саша медленно обводит взглядом комнату. В ней, помимо них, сидят еще несколько выпускников сто четвёртого отряда. — Только и делаем, что бездельничаем.       — Эх… Может, просто сбежим ночью? Ты с нами, Жан?       Кирштайн даже не успевает ответить.       — Так сильно хочешь домой? — протягивает девушка чуть смешливо. — Мне вот сказали не возвращаться, пока не стану нормальным человеком.       Жан хмыкает. Следовало ожидать. В последнее время у Браус появилась раздражающая привычка начинать говорить, прежде чем он даже успеет раскрыть рот.       — А мне сказали, что такой коротышка, как я, никогда не станет солдатом, — с наигранным разочарованием делится Конни. — Но я гений. Стал настоящим солдатом и даже попал в десятку лучших курсантов. Когда вернусь в деревню, они все будут глазеть на меня. Хочется вернуться хотя бы ненадолго… Пока еще жив.       Взгляд у него на последних словах заметно твердеет. С мгновенье подумав, Жан все же подаёт голос:       — Кон, если ты это серьёзно, то я могу помочь.       Саша переводит взгляд на него.       — Ты такой серьёзный сегодня, Жан-бой, — сложив голову на ладонях, спокойно констатирует она. — Ты злишься на нас?       — Не зови меня так.       — Знаешь, я думаю, хорошо, что ты остался здесь с нами, — она будто очень удачно пропускает мимо ушей его слова. — А то было бы еще скучнее.       Она больше не улыбается ему своей улыбкой — яркой и непременно заражающей. Жан не отвечает на это никак, только непроизвольно поджимает губы, потому что сказать-то и нечего.       Саша не из тех, кто при конфликте интересов притворялся; намеренно ссориться не начинала тоже — скорее просто показывала всем своим видом, что думает. Вот и сейчас — начиная с той самой ночи на кухонном складу — она хмурилась, когда на построении Жан вставал рядом — она хмурилась, когда Жан заводил с ней разговор, просто чтобы проверить, не надумал ли он себе ее враждебность — она хмурилась; ей не нравилась ни напускная радость, ни бессмысленное насилие. Что-то только неуловимо менялось в ее всегда живом и простодушном лице; то ли губы кривились, то ли взгляд становился острее — он так и не понял. Но все равно видел.       Жан чувствовал, что в ту ночь оказался не прав, но в чем конкретно, ему не было понятно.       С этим стоит когда-нибудь разобраться. Всё-таки она его подруга.       — Ребята, серьёзно, вам не кажется это странным? — Кирштайн подсаживается к ним поближе; глаза у него подозрительно прищуриваются. — Что нам приказали дежурить здесь в штатском? Нам даже запретили надевать форму и тренироваться, — подмечает он. — Мы же солдаты, как ни крути. Так зачем нам дали такой приказ?       Не верится, что их просто сослали из города прямо во время всей шумихи.       Ну конечно. Это просто очередное ненавязчивое напоминание о двух неприятных вещах: о том, что сообщники Энни Леонхарт уже давно находятся где-то рядом, и о том, что это кто-то из кадетов сто четвёртого.       Скорее всего, все здесь еще и доверху нашпиговали прослушкой — в целях безопасности, на всякий случай; не из страха, само собой. По крайней мере, никто об этом не скажет.       Статус самоотверженного разведчика оказывается далеко не тем, о чем вещал со сцены Эрвин Смит, когда армия приходила за новобранцами несколько месяцев назад, словно собирая урожай — или у него просто неприлично высоко взлетают стандарты.       — А самое странное тут то, что наши командиры, в отличии от нас, при полной экипировке и готовы к битве. Но здесь не линия фронта, мы за стенами вообще-то! С кем они собрались сражаться?       Создавалось стойкое ощущение, будто оторвав разведчиков от города, начальство пыталось оборвать все связи Энни Леонхарт с ее сообщниками. А заодно и вычислить последних.       Все это заставляло изрядно понервничать. Особенно, когда не знаешь, чего следует ожидать.       Конни неуверенно пожимает плечами.       — Хмм… Ну, здесь медведи водятся…       — Если дело в медведях, то пушек вполне хватило бы. Никто не понимает, что происходит, и все на взводе. Вы двое одни тут такие беззаботные, — голос у Кирштайна не обвиняющий, просто серьёзный. Он ведь не солгал — за эти несколько дней, проведённых вдали от стен, только у этих двоих еще оставалось желание валять дурака и игнорировать закономерные вопросы.       — Интересно, как отреагирует командование, если вы и правда сбежите.       Саша отворачивается; так, чтобы Жан уже точно не смог посмотреть ей в глаза.

***

      Саша ускакала два часа назад. Первая вызвалась помочь, решила самостоятельно проверить жителей своей деревни.       С её ухода Жан погрузился в бессмысленные копания: вспоминал их последний разговор, проводил параллели между кражами и настроением девушки, мысленно возвращался к той ночи, пока совсем не разболелась голова. Внутри чувствовалась злость и бессилие, смешанные в адском коктейле.       Весь парадокс заключался в том, что узнав тайну Саши, Кирштайн, вместо того, чтобы приблизиться к ней, отдалился настолько, что времена кадетского корпуса показались ему мелочью. Тогда между ними хотя бы не сквозило постоянное напряжение.       Все это так надоело.       Когда проверка деревень наконец-то закончилась, Жан был готов разлечься прямо на траве. Усталость сковывала все тело, накатывая волнами. Седло было жёстким, хоть и выглядело вроде мягким. Руки уже ныли, спина взвоет под утро. Но возвращаться в город чертовски не хотелось — в этот неясный океан мыслей о будущем человечества и об одном человеке в особенности. Что она думала про него? Кирштайн не знал. Подозревал, что не самые лестные вещи.       — Ладно, возвращаемся к исходной точке. Держим курс на стену Роза.       Жан встрепенулся.       — Прошу прощения, командир, с нами нет Саши Браус, — он неуверенно обернулся к Конни.       Спрингер был слишком погружён в свои мысли, чтобы заметить её отсутствие. Тот странный титан, лежащий прямо на крыше дома, явно выбил его из колеи. Парень все повторял, что гигант ему знаком и даже был способен говорить. Жан только сверлил взглядом друга, но ничего не говорил.       «Вполне возможно вся его семья мертва. Ему невероятно тяжело, вот и мерещится всякое».       Вся эта ситуация больше походила на страшный сон. Стена Роза пробита, но дыру уже как сутки найти не могут. Селяне исчезают из домов, титаны объявляются из ниоткуда, но крови и разрушений нигде не было. Теперь не угадаешь, откуда ждать следующую опасность.       — Вот черт! И надо же было ее отпустить.       — Командир, не сочтите за дерзость. Можете поручить это мне.

***

      Езда до деревни Даупер заняла не менее часа.       Жан слез с лошади под мелко накрапывающий дождь и синее сумеречное небо. Деревья колыхались рядом с тихим шелестом, и он запрокинул голову, вглядываясь в мутный диск солнца, заходящий за горизонт. Плотные клубы туч искажали его свет до бледно-желтого. Безжизненно тусклого. Кажется, всю ночь будет ливень с грозой.       Идти не хотелось. Появилось трусливое желание вновь седлать лошадь и возвращаться к стене Роза, а не петлять по узким дорогам. Но у Жана не было выбора. В конце концов, он сам вызвался.       Кирштайн нашел ее, сидящей на низеньком пеньке напротив небольшой хижины. Пара капель затекла ему за воротник.       — Саша?       — А? Жан?       — Ты почему вся в крови? — повисла пауза, наверно, девушка складывала в голове картинки произошедшего, и пока она не совсем не потеряла интерес к нему, Жан поспешил добавить. — Ты не ранена? Что случилось, пока меня не было?       Кирштайн прекрасно видел, и знал наверняка — Саша злилась, и от этого становилась неестественно молчаливой. В одно мгновение он осознал: вина лежала на нем лишь отчасти. Было что-то в этом месте, что заставляло ее нервничать.       — Я спасла девочку, ее уже увели, — она с неохотной подняла взгляд. — И подралась с титаном.       — Тогда каким образом ты выжила? У тебя же нет никакого снаряжения и ты без лошади.       Дождь усиливался, барабаня по козырькам хижин и небольшого колодца, заливая глаза и лицо, но Жан не двигался, словно его ноги прибили гвоздями к земле. Перед ним Саша подтянула колени к груди и напряженно выдохнула — кажется, ее платье насквозь промокло, и парень пожалел, что у него с собой нет ничего, кроме собственной рубашки.       — У меня были лук и три стрелы.       — Но это же смешно.       Девушка рывком поднялась, отчего Кирштайну пришлось выпрямиться. Теперь преимущество роста должно было помочь Жану, но нет. Каким-то образом Саша всё ещё заставляла его чувствовать себя провинившимся ребенком.       — Что тебя так рассмешило? — тяжёлый взгляд исподлобья, и парень ощутил странное желание рассмеяться.       — Да как бы ты смогла сразиться с тремя стрелами и выжить?!       — Как же ты раздражаешь! Почему ты такой самоуверенный?! Ты же обо мне ничего не знаешь! Так откуда тебе знать, смогла бы я или нет?!       Жан упустил момент, когда она начала практически кричать ему в лицо, притягивая любопытные взгляды из окон. Фитиль терпения прогорел и обуглился за какие-то доли секунды, если он вообще был.       — Даже там, на кухонном складу, ты сразу приписал мне самые низкие мотивы! Что, поверил в кадетские сплетни?!       Жан готов был к любому исходу, но он совершенно не был готов к тому, что произошло дальше — вместо ответа Саша резко замолчала. А потом крепко сжала челюсти и отвернулась. Ее плечи мелко подрагивали так, словно она старалась сдержать плач.       — Хватит, Жан. Поехали обратно.       Ее голос затих, оставляя только вымученный вид. Ещё несколько капель упали Жану на лицо и скатились вниз, но ни одна жилка при этом не дрогнула.       Вспомнились слова Армина, сказанные несколько недель назад:       «Не суди людей, даже если думаешь, что хорошо их знаешь. Многие вещи, рассматриваемые под другим углом, примают новое значение».