Бремя

      Наверное даже на самом дне Ада, у самых берегов ледяного озера Коцит не было так холодно, как сейчас в Нью-Лондоне. Самодельный термометр, что находился на стене у окна, показывал роковые минус девяносто градусов по Цельсию. И, если верить прогнозам ученых, это было ещё только начало. Черные тучи заволокли небо, лишая горожан последних солнечных лучей и слабого, но такого драгоценного тепла; ветер угрожающе выл в дымовых трубах и, казалось бы, в любую секунду мог разбить покрытые толстым слоем льда окна. Даже в обустроенных домах, которые в основном доставались инженерам и врачам, так как Капитан заботился о них в первую очередь, и это было более чем обосновано, мороз пробирал до костей. Хоть как-то согреться можно было только в том случае, если сидеть чуть ли не вплотную к самодельной печи. Так Юджин и поступил. Молодой человек закутался во всю свою одежду, что только смог найти, а её было не так уж и много: некоторые вещи из своего гардероба он отдал тем пациентам, которые нуждались в них больше всего. Может быть из-за такого альтруистического порыва хоть чьи-то жизни будут спасены в эту страшную ночь… но в такое чудо было очень тяжело поверить. Какой человек мог пережить минус сто пятьдесят градусов по Цельсию? А ведь именно такие низкие температуры пророчили местные синоптики. Ртуть в термометре уже медленно ползла к отметке «минус сто»…       Начинающий хирург предусмотрительно делал небольшие запасы угля и древесины на «черный день» с, конечно же, разрешения Капитана. Учитывая, насколько сильно Новый Лондон нуждался в здоровых врачах, пойти против данной просьбы было бы самым настоящим преступлением. Однако, смотря на то, как крепчает буря, Уильямс начал очень сильно сомневаться в том, что он сможет протянуть до конца метели. Если она, конечно, хоть когда-нибудь закончится — с её начала прошло всего несколько часов, но даже они ощущались так, как будто бы прошло уже несколько дней. Юноша сильно дрожал, кутаясь в своё пальто, но его растопленная печь давала надежду на то, что он не замерзнет до смерти… хотя бы до какого-то времени. Молодой медик жил на последнем этаже небольшого дома, что был построен у парового центра, в то время как его соседи жили внизу. Их шансы на выживание были уже не такими большими, как у привилегированного из-за своей профессии Юджина. Он с содроганием думал о том, сколько замерзших трупов он увидит, если всё-таки переживет эту ужасную бурю.       Брюнет перетащил все свои самые необходимые вещи в ту комнату, где находилась печь: небольшую кушетку, ставшей его кроватью, несколько одеял, ящики с углем и древесиной, кастрюлю с топленной водой, а также пищевые пайки. Поход за всем этим в другие комнаты был бы бессмысленной тратой энергии и тепла. Юноша пускай и был в глубоком отчаянии, особенно после того, как он увидел в штабе мертвое тело Капитана, но он всё же продолжал цепляться за любую возможность выжить. Скорее всего, Уильямс действовал исходя из своих инстинктов, нежели из логики. Даже загнанный в угол зверь будет свирепо продолжать свою борьбу за жизнь. А ведь люди, как бы они не пытались это отрицать, всё ещё оставались животными. Животными, научившимися ходить на двух ногах, разговаривать, построившими целые цивилизации, но при этом готовые перегрызть друг другу глотки, если что-то пойдёт не по их плану. Кровавые столкновения в Нью-Лондоне из-за разного рода припасов это только подтверждали.       В относительно небольшой комнате слышался тихий треск горящей древесины в печи, за окном свистел и выл ветер, стоявший по соседству паровой центр тоскливо скрежетал обледеневшим металлом, а стены деревянного дома вторили ему своим жалобным скрипом. Здесь царил полумрак, так как растопленная печь была единственным источником тепла и освещения. Время медленно переваливало за полночь. Наверное это странно прозвучит, учитывая происходящее вокруг, но в этой просто обставленной комнате было даже как-то… уютно, спокойно и безопасно. Юджин смотрел в огонь, смотрел с какой-то смесью задумчивости и отрешенности, иногда даже забывая моргать. Языки пламени отражались в его голубых глазах, что сейчас напоминали два глубоких горных озера. Мягкие тени скрывали первые появившиеся морщины и круги под глазами, возвращая лицу медика его слегка утраченную из-за долгих страданий и упорного труда юность. Если приглядеться, то в копне густых коротких черных локонов можно было увидеть первые седые пряди. С каждой минутой веки юноши начинали тяжелеть. Царящая атмосфера и внутренняя безысходность действовала на него, словно морфин.       «Тебе нельзя спать», — повторял про себя молодой врач, в очередной раз больно ущипнув себя за руку. Если Уильямс заснёт, то он пропустит тот момент, когда догорит огонь в печи, и он попросту замерзнет, рискуя уже не проснуться на следующее утро. Нельзя спать, нельзя… Нужно чем-то занять себя, чтобы не заснуть. Но чем? И тут юноша вспомнил про дневник Капитана. Эта маленькая книжка, обшитая потертой искусственной кожей, покоилась на кушетке. Её пожелтевшие страницы уже оттаяли, и, пускай в некоторых местах чернила размазались, текст всё ещё был в читабельном состоянии. Но прикоснуться к дневнику Юджин до сих пор не осмеливался. Да, ему хотелось прочитать его, ведь это дало бы возможность посмотреть на покойного лидера с прежней, со светлой стороны… но так врываться в личную, пускай и оборванную жизнь, всё ещё было чем-то неправильным в его глазах, особенно сейчас, чем-то… неуважительным. Однако у брюнета просто не оставалось других вариантов: в экспедицию он взял с собою только необходимые книги, а именно его учебники по медицине, в то время как все любимые произведения отечественных и зарубежных писателей остались в Лондоне. Так как начинающий хирург большую часть своей новой жизни проводил в санитарных пунктах, носить тяжелые тома из дома на работу было просто бессмысленно, и поэтому предметы хоть какого-то относительного развлечения остались в теперь уже закрытых больницах. Будь у него под рукой хотя бы тот же «Потерянный Рай», то юноша не стал бы читать личные записи мёртвого Капитана. Но в данную минуту этот дневник просто мог спасти ему жизнь… какая ирония.       Взяв в руки записную книжку, Уильямс долго и внимательно осматривал её, оттягивая момент, когда он наконец-то прочитает последние записи их бывшего лидера. Только сейчас юноша поймал себя на том, что он, как, скорее всего, и другие, уже не помнил его настоящего имени. Простое и выражающее уважение прозвище «Капитан» уже настолько сильно сжилось с его образом, что навсегда вычеркнуло прошлое имя этого человека из памяти тех, кого он поклялся защищать. Даже его внешность уже стерлась из общего сознания, оставляя после себя какой-то смутный образ. Но и это теперь было совершенно неважно, учитывая, как много людей увидело некогда обожаемого лидера в его нынешнем ужасном состоянии. Всего лишь окоченевшее тело со сломанной шеей и с обезображенным последними муками смерти лицом. Было в этом что-то печальное и даже пугающее: остаться безымянным и безликим звеном в цепи переходящего звания, не имея ни малейшего понятия о том, как о тебе будут отзываться люди после твоей кончины… всё это толкало на весьма мрачные мысли. Если подумать, то этот дневник — последняя частичка того человека, кем когда-то был Капитан. И эту частичку Юджин сейчас держит в своих руках.       Парень, находясь в своих раздумьях, вновь ощутил, как на него тяжелым одеялом наваливается сонливость. Нет, если он хочет выжить, то должен начать читать дневник. Текст поможет ему сконцентрироваться, а это в свою очередь не даст ему заснуть. Выбора у него не было. Тяжело вздохнув, Юджин придвинулся поближе к печи, чтобы ему было лучше видно, и открыл дневник. Наспех высохшие страницы громко зашелестели, нарушая устоявшуюся тишину. Первая страница записной книжки встретила его датой: «25 февраля, 1886 год» Текст был написан явно мужской рукой, не особо дружащей с писательским ремеслом, но при этом буквы и цифры эта самая рука выводила со всей скрупулёзностью и аккуратностью. Под датой начинался объёмный текст. Нервно облизнув губы, молодой медик погрузился в чтение.       «Зачем я это пишу? Я сам не знаю… эти записи всё равно вряд ли кто-то найдет, а если и найдёт, то даже читать не станет. Что ж, не могу осуждать того, кто так и сделает. Учитывая, сколько обещаний я нарушил к моменту написания этих строк, я не заслужил того, чтобы жители Нью-Лондона сохранили обо мне хоть какую-то память, тем более, что я бросил их в тот момент, когда они нуждались во мне больше всего. Уверен, что они ненавидят меня. Да я и сам ненавижу себя за то, что сделал… но у меня просто нет сил… я больше не выдержу этого… так почему же я пишу это? Неужели всё дело в банальном желании человека оставить хоть что-то после себя? Или это просто очередная попытка оправдать себя? Я не знаю… но мне нужно хоть где-то выплеснуть то, что всё это время копилось у меня в душе, чтобы уйти уже со спокойным сердцем. Всё равно мои дни уже сочтены. Я знаю, что к началу Великой Бури уже буду мёртв…»