Вальс для тюремщика

- Покажите мне руки, - мягко попросил Локонте, отодвигая манжеты уже порядком потрепанной и грязной рубашки Мота и внимательно оглядывая его запястья. Веревки и наручники оставили на них глубокие ссадины, покрытые запекшейся коркой. Кое-где проступали бусины свежей, ярко-алой крови. От Флорана пахло грязью и болью – он начинал сливаться с этим местом, принадлежать ему. Микеле поморщился и похлопал себя по карманам. Из одного из них он выудил маленький ключ, покрытый ржавчиной у зубцов, вставил его в замок наручников и с легким щелчком расстегнул их, снимая и кладя на стол. Он еще раз осмотрел ссадины и покачал головой. - О чем они только думают? – пробормотал он, обходя свой стол и открывая какой-то из ящиков. Флоран напрягся. Сердце резко застучало в два раза быстрей. Его гул отбойным молотком раздавался в голове. Он огляделся - то, что офицер вот так просто оставил пленника без наручников и повернулся к нему спиной, казалось ему огромным просчетом. Он мгновенно прикинул свои шансы. Если наброситься на него сзади и ударить головой об стол… Надо было действовать сейчас, быстро. Но что-то удерживало его. Он набрал воздуха в грудь. Сейчас… Микеле повернулся, держа в одной руке аптечку, в другой – пистолет, снятый с предохранителя. - У вас было три секунды на то, чтобы взять пресс-папье или нож для бумаг со стола и попробовать обрести шанс на свободу, - бесстрастно прокомментировал он. – Почему вы этого не сделали? Флоран опустил глаза. Локонте повертел оружие в руках. - Не вы первый, не вы последний, - хмыкнул Микеле. – Но все же то, что вы даже не попытались оглушить меня, мне кое о чем говорит, - он улыбнулся и положил пистолет в расстегнутую кобуру. – Заражение крови – отвратительная вещь, - продолжал он, раскрывая аптечку и усаживаясь на стул перед Флораном. Мот ошарашено наблюдал за тем, как Локонте осторожно промывает его ссадины и забинтовывает запястья, мягко касаясь кожи кончиками пальцев. Он даже почти не чувствовал тихой тупой боли. К горлу подкатил комок. Флоран устало подумал о том, что нервы его вконец расшатываются, если даже от одного ласкового прикосновения он готов разреветься, как девчонка. Воспоминания нахлынули на него внезапно, точно цунами. Ратке начал приходить каждую ночь. От стука подкованных железом каблуков солдатских сапог и оглушающего лязга открываемой двери во Флоране просыпался животный ужас, отнимающий у него речь и силы, липкой паутиной окутывающий тело, забивающий горло и нос. Когда долговязая, угловатая фигура офицера появлялась на пороге, Флоран зажмуривался и умолял всех известных ему богов дать ему мужества пережить еще одну ночь. Ратке же в ответ на тихий, едва слышный скулеж, доносившийся от пленника, лишь безмятежно улыбался и осторожно, почти нежно касался ледяными паучьими пальцами его лица. Эта улыбка говорила Моту о том, что игра начинается. После встреч с ним Флоран забивался в угол камеры и тщетно пытался унять дрожь в теле и сдержать бессильную ярость, смешанную с рвотными позывами. Он колотил кулаками по холодным, сырым стенам, сдирая пальцы в кровь об ободранную штукатурку, бил себя по щекам, пытаясь не дать безумию сломать все плотины, выстраиваемые его мозгом заново перед каждой встречей с Ратке. Микеле украдкой наблюдал за выражением его лица. - Флоран, - позвал он тихо. – Все в порядке? - Да, - стушевавшись, ответил тот и, замявшись на секунду, сквозь зубы выдавил. – Спасибо. Локонте молча закрыл аптечку и положил ее на стол. Воцарилось неловкое молчание. Флоран не мог смотреть Микеле в глаза. Он чувствовал свою отвратительную беспомощность, его терзали до блевоты жуткие воспоминания о ночах, проведенных здесь, и он начинал ненавидеть самого себя. А теперь – теперь он не смог найти в себе силы попытаться вырваться из этого кошмара - даже когда выдался такой шанс! Чего он испугался? Обидеть участливого офицера? «Здесь нет ничего от участия, доброты или сочувствия. Все это игра, притворство, ему на меня плевать. Улыбчивая сволочь, ставшая Иисусом в моих глазах. Он такой же ублюдок, как Хольц, как Ратке, он ничем не отличается от них. Он только прикидывается добрым. Он из тех добряков, что дарят голодающим детям мешки с едой, а те потом умирают от разрыва желудка. Ненавижу, ненавижу, ненавижу». Голову Флорана разрывали противоречивые мысли. Он поднял голову и встретился с невозмутимым, спокойным взглядом медных глаз Локонте, заметил легкую, едва видную усмешку в уголке его губ. Мысль о том, что его просто испытывают – как подопытного кролика, как тупое животное – была невыносима. Его затрясло от злобы и бессилия. - С кем спит Мелисса? – спросил он нарочито хладнокровно, пытаясь затолкнуть подальше комок бешенства, сдавливающий горло. - Что? – Микеле непонимающе моргнул, озадаченно глядя на Мота. - Я спрашиваю. С кем. Спит. Мелисса, - отчеканил Флоран, нервно облизнув разбитые губы. – Ради кого она сдала нас? Кто трахает эту двуличную тварь настолько хорошо? Хольц? Ратке? Цвейг? Может быть, вы? – с каждым словом волна ярости не ослабевала, но наоборот, нарастала, стремясь разрушить все барьеры. Выражение лица Микеле резко изменилось. Он закусил губу и угрожающе наклонил голову. Рука его незаметно переместилась ближе к поясу. - Я ненавижу вас, - Флоран понимал, что совершает непоправимую ошибку, но остановиться уже не мог. – Я ненавижу вас всех! Ее, Хольца, всех его здешних паршивых собак, включая вас, вашего ублюдочного фюрера, всех! Ненавижу! – на этом выкрике, злоба, подогреваемая нарочитым спокойствием Локонте, окончательно затопила мозг Флорана. Глаза застило красной пеленой. В голове будто что-то щелкнуло. «Пора». Мот перевел дыхание, а затем неожиданно бросился на Микеле, вцепившись в воротник его мундира, стараясь добраться до горла. Он ударил его головой в лицо и расцарапал шею ногтями, пытаясь покрепче сомкнуть пальцы. Но резкий удар в живот заставил его разжать руки и согнуться, зайдясь в хриплом, лающем кашле. Его ударили чем-то тяжелым по затылку, бесцеремонно опрокинули на спину и прижали к ковру, не давая пошевелиться. Флоран лежал, зажмурившись, пытаясь перевести дух и осознать, что только что произошло. От удара по голове под веками плавали темно-фиолетовые круги, а звуки вокруг сливались в один неясный шум. Его унизили, как котенка, ткнули мордой в грязь и оставили лежать там, потерянного и беспомощного. Теперь он по собственной глупости потерял даже ту крупицу человеческого отношения, которая была дозволена ему тут. Теперь все. Конец. И жесткие, будто стальные пальцы Локонте, впившиеся в его предплечья, его холодные, почти черные теперь глаза, кровь, ярко-алой лентой стекающая по разбитому носу и губам офицера, только подтверждали это. Черные глаза, белое, как папиросная бумага, лицо, алая кровь. Вот и лицо его благодетеля окрасилось в цвета нацистского флага. Флоран захлебнулся ужасом. Микеле ожидал чего угодно – попыток высвободиться, новой вспышки ярости, жалких извинений, в конце концов – но только не того, что по лицу Флорана потекут слезы. - Я схожу с ума, - прошептал он. – Я не могу так больше, он превратил меня в животное, вы все превратили меня в животное, помоги мне, пожалуйста, помоги… - он тихо всхлипывал, не открывая глаз. Микеле почувствовал, что внутри него как будто открывается воронка, засасывающая все внутрь. Ему стало холодно. Он медленно разжал руки. Этого не должно было быть. Это все было неправильно. Что-то сломалось в идеальной машине – он больше не чувствовал ледяной, безразличной отрешенности от происходящего. Стальной орел с хриплым криком сорвался с его плеч и улетел, озлобленно хлопая крыльями. Этот птенец обречен на гибель, орлу не подобает с ним нянчиться. У него есть другие, более достойные дети. Вместо свинцовой тяжести орла на плечах появилась тянущая тяжесть в груди. Она напомнила Микеле о том, что он все еще человек. Флоран лежал, свернувшись клубком на ковре, и загнанно дышал, изредка всхлипывая. Его заметно трясло. Микеле стоял перед ним на коленях, закрыв лицо руками. Он не знал, что делать дальше.