***
— Дагэ, ты вернулся, рад тебя видеть. — Нэ Хуайсан устало потер переносицу. Очередной веер, расписанный им, высыхал и вся комната пропахла краской и тушью. Нэ Минцзюэ даже не закатил глаза. Какой смысл ругаться, если брат доволен? — Я тоже рад. Новый веер? Покажешь, когда будет готов? — осторожно спросил старший, на что получил удивленный взгляд и заверение, что получившийся веер он покажет. Губы тронула слабая улыбка, заставив младшего испуганно замереть, вжимая голову в плечи. — А-Сан… пойдем ужинать, я голодный, как зверь. И тебе поесть надо, опять всю ночь с веером возился? Выработай себе режим дня, маленьким надо по ночам спать. — и едва не засмеялся, увидев, как надулся младший. — Дагэ, мне не восемь лет! — и сердце почему-то екнуло. Не восемь. Почти двадцать. Брат так быстро вырос, что он и не заметил, как тот из мальчишки, стал красивым юношей. По-своему красивым. Не было в нем резкости черт или сурового взгляда. Было свое обаяние и загадочность, скрытые за показной глупостью. — Не восемь. Но для меня ты всегда будешь тем восьмилетним мальчиком с разбитыми коленками, который прибежал ко мне среди ночи и отказался уходить, потому что боялся остаться один. Это не зависит от возраста, просто… просто я так чувствую. Прости, что забываю, какой ты взрослый. Но я беспокоюсь за тебя. — и тут младший просто сел напротив, хлопая ресницами. Да брат с ним за все годы никогда так не говорил! — Что-то случилось? — вопрос они задали одновременно, посмотрели друг на друга… и расхохотались. Лед тронулся. Ужинали они в молчании, но оно не было таким, каким было все годы до этого, злым и холодным. Сейчас это было тихо и по домашнему молчаливо. Словно они просто ждут момента устроиться возле камина, чтобы обо всем поговорить.***
В мирских заботах об ордене, посиделках с братом и непрекращающейся войне с бумагами и особо упертыми подчиненными прошло почти две недели. В следующем месяце должен был состояться очередной совет орденов, который в послевоенное время созывали весьма часто. Многие готовились к выборам нового Верховного заклинателя, которым, как подозревал Нэ Минцзюэ, станет глава Цзинь, что было… приемлемо для всех. Он же считал, что единственный, кто достоин занять такой пост — это Лань Сичень. Старшего Нэ до ужаса раздражали шепотки в его сторону, а старшее поколение, которое видело еще его отца, наседало с тем, чтобы он наконец либо женил Хуайсана, либо женился сам. И сватали ему девиц разной степени благородности и симпатичности. Но никто из них главу ордена не устраивал, а брату подобную макулатуру он запретил показывать под страхом смертной казни.***
Да и как эти барышни могли его устраивать, когда сердце, после войны, уже не на месте? Он не помнил её имени, смутно знал её лицо, но руки, голос… он помнил её крепкие, но ловкие и нежные руки, что лечили его от раны, нанесённой Вэнь Сюем целую неделю и голос, мягкий, но гордый и переливчатый. Между ними были лишь разговоры, но дева была столь искренней, такой похожей на него в своих переживаниях о брате, о своих людях, о жизни. Он никогда не верил в любовь внезапную, подобную любви с первого взгляда, но… он влюбился по уши за неделю и не отпустит больше эту деву его сердце. Переживания за родных, мечты о свободе, которую подарит смерть Вэнь Жоханя, успокоение, ведь её семья больше не будет ходить под клинком и всё это было так искренне, что не поделиться в ответ было нельзя. Искренние разговоры, понимание и нежная, пусть и слегка грубая забота. Проснулся он в своей палатке, а адепты говорили, что его принесли люди в балахонах, нельзя было понять, из какого они ордена. Да и важно ли это для влюблённого сердца? Немного посидев в своих мечтах, он пришел к Нэ Хуайсану, который ждал его в покоях отца, где был большой камин, возле которого в детстве они часто играли в тени. — Дагэ. — позвал младший. Одно обращение, а в нем больше чем просто зов. Кровная связь, которую не разорвать никакими цепями. — Хуайсан… — и в голосе впервые мягкость. Не усталость или злость, а нежность. Ведь брату можно, они семья, а с семьей можно и нужно быть нежным. — Ты помнишь, что у тебя не получалась одна тень? Ты тогда спросил, как её показать, и ты действительно тренировался, как её показывать. Представление, что ты устроил, всё ещё самое волшебное во всём мире, для меня. — а на губах мечтательная улыбка, и глаза сияют, как будто они снова совсем маленькие. — Помню, — разумеется помнил. Тогда она не получилась, хотя она должна была быть, чтобы сказка, которую он читал Не Хуайсану, была полной. — Я… я правда не хочу идти путем сабли. Не хочу умирать. Но и не хочу, чтобы ты умер. — почти отчаяние, страх, родившийся очень давно, когда совсем юный господин Нэ увидел, что происходит с братом от совершенствования. — Хуайсан, прости… ты с самого детства был проницательным и умным, хоть показываешь совсем другое, — с этими словами он обнял Не Хуайсана, словно пряча его от всего мира, а в первую очередь от своего неоправданного гнева. — Дагэ, я клянусь, что если кто-то тебя заберёт у меня, не искажение Ци, а чей-то умысел, то я этому умыслу превращу жизнь в ад, не постесняюсь даже ходить под маской, чтобы отомстить, — с этой тирадой в глазах Хуайсана зажёгся огонь. Огонь мясников Цинхэ Не, который всегда жил в нем. Но проявлялся иначе, чем у брата. — Хуайсан, клянусь, что я никогда не отрекусь от тебя, как от своего шисюна глава Цзян, что я буду тебя защищать, и твой брат всегда будет рядом, — казалось, с этими клятвами напряжение между братьями уменьшилось ещё сильнее. Хуайсан обнимал и не отпускал брата, как в детстве, когда ему снились кошмары. И он точно знал, что все будет хорошо. Они справятся со всем вместе. — Дагэ… — и по-детски дернуть за рукав, как напоминание. — Что, Хуайсан? — без льда, яда или злости. Тепло и ласково. — Покажешь мне сказку? — вроде детская, но в тоже время словно убеждающая просьба, будто Хуайсан боится, что это сон, который скоро закончится. — Покажу. — и пальцы сами сплетаются в нужных фигурах. Он мог не помнить их, но его сердце и душа все помнили. Камин уютно потрескивал, а по стенам бродили причудливые тени. Адепты говорили о чуде, что помирило господ Не. Только это чудо было им знакомо с детства — камин в отцовских покоях, где они часто рассказывали и показывали друг другу сказки.