и да, не влюбиться не получилось.

Сентябрь совсем не радует колючим холодом и постоянным ветром. Петя выкуривает уже, наверное, четвертую сигарету, сильнее укутываясь в темный утепленный бомбер, и продолжает морозиться на территории управления. Его рабочее время истекло час назад, и правильнее было бы поехать домой, принять ванну, расслабиться или же отправиться в ресторан, спокойно и вкусно поужинать, а на ночь включить кино из рандомной подборки и под него уснуть. Но он обещал Игорю, что задержится, чтобы увидеть «что-то там». Над этим абстрактным «чем-то» есть возможность подумать, пока тлеет сигарета. От майора Грома можно ожидать чего угодно. Абсолютно. Он скрытный, непредсказуемый и совершенно точно псих, раз относится к Пете с таким странным трепетом и не посылает подальше. Этой мысли Хазин улыбается, в груди приятно теплеет, но скребущееся недоверие ко всему живому не дает полностью забыться. Нелогичные поступки Игоря кажутся подозрительными. Сперва бьет, потом спасает, почему? Не отталкивает при поцелуе, но и не говорит о нем, почему? Почему? Искать оправдание всему происходящему Пете надоедает. Он стряхивает пепел и думает, будь что будет, похуй. Не убьют же. — Долго ждешь? — внезапно окликают сзади. — Могло быть и дольше, — Хазин неоднозначно ведет плечами, отправляя окурок в урну. — От скуки дымил тут, как паровоз? — с кривой усмешкой, явно неодобрительной, спрашивает Игорь, но натыкается на холодный прожигающий взгляд и опускает эту тему. — Так че ты показать хотел? Темные глаза тут же вспыхивают непонятной, но манящей искрой детского восторга. Буквально на секунду, но Петя успевает заметить и заинтересоваться. Это должно быть нечто стоящее. — Пойдем. Идут они недолго, сворачивают в арку, проходят через освещенные тусклыми фонарями дворы, похожие друг на друга. Хазин ежится боязливо, не любит он всякие темные проулки и неизвестные пути. И не потому, что в одной такой подворотне чуть не сдох. Просто не любит. Без причины. Так говорит сам себе, невольно стараясь оказаться ближе к Игорю, уверенно шагающему вперед. Он, что при свете, что в кромешной тьме проложит верный маршрут и достигнет его конечной точки. Целый и невредимый. А заодно Петю с собой протащит. И, при случае, спасет. Хочется верить, что он не представится. Игорь открывает дверь подъезда, пропускает вперед, еще и кивает, мол, не ссы в трусы, че ты. Заходи, чувствуй себя как дома. Как дома не получается хотя бы потому, что подъезд снова встречает непроглядной чернотой и оглушающей тишиной. Петя отступает на шаг, на секунду прижавшись к крепкой груди, и чувствует, как его мягко подталкивают вперед, заставляя подниматься наверх. Ступени старые, обшарпанные. Штукатурка на стенах вся облупленная. Ремонт бы не помешал — и это только то, что видно в свете внезапно загоревшейся на первом этаже лампочки. Но рассматривать окружающую красоту нет времени, когда сзади дышат в затылок. — Мы же не к тебе приперлись? — предполагает Хазин, еще не решив, какой ответ его больше устроит. Игорь фыркает и, наверное, качает головой, как делает всегда, если слышит полный бред. — Не торопи события, — говорит он. — Неужто в койку уже собрался? — и усмехается, блять, а Петя оборачивается, уничижительным взглядом пригвождая к месту. Гром вскидывает руки, «сдаваясь». — Шагай давай, почти пришли. На самом последнем этаже Хазин останавливается, с немым вопросом взглянув на Игоря. Но тот уже ковыряется в замке ближайшей двери, кряхтя что-то неразборчивое и дергая ручку. — Ты хули делаешь там? Не на ограбление же его позвали? — Да не ори, сейчас соседи набегут, не отвяжемся, — отговорка неубедительная, поэтому Пете демонстрируют ключи. — Это товарища моего армейского квартира, — поддавшаяся наконец дверь открывается со скрипом. — Заходи давай, мы тут по-быстрому, — ушлепывая вглубь длинного коридора, Игорь продолжает разговаривать, и Хазину ничего не остается, кроме как последовать за ним. — Он сейчас по контракту служит, а я типа приглядываю за кустами на подоконнике. Гром распахивает холодильник, Петя осматривается. Про кусты он понимающе кивает, сам любит за такими ухаживать, пусть и не понимает нихера. Но как начитается статей в интернете, так сразу: полив, помыв, от сквозняка подальше и на солнечную сторону по утрам, чтобы энергией питались. Хобби у него. Хотя больше похоже на желание хоть для кого-то быть нужным. — Так, на тему пожрать тут ничего нет, — сразу предупреждает Игорь и оборачивается, глядит через плечо. — Есть пиво, будешь? — Буду. Из квартиры они выходят с чувством выполненного долга — растения политы — и двумя бутылками Миллера. Петя только на лестничной площадке замечает, что ему сунули. — Смеешься? — удивляется он, пока Игорь снова возится со старым замком. — Это не пиво, это безалкогольная пародия на него. — А тебе алкогольное и не надо, — открывая перед Хазиным очередную дверь, словно блядский швейцар, издевательски хмыкает Гром. — Вдруг наебнешься. Петя не успевает спросить откуда и почему он вдруг должен наебнуться, потому что его через пыльный и страшный чердак проводят к новому выходу. Как Алиса из Страны Чудес, наоткрывавшая дверей, он очень надеется, что не уменьшится после бутылки из квартиры неизвестного друга Игоря. Люк поддается легко, первым вылезает Гром и протягивает ладонь замешкавшемуся Пете. На крыши его еще ни разу не звали, тем более пить пиво, тем более мужик, тем более мужик, которого он поцеловал. — Осторожнее, — серьезно предупреждает Игорь, а потом опускает Петину руку на тянущиеся вверх перила. — Выше будет ровная площадка без скатов. Площадка действительно ровная и без оцинкованной стали, вечно скользящей под ногами. А еще окруженная тонкими заграждениями. Хазин выдыхает облегченно, ступая по серому рубероиду, и присаживается рядом с Громом на выступающий почти по центру бетонный блок. Он даже сказать не успел, что высоты боится — доверился Игорю и перенял его желание оказаться здесь — посреди вечернего Питера, но без людской суеты, оставшейся там, внизу. Гром без слов отточенным движением открывает бутылки о край какой-то торчащей рядом штуковины. Сперва возвращает пиво Пете, потом разбирается со своим и делает жадный глоток. Крыша питерского дома — не так высоко, как Башня Джидда, где Петя сделал сотню фотографий с Кристиной прошлым летом. Крыша питерского дома — не так престижно, как Эйфелева башня, откуда Петя рассматривал ночной Париж. Крыша питерского дома — не так эпохально, как монумент Вашингтона, на который Петя в очереди отстоял час. Крыша питерского дома с Игорем и недопивом гораздо лучше, чем все эти места без его мерного дыхания и постоянно страхующих рук. Приложившись к бутылке, он осознает, что все предыдущие покорения высот были либо из-под палки, Кристининой или родительской, либо по твердому настоянию друзей, — бля, братан, ты должен это увидеть! — но никогда по его, Пети, желанию. Да и честно, боится он с верхотуры вниз смотреть, как глянешь: пиздец, лететь недолго, голова кружится, ноги подкашиваются. То ли прыгнуть тянет, то ли упасть. И чужого желания повыше забраться да на стеклянном полу попрыгать Петя не понимает. Его всей толпой обычно уговаривают, но слышат только раздраженное «пошли на хуй». А тут хорошо. Спокойно и тихо. — Я не гей, — вдруг признается Гром. — Я тоже. Они снова молчат, но теперь тишина наполнена скоплением образовавшихся вопросов. У обоих дежавю с этим янегейным разговором. Нет, звучит вполне правдоподобно, учитывая, что ни одного, ни другого раньше с мужиками не видели. Про девушек майора Грома Петя не интересовался, но за себя точно может сказать. — А зачем поцеловал? — вполне логично уточняет Игорь через несколько секунд. Хазин пожимает плечами: — Захотелось. И снова делает глоток. Честно, справедливо. — Поближе не хочешь посмотреть? Петя сглатывает и старается больше уверенности вложить в отрицательное покачивание головой. — Да брось, — Игорь ставит допитую бутылку рядом и встает, явно ожидая, что к нему присоединятся, но замечает чужое негодование. — Тебе понравится, — уже похоже на типичный пиздеж, которым Петю во всякие авантюры заманивают приятели. — Я рядом буду. А вот это не похоже. Когда до самого края остаются считанные десятки сантиметров, Хазин невольно цепляется за стальное ограждение, маячащее впереди единственной имеющейся преградой между ним и свободным падением. Сзади, почти вплотную, подходит Игорь и руку свою, сперва одну, а потом и другую, опускает аккурат рядом с судорожно сжимающими перекладину Петиными ладонями. Дыхание горячее чувствуется на шее, мурашки бегут по спине. Хазин правда старается наслаждаться красотой города, но выходит не супер. — Не бойся, — заявляют вкрадчиво и проникновенно. — Легко тебе, блять, говорить, страх-то не твой, — тут же огрызается Петя и неосознанно делает шаг назад. Гром упорно заставляет верить в то, во что верит сам и хотеть того, чего хочет он. Прочная уверенность и тепло чужого тела, к которому Хазин непроизвольно льнет, обволакивают, не давая когтистым лапам страха прорваться и испортить момент. Пете, кажется, становится понятна красота раскинувшегося на далекие километры Петербурга, переливающегося огнями вывесок и света в окнах квартир. Или красота все-таки в единении с человеком, внезапно ставшим самым необходимым? Крепкие ладони внезапно накрывают его собственные, не сжимают, словно укрывая. Хазин растерянно смотрит туда, где его пальцы несмело гладят чужие, но ничего против не имеет, как и Игорь, без предупреждений ткнувшийся носом в затылок. Ощущение безопасности рядом с ним становится абсолютным. — Замерз? Петя снова мотает головой. Гром усмехается: — Врешь. У тебя руки холодные. От перил его быстро отцепляют и отводят чуть в сторону. Игорь сперва озадаченно — все свои, к чему пиздеж? — всматривается в острое лицо, а потом опускает взгляд и обхватывает бледные кисти, чуть сжимая, ведет ниже, прячет ледяные ладони Пети в своих, больших и теплых, непозволительно мягких. И как только генеральский сынок зиму здесь будет переносить, если мерзнет в начале осени? Впрочем, этот вопрос не такой уж важный. Жар ладоней действительно помогает согреться, только теперь Хазина не отпускает чувство, что горят у него не только руки, но и лицо. Не отвернуться тут, нихуя. Увидит еще — будет помидором кличить до конца жизни. Майор осторожно растирает тонкие озябшие пальцы, то и дело вздрагивающие от чересчур нежных прикосновений, и не понимает, почему так сильно залипает на изящную Петину хрупкость при всем его максимально ебáном характере. — Лучше стало? — не без доли строгости интересуется Гром, но вместо ответа его пальцы переплетают с чужими. Медленно, неловко, будто спрашивая разрешения. Игорь не возражает. Он выпрямляется, не пытается заглянуть в опущенные глаза, и свободной рукой приподнимает Петино лицо за острый подбородок. Это так неправильно для человека, заявившего со всей ответственностью «я не гей», но о другом и думать не хочется, когда Хазин нервно облизывает приоткрытые губы, и все же решает посмотреть на Грома. Взгляд у него долгий, гипнотический, тягучий, таящий в себе сотни, если не тысячи, ужасных, запретных желаний. А в суровых глазах напротив только немое восхищение. Гром целуется медленно, с упоительной нежностью лаская губы, не напирая и продолжая гладить переплетенные пальцы. Кажется невозможным, как быстро становится до слабости в коленях хорошо, а возражения легко тонут в сорванном дыхании. Петя отклоняется для удобства, шею тянет. Голова уже кружится, в легких горит — слишком сладко, слишком жадно его рот ласкает чужой язык. И ответить тянет как никогда прежде. Несдержанно, бесстыдно подставиться под терзающие губы, выдохнуть жарко, раствориться. — Захотелось, — оторвавшись, хрипло объясняется Игорь. Петя смотрит пьяно и, задыхаясь, просит, едва совладав с собой: — Еще. Умолять нет необходимости. Гром настойчиво накрывает манящие губы, голодно сминает, заставляя отступать, сдаваться и почти стонать прямо в рот. Целовать Петю оказывается слишком охуительно. Он весь податливый, горячий, плавящийся, но не теряющий очаровательной наглости. Отвечает, до боли вцепившись пальцами в волосы, жмется ближе, упиваясь ощущением чужой силы. Гладит бессознательно по затылку, вылизывая небо и зубы, и все-таки стонет тихо, потому что Игорь кусается. Он уверен, Хазин с опухшими от поцелуев губами — откровение, которое вынести будет невозможно. И это единственная причина, достаточно убедительная, чтобы остановиться. — Петь, послушай. Но его прерывает зажавшая рот ладонь. — Если еще раз скажешь, что «не гей», я тебе въебу, — серьезно заявляет Хазин. — Необязательно им быть, чтобы привлекали мужчины. Мы закрыли эту тему? — и только после кивка он убирает руку. — Хорошо. Так че ты собирался обсудить? — Меня не привлекают мужчины, — задумавшись, все же говорит Игорь, и, видя, как Петя начинает закипать, добавляет: — Только ты. Пойми, я к отношениям обычно равнодушен, подобные истории стороной обхожу и думаю, лишь бы не угораздило. Но с тобой оно как-то…иначе? Ты меня бесишь пиздецки, — Хазин на это изречение демонстративно закатывает глаза, — а я все равно хочу быть рядом. Ты такой, сука, неправильный, но меня тянет. Игорь провожает его до самой машины. Неловкое напряжение, которое немой тенью маячило на пути сюда, теперь растворилось, оставив после себя приятное послевкусие хмельных губ. Петя все еще не верит. Он на автомате поддерживает беседу, не вникая в суть вопросов, и пялится под ноги, обходя небольшие лужи на старом асфальте. Темнота двора больше не пугает, закольцованные строения не давят, а к Грому прижаться все равно хочется. Не романтических соплей ради, а из желания погреться. В светлый салон ауди Петя просачивается через тонкую щель приоткрытой двери и сразу же включает обогрев. Погода хуйней страдает, то солнце включая, то сменяя его лютым холодом. — Садись, че встал, — опустив стекло и выжидающе уставившись, Хазин кивает на соседнее сидение. — Зачем? — До дома тебя довезу, — он пожимает плечами, будто «гостеприимное» приглашение все объяснило с первого раза. Гром не выебывается и падает на знакомое пассажирское. Пробку они, к счастью, объезжают благодаря всемогущему навигатору, проложившему маршрут до названного Игорем адреса через небольшие улицы с ровным рядом архитектурных шедевров. Петя особо не вглядывается, держа дорогу, а вот Гром — не сдержавшись, он мельком разглядывает майора — почти носом в окно утыкается. Но смотрит скорее от скуки, чем из большого интереса. Вырос здесь, все вдоль и поперек изучил уже, наверное. Надо будет экскурсию попросить. Хазин сворачивает на оживленном перекрестке, недовольно просигналив «уебку на порше», и выключает обдув салона, почувствовав, что согрелся достаточно. А Игорь, кажется, даже запарился, но упорно молчал все это время. Как мило. Через дворы ауди проводит уже не механическая леди, а уверенные, но путанные указания Грома. Он жестикулирует активно, тыча пальцами в разные стороны для обозначения поворотов и попутно объясняя, где лучше не парковаться и как потом выезжать. — Сусанин, блять, — тормознув прямо у парадной, раздраженно пыхтит Петя. — Если я в этом дворе застряну, обязательно разбужу тебя, и будешь с улицы мне дорогу показывать. — Лучше на ночь оставайся, утром покажу. — Нет уж, хуюшки. Хочу посмотреть, как ты в трусах под соседскими окнами прыгаешь. Игорь смеется и открывает дверь, но жесткие пальцы намертво вцепляются в рукав кожаной куртки. — Так мы… — запнувшись, Петя собирается с мыслями, из сотни вариантов фраз выбирая подходящую. — Мы можем…попробовать? Ему сперва казалось, что проще будет найти кого-нибудь, внешне похожего на Игоря, и с членом, и попробовать. Вдруг сразу перехочется, забудется, отпустит. А теперь ни с кем другим нет даже желания эксперименты подобные по выяснению собственной ориентации проводить. Кто еще его поведет целоваться и пить безалкогольное пиво на крышу? — Можем, — не шутя и не скрываясь, заверяет его Гром, мягко погладив сжавшую предплечье Петину ладонь. — Езжай давай, опять не выспишься. Хазин улыбается. Тепло и даже смущенно. Отпускает майора и долго пялится ему вслед, сложив руки на руле. Перешагивая лужу, Игорь думает, что все это будет очень и очень сложно. Но когда у него было легко? Домой Петя не едет — он едет в клуб. Заказывает мохито, даже не собираясь его пить, и отпускает первый зиплок со скидкой в три доллара дохуя улыбчивому парню, быстро растворившемуся в толпе.