и да, не влюбиться не получилось.

Когда после окончания школы Петя собирался подавать документы на юриспруденцию, а потом получать адвокатскую лицензию, отец заявил, что выбор у него такой: пойти в академию МВД или пойти на хер, то есть, лишиться наследства, материальной поддержки и, получается, имени. В семье и до этого постоянно споры возникали, кем единственный наследник должен стать в будущем. Наследника, кстати, не спрашивали. Юрию Андреевичу, в принципе, все равно было, что предпочтет сын, потому что он его знал, как облупленного. Не сможет Петя без денег, не протянет. И сделает, как ему скажут. Привыкший к роскоши с рождения Петя просто не представлял, что будет, если она исчезнет внезапно. Не представляет и сейчас. Если вместо купленной трешки на Мичуринском, ему вдруг придется снимать ущербную студию, из автомобилей премиум-класса пересесть в эконом или, чего хуже, на задрипанное сидение маршрутки, перестать ходить по ночным клубам и сменить Бахетле на Пятерочку. Всего этого Хазин не просто боится, скорее, чурается, что ли. Непривычно и неприятно, когда всю жизнь проводишь в мраморных стенах, и вдруг ебалом в лужу макают. Короче, на первый курс академии он тогда со свистом залетел. Многое претило, раздражали одногруппники, которых не родители сюда определили, а собственное желание. Он их все понять не мог. Вот эта вера в справедливость, бля, которой болеют поголовно, приходя в органы, Хазин всю жизнь про нее слышит. Его от первых двух слогов уже блевать тянет. Какая нахуй справедливость, вы че, конченные? Хочется ему спросить, но молчит, сверкая глазами. Он знает, что со временем разочаруется каждый из них. Кто переведется, кто уволится. И наблюдать за этим приятно. Пока другие грызутся за место под солнцем, кровью и потом пробиваясь к званиям, и гордятся звездами на погонах, Петя окидывает их скептичным взглядом. Он нихуя ровным счетом не делает, чтобы на этой работе задержаться. Положение постоянно спасают папины связи. Еще будучи молодым лейтенантом, Хазин начал понимать, что позволено ему абсолютно все. И власти больше, чем у каждого из присутствующих. Ему замечания делать — себе дороже, лучше просто улыбаться приветливо или вообще стороной обходить. Так было в Москве. В Питере Хазин работает вот уже почти месяц. И власти у него все еще много. Думская и Ломоносова на ушах стоят — Петя в составе опергруппы наведывается с завидным постоянством. Он не столько для отчетности это делает, сколько для собственного кайфа. За неделю обзаводится нужными контактами и знакомствами, узнает про точки, некоторых сбытчиков отмазывает, чтобы доносили и не светились. У него весь отдел по струнке ходит, приказы выполняет, никакого больше разгильдяйства. Прокопенко дивится, опера сочувствуют, а новый майор наливает кофе из своей охуенной кофемашины и пересчитывает файлы с отчетами. Судя по количеству, гордиться есть чем. — Игорь, слушай, — Федор Иванович выглядит на редкость озадачено, — у меня проблема нарисовалась. Гром чешет затылок и смотрит вопросительно. — С Петром, — чуть тише добавляет полковник. С кем же еще, если не с московским пижоном? Он — сплошная ходячая проблема, которая Игоря вымораживает одним своим дыханием. — Жалобы за семь дней. Гром бегло просматривает первые три бумажки, и они, конечно, анонимные. Он всегда поражается, когда испуганные взгляды наркоколлег видит. Че Петр этот там устроил? Между строк читая, майор выцепляет главные, повторяющиеся везде слова. Из мешанины текстов понимает основное: Петька своим положением пользуется еще как, полномочия превышает и гуляет по полной. Это если в подробности не вдаваться и говорить мягко. Нехорошая ситуация. — Я тут при чем? — Не хочется, чтобы он и дальше субординацию нарушал, сотрудник-то хороший, — Игорь на это усмехается недоверчиво. — Зря смеешься, мальчишка старательный, только обалдуй совсем. Ничего не боится, думает, все позволено. Как подступиться к проблеме, не представляю. Съезди с ним, посмотри, правда ли так себя ведет. Или масштаб проблемы приуменьшили, — Грома радует, что Прокопенко жалобам верит. — Сделаешь? Да ни в жизнь, блять, с Хазиным на одну операцию. Ужас какой. Он из тех людей, с кем ни в разведку, ни в поле рядом срать. — Сделаю. У черного микроавтобуса, где опергруппа с автоматами наперевес и в масках ждет майора Хазина, Игорь топчется как-то неуверенно. Потом дверь дергает и забирается внутрь. Ребята смотрят на него с какой-то благодарностью, Гром только головой качает. Они успевают парой фраз перекинуться, посмеяться. Давно не было такой разряженной обстановки перед налетами, был только непроницаемый Петя, уверенным голосом оглашающий план. — Ты че, дядь, попутал остановки? — первое, что слышно, когда рядом садится Хазин. — Автобусная в другой стороне. Игорь ничего не отвечает, только протягивает приказ, в котором он, Игорь Гром, прописан сопровождающим. Петр глядит с недоверием, но все равно документ просматривает. — Блять. Не радует его такой расклад, но против руководства идти не хочется. Поездка проходит в молчании, Хазин в айфоне ковыряется, остальным просто сказать нечего. Игорь не в первый раз на такой операции, бывало по первости, сопровождал, но все равно неуютно как-то. Не любит он с наркоконтролем работать. Петя с ебалом королевы ходит среди задержанных, скрученных мордой в пол и дрожащих от страха. Собаки лают то над одним, то над другим, определяя, кто сегодня точно получит. Игорь, сложив руки на груди, трется поодаль у колонны, наблюдает за всей ситуацией, выявляя нарушения и составляя список обязательных моментов для Прокопенко. Пока что Хазин не жестит особо. Ну да, орет (противно так, аж уши закладывает), хихикает нездорово и дергается весь. Не спиздел майор Гром тогда, неадекват московский, право слово. — Встал! — Игорь, не ожидавший такой крика, вздрагивает. — Встал, сука, сейчас же! Хазин за шкирку тянет с пола какого-то парня, вздергивает на ноги, прижимается вплотную почти, в глаза заглядывает. Мальчишка дрожит как осинка на ветру. — Ты кем сотрудника при исполнении назвал?! Вот поэтому Игорь ни за что не связался бы с наркоконтролем. Не фанат он постоянных ночных рейдов, объебанных малолеток и агрессивных мужиков в брониках и с оружием, которые всех направо и налево вяжут. Лучше получается справляться с делами, внезапно падающими на голову, как, например, пропавшие холодильники. А Петя прям удовольствие получает, запугивая и без того теряющих сознание ребят. — Я тебя лет на десять отправлю, хочешь?! Сокамерникам будешь свои зубы скалить, — из Хазина яд так и сочится, парень перед ним головой судорожно мотает, извиняется, — если они, конечно, послушают. Игорь за его спиной возникает внезапно. — Товарищ майор, — раскатистым басом раздается над ухом, — отойдем? Петя молчит, показательно разжимает пальцы на шивороте чужой футболки и отряхивает ладони, будто говна коснулся, а не человека. Они заваливаются в темный туалет, свет блеклой одинокой лампы бьет прямо в глаза. Игорь захлопывает дверь. Из глубины помещения на него смотрит Хазин, рукой упершийся в мраморную раковину. Дышит тяжело, злится, кулаки то сжимает, то разжимает, а потом пальцы в волосы запускает и лохматит их нервно, вперив почерневшие глазища в Игоря. — Че, в гляделки будем играть? — Ты бы успокоился, — без задней мысли советует Гром, делая шаг навстречу. — Нахуй ты тут со мной замуровался? — Уймись, говорю, — не так Игорю хочется проводить вечер, но данное Прокопенко обещание вынуждает. — Ты себя не слышишь. Со стороны как объебос выглядишь. — Гром, слушай, — сжимая переносицу, устало и раздраженно шипит Петя сквозь зубы, — че ты до меня доебался?! Я делаю свою работу, я охуенно ее делаю! Тебе, может, нариков этих жалко? Так они не сегодня-завтра сторчатся в подворотне какой-нибудь! — А ты нет? — Игорь в этот раз без кепки своей, смотрит прямо в глаза, серьезничает. — Особенный типа? Неожиданный вопрос всю спесь с Хазина сбивает. Воцарившаяся тишина давит на голову. Пете кажется, что его с потрохами сдает участившийся пульс. — Что? — под дурочка косит до последнего, улыбку тянет. — Ты о чем? Грому даже не смешно. Он кидает на мрамор зиплок с порошком, переводит взгляд. — Из кармана у тебя торчал. Хазин тут же по одежде начинает шарить, понимая, что действительно у него вытащили. Игорь молча за всем этим наблюдает и даже не представляет, как тут можно оправдаться. — Это для ловли на живца, — спохватившись за секунду, уверенно выдает Петя, а руки, подрагивающие явно не от холода, прячет в пальто. — Ловец херов, блять, — голос у Грома пустой, он не верит ни единому слову. Петя тяжело сглатывает. Никогда в жизни он еще не видел столько презрения в чужих глазах, даже у отца оно как-то дозировалось. Игорь же смотрит абсолютно ненавидящим взглядом, а потом разворачивается и уходит, оставляя Хазина наедине с его слабостью. Прохладный вечерний воздух отрезвляет. Гром вдыхает поглубже, прикрывает глаза. Да что ж за хуйня такая? С размаху ударяет кулаком по стене. Боль мгновенно прошивает до самого плеча, обжигает, но мужчина даже не морщится, только голову запрокидывает с явным успокоением. На месте кирпича могло оказаться лицо московского пижона, и пришлось бы тогда объяснительные писать или в обезьяннике торчать в качестве наказания. Хотя Петя, наверное, заслуживает по морде получить. И не единожды. На улицу через пару секунд вылетает Хазин, растрепанный, потерянный и злой как черт. Он яростно дергает сигарету из пачки, зажигалкой чиркает и тут же затягивается, выпуская дым изо рта. Даже сиги у него мажорские. Тонкие, пахнут приятно, как сам Хазин, и тлеют так же быстро. Присутствие Грома Петю не ебет совершенно. Не нравится если, так пусть в другом месте носом шмыгает. — Че тебя так взбесило, не пойму? — вопрос риторический скорее, но майор все равно смотрит выжидающе. — Я терпеть не могу таких, как ты, — не скрываясь и не подбирая выражения помягче, прямо заявляет Игорь. Хазин усмехается. — Таких, как я? — снова обхватывает губами фильтр. — А ты нас знаешь хоть? — Чего там знать? Ксивой светишь, кричишь, мол, я, майор Хазин, вам всем пиздец. Ночью детей пугаешь, угрожаешь сроками, а потом сам в туалете запираешься с порошком, да? — Игорь каждое слово выплевывает с омерзением, Петя пока что терпит. — Ручки дрожат, от дозы до дозы существуешь. Ты небось и сам толкаешь. Или сбываешь кому, а они все за тебя делают? — Гром буквально слышит, как скрипят чужие зубы. — Таких вот я ненавижу. Все есть, с золотой ложкой в жопе родился, на руках в майорское кресло внесли, а тебе все мало. Почему нюхать-то начал? Мама не любила или отец бил? Это и есть последняя капля. Хазин сигарету выплевывает, срывается. На разницу в росте он не смотрит, с кулака разбивая пошатнувшемуся Игорю губу. Удар не в полную силу, Петя даже уверен в своем поступке не был, но задеть майора так же больно, как сделали до этого его слова, хотелось. — Нихуя ты обо мне не знаешь! Они падают на твердый асфальт, когда Гром хватается за ворот бежевого бадлона. Пинаются, пихаются, перекатываются. Игорь сверху. Он давит ладонями на острые плечи, прижимает к земле, а Хазин все равно умудряется вырвать руку и схватить за шею, сжимая пальцы. Вертящийся под сильным телом, он психует и выглядит безумно. Гром теряется, не успевает продумать. Не убить бы его здесь. Он не замечает, как именно это выходит, но кулак прилетает точно в нос Пети. Кровь струится по приоткрытым губам. Игорь залипает, рассматривает опешившего Петю, скривившегося от боли. Тот зажмуривается на несколько секунд и опускает затылок обратно. Игорь с него слезает, протягивает ладонь. Хазин молча ее принимает, поднимается, прикладывает руку к лицу и тут же пачкается в собственной крови, поморщившись. — Идем, — Гром говорит все так же отрешенно, и Петя без возражений следует за ним. Танцпол освобождается от груды тел. Большинство отпускают, прогоняют через собак и вручают повестку на воспитательную беседу с участковым. Да, спасибо, майор Хазин, подкинули работы. Некоторых, особо уверенных в себе, пакуют, отводят на досмотр и увозят до суда в изолятор. Хазин сидит у барной стойки, прижимает к ушибленному носу пакет со льдом, любезно принесенный Игорем, и орать ему сегодня больше не хочется. В глазах немного туманно, и эту вязкую пелену Петя старательно смаргивает, благодаря подошедшего бармена за стакан воды. На соседний стул грузно опускается Игорь, интересуется самочувствием. — Замечательно все, — желание поязвить никуда не пропадает. — Нахера в нос-то? — Скажи спасибо, что не сломал, — Игорь только пожимает плечами, Хазина ему не жалко. — Спасибо, блять. Больше они в этот вечер не разговаривают. На следующий день Игорь выходит на работу с разбитой губой — привычно. Петя берет отгул за свой счет и не выходит — ожидаемо. Гром мучается от лезущих в голову мыслей и мучает весь отдел скрипом своего кресла, на котором вертится без остановки. Но если на второе обстоятельство как-то плевать, то первое — убивает. Он не рассказывает Прокопенко про кокаин из кармана Пети, не рассказывает, почему они подрались и что не поделили, отмахивается. Смысла скрывать, кто кому по роже дал тоже нет. Они единственные из клуба тогда выходили, и все остальные видели, с какими физиономиями позже вернулись. Обсуждать при них же было бы самоубийством, зато в курилке, наверняка, только это и форсится. Игорю похуй. Он почему-то уверен, что Пете тоже. Незначительные, как Гром выразился, выебоны, сыну генерала простят. Хазин в этот момент откисает дома. Заваливается перед телевизором, включает нетфликс. Нос болит, мазь нихуя не помогает, дышать затруднительно. Петя втирает порошок в десна, и вроде его отпускает. Звонит мама, настаивает на видео, но ограничивается все же привычным разговором. Еще бы она сейчас лицо его увидела… Потом не оберешься вопросов и советов, а там и до жалоб отцу, что в Питере этом беспорядок полнейший, недалеко. — Петенька, ты как? — из-за этого всегда взволнованного голоса Хазин ставит на первое место чаты в мессенджерах. Он там эмодзи сыплет людям, с которым близок, шутит и не старается сдерживать лезущие в речь ноты пассивной агрессии. — Нормально все? — Я в порядке вообще, — майор свободную руку закидывает на спинку дивана, забравшись на него с ногами. — Как Петербург? — женщина, видимо, ждет подробного рассказа, а у Пети язык уже не вяжет. — Домой не хочется? — Шикарный. Я, наверное, тут еще побуду. Хорошо мне здесь, — его стремительно накрывает, и с разговора хочется слиться. — Ну, раз хорошо, тогда, конечно. Ты звони почаще, ладно? Петя обещается звонить и сбрасывает. Телефон выскальзывает из слабеющих пальцев, падает на мягкие подушки, пружинит. Его провожает невидящий взгляд. Хазин улыбается беспричинно, думает о чем-то ни о чем, хмыкает. Нос уже не болит, ничего уже не болит. И чего Гром тогда доебался в туалете? Знал бы, как Пете легко после дозы, по-другому, может, говорил бы.