и да, не влюбиться не получилось.

Дни становятся похожи один на другой, превращаются в вереницу однообразности, нехило давящей на мозги, но Петя испытывает необъяснимое чувство правильности, просто плывя по течению и не осознавая, что несет его к настоящему водопаду. Он всю жизнь пытается выбраться из бурлящего потока и лишь захлебывается, утопая. Бесполезно и неразумно продолжать выебываться медалькой за первое место в школьных соревнованиях по плаванию. Раньше такое было норм — одноклассники завидовали — сейчас уже не котируется. Сейчас всем похуй. Утонешь — труп выловят и забудут. Хазину очень хочется, чтобы про него забыли. Он меньше спит, меньше ест и все меньше походит на живого человека, но образ поддерживает старательно, натягивая лучшие шмотки и улыбки, если понадобится. Не орет на подчиненных, не требует сверх нормы — закрывается в своем кабинете и сидит там до конца рабочего дня, упорно игнорируя стук в дверь и искренне веря, что сержанты у него не дурные, смогут сами разобраться. В Петином меню теперь: несколько чашек кофе, перебивки на минералку и десерт, от которого приятно немеют десна. Уже не стыдно. Ему хочется быть из тех людей, что нагружают себя работой в попытках забыться, улучшают нормативные показатели, совершенствуется, да, портят себе нервы, изматываются, но делают хоть что-то. Потому что Хазин не делает ни-ху-я. Он просто не может. Сидит часами перед раскрытым ноутбуком, пялится на рапорты и не вчитывается даже — текст плывет перед глазами, приходится жмуриться. Разбираться с накопившимися в архиве документами тоже не выходит — все из рук валится, рассыпаясь по столу. Цветков почти каждый день из вежливости или злорадства интересуется, не нужна ли помощь. Петя задумывается, как он может в стольких местах находиться одновременно, при этом успевая вести какие-то дела и доебывая окружающих. Отмахивается от назойливого сержанта по-быстрому, желая остаться один, и сидит в той же комнате, где они с Игорем в первый раз поцеловались. От воспоминаний неприятно тянет в груди, Хазин сжимает пальцами край стола, качает головой, пытаясь мысль спровадить. И выходит у него всегда хреново. Об Игоре напоминает буквально все. Дурацкий кофе без сахара, мужчины в кожаных куртках того же цвета, противное безалкогольное пиво, пятнадцатипроцентная сметана к сырникам, нелюбовь к лондонскому арсеналу, привычка Грома выхватывать недокуренную сигарету из его пальцев и красть последние несколько затяжек, и горчащий на языке запах одеколона, случайно вспыхнувший посреди коридора управления и заставивший Петю выпасть из реальности происходящего на пару мгновений. Про оставленную футболку Хазин не напоминает специально и никаких угрызений совести не испытывает. Вопреки желаниям, он ее не надевает, в ней не спит и лицом не утыкается, поглубже вдыхая. Футболка просто лежит в шкафу, как и до этого, выглаженная и выстиранная, но запаха, до боли знакомого, не потерявшая. — Поговори с ним. Гром чуть не подпрыгивает от внезапно раздавшегося голоса. Рядом стоит Дима, в рубашке и с галстуком, смотрит с непонятной тревожностью и без приглашения плюхается на стул рядом. Не так давно это было его законное расположение в отделе, а теперь, Дубин Дмитрий, на места преступлений выбирается в составе уважаемой компании с опытным следаком, операми и судмедами. Его за хорошую раскрываемость и через край плещущий энтузиазм готовы уже сейчас с распростертыми объятиями в коллектив принять. — О чем? — строить из себя непонятливого дурачка получается хорошо. Лениво закатившиеся глаза Димы дают понять, что он от этого уже устал. — О вас? Игорь фыркает и отводит взгляд. Он давно уже осознал, что хер там че от Дубина скроешь. Стажер с самых первых дней в управлении себя зарекомендовал, как чуткий и внимательный сотрудник. Рассчитывать, что они с Петей смогут превзойти его наблюдательность и интуицию, было глупо, но попытаться стоило. Хоть попытки и провалились с треском. И не только они. Вся эта феерия изначально была обречена на печальный конец. — С самим собой честен будь, — Дима придвигается ближе, чтобы лишние уши их не услышали. — Тебе не плевать на него, и это видно, Игорь. Это очень видно. — Я не хочу с ним разговаривать, — категорический отказ отзывается чужим тяжелым вздохом. Это не совсем правда, но как иначе объяснить Диме? Про наркотики Игорь промолчал в первый раз, вытащив их из кармана Петиного пальто, промолчал, когда тот конфискованный кокаин начал занюхивать, промолчал и в этот. Бесился, себя ненавидел, разъебал грушу в спортивном зале управления, но молчал. Преступника покрывал, кусая губы и разбивая кулаки о стену душевой, боролся с самим собой. Боролся и молчал. Защищал, получается. — Ты упертый пиздец просто, — цокает Дубин и тихо посмеивается с удивленно глянувших на него глаз. Иногда ругнуться можно для экспрессии. — Почему ты так говоришь? — внезапно решает уточнить Игорь. — Ну, о… О нас, — в горле пересыхает, потому что «нас» теперь нет. — В смысле, ты же спокойно реагируешь, да? Мы ведь… — Обычные люди, — Дима жмет плечами. — Мне все равно. Ты мой друг, и я хочу для тебя счастья. Будет это милая девушка, пожалуйста, — он улыбается с ободряющей теплотой, но хитрые смешинки звучат в голосе: — А будет Петя Хазин, я с удовольствием поддержу. После Димкиных слов очень тянет прорыдаться. Он ведь и половины истории не знает. Было бы с этим Петей Хазиным все так просто. Игорь до сих пор не понимает, почему именно на Хазине у него весь мир сошелся. Вроде и не было между ними ярких искр любви, а все равно взъерошенные светлые волосы и чужие холодные ладони в своих собственных из головы не идут. Взгляд в толпе автоматически ищет его, высматривает, и так неприятно становится, когда очередной незнакомец оказывается именно незнакомцем. Гром себя за такую инфантильность корит и снова идет в зал, одного за другим заваливая спарринг-партнеров. Подаренным телефоном он больше не пользуется, но исправно продолжает ставить на зарядку и в ладони часто сжимает, покручивая, словно ему вот-вот позвонят или напишут. Но в контактах по-прежнему всего несколько людей, а единственного, кому можно написать, лучше будет заблокировать. Только Игорь так не делает, лелея наивную мечту, что в том дворе Петя его не расслышал или решил не слушать, и все равно что-нибудь ему пришлет. Смешную картинку скинет, стикер или просто «ну и пошел ты на хуй», желательно голосовым. Гром никому не расскажет, но он переслушивает те немногие аудиосообщения, что с трудом выуживал из Хазина. Особенно такой ерундой тянет заняться под вечер, когда в пустой квартире воспоминания нападают с новой силой. Лучше бы, блять, стихи так в школе у доски вспоминались, как запах Петиных сигарет и флегматичная улыбка на его губах (от их вкуса Игорь не избавится никогда). Его не предупреждали, что с головой пропасть можно не только в дружелюбной однокласснице, соседке по лестничной площадке и дочке маминой подруги, но и в мужчине, коллеге по работе, серьезном полицейском, сыне важных людей, которые за подобную херню голову открутят. И тебе, и ему. Игорь мать не знал, а с отцом про любовь и романтические чувства говорил мало, но из всех душевных разговоров вынес одно: неважно, кого ты любишь, главное — делать это искренне. Про то, что не вся любовь принимается обществом, как «правильная», он узнал в школе. Там же его догнали значения слов «пидор» и «петух». Как оказалось, «пидорами» и «петухами» зовут не только отвратительных, раздражающих людей, но и двух мужчин, между которыми происходит нечто большее, чем простая дружба. Почему именно так — маленький Игорь понимать не совсем хотел, но вырастая в определенном обществе, вдоволь наслушался, что «два мужика — больные извращенцы». У отца он об этом никогда не спрашивал, а для себя решил, что слова про «неважно кого» всегда будут выше общественного порицания. — Так чего, — никак не унимается Дима, — сходишь? Гром мотает головой, делая вид, что не заметил укора в прожигающих его глазах. Внимание цепляет кое-что другое — дверь Петиного кабинета наконец открывается. И приходится отметить, что черная рубашка ему охуеть как идет. За прошедшие дни Хазин заметно похудел, прям истончился, умело скрывая это под сорочками с пиджаками и свитерами. А его ассиметричное лицо стало, кажется, еще острее. Игорь сглатывает тяжело и вязко от волнения, понимает, что пялится, но перестать не может. Что-то в отстраненном поведении Пети не дает ему просто взять и забыть, хотя сам же на хуй послал. А майор наркоконтроля в его сторону даже не смотрит, на ходу укутываясь в пальто и быстро сбегая по лестнице. Как демонстративно. Покачавший головой Дима прощается, «у меня экзамены, бежать надо», и еще раз предлагает им двоим поговорить. На часах почти восемь, кроме ночных дежурных все разошлись, а они засиделись. Белоснежная рубашка Дубина скрывается за поворотом. И Гром, оставшийся в гордом одиночестве, подпирает щеки ладонями, пытаясь представить возможный разговор с Хазиным. Он понимает, что, наверное, поступил не совсем по-взрослому, когда просто сбежал и оставил Петю с его проблемами в том дворе. Мало того, что наркотики, так еще и груз вины за погибшую девушку. Однако наличие кокаина, постоянно висящего третьим негласным членом отношений, его очень напрягает. Требовать бросить сию секунду было бы глупо, но надеяться на честность можно всегда. Приди Хазин к нему со словами, что справиться не может, Игорь разве отказал бы? А ведь они ничего друг другу не обещали, значит, Петя ни в чем признаваться не должен. И скорее всего, ему от этого гораздо хуже. Некому высказаться, не к кому пойти, некуда деться. Насколько Гром помнит, друзей у сына генерала не так много, если вообще есть — разговоров о приятелях у них никогда не было, как и других, душевных и глубоких. Игорь даже не знает, почему тот употребляет, и как в эту тему с наркотиками попал. А мог бы, блять, спросить, попытаться узнать хоть что-то. Осознавая это сейчас, он испытывает непреодолимое желание въебать себе. Но лишь накидывает на плечи куртку и выходит из управления. Глубоко за полночь ауди с визгом тормозит у не самого популярного клуба, Петя вываливается из машины неохотно и зябко дергает края пальто. Едва наступивший октябрь ему совершенно не рад и ледяной прохладой лезет под рубашку. Словно для полноты картины начинает накрапывать мелкий дождь. Хазин ругается тихо, блокируя машину, и, пробравшись сквозь выстроившуюся очередь (удивительно, как всем похуй, где тусоваться), открывает неприметную железную дверь под козырьком. Высокий мужик внутри бегло осматривает его нечитаемым взглядом, молча протягивает руку, требуя снять верхнюю одежду. Майор кривится. Он рассчитывал, что встреча эта будет недолгой, а тут и разденься, и руки подними, и «оружие есть?». А как же, бля, конечно. Сейчас пойдет и пристрелит эту суку, скрывающуюся под «псевдонимом» Альберта Бехтиева. Хотелось бы, но нет. Придется слушать, стискивая зубы, улыбаться и до боли сжимать кулаки, ногтями впиваясь в ладони. Потому что иначе пристрелят его. В кабинет администрации он поднимается на второй этаж, там же вип-зона и повсюду куча охраны. На танцполе уже давно дергаются пьяные тела, прожекторы слепят глаза, а музыка нещадно долбает по ушам. Очень хочется уйти. Впрочем, разобраться с очередными возникшими вопросами лучше сейчас. Раньше сядут — раньше встанут. Петя дергает ручку вычурной двери, вновь сталкиваясь с двумя огромными мужиками в футболках, вот-вот готовящихся разойтись по швам на бицепсах, и оказывается в очередном безвкусном сборище предметов интерьера. — О, Петруша! — чересчур радостно провозглашает Бехтиев, раскинув руки. — Проходи-проходи, че ты там застрял? На ребят не смотри, шавки преданные — своих не кусают. Хазину в это слабо верится, но он пересиливает желание просто съебаться отсюда и садится в мягкое кресло. Неуютно. От запаха насквозь прокуренных стен начинает болеть голова. Альберт клацает по телефону, довольно лыбится, достает из ящика стола два стакана и кивает маячащим за спиной Пети мужикам. — Извини, бокалы лень нести. Верзила быстро забирает из рук хозяина стаканы, отходит к мини-бару и разливает что-то из бутылки, сразу же возвращая наполненные обратно. После отходит в свой угол покорно. Хазин испытывает к таким людям запредельное отвращение. — Я на машине, — не испытывая должной симпатии к неожиданному собутыльнику, предупреждает Петя. Бехтиев только смеется. Сперва тихо, а потом громко и заливисто. — Ох бля, скажешь тоже, — досмеиваясь, он хлопает ладонью по столу. — Это ж шампусик, херли будет от него? Ты ж не школьник, не развезет. Хоть пару глоточков сделай, у меня тост есть. Остается только кивнуть неопределенно. — Вот и замечательно, — мужчина поднимает свой стакан, откашливается выразительно. — За твои успешные продажи и нового пиздатого курьера! — они чокаются, Петя медленно тянет алкоголь, потупив глаза в стол. — Не думал, честно, что у тебя выйдет все проценты отработать. Может, сменишь квалификацию и начнешь на постоянке торговать? — Нет, спасибо, откажусь, — Хазин быстро пресекает эти попытки приобщить его к еще более чернушной работе. — А че такое, Петруш? Вроде бабки нормальные поднял, у дилеров и процент больше, — совершенно искренне удивляется мужчина, выпучив глаза. — Не понравилось тебе? — Так себе экспириенс. Альберт вдруг замолкает, глазами сверкает недобро, сложив руки под подбородком. — Твоя история с Горюновым обходится нам очень дорого. Сучонок отчаянно не хотел закрывать рот, даже из колонии пытался докричаться. Всех нас сдать решил, мразь неблагодарная, — контекст прошедшего времени наталкивает Хазина на определенные мысли. — И что с ним? — получается слишком хрипло, будто через силу. — Упал неудачно в душевой, — вещают с невероятным спокойствием и нотами гордости. — Голову разбил, и все — кончился. Петя прекрасно знает, что скрывается за подобными историями. Не было никаких неудачных падений. «Свои» ребята пришли по воле вышестоящих поговорить, дверь подперли изнутри, им слово поперек скажешь — пришьют. И плевать, надзер ты или заключенный. Посидят в карцере немного и выйдут, там таких хватает. Всю жизнь в ногах ползают, малейшие прихоти исполняют, самую грязную работу делают, лишних вопросов не задавая. Эти кадры очень ценятся. Лучше бы Илья сидел семь лет назад дома и готовился к сессии. Такие люди, как Альберт, по головам пойдут, лишь бы сухими из воды выбраться. Плевать на жизни, судьбы, последствия, главное — спасти себя. И желательно, чтобы платить за это пришлось кому-то другому. Илье, например. Или всем тем ребятам и девчонкам, торчащим в самых темных углах клубов и распихивающим клады под подоконниками. Хазин знает. Он их много повидал. Бывало, что на жалость пробивало, отпускал, грозился в следующий раз добрым не быть. И добрым не был. Поймав повторно — отправлял на зону по «народной». — Знаю, сам балуешься, — внезапно прерывает размышления Альберт, пересчитывая переданные в конверте деньги. — Что-нибудь, кроме белого, пробовал? — Экстази, — Петя отзывается глухо, воспоминания не самые приятные. — А-а-а, — на распев тянет мужчина и усмехается с сожалением: — Тогда эффект, наверное, неожиданным не будет. — Че? — Скоро поймешь, — покивав и сунув конверт в ящик, хмыкает Бехтиев. Петю мелко потряхивает, но скорее от страха, чем от реально начавшего действовать наркотика. В уклончивых словах Альберта он улавливает самое основе: ему что-то подсыпали. Подлили, размешали, похуй. Его, блять, накачали, и он даже не представляет чем. Сходство с имевшими место в юности колесами не радует, такое фуфлище, бля, плюешься дольше, чем кайфуешь, а еще желание знакомиться и тусоваться не утихает, соединяясь с чрезмерной активностью и гудящей головой. В угаре лютую дичь хочется вытворять. — Что это? — уже серьезнее спрашивает Хазин, расстегивая пуговицу на воротнике рубашки. Дыхание становится тяжелее. — Блять, что это за дрянь?! — Ксюха. Думаю, наслышан. Охране велят Петю отсюда выкинуть, чтобы посреди дорогой мебели не агрессировал и последствия великолепного трипа переживал там, внизу, в зале. А у него ноги не гнутся, даже когда под локоть из кабинета вытаскивают. Только сейчас доходит, что ему предстоит. Ксюха, окс, буратино, гамма-гидроксибутират — самое то для активных танцев, веселья и безудержного траха. Не многие наркотики вызывают резкое сексуальное желание, но этот, да. И еще какое. А в чрезмерном количестве — лучший вариант для насильника, спаивающего жертву. В полном ауте уже через десяток минут и после — несколько часов бессознанки. Хазин с этой темой знаком отлично, потому что часто присутствовал на делах ггбшных сбытчиков и «производителей». Большинство из них закрывались не только за продажу, но и изнасилования. Под бутиратом шансов практически не остается, слишком сильно с него вштыривает, и секса хочется. Даже если мозгом понимаешь, что нет, ни за что, то окружающие все равно за течную суку принимают, считая, что ты действия свои контролируешь, когда это совсем не так. — Зачем? — с трудом разлепив губы, спрашивает Петя, представляя, какой пиздец его ждет, он же дозу не знает, еще и алкоголем запивал. — Урок тебе преподать хочу, — зыркая глазенками злобно и насмешливо, поясняет Альберт. — Чтобы понял, что не лучше их. Ты такой же пропащий, убогий и бесполезный. И выебать тебя в клоповнике этом может кто угодно, и всем похуй будет. А папочке ты на такое никогда не пожалуешься, Петруш. Я таких, как ты, хорошо знаю. Мерзко. Неконтролируемым чувством страха и безысходности накрывает уже на лестнице, когда Петя хватается за перила, судорожно перебирая в голове всех, кому можно позвонить. Ментам бесполезно — они не поедут. Скорую вызывать — подставляться. А друзей у него в Питере нет, да и в Москве вряд ли бы кто сорвался в первом часу ночи в непрезентабельный клубешник с не самой привилегированной аудиторией. Нервно жуя свои губы и доползая до первой ступеньки, он понимает, что влип. Оказаться в незнакомом месте в невменяемом состоянии среди толпы людей — самое ужасное. Плюхнувшись за стойку, майор заказывает минералку, надеясь, что это хоть немного замедлит эффект. Бред, но самовнушение помогает сосредоточиться на лишние несколько минут, пока Хазин ждет заказ. Быстро опрокидывая в себя стакан под удивленный взгляд бармена, он открывает их с Игорем чат и вводит начавшими подрагивать пальцами сообщение с короткой просьбой забрать, прикрепляет геолокацию. Глупо полагать, что после почти недели игнора Гром возьмет и приедет, но выхода у Пети нет. Только бы не спал, только бы ответил, только бы не послал, только бы… Когда телефон вибрирует уведомлением, Хазин уже растекается по стойке. «30 минут» Хочется напечатать в ответ «спасибо», но он и без того представляет, как, наверное, жалко выглядит в глазах Игоря. Отшитый наркоман строчит посреди ночи, сохраняя до этого радиомолчание, ни ответа, ни привета, а теперь умоляет забрать его из очередной дыры. Фу, противно от себя. И лучше бы вместо этих мыслей наступила обещанная употреблявшими ггб эйфория, но она не приходит, и Хазин делает вывод, что с дозой шестерки Бехтиева обосрались, вылив ему в стакан больше нужного. Живот сводит внезапно, с плеч вниз бегут мурашки — ясно, гораздо больше нужного. Скатившись со стула на танцпол, майор искренне надеется, что успеет закрыться в кабинке туалета и там пересидеть «лучшую» часть трипа, при этом пытаясь сохранять сознание. До уборной добирается, пребывая в туманной прострации, почти не различая силуэты и голоса, и только в приглушенном свете одинокой лампы за закрытыми дверьми медленно приходит в себя. Пелена с глаз не спадает, и ноги ощущаются ватными. Хазин упирается руками в каменную плиту со встроенными раковинами, нервно дергает кран, плещет в лицо ледяной водой, раз за разом стараясь смыть с себя наваждение, только ничего у него не получается. Он поднимает глаза, невольно сталкиваясь с отражением, затянутым мутной дымкой. Голова кружится, тяжелеет и падает на вовремя подставленное чужое плечо. Руки обвивают поперек живота неспешно, сцепляются в замок спереди. Колючее дыхание весьма навязчиво щекочет открытую шею, от близости горячего тела позади Пете становится жарко до удушья. Он дышит глубже, чаще, как выброшенная на берег рыба открывает рот, тянется за ускользающим кислородом. Его прошибает пот, обжигающими каплями скатывающийся по спине и пропитывающий рубашку. В ухо что-то шепчут, ладонями скользнув на бедра и сжав несильно, Хазин мотает головой. «Пожалуйста, Игорь», — отчетливо вибрирует в мыслях и на языке. — «Пожалуйста, успей». — Ну чего ты? — елейно интересуется незнакомец, от которого спиртным несет до рези в носу. — Плохо тебе, да? — мужик даже не думает прекращать, выправляя Петину рубашку из брюк, и попутно сухими, жесткими губами мажет по шее. — Сейчас хорошо будет. — Не… — задыхаясь, шепчет Хазин, тщетно стараясь схватиться за запястья шарящих по его телу рук и жмуря глаза, — надо… Будучи трезвым, он вполне способен опрокинуть соперника такой комплекции где-нибудь на матах. Но когда сдают нервы, и от слез начинает щипать в глазах, а тело не слушается, сопротивляться невозможно. — Как же «не надо»? — смеются над ухом, ладонь мужика сползает в пах, у него самого язык заплетается. — Ты же хочешь. Пете в задницу ощутимо и многозначительно упирается чужое возбуждение, во рту сразу появляется кислый привкус неизбежности происходящего, он закусывает губу, чтобы не разрыдаться позорно, и снова дергается, растрачивая последние силы на безуспешные попытки вывернуться. Несмотря на опьянение, мужик держится стойко, хоть и покачивается немного, но Хазина, поплывшего под бутиратом, зажимает, не оставляя и шанса. Мозолистые ладони лезут под рубашку, касаются горячей кожи, липкой от пота, над ухом раздается хриплый выдох.

Больно. Страшно. Противно.

Когда чужие пальцы хватаются за пуговицу на его брюках, Пете хочется умереть.