и да, не влюбиться не получилось.

— Ну, здравствуй, майор, — сразу же скалится Горюнов, любуясь своей работой на чужом лице. — Решил все-таки поговорить? Петя садится перед задержанным, недобро скрипит стулом, а у двери трется Игорь, молча наблюдая за ними. Он все еще не понимает, зачем нужно лезть в клетку к зверю, пытавшемуся пришить тебя в подворотне. Что там еще выяснять, о чем болтать? Не подружки же. Существуют люди, к которым хочется подойти и поинтересоваться, сложно ли жить без мозгов — для Грома Петя такой человек. — Посмеяться зашел, — вскинувшись, с яркой улыбкой заявляет Хазин. — Над чем же? — Илья подается вперед, сверкая глазами. — Семи лет не хватило, чтобы мозги на место встали? Горюнов до скрипа стискивает зубы, Петя мысленно накидывает себе очко. — Я смотрю, ты один на разборки не приходишь, — он кивает в сторону отрешенно привалившегося к стене Игоря, и гаденько усмехается: — Ебыря защитить попросил? Все это походит на хвастовство членами только в виде словесных издевок. Гром усмехается на едкий комментарий, реально позабавивший его, и замечает напряженную челюсть Пети. Ему, видимо, тяжело усидеть на месте и не въебать по наглой роже напротив. — Могу и твоему парню позвонить, чтобы все по-честному. Илья подрывается с места первый, дергается вперед, но стол и наручники мешают. Петя отодвигается, приторно посмеиваясь и выставляя руки перед собой. — Все вы мрази в мусарне своей, — выплевывает ядовито, когда Хазин встает. — А вы в уличных бразерхудах — пидорасы? — уточняет напоследок майор и выскакивает за дверь до того, как Горюнов успеет еще что-то ответить. Настроение Пети после словесного побоища заметно улучшается. Игорь уже не сомневается, что тот извращенное удовольствие получает, заявляясь в камеры или укладывая людей лицом в пол, когда знает, что ему не ответят в полную силу. Власть. Вот, что Хазину нравится и что его питает, он своим превосходством упивается, захлебываясь, но не замечая. Воспитали так или просто ебнутый — Гром не понял пока, но к нему лезть, себе дороже. Петины эмоции — дебри, в которые забираться не станет даже самый отважный. Его скачущие маски не успеваешь запомнить, да что уж там, привыкнуть не успеваешь — на месте радости уже вселенское раздражение. Игорь прикидывает и решает, что все-таки Хазин ебнутый. Может не на голову, но по жизни точно. И все это болезненным любопытством тянет поддаться, и заблудиться в чаще Петиных бредовых идей, переплетающихся с безрассудством и обыкновенной глупостью. В конце концов, и у тупиков есть свои открыватели. Они сидят в отделении наркоконтроля, расположившись на двух мягких креслах, и пьют только что заваренный кофе. Хазин бесконечно благодарен, что ни словом, ни жестом случившийся ночью брэйкдаун не вспоминается и не обсуждается. — Ты чего скис? — интересуется Петя, минутами ранее не без удовольствия наблюдавший, как Илью забирают в СИЗО. — Нормально все, — Игорь делает глоток, чуть кривясь, а потом встает. — Пойду своим помогу, раз уж я здесь. — Ну, иди-иди. Хазин взглядом упирается в скрытую под кожанкой спину и подвисает, поднимаясь до затылка. Пиздец. Его тянет вскочить, догнать и попросить Игоря остаться, поговорить немного, кофе допить, может, еще что-то сделать. Да что угодно, блять, только бы он не уходил. Но уходит. Всегда так делает: врывается в ежедневное существование Пети вихрем, то приносящим с собой какие-то насмешки, то просто хмурые взгляды, то необычное спокойствие, а потом исчезает, будто и не было его. Потому что Петя не настолько интересная фигура, потому что Гром общается с людьми, совсем на него не похожими. Дима Дубин, например, светлая голова во всех смыслах. Он и добрый, и приветливый, и всегда рядом вьется. Диме многое позволено, они и тусуются, наверное, вместе. Интересно, каково это — развлекаться в компании Игоря, когда он не строгий мент в своей дурацкой кепке, а просто друг? Очень круто, должно быть. А еще Игорь Диме всегда улыбается. Искренне, по-доброму, как близкому человеку. В уголках глаз морщинки, на щеках — едва заметные ямочки. Вот бы он и Пете так улыбался. «По-пидорски звучит», — думает Хазин в какой-то момент и выбрасывает стаканчик недопитого кофе, сбегая в кабинет. От своих мыслей в четырех стенах спрятаться не получается, они лезут с еще большим упорством, разрывая изнутри. Петя прогоняет в памяти все моменты, связанные с Громом, и хочет разложить их по полочкам, рассортировать, убедиться, что не было ничего такого особенного. Закрывает лицо, вздыхает, трет усталые глаза и ловит флэшбеки прошлой ночи: снисходительный взгляд, теплые ладони на щеках, держащие его, полуживого и жалкого. И ведь не бросил же, не отвернулся и не побрезговал. Дальше фантомом ощущается чужое дыхание, когда Игорь склонился уж слишком близко, осматривая разбитое лицо, кончиками пальцев касаясь то тут, то там, и, спрашивая «не больно?». Картинка сменяется быстро, резво скача по кадрам и перематывая пленку воспоминаний: руки Грома, обвившиеся тугим кольцом вокруг содрогавшихся в рыданиях плеч, твердая уверенность, что «все будет хорошо», искрящаяся в темных глазах, и запах питерской ночи. Запах Игоря. Яркий, острый, с горчинкой. Петя и сейчас его может почувствовать, но предпочитает быстро вынырнуть из сладкого кошмара и пару раз ущипнуть себя за предплечье. Больно, блять. Он списывает все на недолюбленность в детстве и нездоровую тягу к любому, кто хотя бы на хуй не шлет. Кажется, именно так говорил ему психолог после первого передоза. Ибупрофен, закинутый под кофе и приятную компанию майора дежурно-оперативного отдела, срабатывать не спешит. Вообще не помогает, если честно. А нос тянущей болью нервирует все утро. Обозленная рожа Горюнова справилась, на какое-то время заставив Петю забыть обо всем и развеселиться, но сейчас, когда он просто вертится в своем кресле, прислушиваясь к скрипу и выстукивая ритм на подлокотниках, неприятное ощущение возвращается обратно. С удвоенной силой. У хранилища вещдоков он ловит шатающегося без дела сержанта, сообщает, что пришел проверить улики какие-то там, и забивает на выдумывание легенды, потому что сержантик кивает, открывает решетку и даже расписаться не просит. Петя ныряет в образовавшуюся щель слишком быстро и скрывается в темноте прохода, прикрыв за собой дверь. У него в карманах ничего нет, к тому же, домашние запасы кончаются стремительно — Хазину тоже кушать хочется, и кушать хорошо, не в забегаловках. Он придирчиво осматривает конфискованный кокаин, вспоминая, где и что было взято. Выбирать русский, прошедший через оптовиков и дилеров поменьше — полная хуйня. Там набодяженно хер знает что. И если покупать грамм за десятку баксов, то можно быть уверенным, химозы хуже еще пробовать не приходилось. Петя же сотрудничает с теми, чье качество напрямую гарантировано европейскими поставщиками. Не меньше сотни — фиксированная цена, но можно и накинуть, конечно. Он находит зиплоки со знакомой наклейкой, улыбается даже, вытаскивая один. Не зная гордиться этим или ужасаться, Петя профессионально на глаз рассыпает две дорожки по десять — чисто расслабиться — и понимает, что снова придется в десна втирать. Блядство. Привычнее, конечно, занюхнуть, но и так нормально вполне. Единственное, к чему он никогда не прибегнет — инъекции. Боится заразы и прочих невеселых последствий. Поэтому никогда. Может, если только припрет сильно. Закончив с первой, он принимается за оставшуюся. Десна чуть немеют, Петя блаженно прикрывает глаза, расползаясь по стулу. Не супер, конечно, но он тут и не отжигать планировал, а просто успокоить нервы. Собраться. В себя прийти. Чувство реальности, приглушенное долгожданным ощущением желаемого покоя, подводит. Хазин пропускает громкий хлопок двери и оборачивается, только заслышав тяжелые шаги позади. Дорожку со стола сдувают до того, как Петины руки ее достигают. — Ты охуел? — он оборачивается резко и застывает. В Хазине злости на пропавшую дозу больше, чем страха спалиться. Мало ли, его здесь застанет не младший сержант или какой-нибудь стажер? От них можно взглядом избавиться, припугнуть или просто послать. А вот зайдет Прокопенко, поймав майора за таким увлекательным занятием — пальцы в кокаине, глаза охуевшие, как и морда, что будет? Вылитый торч. Но перед Петей стоит Игорь. — Это я у тебя спросить хочу, — ладонью смахивает остатки порошка со стола, присаживаясь на хлипкий стул рядом. — Уже с работы тащишь. — Зачем ты пришел? — А если бы пришел не я? — он выпрямляется и складывает руки на груди. — Если бы у бабушки был хуй, то это был бы дедушка, — шипит Петя, явно не собирающийся оправдываться. Да, Игорь может прямо сейчас пойти и сдать его хоть ГУНК, хоть УСБ. Но этого не происходит. — Так зачем пришел? — Тебя искал, — напрямую заявляет Гром. Хазин прищуривается настороженно. — Поговорить хотел, нигде найти не мог. Но твои сдали, кстати, тоже без пыток. Один — один, — припомнив «игру» в шпионов в виде Цветкова и Дубина, хмыкает Игорь. Петя презрительно пялится, качая головой. Че всем вечно нужно здесь? Желание продлить свое пребывание рядом с Громом пропадает с каждым словом. Но тот сидит, не шелохнувшись, смотрит упрямо и как-то жалобно, будто ждет чего-то. И сваливать не собирается. Хазин не понимает. Его, по-хорошему, все же надо отправить куда следует, только Игорь не торопится. Он подпирает щеки руками, устроив локти на столе, и даже не комментирует исказившееся раздражением лицо собеседника. — Расскажи? — просит Игорь совершенно внезапно. — Анекдот? — язвят в ответ. — Я не умею, найди другого шутника. — Расскажи, почему ты употреблять начал. Петя усмехается нервно, приоткрывая губы и вскидывая брови. Он не верит, что расслышал вопрос правильно. — Нахуя бы? — Не знаю, — искренне пожимает плечами Гром, но все равно продолжает: — Это из-за родителей? — Нет, — Хазин резко пресекает чужую мысль. Он откидывается на спинку стула, заглядывая в изучающие его глаза напротив. Теплые, покорные и тоскливые. Пугает и восхищает, что желания разбить Пете лицо в них по-прежнему нет, как нет и ненависти, отвращения, брезгливости. Игорь, кажется, действительно ждет историю. Охуенную, блять, сказку на ночь. А Хазин теряется, потому что никогда прежде никому не рассказывал вот это все. Неловко даже. Понимая, что майор не отстанет, Петя достает из кармана пачку сигарет и без стеснения закуривает, густо затягиваясь и выпуская дым. — Ты ошибаешься, если думаешь, что в моей сфере мало таких, — он все же начинает рассказ, театрально взмахнув тонким запястьем. — Сперва пробуешь, чтобы понять, почему людей так тянет, а потом, — еще затяжка, Хазин усмехается невесело, — потом понимаешь. И остановиться не можешь. Наркотики, они, ведь не от хорошей жизни… Я не жалуюсь, просто, когда живешь с постоянным чувством пустоты, то пытаешься ее хоть чем-то заполнить, избавиться как-то. Тот же случайный секс, экстремальная хуйня всякая — это все наркотик. От этого кайфуешь считанные мгновения, а потом бежишь повторять снова, снова и снова. — И давно ты? — Два года. Я помню, как впервые попробовал, — Петя рассматривает потолок, выдыхая дым, и чувствует себя, как на приеме у ебанного психолога. Только вместо него Игорь с таким сожалеющим взглядом, что ударить его хочется. Хазину жалость не нужна. — Трижды чуть не сдох от передоза, но, как видишь, еще живу, еще кайфую. Всякий раз мне врач говорил, что этот — последний, что больше такой хуйни мой организм не выдержит, — губы, дрогнув, расплываются в насмешливой улыбке. И смеется Петя вовсе не над собой, а над искрометной шуткой его жизни. — Выдержал. Чудесное, блять, воскрешение. — Прости, я… — Да похер, — Хазин отмахивается, зажав сигарету между пальцев. Его уже понесло, извиняться поздно. — Никто не знает, но один из этих случаев был неслучайным, — Игорь напрягается, вслушиваясь. — Я переборщил специально. В квартире закрылся, даже записку написал, красивую, как ебанный Толстой, постарался хоть раз в жизни над чем-то! Я их часто писать пробовал, ну, от нехер делать или забавы ради, никогда — серьезно. И всегда неизменно заканчивал фразой «вы знали, что так будет», а перед этим тирада неимоверной грусти и скорби о том, чего не достиг и как всех любил-ненавидел. Люди бы потом читали и рыдали, — Петя говорит с придыханием и заметным холодом в глазах, будто старания в написании предсмертных записок его правда волнуют, — но Кристина вернулась пораньше. — Кристина? — Девушка моя бывшая. Я до того случая ни разу не видел, чтобы она плакала и переживала так. Впервые стыдно было за собственный поступок. Она скорую вызвала, а записку выкинула. Мы об этом никогда не говорили, никому не рассказывали, и спасибо ей за все. — Можно еще вопрос? — стушевавшись после вываленных на голову откровений решается уточнить Игорь. Петя кивает. — Только без шуток твоих глупых. Ты… бля, как это… Ты, ну…жалеешь, что все так выходит? — Жалею, — не раздумывая, соглашается Хазин. — Но не признаюсь в этом даже себе, и ты забудь. Гром не представляет, как можно о таком забыть, и сжимается на стуле. Ему обдумать надо все, Петей сказанное. Много информации — разоткровенничался — для размышлений. Хазин в его глазах конченным перестает быть со стремительной скоростью. Вроде смотришь: хуйлан московский, а приглядываешься: фу, блять, еще хуже. Но стоит наедине поговорить, так он оказывается обычным человеком. С проблемами своими, комплексами, трудностями. С болью в сердце и пустотой в душе. С грустной улыбкой и красивыми, печальными глазами. Игорь в который раз ловит себя на мысли, что Петю ему жалко. — Моя очередь, — поднявшись со стула, майор прерывает чужие размышления и больше не выглядит угрюмым и потерянным. — Чего? — Вопросы задавать буду, — уверенно заявляет он, присев на край стола рядом с Игорем и затушив сигарету в невысокой банке с другими окурками. — Только без шуточек глупых, — беззлобно копирует фразу собеседника, слегка прищуривается. — Серьезно отвечай, как на допросе, понял? Неожиданно приказной тон и хмуро сведенные брови над потускневшими глазами заставляют Грома заткнуться и кивнуть. Понял. — Ты гей? Он ебнулся? — Ты ебнулся? — Игорь оторопело хлопает глазами, не веря услышанному. — Ты че спрашиваешь? — Это «нет»? — Блять, конечно, нет! — майор закипает, сжимая кулаки. — Потрясающе! — восклицает Петя с неподдельным восторгом. — Я тоже. Он дергает Грома за ворот свитера и прижимается к его сомкнутым губам своими. Зажмуривается, прерывисто выдыхая. Это неосмотрительное решение будет стоить ему всего. Да плевать. Прикосновение осторожное, неловкое и по-детски трогательное. Приходится наклониться, но Хазин без проблем выгибает шею, запечатлевая почти целомудренный поцелуй. У Игоря губы сухие и тонкие, но теплые и невероятно притягательные. Касаться их приятно до безумия, до головокружения — ощущать чужое дыхание так близко. Сердце начинает биться быстрее, срывается на бешенный темп, когда до Пети доходит — его не отталкивают. В ответ не целуют, но и придушить не пытаются. Хазин отстраняется, все еще существуя в ожидании грозного «пидор ебаный» и хука справа, но не получает ни того, ни другого. Игорь смотрит на него ошарашенно, моргает и нихуя не говорит. Майор соскакивает со стола, делает шаг назад, не решаясь прекратить пересечение взглядами, и тянется к телефону, быстро зажимая в ладони. В хранилище становится невыносимо душно, Петя задыхается. От стыда ли, от накативших эмоций или осознания сотворенного — непонятно. Он сглатывает тяжело и пятиться к выходу. Оба не собираются объясняться. Один — нахуя сделал это, второй — почему не въебал за подобное? Петя вылетает на улицу, глубоко вдыхая осенний воздух, сырой и прохладный, отрезвляющий. Он даже не обращает внимания, что оставил пиджак в кабинете, а темная рубашка не спасает от ветра. Колючий холод пробирает до костей, и Хазин не оставляет попыток унять колотящееся сердце. Нахуй он поцеловал Игоря, блять, что за пиздец? Мужика засосал! Ладно, не засосал…но это, блять, неважно даже! В кармане вибрирует айфон, не давая потеряться в подбирающейся рефлексии. Пишет небезызвестный «мудак». «Поговорить надо. Завтра, 14:00, где и в прошлый раз. Альберт Бехтиев» «А Савин что?» «Узнаешь» Узнавать, что случилось с мерзким Савиным, Петя желанием не горит. Но когда Денис Сергеевич пишет, что нужно будет поговорить, значит, ничего хорошего ждать не стоит. Хазин измученно стонет, возвращаясь в здание, а Игорь провожает его цепким взглядом, но догнать не пытается. Он прижимает пальцы к губам, все еще горячим после отрывистого Петиного поцелуя, и нервно выдыхает. Это же правда было?