I keep swingin' my hand through a swarm of bees cause I I want honey on my table I keep swingin' my hand through a swarm of bees cause I I want honey on my table But I never get it right No, I never get it right But I’ll do what I want I’ll do what I please I’ll do it again 'til I’ve got what I need I’ll rip and smash through the hornet’s nest Do you understand I deserve the best?
Thrice «Black honey»
2024 год, сентябрь, начало мирового тура. Верона. POV Дамиано Опасливо приближаясь к вешалке с одёжным кофром (белая плотная ткань и красивая буква «Д» в центре), я чувствую, как завтрак уже переворачивается у меня в желудке. На секунду прикрываю глаза и дёргаю за молнию. — Ну как, нравится? — Дженнифер, наш новый костюмер, просто светится от гордости. — Успокойся, Дженни, а то на концерте подвесим тебя на рампу вместо прожектора! — хохотнул Томас. — Конечно, ему нравится. Это лучшие наши костюмы за последние три года, точно тебе говорю. — Спасибо, Джен, это очень круто. — Виктория выглядывает из своей гримёрки, медовые кудри собраны парикмахерскими зажимами, в одной руке — Чили, в другой — дымящаяся сигарета. Она уже надела новый костюм: идеально сшитая «тройка» цвета свежей листвы в стиле 80-х, тёмно-зелёные лаковые «оксфорды» в пару. Под пиджаком проглядывает серебристая сеточка топа, едва заметно розовеет её грудь под атласным лацканом изумрудного цвета. — Спасибо, Дженни! — мимо стремглав проносится голый по пояс Итан, победно вскинув костюм над головой. Задевает моё плечо своими лохмами, которые к концу тура отрастут ещё сантиметров на десять. — А-а, чтоб тебя! Опять плойкой обжёгся, дуралей. — Я специально нашла этот цвет для тебя. Пурпурный винтажный бархат, шёлк из Комо заказывала… Бедная Джен чуть не плачет и из кожи вон лезет, чтобы меня впечатлить. Завтрак подступает к горлу. — Я пойду померяю. — бросаюсь в гримерку, волоком тащу тяжёлый кофр по полу. Захлопываю дверь, стаскиваю джинсы и пинком отбрасываю их в сторону. Снимаю чёрную кашемировую водолазку через голову. Подхожу к чехлу, минуя занавешенное зеркало, и запускаю руку внутрь, ощупывая ткань. Жёсткое как наждак ребро корсета упирается в ладонь. Достаю, потянув за шёлковый шнур, и на секунду замираю в нерешительности. Может быть, не всё так плохо. Бархат нежнейший, тёмно-фиолетового цвета. Спереди — крохотные звездочки, вышитые вручную серебряной нитью, сзади — множество шнуров из натурального светло-серого шелка, готовые оплести тело в максимально нежном объятии. В пару к корсету — длинные шёлковые брюки, похожие больше на сгусток серебристого света, чем на настоящую одежду. Образ должна была завершить длинная пурпурная накидка, красиво переливающаяся даже в дневном свете. Обуви в комплекте не было. Нет, парень, всё гораздо хуже. Если бы в чехле пряталась многоголовая гидра, готовая оттяпать мне руку, клянусь, я бы радовался больше. Вперёд-назад, вперёд-назад. Сложить шнуры, перекрестить, завязать на два узла. Шнурую корсет выученным движением, втянув живот так сильно, что он, кажется, уже прилип к позвоночнику. Хорошо, что Джен сейчас не видит моего лица — мученик, идущий на плаху, и то выглядит более счастливым. Отвратительно. Отвратительно. Отвратительно. Ты отвратителен. Преодолевая тошноту, ощупываю талию руками. Расшнуровываю корсет, матерясь через слово. Ногой выдвигаю из-под гримерного стола весы и опускаю одну стопу, затем вторую, готовый столкнуться с неизбежностью. Снимаю все украшения: кольцо, подаренное мамой на восемнадцатилетние, тонкую жемчужную нитку с отдыха на озере Комо, вереницу позолоченных браслетов и даже серьги. Снимаю брюки вместе с бельём. На секунду кажется, что я контролирую ситуацию и всё не обязательно закончится так, как обычно. Это тебя не спасёт, ты же понимаешь? 50… 60… 70… Красная стрелка дрожит и укоризненно зависает где-то рядом с цифрой 80. — Блять… — изо рта вырывается задушенный всхлип, и эфемерное ощущение контроля пропадает. Абсолютно голый, обрушиваюсь на пол и, обхватывая колени руками, начинаю раскачиваться туда-сюда, как детская игрушка. Пять часов тренировок каждую неделю. Раз в два дня грёбаный заплыв в гребаном Aquaniene. Только полезные углеводы, мать их. «И никакого алкоголя!» — в голове проносится голос моего тренера, жизнерадостного сицилийца слегка за сорок. Кое-как поднимаясь, волочу ноги к холодильнику. Дёргаю за хромированную ручку. На полке, подсвеченный со всех сторон, высится торт Капрезе. Миндальный корж. Бельгийский тёмный шоколад. Под запеченной корочкой — это я знаю точно — чернослив, пропитанный амаретто. Как я люблю. Ты всё делаешь, как я люблю. Готовишь. Сервируешь стол. Носишь чёрное гладкое белье без дешёвого кружева, потому что я его ненавижу. Ты даже трахаешься так, как нравится мне. Felice anniversario. Ti amo. Наверняка, ты колдовала над ним на своей белой, сверкающей чистотой кухне ни один час. Варила солёную карамель и выкладывала букву за буквой. Ты приехала аж в Верону, и я не знаю, что было красивее: ты в белом шёлковом платье или плотная картонная коробка с чёрным бантом. Я ободрал какую-то клумбу у отеля Ритц и понёсся на Porto Nuovo, чтобы встретить тебя минута в минуту. — Не надо было так торопиться, — смеёшься ты и прижимаешься носом к моей груди. В этот момент я так люблю тебя, Джо. — Ti amo. — To ami di più. Мы собирались есть его вместе, запивая просекко (хотя ты больше любишь ламбруско). Собирались гулять по Вероне, взявшись за руки, как влюблённые подростки. Ты говоришь, что обязательно подначишь меня остановиться под балконом Джульетты и мы будем целоваться до одури. Опустим любовные записки в почтовый ящик во внутреннем дворике. Я, конечно, соглашусь. Я скажу, что это очень трогательно. Трогательнотрогательнотрогательно. А потом Ромео закроется в уборной и будет блевать праздничным ужином, пока Джульетта заходится в истерике. «Ты же обещал!» Ромео утрётся гостиничным полотенцем, нажмёт на кнопку слива, сглотнёт очередной рвотный позыв. И не будет знать, что сказать, чтобы всё исправить, потому что на этот раз точно всё кончено. Джульетта всплеснёт руками и, смахивая слезы, отправится курить на балкон. Там же она покажет средний палец фотографам. Затем вытащит чемодан из шкафа, и пытаясь не разрыдаться снова, швырнёт в него и белое платье, и чёрные босоножки Лабутен на шпильке, и маленькую коробочку с кольцом. Два карата, белое золото. Так трогательнотронательнотрогательно. А в конце Джульетта пошлёт своего Ромео нахуй. Достаю торт из холодильника как самый ценный приз. Как статуэтку Сан-Ремо. Как микрофон Евро. Запускаю пальцы одной руки ровно в середину, зачерпываю огромную горсть теста, чернослива и хрустящего безе. Отправляю прямо в рот. Облизываю пальцы. Ем торт двумя руками, давясь от сладости и отплёвываясь. Ем до тех пор, пока вся твоя любовь не спускается из пищевода в желудок, запуская процесс переваривания пищи. Ползком добираюсь до ванной и приваливаюсь спиной к косяку. Ты должен это сделать. Ты делал это столько раз. Разрезать пищу за обедом на маленькие кусочки. Если резать долго и вдумчиво, а потом размазывать еду по тарелке ещё полчаса, никто не заметит, что ты ничего не жрёшь. «Очень вкусно, мам, спасибо». Испытывать тихую, затаённую от всех радость, когда жутко узкий костюм Etro застегнулся на тебе без особого труда. «Выглядишь потрясно». 80, 75, 70… Откажись от десерта. Откажись от ужина. Откажись от обеда. «Спасибо, я не голоден». «Спасибо, я уже поел». «Вик, закажи пиццу, мне с оливками обязательно». Откинуть крышку унитаза. Забрать волосы назад. Самое жуткое — даже сейчас мурашки бегут по спине — засунуть два пальца в рот. Это страшнее, чем оскорбления в старшей школе. «Давид, что ты как педик!»= Это страшнее, чем анонимный комментарий про твою первую песню. «Дерьмо! Кто-то будет это слушать?!» Это больнее, чем… «Прости, я больше не могу быть с тобой» по телефону. Ты должен это сделать. Ты делал это столько раз. Горло дико саднит, слёзы катятся из глаз, ледяной пот градом льёт по спине. Руки трясутся. Желудок сдавливает спазмом, а потом приходит боль. Сползаю на бок, и, заваливаясь на пол, тихо-тихо молюсь Мадонне, чтобы это поскорее закончилось. Карамель, шоколад, безе, чернослив, миндаль. Покоятся на дне канализации. Как и твоя любовь. Там ей самое место. Ti amo. To ami di più. Еле-еле подняться на колени, снова доползти до унитаза, нажать на слив. Ещё через двадцать минут наконец подняться на ноги, нагнуться над раковиной, засунуть голову под кран. Почистить зубы так тщательно, как никогда в жизни, выдавив пол тюбика зубной пасты. Потом макияж. В основном для того, чтобы остальные не испугались твоего бледно-зелёного лица. Снова надеваю кольцо, подаренное мамой на восемнадцатилетние, тонкую жемчужную нитку с отдыха на озере Комо, вереницу позолоченных браслетов и серьги. Подхожу к чехлу с концертным костюмом. Без опаски вытряхиваю его содержимое на кровать. Вперёд-назад, вперёд-назад. Сложить шнуры, перекрестить, завязать на два узла. Натягиваю брюки и набрасываю накидку на плечи. Ловлю своё отражение в зеркале. Очень красиво. Надо не забыть поблагодарить Дженни. Закрываю гримёрку на ключ и, насвистывая, быстро иду по коридору. Как раз успеем прогнать пару песен. — Что-то ты долго. — из-за угла мне навстречу двигается Раджи в тёмно-зелёном шёлковом комбинезоне. Грохочет своими мартенсами на весь коридор. — Вик уже рвёт и мечет. Здорово выглядишь. — Как обычно. — стараясь особо не разжимать губы, размышляю, какая еда будет сегодня на афтерпати и под каким предлогом мне от неё отказаться. — Ну наконец-то! О, полиция нравов подоспела. Ещё пару месяцев назад я был уверен, что Итан не раскусил мои маленькие уловки с едой. «Ты думаешь, я не вижу, как ты выкидываешь еду?! Пилишь её час, как безумный, а потом спихиваешь в мусорку?!» Итан единственный, кроме меня, кому достался пурпурный костюм. Узкие штаны из натуральной кожи, бархатное боди с воротником, полностью закрывающим шею. Один рукав — бархатный и плотный, другой — шёлковый. На спине глубокий вырез. Абсолютно блядский вырез. Такой, что видна ямочка на пояснице. Красиво. — Хватит лыбиться как идиот. — шипит Торкио, засовывая барабанные палочки в карман. — Я звонил тебе битый час. — Был в душе. — шиплю в ответ. — Сейчас Виктория открутит ваши головы! — почти весело окликает нас Томас. — Засунет твои палочки тебе в задницу. А твой микрофон… — Ладно, погнали. — захожу в лифт и нажимаю на кнопку. Прежде чем двери закрываются, ловлю тяжёлый взгляд Итана. В желудке восхитительно пусто. Видишь, ничего страшного. Боль забудется. Всегда забывается. К-р-а-с-и-в-ы-й. К-а-к-о-й о-н к-р-а-с-и-в-ы-й. Пробираясь сквозь толпу у отеля, я слышу этот шелестящий шёпот. Тише-громче, тише-громче. Он расходится, как круги по воде, ширится и не собирается стихать. Где-то под ложечкой приятно посасывает. — Дамиано, можно автограф?! Дамиано, пожалуйста! — пара девочек лет восемнадцати устремляются ко мне и хватают за рукав. Сейчас обе грохнутся в обморок. — Без проблем. — приветливо улыбаюсь. У меня много улыбок и взглядов для каждого такого случая. Все 11 лет карьеры я собирал их по крупицам. «Очень рад тебя видеть», — улыбка. «Сколько лет ты нас слушаешь?! Вау!» — улыбка. «Я именно такой, как ты себе придумала», — улыбка. Даже «Я люблю тебя», — улыбка. Засовываю маркер в карман и надеваю наушники. Когда-то мне казалось, что раздавать автографы часа три после концерта в любую погоду — это пытка. Каторга. Сейчас маркер уже сросся с моей кистью. Я подписываю ебучие фотки и плакаты со своей рожей даже во сне. This is the story that time forgot. And though some names have been changed, Some names, some names have not. Tune in every night at six o’clock You can open up a magic box and see me there. Ready or not, here I come, I’m free. Два часа спустя — Как, порядок? — Итан заметно нервничает. — Что, первый раз, что ли? — лениво изрекает Томас. — Обнимите меня. — раскинув руки, Виктория, словно мать Тереза, привлекает их идеально уложенные головы к своей груди. Наш ритуал. Каждый тур. Каждый концерт. Ещё с того заплёванного клуба в Богом забытой подворотне. «Обнимите меня». Становлюсь в круг, хватаю Вик за талию и отрываю от земли. — Люблю вас, дуралеи. Я знаю этот звук. Нарастающий как лавина. С буквы M до буквы N ровно 8 букв. Ровно 8 секунд. Måneskin! Måneskin! Måneskin!!! Выбегаю на сцену, ослепнув на секунду. Всего на секунду. — ПРИВЕТ, ВЕРОНА!!! — стремглав бросаюсь в толпу, пробегаюсь по «языку», выбросив руку с микрофоном вперёд, как знамя. Людское море орёт. В первом ряду начинается давка. Дамиано! Дамиано! Дамиано!!! Adore, adore. Bow down before. Bow down before. Adore, adore. A star is born, you start to fall Down on your knees And adore me. Ради этого момента я родился.