Вальс для тюремщика

Микеле с тревогой разглядывал Флорана. От его вчерашнего спокойствия и напускного равнодушия не осталось и следа. Мот был беспокоен, постоянно ерзал на месте и упорно избегал взгляда Локонте. Его волосы были всклокочены, одежда сильно помята, на скуле большим темным пятном расползался синяк, а бровь была рассечена. Глубокая царапина на щеке была покрыта корочкой из засохшей крови. Флоран нервно облизывал разбитую губу и едва заметно морщился от боли. На его лице застыло выражение какого-то странного непонимания происходящего. Можно было подумать, что он за одну ночь успел лишиться рассудка и теперь совершенно не понимает, где он, кто он и кто стоит перед ним. Микеле не был уверен в том, кто мог сделать это с ним. Ответственным за физическую расправу всегда был Ратке. Но Локонте смущало два фактора. Во-первых, Хольц говорил ему, что гауптштурмфюрер не будет заниматься этим делом. Во-вторых – для Ратке и его костоломов это было слабо. Действительно слабо. После «процедур» бывшего хирурга заключенные, как правило, еще долгое время не могли ходить без посторонней помощи. Флоран же, судя по всему, отделался простым избиением. Но только ли им? «В конце концов, он мог спровоцировать охранников», - подумал Микеле, хмурясь. Его пугало это бессмысленное выражение на лице Мота. - Флоран, - осторожно начал он. – Вы слышите меня? Мот с трудом разлепил запекшиеся губы и уставился куда-то в сторону. - Да, - еле слышно ответил он, поморщившись. - Я смотрю, вы уже успели оценить здешнюю обстановку, - бросил пробный камень Микеле, неудачно попытавшись сыронизировать. Флоран неожиданно рассмеялся. Этот хриплый, лающий, почти истерический смех неприятно покоробил Микеле. - Вы проницательны, герр Локонте, - он, криво улыбаясь, наконец-то посмотрел ему в глаза. Микеле покачал головой. - Вы подумали над моими словами? - Повторяю: я вам ничего не скажу. - Хорошо, - Микеле сел напротив Флорана и оперся подбородком о сцепленные в замок руки. С Мотом надо было говорить – о чем угодно, лишь бы не дать ему замкнуться в себе. Его надо было заставить поверить в то, что человек, сидящий перед ним, не испытывает к нему ненависти, не презирает его, не равнодушен к нему. Заставить поверить в то, что он еще может быть спасен. Да, Флорану придется дорого заплатить за это – возможно, ценой станут жизни всех его друзей и его собственный спокойный сон. Жизнь всегда была самым дорогим товаром на земле – но и в то же время самым ценным. Микеле был глубоко убежден в этом и поэтому цеплялся за отведенный ему срок с каким-то звериным упорством. Мысль о том, что другие могут добровольно отдать жизнь ради каких-то иллюзорных ценностей – а любая моральная ценность иллюзорна – была для него невыносима. - Скажите, ваши родители знают о том, где вы? И кто вы? - Боюсь, им уже все равно, чем занимается их сын, - голос Флорана был каким-то бесцветным. - Они умерли? - Мама умерла в день ввода войск в Париж. Сердечный приступ. Отца три года назад застрелил кто-то из ваших бешеных собак. Он защищал девушку на улице. - Соболезную, - Микеле действительно было жаль Флорана. Он знал, что остаться совсем одному в двадцать лет, во время войны – это тяжелейшее испытание. - Едва ли вам есть дело до этого, герр Локонте, - Мот как-то горько усмехнулся, опуская взгляд. - Я не монстр, Флоран, - Микеле ощутимо задели слова пленника. - Конечно, не монстр. Скорее, ангел. Ангел среди ада. Такую роль вы играете здесь, я прав? - Я не играю ролей, - Микеле резко встал с места и большими нервными шагами зашагал по кабинету. - То есть, вы действительно убеждены в том, что по сравнению с остальными людьми, работающими здесь, вы – ангел? – хриплый смех Флорана вновь резанул Локонте по ушам. - А что, разве вы в этом сами еще не убедились? – Микеле обернулся, нехорошо ухмыляясь. – Не расскажете мне, что случилось ночью? Помнится, Хольц пока не давал приказа практиковать на вас физическое воздействие. Пока. Поэтому то, что с вами случилось, – это только прелюдия. Надеюсь, вы это понимаете. Вас убьют здесь, как бездомную собаку, предварительно выбив из вас все человеческое, что в вас есть. Такой участи вы хотите, Флоран? Такой? Флоран побледнел и замолчал. Локонте запоздало понял, что совершил большую ошибку, напугав его. Мот сидел, ссутулившись и закрыв глаза. Его красивое лицо искажала странная смесь страха и какого-то злобного упрямства. Брови были сведены, между ними пролегла глубокая морщинка, ресницы подрагивали, губы чуть дрожали. Микеле ощутил острый приступ жалости к Флорану, но он тут же попытался отогнать от себя эти мысли. Обычно пленники не вызывали у него настолько ярких чувств. Он сочувствовал им – и только. Но действительно искреннего желания помочь им у него никогда не возникало. - Я не хочу умирать, - неожиданно еле слышно прошептал Флоран и тут же испуганно распахнул глаза, как будто эти слова вырвались против его воли. Микеле что-то остро кольнуло в сердце. - Я знаю, - так же тихо ответил он. Он обвел взглядом кабинет, задержав внимание на портретах, висящих на стене. На них были изображены все те, кто попадал к нему – а за восемь месяцев его работы в парижском гестапо их накопилось немало. Микеле рисовал каждого украдкой, во время допросов, делая вид, что записывает что-то. А после того, как дело заканчивалось, он вешал новый портрет на стену. Ему казалось, что так он может хотя бы немного загладить свою вину перед этими людьми. Портреты были памятью. Хоть какой-то ничтожной крупицей памяти о тех, кто сгинул здесь или позже, в концлагере. Эта стена была иконостасом Микеле. Он не был верующим, но люди, изображенные на его собственных картинах, навевали на него странное благоговение - как лица мучеников на христианских иконах. По сути, эти люди и были мучениками. Теми, кто отдал свою жизнь ради призрачных идеалов, ради фантомного мира, ради других людей. Теми, кого Микеле никогда не мог понять. Однажды циничный Цвейг насмешливо назвал эту стену его портфолио. И вот тогда Микеле стало по-настоящему страшно. В кабинете было душно; он ослабил галстук и глубоко вздохнул. Флоран сидел, замерев. Микеле остановился прямо перед ним и чуть наклонился, заглядывая в его потемневшие глаза, замечая в них свое перекошенное отражение. Он не знал, кем Мот видит его. Монстром? Ангелом? Человеком – таким же запутавшимся и несчастным, как и он сам? Повинуясь внезапному порыву, Микеле бездумно провел ладонью по волосам Флорана, приглаживая их, в неловкой попытке успокоить его. От этого ласкового жеста Мот резко отшатнулся и со страхом посмотрел на Локонте. - Вы не умрете, Флоран, - проговорил Микеле странно изменившимся голосом. – Если вы расскажете мне все – вы не умрете, обещаю вам. Я сделаю все для этого. - У меня нет выбора, - как-то жалобно сказал Мот. – Я не могу этого сделать, поймите. Я никогда не стану предателем, - он замолчал на секунду, пытаясь взять себя в руки. - Кто нас выдал? Кто это сделал? Вы наверняка знаете это, так скажите мне, - с каждым словом к Флорану возвращалась твердость голоса. Микеле вздохнул. Конечно, он знал. И не видел причин, по которым он не может сказать это имя Моту. - Некая Мелисса Марс, - нарочито равнодушно проговорил он. Флоран дернулся, как от удара. В глазах его отразилось неверие. - Мелисса, - глухо прошептал он.