и да, не влюбиться не получилось.

Пятная мокрыми поцелуями подтянутый живот, Игорь смотрит прямо в глаза — сам не отворачивается и Пете не позволяет, утопая в его, карамельных и возбужденных. Длинные ресницы дрожат, ладонь ложится на затылок, направляет, но не настаивает. Гром, впрочем, и сам понимает, к чему все идет — он же это и начал. Устроился между Петиных разведенных ног, острую коленку долго облизывал, потом носом в бедро ткнулся, засос оставил, заставив задыхаться от внезапно накатившего смущения. И приходится теперь заканчивать начатое, откровенным стояком проступившее под резинкой домашних штанов. — Хули ты там копаешься? — раздраженно бурчит Петя. — Хули ты так торопишься? — вторят ему. Дразниться нет ни сил, ни желания (хотя за слова отомстить стоит), Игорь коротко лижет скользкую от смазки головку, прижав пальцами у основания, и ртом насаживается почти до середины. Хазина выламывает, в паху тянет ужасно горячо, он хочет привычно выругаться, но прерывается — Гром начинает двигаться, плотно смыкая губы вокруг чувствительного ствола и языком обводя проступившие венки. Блять, охуительно, блять. Петя вцепляется в его волосы, вскидывает бедра нетерпеливо и зажмуривается, когда ему позволяют толкнуться глубже. Ноги сами в стороны расходятся, Игоря подпускают непозволительно близко, губы распахиваются в новом стоне, просят, зовут. Опустить взгляд вдруг становится невозможно, Петя уже знает, что увидит: втянутые щеки, стекающую по твердому члену слюну и плавно приподнимающуюся темную макушку. Слишком, просто слишком. Он выдыхает рвано, стараясь натянуть Игоря горлом до самого конца, удержать, чтобы не отодвинулся, и задрожать самому мелко. Но вместо этого ладонь умело обласкивает поджавшиеся яйца, чуть оттягивает, и Хазину оказывается достаточно. Он резко распахивает глаза, в пальцах сжимая край одеяла. Ни Игоря, ни тепла его рук. Петя один в своей постели, на часах четыре утра. — Ебаный пиздец, — констатирует без малейшей радости, уставившись на мокрое пятно, проступившее через темную ткань боксеров. С подросткового возраста Петя с таким не сталкивался и, блять, тьфу-тьфу-тьфу, мечтает больше никогда в жизни через это не проходить. Никаких восторженных чувств: грязно, мокро, от смазки липко и противно. И самую малость стыдно, что он, вот так, как школьник какой-то, почти в трусы спустил от развратного сна. Сна, в котором Игорь с упоением отсасывал, жмуря глаза, брал почти на всю длину и царапал щетиной нежную кожу бедра. Хазин прикрывает глаза, откидывает одеяло и тянется рукой между ног. Проводит кончиками пальцев, представляя, как это мог бы делать майор Гром. Приятно, щекотно, хочется больше. Игорь сразу бы точно больше не дал, поиздевался бы, ведь он, Петя Хазин, немножко издевательств заслуживает, но только постельных и ведущих к охуенному оргазму. А в том, что оргазм был бы именно таким — Петя не сомневается. Он гладит себя ладонью через мокрую ткань и сам ужасается тому, как течет от этих мыслей. «Еще», — думается, но будь здесь Игорь, он точно попросит вслух. Не попросит — прикажет. Изводить самого себя Петя не готов. Рука ныряет под резинку белья, оборачивается вокруг до боли стоящего члена, Хазин выдыхает сдавленно и хрипло, закусывает губу. Ох, блять, да, вот так хорошо. Хорошо представлять, как это делала бы чужая ладонь, большая, горячая, крепкая, не дающая спуску и сжимающая слишком…слишком сильно. Пете хочется, чтобы на грани: мучительно медленные ласки, едва ли выносимые, низкий шепот над ухом, поцелуи на шее. За несколько рваных движений кулака он себя доводит. Кончает с удушливым, оставшимся на языке «И-игорь», и растягивается по кровати. Дыхание сбитое, а тело совсем не слушается. Хазина от обычной дрочки давно так не развозило, даже сил подняться нет. Он чистой рукой стирает проступившую на лбу испарину и решает все-таки прогуляться до ванной, освежиться, отмыться. И надо бы постельное белье в стиралку закинуть, все равно проснулся, ничего не теряет. Встать, оказывается, тоже испытание, ноги приятно подрагивают, Петя смазано матерится себе под нос и кое-как добирается до душа. Под струями холодной воды задумывается, почему за две недели они еще ни разу не трахались. В шесть утра он получает сообщение от «Игорь», просто и лаконично, без всяких приколов и красных сердечек. Кстати, пришлось купить «Игорю» нормальный телефон. И это была целая история. Он рогом упирался и отказывался от всего, говорил что-то вроде «нахуй оно мне надо», «куда я эту лопату засуну» и «да кому мне звонить?». Петя сидел тогда на диване, поджав под себя ноги, и упрямо скролил на айпаде варианты, выставленные онлайн-магазином, и игнорировал недовольные изречения у себя под боком. Для него мобильник купить проблемой не было, зато для Игоря — да. Они чуть не поссорились, но Хазин отложил планшет, «сдавшись». Поступил все равно по-своему. А иначе как? Он же, блять, та еще заноза. Если пристанет, если захочет — не отъебется, пока не добьется. В субботу на прошлой неделе Грому был вручен новенький смартфон (продукцию apple он бы трогать точно не стал) в аккуратной коробочке и даже с бантиком — поиздеваться захотелось, да? — в уголке. Петя рассчитывал на худшее, но получил только серьезный, осуждающий взгляд, минуты молчания и едва слышимое, но определенно негодующее «давай объясняй, как этим пользоваться». Ну он и объяснил. Теперь вот сидит, переписывается спокойно, попивая кофе и закусывая тостом. У Грома раньше была привычка звонить — теперь в telegram’е пишет бесконечные голосовые, — мне лень печатать, Петь — которые все равно бесят, пусть и чуть меньше звонков. Текстом было бы гораздо лучше. «Я тут, пока шел, короче, вспомнил, какого всратого голубя видел возле твоего подъезда, когда вчера вечером от тебя выходил» Еще и рассказывает с таким восторгом, что Хазин улыбается невольно. Вроде история и внимания не стоит, а все равно… «Забыл доброго утра пожелать, доброе утро!» Мило. Петя пересылает это сообщение с ответным пожеланием. «Кстати, про голубя, я к чему вел-то, он на тебя так похож, когда ты весь растрепанный в пальто своем сером» «Ща фотку скину» Голубь как голубь. Хазин внимательно его рассматривает, опускает телефон на стол, двумя пальцами приближает изображение, всматриваясь. В другой руке все еще дымится кофе, но Петя слишком занят. Игорь частенько фотографирует всякую ерунду, присылает, рассказывает в подробностях, как и где он это нечто отыскал и запечатлел. Хазин слушает, всегда слушает и советует переучиваться на «фотографа хуйни», по специальности, правда, тяжело устроиться, но у Грома точно талант. Пробьется. «пиздец», — коротко печатает в ответ на отчет фотоохотника, состоящий из семи практически одинаковых кадров. Через минуту приходит стикер анимированной птицы, стремной, отдаленно напоминающей голубя и типа смеющейся. Хазин тоже усмехается и добавляет себе пак. «не хочешь встретиться? суббота же, останешься до понедельника» «Смотря что ты предлагаешь» «приставку и шаву» «Надо подумать» Петя вздыхает, зажимая запись голосового: «и себя» «Согласен» Охуенно сработано. «тебя забрать?» «Сам доеду. После девяти буду» Игорь с раннего утра и до самого вечера собирается сидеть в полиции, отрабатывая дежурство за себя и за Дубина, попросившего отгул. Пете, конечно, такой расклад не особо нравится, но не придет же он к Диме с предъявами, да и выдавшееся свободное время до девяти — это хорошо. Ему все еще предстоит разбираться с оставшимися «рабочими» процентами кокаина, впаренными ему Бехтиевым. Сука эта каждую неделю интересуется, как продвигается. Петя отвечает сухо и по делу. Он избавился от большей части, по клубам да по знакомым, осталось всего несколько штук, и, если хорошо (очень хорошо) постараться, то вполне можно за сегодняшний вечер покончить с этим. Клеймо дилера Пете совсем не нравится. От осознания собственной ущербности ему мерзко. По сторонам в пьяной толпе оглядываться — тоже. Своими стараниями он себя зарывает, и когда кажется, что ниже падать некуда, снова опускается на колени. А Денис Сергеевич упорно напоминает его место в сложившейся ситуации. Петя — никто. Ероша мокрые волосы полотенцем, он засматривается на себя в зеркало. Вот же: привлекательный мужчина, сообразительный мальчик, не последний человек в органах. А присмотреться: бледный весь, потерянный, слабый, готовый сдаться. Разрушающийся. Именно так. Не романтично разбитый и не прекрасно ломающийся. Хазин — разрушающийся. Он — гипсовое изваяние, чужих ожиданий монумент, кусками осыпающийся на пол, изувеченный трещинами, на которые без слез не взглянешь. Петя увлекается селфдеструкцией и не знает, как это прекратить. Весь день он пересматривает «Нарко», хотя, казалось бы, все диалоги и сцены выучил наизусть. Сериал его действительно успокаивает, расслабляет в каком-то смысле, говорит: не один ты такой, криминальный. Коррозия личности Эскобара, умело показанная режиссером и исполнителем роли, заставляет проводить аналогию с самим собой. Вот ты, Петя Хазин, хороший или плохой? И если хороший, то почему торгуешь наркотиками и невиновных сажаешь? А если плохой, то нахуй вообще существуешь? Без тебя было бы лучше. Потом снова пишет Игорь, и мысли рассеиваются. За просмотром он договаривается с каким-то парнем, знакомым через три рукопожатия, что все-таки приедет к нему на «тусовку». Зовут давно, а повод представился только сейчас. Чела этого Петя видел от силы раз и не факт, что трезвым, но важно ли это, когда обещают «бесплатную алкашку, большую хату и много девчонок»? Хазин из всего выделяет основное — много девчонок — много шансов быстро и без заебистого торга сплавить абсолютно все, что осталось. В таких местах, где больше половины — незнакомцы, продавать наркоту легко. Кокаин, трава и ешки пользуются спросом, а вваливающимся в толчок едва ли адекватным персонажам глубоко наплевать, что ты им там сунешь. Цена, чистота и вероятность пиздатого прихода их не интересуют — лишь бы догнаться, воткнуться и засопеть под конец party на прогнувшемся под грудой тел диване. Петя такое не одобряет, намешанное в подвале говно употреблять, опять же, — не уважать себя. С другой стороны, сколько должно быть этого самоуважения, чтобы по двести с лишним за грамм в прокуренной хате с малолеток (на вид всегда не меньше восемнадцати, иначе Хазин просто на хуй посылает) брать? Он в черной толстовке и таких же трениках, пафоса меньше, в лицо не смотрит, чтобы не запоминали. На балконе трешки в не суперспокойном районе Петя сходит за бога. Залетных тут мало бывает, но товар у них всегда охуенный, вот и ползут местные завсегдатаи из комнат: кто просто посмотреть, кто с явным намерением отовариться. Небо над Петербургом чернеет, Хазин смотрит на часы: половина девятого. Поразительно, как в такое время люди уже успевают нажраться до невменяемости и еще собираются развлекаться до рассвета. У него в планах только заказать шаверму Игорю и роллы — себе, а потом играть в фифу. Или в Мортал Комбат. Да без разницы, если честно, во что захотят — в то поиграют, главное, чтобы рядом. И чтобы Гром снова удобно устроил Петины ноги на своих коленях, гладил изредка горячей ладонью голые лодыжки и требовал награду за победу в виде поцелуев. Майор будет хмуриться и недовольно цокать, но все равно поцелует. Потому что целовать Игоря ему нравится. — Здрасьте. От сигареты его отвлекает девичий голос. Петя оставляет бычок в импровизированной пепельнице и поворачивается, внезапно подвисая на лице девушки перед собой. Милая такая, улыбчивая, немного смущенная и очень красивая. По виду не скажешь, что любит покайфовать, но внешность же обманчива. По нему такого тоже не скажешь, а тут целый набор: наркоман, дилер, уебан. Она мнется неловко на пороге, Хазин кивает, чтобы входила — за наркоту базарить в дверном проеме как-то не очень. — Нина. Именами никто никогда не светит, но в этой девчушке все какое-то не такое. Майор против воли называется сам: — Петя. — Сколько? — Двести за грамм, — стоимость растет постоянно из-за логистических трудностей, но он все равно продает на пять-десять ниже рыночной. Ждет молча, пока девушка раздумывает. Скажет, что высокая цена — сразу на хуй, на торги нет настроения. А принимать оплату, как иногда, натурой, теперь противно. Во-первых, это не уважение по отношению к партнеру, коим можно назвать Игоря, во-вторых, от такой миловидной студенточки секса требовать мерзко. В том, что Нина — студентка, Петя не сомневается. Наверняка друзья притащили. Одета она совершенно не для угашенных вписок и не похожа на местный контингент. Нина ломается в конечном итоге, протягивает деньги, рублями, правда, но похуй. — Качество, как у Эскобара, — отдавая зиплок, предупреждает Хазин. — Ты такого еще не пробовала. — Я вообще никакого не пробовала, — признается девушка. На секунду в глазах появляется страх. Петя с большим трудом подавляет желание вырвать пакетик из ее тонких пальцев и подальше его зашвырнуть с высоты девятого этажа, чтобы ничего не осталось. Подсаживать кого-то на кокаин ему не хочется. Сам мучается и страдает, и, блять, не дай бог, Нина увязнет еще. Она же чистая, невинная считай. Есть еще шанс в дерьмо не попасть, но Хазину себя из такого же надо вытаскивать. Его ломает под натиском противоречий, а девушка сует деньги без лишних вопросов и забирает гриппер, сложив покрытые блеском губы в теплой улыбке. — Расскажешь как? Ну нет, уж чего-чего, а показывать, как начать медленно себя убивать, Петя не станет. — Не, — он отмахивается, пересчитывая купюры. — Для этого есть интернет. Нина пожимает плечами. — Спасибо, — даже не обидевшись на отказ, она в последний раз смотрит на Хазина своими голубыми, как два озера, кукольными глазами и уходит. Слышать благодарность после продажи кокаина очень странно и страшно. Тебя фактически благодарят за пущенную под откос жизнь. Спасибо за сторчавшегося сына, ему и двадцати не было, когда в гроб клали. Спасибо за разрушенную семью, где у детей вместо отца — жуткий кошмар с несвязной речью и вечно дрожащими руками. Спасибо за знакомство с веселым существованием, когда от дозы до дозы, и без шанса выжить. Спасибо за потерянные надежды, въебанные мечты и желание сдохнуь. Спасибо за все, Петь. «Ты где вообще?» Ауди сворачивает на очередном перекрестке, пролетая на последние секунды зеленого. Петя с тусовки съебался сразу же после Нины, хлопнул дверью машины и долго тер лицо ладонями. Сука, что же он делает? Что же он, блять, делает? «приехал, что ли?» «Ты время видел? Ясен хер, сижу тут, поджидаю у падика, бабка косится на меня» И действительно, стрелка на часах близится к десяти. «сорян, в магазе был, скоро буду» «Скоро» превращается в десять минут. В свете фар сразу появляется Игорь, он смотрит недовольно, и пока Петя паркуется, складывает руки на груди. Хазин уже чувствует себя виноватым, а лекция про пунктуальность еще даже не началась. И, если честно, чужие претензии сейчас выслушивать совершенно не хочется. У него проблем по самое горло, блять. Очень тянет забыться, желательно, как раньше: с несколькими дорожками за ночь, в компании друзей и алкоголя. Только он обещал. А последний раз был… Недавно. Меньше двух дней назад. Он не нюхает до лютого эйфора, скорее так, для поддержания тонуса, немножко совсем, можно ведь? И незаметно будет. — Все нормально? — спрашивает Гром, забирая из багажника фирменные пакеты магазина, в который тот все же успел заехать. — А? Да, конечно, а почему должно быть не нормально? — Не знаю. Они поднимаются по витиеватой лестнице, Петя молчит и делает это не так, как обычно: растерянно считает ступени, теребя в пальцах зубцы ключа и прерывисто выдыхая. Ему будто страшно или неловко, и Гром не понимает, какое из этих двух состояний вызванного его присутствием, и почему вообще Хазин ведет себя именно так. Он же не косячил, да и в их отношениях все было хорошо. Не могло за день стать хуже? Игорь сгружает свою ношу на кухонный стол, Петя принимается так же молчаливо раскладывать продукты по холодильнику: яйца в контейнер на дверце, на боковой держатель — пакеты молока и соусы в маленьких баночках, в морозилку — курицу, которую он давно собирался запечь, но все было как-то лень и некогда. Потом ставит на среднюю полку упаковку с пирожными. Гром их не любит особо, а Хазин — съест за милую душу, тем более перед телевизором или за игрой в приставку. Игорь будет снова смеяться и осторожно стирать с его губ ванильный крем. — Петь, — вкрадчиво и строго, на этот раз закрыться не дают, ловят на кухне, отрезая пути отступления. — Что с тобой? — Все ок, — он разглядывает пол и задумывается над тем, какой все-таки стильный паркет. Уютные ладони майора обхватывают острое лицо, приподнимают, пальцы гладят невесомо. Петя упорно старается не поднимать глаза, но сдается и замирает, очарованный нежностью в лазурных омутах напротив. — Ну пиздишь же, — полуулыбку Игоря хочется попробовать на вкус. — Давай, похер на приставку, пойдем в душ, теплый и с моей веселой компанией, м? Этот мужчина может предложить что угодно, и отказать будет просто невозможно. За несколько минут Хазин находит им чистую домашнюю одежду и даже еще одно полотенце для Игоря. Оно, конечно, маловато будет, но протереться и срам прикрыть — пойдет. Впрочем, может голым тут ходить и мокрым, Петя слова против не скажет, только идею поддержит и взглядом оближет. Он выдыхает прерывисто сквозь зубы, от представления стекающих по торсу майора Грома капель воды внизу живота сладко тянет. Зря согласился. Как вынести такой шедевр рядом, обнаженный, довольный и задевающий руками твое собственное тело? — Ты чего застыл? — спрашивает Игорь с привычной смешинкой в голосе и рассматривает Петю, в нерешительности мнущего резинку трусов. — Отвернусь, ладно. Он правда не понимает, почему есть хоть какое-то смущение, для него все это просто — оба мужики, хули там удивительного можно обнаружить? Игорь не стесняется сам, но чужие границы уважает, поэтому за стеклянной дверцей душевой кабины скрывается первым. От хлынувшей горячей воды стекла запотевают практически мгновенно. И пока Гром разбирается с температурой, Петя демонстрирует очередную плюшку этой квартиры за восемьдесят тысяч ежемесячно. Общий свет пропадает, оставляя после себя приглушенное свечение двух белых встроенных панелей. Если Хазину станет комфортнее — возражений никаких. Так даже лучше, интимнее, что ли. У скользнувшего в кабинку майора несколько секунд уходит, чтобы вымокнуть и еще мгновение, чтобы согреться. Они непозволительно близко, мокрые волосы липнут к Петниому лицу, на его ресницах капли воды, и он часто моргает, а Игорь не может отвести взгляд от очерченных водой приоткрытых губ. Хочется поцеловать Хазина, поправляющего челку тонкими пальцами, подвисшего и отчего-то неловкого, но такого соблазнительного и притягательно. Блять. Щелкает крышка душистого геля с можжевельником, Гром без слов подхватывает с крючка мочалку из люфы, пена слишком красиво оседает на бледной коже разомлевшего Пети. Под уверенно, но мягко очертившей его лопатки мочалкой трещат границы дозволенного и собственная выдержка. Игорь его исследует, как ебаный музейный экспонат, касается осторожно, словно спрашивая разрешения и получая его, в полном безмолвии обмениваясь лишь красноречивыми взглядами. — Ты не обязан рассказывать, если не хочешь, — вдруг раздается сверху, а руки перетекают ниже, касаются поясницы. У Хазина мурашки от ощущения грубоватой мочалки на чувствительной коже. — Только скажи: мне стоит волноваться? Он отрицательно качает головой, брызги с волос попадают на кожу Игоря. Тот наклоняется резко и целует выпавшего из реальности майора, ласкает губами чужие, покусанные и послушно раскрытые, приглашающие к действиям. Язык проскальзывает между ними, собирает капли воды, толкается глубже. Петя выдыхает прерывисто, цепляется за широкие плечи, отвечает, чувствуя легшие на ягодицы ладони, вздрагивает. Непривычно, но неожиданно приятно. Прослеживая линию челюсти, губы Игоря спускаются на выгнутую для удобства шею. Пена смывается почти полностью, хотя они оба в ней перемазались. Гром подталкивает его ближе к струящейся воде, отмывает руки от скользкого геля и не выпускает из объятий. Петя продолжает целоваться, пока вездесущие руки гладят его тело, касаются бедер, дразнят невесомыми прикосновениями. Дыхание сбивается. Полувозбужденный член точно не останется незамеченным, как и проступивший на несколько мгновений румянец. Ладонь Игоря оказывается между ног слишком внезапно. Хазин не успевает запротестовать — его мягко обхватывают, сжимая. — Игорь, — голос хрипит, от затопившего комнату возбуждения душно. — Снова мыть придется, — тише добавляет он в самые губы. — Похуй, — растворяется в очередном поцелуе. Похуй. Пете плохо оттого, как правильно ощущается медленно скользящая по члену ладонь. Ебаный, блять, нахуй. У него темнеет в глазах, горячие струи очерчивают тела, и хорошо, что Игорь не торопится — от воды трение выходит более ощутимым. Дышать нормально не получается, он приоткрывает губы, рвано хватая воздух, и снова оказывается утянут в глубокий настойчивый поцелуй, от которого колени слабеют, так еще и пальцем нарочно кожу оттягивают, уздечку потирая. Он прижимается лбом к плечу Грома, прикрывает глаза, не сдерживая громкий стон, сорвавшийся внезапно. Сам протягивает руку к чужому члену, ощупывает пальцами налившуюся головку, ведет ниже. От основания вверх поднимается тугим кольцом пальцев, сильнее возбуждаясь от хриплых выдохов над ухом. Игорь приобнимает за талию, выводя узоры на чувствительной (как он недавно узнал) пояснице и не давая отстраниться. Петя плавится, льнет и зубами подцепляет кожу, чтобы заглушить горчащие на языке стоны. Хазин кончает первым, не выдержав потока бесконечно приятных касаний и утонув в захлестнувшем его удовольствии с привкусом неопределенного стыда. Его всего бесцеремонно облапали, руку сунули между ног, вывернуться не дали и отдрочили до потрясающего оргазма, кусая за мочку уха и давя на покрасневшую чувствительную головку. До сих пор в бедрах судорога. Игорь же перехватывает его руку и сам толкается в ослабевший кулак. Ему хватает одного взгляда на Петино лицо: влажные ресницы, легкая улыбка. — Блять, Петь, — шепчет глухо, когда сладкая дрожь скатывается по позвоночнику. И целует, мокро и пошло, встречая полный чувств ответ и зарывшиеся в волосы дрожащие пальцы.