Соревнуясь с солнцем

      — Эрен!       Титан рухнул на землю. Лошади встали на дыбы.       — Эрен, да что с тобой?! Это все, что ты можешь?! А ну вставай! От тебя зависит судьба человечества!       Жан раздраженно прикрыл глаза и выдохнул через зубы. Пришпорил лошадь и глянул вниз с обрыва, стараясь не вслушиваться в крики майора Зое. Иногда ему казалось, что с Эреном играли в борьбу на изнеможение. Заставляли проходить тесты на выносливость и умственные способности в титанической форме — Конни ещё шутил, что раз Йегер избежал необходимости в школьных заданиях, то они сами его нашли. Требовали от парня заговорить, использовать свое тело как кристалл, потаскать бревна. Иногда такие эксперименты затягивались до поздней ночи, и единственное, что их останавливало, — это полное изнеможение «надежды человечества», прямо как сейчас. В итоге, Эрен не мог подняться с постели сутками, и кормить его приходилось с ложки.       Жан никогда не признался бы, но он явственно чувствовал: ему жалко Йегера. Как-то по-человечески, наверное, — но все же совсем жалко, даже когда Эрен казался колючим и вспыльчивым. Много раз Кирштайн сам вызывался помочь донести парня до койки, когда того рвало и едва передвигались ноги. В процессе, спотыкались вместе, но Эрен молчал — видимо, не хватало сил огрызнуться — и просто сопровождал товарища недоверчивым взглядом.       — Эрен, ты можешь двигаться? Если ты слышишь меня, то пошуми! Если нет, тогда я достану тебя оттуда!       В этот раз он выглядел иначе. В нём даже десяти метров не было. И кое-где не хватало плоти.       Микаса спрыгнула на УПМ в обрыв, проигнорировав громкие возмущения старших, и подбежала к титану. Только ее волосы взметнулись черным перышком.       — Опять она самовольничает, — недовольно процедил капитан Леви. — Может, этой девчонке стоит преподать урок дисциплины?       — Нет, ничего страшного, — Армин попытался оправдать подругу. — Эрен ведь не реагирует.       По траве поползли золотые блики, где-то внизу — возле тела титана — копошились разведчики: вытаскивали Эрена наружу, резали сухожилия, делали зарисовки.       — Черт, у него кровотечение!       В нескольких шагах Саша что-то прошептала Конни. Кажется, происходящее их ничуть не заботило. Нередко эти двое погружались в свои разговоры настолько, что уже совсем вокруг ничего не замечали. Да и Жан отчего-то вспомнил, что прошло всего четыре месяца после выпуска, — хоть и исполнилось совсем недавно — так что отвлекать и дергать их сейчас не хотелось. Мало ли, новый повод для шуток нашелся. Подумаешь, объявлены в государственный розыск. Этого не стоит бояться, они ведь в безопасности.       Только проблема была именно в том, что Жану так не казалось.       И не то чтобы опасность дышала в спину. Нет, чистый загородный воздух, словно бы небольшое спасение: ни суеты, ни шума, ни метаний из стороны в сторону. Тихие поездки на пропахнущий специями рынок, колка дров вместе с Микасой, споры о том, кто будет мыть посуду. По крайней мере, здесь на природе, все казалось расслабляющим. Саша, к слову, была без ума от счастья. Постоянно щебетала о том, как много ей напоминает дом.       Но что-то все равно заставляло класть голову на подушку с клинком в руках. Интуиция, или как это сейчас называют?       — Эксперимент окончен, — констатировала майор Зое, и Кирштайн не сдержал едкой усмешки.       «Конечно, окончен. Еще пару минут и Йегера собирали бы по частям».       Леви сверлил небольшой, сложенный вчетверо лист бумаги взглядом совершенно тяжелым. В серых глазах играли огоньки заходящего солнца. Там, за его спиной, уже скрылся гонец.       — Что это, капитан? — спросил Армин, увидев нежданное письмо.       — Распоряжения Эрвина. Нам приказано бросить дом и уезжать отсюда.       Жан выдохнул уж слишком спокойно, унимая чуть ускоренное сердцебиение внутри, и ладонью провел по светлым волосам. Осталось только выругаться. Саша растерянно повернулась в его сторону, и на ее лице проскользнуло то нечитаемое выражение, как в ночь, когда он обвинил ее в краже. Конни хмурился, поправляя клинки в руках. Все его легкомыслие как водой смыло.       — Капитан, можно забрать наши вещи? — уточнил он, нервно кусая губы.       — У нас же там остались ящики с едой! — сокрушенно добавила Саша. Взгляд Жана она старательно избегала.       — Нет, сейчас же уходим. Вы что, не доверяете командору?       Уже через несколько часов Кирштайн наблюдал, как полыхает деревянный дом. Оранжевые огоньки света на фоне темноты за лесными склонами раскрашивали мрачные лица, отблесками зажигали глаза. Холодный воздух студил щеки, и если вдохнуть слишком сильно, то заныли бы легкие. Жан привалился к колючей ели, надеясь, что ржание их лошадей не донесется до преследователей. Краем глаза он заметил, как Эрен, который только-только перестал регенерировать, тихо опустился на землю: надеялся, что никто не заметит его слабости. Армин и Микаса рядом с ним выглядели не такими сонными и, наконец, были очень сосредоточенны. Ветер разносил пламя, в низине витал запах гари. Вокруг стало по-дневному светло, да так, что Кирштайн наивно решил, что их смогут заметить.       Вновь похолоднело. Микаса сильнее укуталась в красный шарф, Саша сжала лук и зажмурилась сильнее, как будто происходящее вокруг — страшный сон.       — А если бы мы остались там ночевать? — пораженно спросил Армин.       — Капитан, так это военная полиция центра?       — Похоже, не думал, что они сюда припрутся, — Леви кивнул, когда был брошен последний факел. — Мы их недооценили.       Саша за плечом мужчины прижала ладони к щекам, едва ли не трясясь от волнения или холода. Спустя некоторое время, подала голос:       — Поторопимся, нам повезло. Ночь светлая. В пути до места встречи нам посветит луна.

***

      Жан, привязанный в несколько узлов к стулу, молча наблюдал как на склад, заставленный ящиками с продовольствием, входили заказчики. По плану операция должна была давно окончиться, но ни Микаса, ни Леви все никак не объявлялись — дурной знак. Они точно что-то задумали, а его с Армином не посвятили. А зря. Арлет уже достаточно натерпелся от старого извращенца, принявшего его за девчонку. Жан осторожно пошевелил запястьями, ослабляя веревки. Неспособность помочь и хорошенько врезать ублюдку — въедалась в его сознание и мешала сконцентрироваться. Один из вошедших, грузный мужчина за пятьдесят, деловито протянул:       — Так-так-так, что тут у нас? Проверим не маскировка ли это…       Колыхнулась тень.       Микаса, словно ястреб, вылетела из-за ящика, и своим телом впечатала его в жесткий пол. Деловитый преступник с наглым взглядом, еще мгновение назад казавшийся всесильным монстром, вдруг обратился в жалкого, беспомощного человека, который поддался при первом же напоре.       Жан и Армин мгновенно подорвались с места, и с солдатской ловкостью обезвредили остальных двоих, благо на растягивание узлов у них было полно времени.       Удерживая чужие руки, Кирштайн повернул голову. На верхнем ящике в глубине склада, присев на левую ногу, сцепив ладонь на луке, замерела Саша. Парень поразился ее изменениям. И нет, они не раз дрались бок о бок, но отчего-то раньше он не стремился выловить в толпе ее по-подростковому нескладную фигуру. Браус, старше Жана на год, не являла собой что-то выдающееся: волосы были темными и отливали рыжиной, а веснушки — едва заметны на простовато неровном носике. Цвет глаз оставался неизменным, разве что у Саши они, казалось, стали темнее, однако взгляд… Взгляд разительно отличался. Если обычно девушка смотрела на мир восторженными, круглыми, широко распахнутыми глазами, в которых огонечками пробегала озарявшая иной раз ее сознание затея, то при бое во взоре отчетливо читалась сосредоточенность и даже многолетний опыт. Брови перманентно сдвинутые к переносице, взгляд цепкий, а иногда и тяжелый, подолгу задерживавшийся на одной точке.       Такая Саша и впрямь могла убить титана в одиночку.       — Конни! Кроме этих троих больше никого нету?       Из-за открытого окна донеслось:       — Не, нету! Все чисто!       Все, что произошло дальше, заняло не более каких-то трех секунд, но по ощущениям растянулось в памяти на целую вечность.       Заказчик вытащил из кармана револьвер, но Микаса не успела среагировать, не вовремя обернувшись к Жану позади себя. Тот скручивал руки двухметровому амбалу, и глядя в сторону, краем глаза заметил опасность. Парящие пылинки, блестя золотистыми звездочками, застыли в воздухе. Волна холода прошлась по позвонкам.       — Ох, черт, — тихо произнесла Саша и, занеся за спину руку, молниеносно вытащила стрелу. Затем приложила ее к гнезду тетивы и мощным ударом впечатала в чужой револьвер.       Жан успел лишь вдохнуть.       Вдруг, пристыдившись собственным промедлением, несдержанно прокричал:       — А если бы в Микасу?!       — А нечего ворон считать твоей Микасе! — Браус разогнулась и приняла гордую, решительную боевую стойку.       В ее голосе прозвучали нотки обиды.       — Прекратить споры! Допрос я проведу сама. Капитан приказал возвращаться к площади, — отчеканила Аккерман, обыскивая заказчиков на предмет оружия. — Там людно и меньше вероятности получить пулю. Больше он ничего не сказал, но… — сталь блеснула в ее серых глазах, — почему-то мне кажется, что стоит подготовиться к резне.       Срочно нужен свежий воздух.       — Я на пять минут, подождите, — оповестил товарищей Жан.       Накинув на себя плащ, парень вышел на прохладный воздух. Улица уже заметно опустела. Участок позади склада показался идеальным убежищем. Мусора здесь практически не было, как и прохожих. На часах уже половина второго дня.       Даже спустя три с лишним года эти улицы были знакомы парню. Его отчий дом располагался всего через пять кварталов, так что заблудиться не получилось бы.       Жан и не мог подумать, что теперь ему придется убивать людей. То ли дело было сражаться с титанами. К ним не испытываешь никакой жалости или угрызений совести. Они тупые, злобные, уродливые. У них нет детей и семьи. А вот что касается людей… И слова Микасы теперь не хотели покидать голову.       Так Кирштайн простоял на улице минут десять, уже хотел повернуться и пойти обратно, как услышал щелчок снятия револьвера с курка. Парень замер, почувствовав холодное дуло на затылке.       — Попался, гаденыш.       Слишком легко Кирштайн поверил, что снаружи не мог остаться хвост, и слишком поздно понял, что оставил спину открытой. Разведчик, называется. Лично отобранный капитаном Леви.       — Я отказываюсь умирать от рук того, кто стреляет спину.       Мужчина не успел ответить, Жан поднырнул, выбив револьвер у него из рук, сделал подсечку под колено, и недоброжелатель осел на колени. Кирштайн заломил ему руки и потянулся за веревкой.       Которой в кармане не оказалось.       Мужчина хищно оскалился и выпрыгнул невероятным кульбитом из его захвата. А затем вскочил и с разворота замахнулся ногой. Жан ничего не успел разглядеть, прежде чем ощутил удар в грудь.       Парень чувствовал себя так впервые: страх жег и рвал, словно омывая жидкой магмой. Еще вчера, надеясь на безопасность, он болтал с Сашей и Конни, гадая, чем они будут заниматься, когда война окончится, но сейчас… Лежа на грязной земле и смотря на небольшое, словно игрушечное дуло, время, кажется остановилось.       «Так все и закончится?»       Воздух сотряс грохот упавшего тела. Кровь заляпала землю.

***

      Ночью лесной мир оживает. Раз за разом слышится уханье филина, неподалеку журчит речной поток. Одинокие светлячки освещают небольшие островки пространства.       Вокруг царит тьма, а в небе зажигаются мириады звезд. Ближе к полуночи небо в одном месте светлеет, бледное зарево постепенно разгорается. Через несколько минут появляется полная луна, на которой даже с земли видны странные рисунки.       С восходом луны становится так светло, что легко можно различить силуэты кустов, деревьев, даже отдельные листочки на них. А на землю падает их четкая тень. Весь ночной мир предстает перед разведчиками, как будто покрытый серебристой краской.       Жан сто­ял воз­ле поваленного бревна и без­думно раз­гля­дывал свой дорожный ­ме­шок. Капитан Леви отдал распоряжение десять минут назад, в середине поляны, пе­ред всем выжившим составом, что пора на боковую. Гром­кое до­воль­ство Конни обошло стороной Кирштайна: проишедшее этим днем не да­вало ему покоя — Жан зах­лебывал­ся пре­ум­но­жен­ным во сто крат собс­твен­ным шоком и пре­датель­ски одеревеневшим телом, ду­мая о том, что вот оно, вот! Его жизнь могла оборваться именно сегодня, нежданнее государственного преследования и быс­трее па­рящих в воз­ду­хе птиц. С самого первого дня в разведкорпусе он готовил себя к смерти. Каждый день привыкал к тому, как после вылазки в столовой пустели стулья. Но к такому нельзя привыкнуть или подготовиться.       Те­перь, ког­да то немногое съестное было съедено, спальные мешки разложены, а луна давно поднялась над горизонтом, Жан переступал через лежащих товарищей. Парень старался не шуметь, слу­шая бес­связ­ные бормо­тания спящего Конни, и вы­шаги­вал за пределы поляны. Спать не хотелось. Пережитый этим днем стресс бурлил в его венах.       Немного погодя редкие стволы сменились густо поросшим лесом. То и дело Кирштайн норовил споткнуться об собственную ногу, но вовремя успевал сохранить равновесие. Пот­ря­са­ющее умение балансировать в кромешной тьме вос­хи­щало его самого так же силь­но, как и спо­соб­ность капитана Леви контролировать их всех.       Жан от неожиданности едва ли не вздрогнул, стоило ему только отлепить от сапога приклеевшийся лист, и заметить привалившуюся к дереву девушку.       — Нормальные люди спят по ночам, ты знала? — спросил он, как только узнал в темноте ее лицо.       — С каких это пор разведчики считаются нормальными? — отозвалась Саша, устало склонив голову вбок. Жан повел плечом — Браус все же, как ни странно, права.       Саша об­хва­тила ко­лени ру­ками и улыбнулась. Улыб­ка эта выш­ла малость жал­кой, а сама Браус походила на мер­ца­ющую лам­почку, что вот-вот по­гас­нет. На обыч­ное поведе­ние глав­ной дурочки училища по­хоже было ма­ло, и Жан, по­нимая, что разговор по ду­шам для них обоих просто необходим, подсел к ней на холодную траву.       — Я хотел сказать «спасибо». Если бы не ты, то это бы я, холодный, валялся позади склада.       — Пожалуйста, — кивнула девушка. — И все же не стоило тебе шляться по углам. Испугался небось?       — Будь у меня оружие, как у тебя, я бы не затормозил.       — Не храбрись, — полуулыбнулась Саша, видя, как надулся собеседник. — Ты едва не умер.       — Мы все чуть ноги не протянули, — парировал Кирштайн.       — Но хоть иногда можно позволить себе побыть обычным человеком? Со своими страхами?       Жан пожал плечами, чувствуя, что все-таки есть что-то увлекающее в подобных перепалках с Браус. Не давая ей передышки, он заявил:       — Если каждый будет так думать, то под конец все расслабятся.       — У тебя ужасный характер. Тебе говорили?       — Ты даже не представляешь как часто, — усмехнулся парень, заглядывая ей в глаза.       Саша положила голову ему на плечо, опуская взгляд куда-то вниз.       «Твою мать», — вздохнул Кирштайн.       Но не отодвинулся. Ее дыхание ощущалось на шее: оно будто немного сбилось от близости Жана.       — Тебя совсем нельзя спрашивать о прошлом? — тихо уточнил парень.       — А что ты хочешь знать?       — Почему… Почему ты стала так привязана к еде? Это ведь не здорово.       Саша вздохнула и сорвала небольшой цветок. Тонкие лепестки переливались в серебряном свете.       — Я родилась и выросла в деревне Даупер… — начала она тихо.       — Я знаю.       То ли врезать ему, то ли расплакаться.       — В начале все было замечательно, — продолжила Саша. — Мы охотились, делали заготовки к зиме, кухарили вместе.       Жан молчал. Браус ощутила, как тот пальцами касается ее плеча — аккуратно приобнимает. Почему-то прикосновения вызвали мурашки и на секунду сбили со всех мыслей, оставив только это ощущение.       — А потом пала стена Роза… Мне было одиннадцать, кажется. Может, двенадцать. Как-то вылетело из головы.       Она вздохнула, вновь ощущая, как волнами накатывает страх.       — В наши края пришли беженцы, стали охотиться, вырубать лес для своих нужд. Людей оказалось слишком много и за год они выловили всю дичь. В конце концов, начался голод.       Саша прикрыла глаза, вспоминая такой родной, но поредевший лес. Сама она стоит в его ценре и обессилившими руками утирает слезы. После видит исхудавшее лицо мамы. А рядом: вымученного отца. Тот только вернулся с охоты поздней ночью, и оставил пустой мешок у порога. Вот такое счастливое детство.       — Нам стало нечего есть, — Саша покрутила в руках цветок, открывая глаза и прогоняя воспоминания. — Старики и некоторые молодые умерли. Я исхудала и заболела. Очень сильно.       Она ненадолго замолкла. Потом продолжила:       — Одной ночью я не могла уснуть. Все тело болело. Желудок, правда не ныл, но мне казалось, что я с ума сойду. Ну и не выдержала, прокралась в наш подвал и стащила оттуда мясо, заготовленное к зиме. Правда потом я была сама себе отвратительна.       Опять знакомое ноющее в груди чувство. Его не унять, угли не потухали, словно зная, что еще будет костер.       — Потом я сбежала из дома, хотела доказать родителям, что не боюсь жить среди «чужаков», — голос дрожал. — Но зато впервые за два года нормально поела.       Пальцы просто касались плеча. Все нестыковки, тянущиеся еще с первого знакомства, теперь словно кусочки пазла складывались в целостную картину. Кирштайну хотелось ударить самого себя за поспешность. Но вместо этого он просто выводил узоры поверх ее рубашки. Медленно и аккуратно.       — А что потом? — вопрос прозвучал хрипло, едва слышно.       — А потом все стало только хуже, — Саша сглотнула подступивший к горлу комок. Контролировать тон становилось все сложнее. — В кадетском корпусе нас кормили достаточно, сам знаешь, но меня все равно не отпускал страх, что история повторится. Что титаны снова проломят стену, и начнется голод. Мне постоянно казалось будто бы тот поек, что нам давали, у меня отберут… Мне до сих пор так кажется. Поэтому я снова начала воровать.       — Ты их ненавидишь? — тихо спросил Жан.        Вопрос резанул по обостренным нервам. Саша вздрогнула.       — Кого?       — Тех беженцев. Ты же из-за них чуть не умерла.       — Я не знаю, — прошептала она. — Раньше я их ненавидела. Мечтала, чтобы они исчезли. Но сейчас… знаешь, перед тем как попасть в кадетский корпус, мне нужно было год ждать объявления набора. Все это время я жила в лагере, организованным правительством. Ела и жила за его счет. Так вот находились там местные жители, которые не стесняясь говорили мне в лицо, что я бессовестно существую на их налоги. В начале я обижалась и плакала, а потом вдруг до меня дошло, что я нахожусь в положении тех самых беженцев, что обосновались в моих краях… В общем, теперь я не виню их во всех бедах.       Саша рвано вздохнула. Потом добавила:       — Вот только желание сметать любую еду на столе никуда не делось. Я все еще боюсь умереть от голода.       Слезы, оказывается, уже стояли в глазах и обжигали щеки. Голос сломался и дрожал. Тело содрогалось в этом плаче, и Саша даже не замечала.       Жан прижался ближе. Он позволил ей уткнуться себе в шею, слушая тихие рыдания. Это возвращало девушку в реальность и помогало вдыхать. Браус расслабилась в объятиях Кирштайна. Он ощущал ее так близко, и поймал себя на мысли, что даже этого мало.       — Эй, ты в порядке?       — Я в порядке, но мне страшно, — донеслось откуда-то снизу.       — Я, кажется, тебя понимаю, — улыбнулся парень, когда она смущенно вытерла слезы. — И если честно, я тоже боюсь. Быть съеденным заживо и слушать как хрустят мои кости. Или пулю схлопотать. Хотя голод, конечно, тоже так себе.       Жан опять не удержался и улыбнулся, но на этот раз и Саша прыснула от смеха, и ее зубы отчетливо сверкнули во мраке.       — Я много болтаю, — прошептала девушка, и Кирштайн понял по ее смущенному тону, что происходит это именно из-за того, что она сильно стесняется.       — Извини, что наорал сегодня. Я перенервничал… Мы преодолеем это вместе.       В холодном воздухе все еще раз­да­вал­ся тихий шелест деревьев и приглушенное сопение нем­но­гочис­ленных разведчиков. Серебристые цветы пе­рели­вались в лунном свете, а каждый кто не спал, думал о том, что ско­рее все­го их может стать намного меньше.