Гайлардия

POV Итан Две недели августа пролетают удивительно быстро. Дни сыпятся неумолимо, как песчинки в перевёрнутых часах. Дожди внезапно возвращаются, и все снова обнаруживают себя запертыми в большом доме — зажатыми в холодеющих стенах, вынужденными надевать тёплую одежду и греть руки о дымящиеся кружки с какао и грогом. Каждый вечер Томас разжигает камин, не переставая нудеть про опостылевший север. Слишком холодно, слишком мокро, слишком непривычно после такого жаркого лета.
 Мне на погоду абсолютно наплевать — ведь почти каждую ночь ты проскальзываешь за дверь моей спальни, неизменно готовый сжечь меня ко всем чертям. Четырнадцать ночей твои кудри запутываются вокруг моих пальцев, налипают на лоб, пропитанные потом. Четырнадцать ночей я припадаю носом к низу твоего живота, впитывая запах красного перца. Четырнадцать ночей ты удерживаешь моё лицо в своих руках и смотришь прямо в глаза, прежде чем поцелуй разъедает мой рот — разрушающий, обвивающий, ядовитый, как плющ. Наматываешь мои волосы на кулак, неизменно спрашивая «Можно?». Натяжение настолько сильно, что несколько волосков каждый раз остаются на подушке под утро.
Секс больше похож на неустанную борьбу и, задыхаясь и прилипая к простыням, мы ничего не обсуждаем, и после я кляну себя за это. Кляну каждое сумрачное промозглое утро. Каждый раз, когда ты одеваешься и выскальзываешь за дверь, мне отчаянно хочется спросить, куда мы несёмся на всех парах на этом неуправляемом поезде, но я молчу. Каждый раз мне хочется узнать, есть ли в выверенных движениях твоих опытных пальцев какой-то тайный смысл, предназначенный для меня одного? Каждый раз мне хочется узнать, когда марево рассеется, и ты перестанешь приходить. Необходимость спрятаться от непогоды, забаррикадировавшись в отсыревшем доме приматывает нас друг к другу, и эта связь то слабеет, то крепнет вновь, натягиваясь и грозя порваться. Когда поздний ужин заканчивается, и Вик с Томасом, зевая и потягиваясь, собирают очередную настольную игру в коробку, в тишине коридора раздаётся стук (один длинный, один короткий). Ты уговорил меня выдумать этот условный знак специально для тебя. Как ребёнок, получивший на День рождения игрушку, о которой давно мечталось, ты забавляешься, барахтаешься в нашем тайном романе, как в бассейне с пластиковыми шариками, пока я захлёбываюсь и молю о спасательном жилете. Лукреция будто ни о чём не подозревает — мы не спали вместе с самого её приезда, но она (нечаянно или намеренно) отказывается это замечать. Если честно, я даже благодарен за эту слепоту — довольно и того, что мне каждый раз мучительно стыдно смотреть ей в глаза. Заняться в дни затянувшего ненастья решительно нечем — мой запас книг стремительно истощается, а электронные носители я не переношу на дух. Остальных моя старомодность всегда забавляла, но я давно привык быть белой вороной — ещё с тех пор, как впервые переступил порог репетиционной студии, поджимая пальцы на ногах и пытаясь уместить их в открытых летних сандалях, которые маломерили на размер точно. Как старый диафильм, я кручу эти воспоминания в голове и так, и эдак, стараясь не думать о том, что с тех пор мало что изменилось. Я всё так же боюсь посмотреть правде в глаза. Боюсь твоего безразличия точно так же, как и возможной взаимности. Боже, тогда я не мог и помыслить о взаимности. 2016 год, студия La Vasca на окраине Рима, с моего прихода в группу прошло несколько месяцев. Ты как будто совсем не замечаешь меня — равнодушный, скучающий взгляд всегда скользит походя, не задерживаясь, будто я — любимое жёлтое кресло твоей бабушки или прилипчивый сосед, который зашёл за солью.       — И тебе хороших выходных, Дамиано. Слова сами вырываются. Я испуганно зажимаю рот ладонью и надеюсь, что Виктория и Томас не заметили моего мечущегося взгляда.
Вот уж у кого никаких проблем — постоянно шепчутся по углам, обмениваются общими шуточками, таскают гитарные кофры друг друга и не испытывают абсолютно никакой неловкости. Про себя я нарёк их «близнецы-неразлучники». Они и правда походят на близнецов: светлые волосы, сафьяновая, покрытая россыпями веснушек, кожа. Иногда мне кажется, что они оба владеют телепатией. Иначе откуда эта удивительная способность считывать мысли друг друга ещё на подлёте? Виктория бросает на тебя красноречивый взгляд. Внимательно наблюдая за ней, я не так давно сумел разгадать его значение. «Не будь грубым, мать твою. Я знаю, что его неопытность тебя раздражает, но хотя бы попытайся, Дамиано».       — И тебе хорошо… отдохнуть. — твой прищур я тоже разгадал. Ещё бы, ведь с самого первого дня я ни в силах оторвать взгляда от твоего лица и каждый день молюсь, чтобы этого никто не заметил. «Мадонна, ты правда думаешь, что этот задрот умеет отдыхать? Да ты посмотри на него».
 Томас бросает на меня сочувствующий полувзгляд, а потом ободряюще подмигивает, и мой дешифровщик начинает работать с утроенной силой. «Не обижайся. Он всегда такой с незнакомцами. Нужно время, чтобы он начал считать тебя своим. Не волнуйся, мне ты уже нравишься.» Виктория ему вторит: «Не обращай внимания. Я надеру его самодовольную задницу, как только мы выйдем отсюда».       — Погнали, ребята. — Дамиано начинает откровенно скучать, отколупывая чёрный лак с ногтей. — Время аренды уже полчаса как кончилось. Бывай, индеец. Мне привычно хочется одёрнуть тебя: индейского во мне ни грамма, а вот баски оставили свой щедрый подарок: гремучую смесь итальянских, французских и испанский корней.       — Пока. — привычно засовываю барабанные палочки за пояс и, взвалив школьную сумку на плечо, протискиваюсь в дверной проём — даже не шевелишься, чтобы дать мне пройти. Виктория дёргает твой рукав и шипит, как змея:       — Ну погоди у меня!       — Я тоже люблю тебя, милая! — я знаю, что ты пригласил Вик на свидание пару дней назад, замаскировав всё под уютные дружеские посиделки. Она, однако, не стала жертвой твоего обаяния, и я недоумеваю, как такое вообще возможно. 
Кадры воспоминаний меняются, размывчатые и нечёткие. Щёлк. 2018 год. Англия. Холодно так, что зуб на зуб не попадает. Томас и Виктория беспрестанно чихают, страдая от влажности и смога.
Осознание ударяет поддых в Лондоне — мы впервые вместе уехали из Италии так надолго. Уехали вместе и спим на соседних кроватях в двухместном номере: твоя рука свешивается с бортика тахты в полусне, и пальцы так близко, что я могу их коснуться.       — Чемодан тяжёлый? — подскакиваю к тебе, смешно болтаясь на дрожащих от холода ногах, как китайский болванчик. — Я понесу.       — Да ты весь и так трясёшься, Эдгар! — прошло почти два года, прежде чем я удостоился смешного прозвища. Си Дам. Кобра. Винченцо. И Эдгар.       — Не волнуйся, со мной всё будет в порядке. — отбираю чемодан, обхватываю его старомодное тело и волочу дальше по промёрзшей брусчатке.       — Да я и не волнуюсь. Ты же грёбаный шаман. Может, рассеешь эти чёртовы тучи, чтобы мы тут в конец не околели?! Если бы я мог. Если бы я и вправду обладал магической силой, я бы заставил тебя полюбить меня. После Лондона ты естественно лежишь с простудой в Гарласко, а меня неожиданно приглашают сыграть мастер-класс в детской музыкальной студии. 
       — Что, мне одному тут торчать?! — ты так смешон в этом праведном гневе, что мне отчаянно хочется щёлкнуть тебя по носу, как нашкодившего щенка. Мы оба знаем, что бравада рано или поздно утихнет, но я всё равно хочу дать тебе еще минутку покрасоваться — ведь ты так это любишь.       — Не так уж надолго я уезжаю. Звони в любое время, хорошо? Если я не отвечу, позвони маме или Лу. — засовываю запасную пару палочек в чемодан.       — Твоя сестрица ненавидит меня. Опять скажет, что я приношу тебе одни только проблемы. — громко чихаешь и утираешься носовым платком.       — Ерунда. Береги связки и не пей холодное. — на прощанье я не забываю укутать твои ноги пледом, положить рядом пульт от телевизора и геймпад. — Не скучай, дива.       — Буду скучать. — обиженно надуваешь губы и закидываешься в рот пару леденцов с ментолом. — Тут без вас скука просто смертная.       — Бывай, засранец. — средний палец, накрашенный чёрным лаком, взмывает в воздух, когда я выхожу за дверь. 2019 год. Мне девятнадцать, и вечеринка-сюрприз проносится перед глазами как скоростной поезд — яркий, нашпигованный конфетти и пропахший гашишем. Щёлк.       — С днём рождения, индеец. — когда ты повисаешь на моей шее, я чувствую запах алкоголя и сладкой ваты. Идея принадлежала Вик — купить чёрт знает сколько килограммов сахара и заказать аппарат для сахарной ваты прямо ко мне домой. Сумасшедшая девчонка.       — С днём рождения, Эдгар! — Вик и Томас наваливаются сзади, оплетают меня двумя парами рук и вдохновенно завывают Happy Birthday, ни попадая ни в одну ноту. В этот момент, обнимая тебя, я почти счастлив. Почти готов расстаться с мечтами и довольствовать тем, что имею.       — Я не понял, а мороженое сегодня будет?! — с азартом потрошишь мою морозильную камеру, раскидывая во все стороны полуфабрикаты.       — У меня есть фисташковое, твоё любимое. — бросаюсь спасать положение и запихиваю всё содержимое холодильника обратно.       — С экстра-сливками? — хитро прищуриваешься и ерошишь мои волосы двумя руками. — Да расслабься ты хотя бы в свой день рождения! Я не могу расслабиться. Я люблю тебя. Люблю. Люблю.       — С экстра-сливками. — достаю с дальней полки два баллончика. Один — для себя, ещё один — на тот случай, если ты внезапно заглянешь в гости.       — Супер! — выхватываешь баллончик и выдавливаешь добрую половину себе прямо в рот. — Пойдём танцевать!
Ты бросаешься в самую гущу народа с обезоруживающей уверенностью, чтобы завоевать танцпол своими безумными танцами. Хватаешь меня за руки и кружишь. Вижу твоё лицо совсем рядом — веки обсыпаны розово-золотым глиттером — тоже идея Вик.
 Розово-золотая вечеринка.
 Моя любовь тоже розового цвета — как сахарная вата, как детский Орбит, как кукла Барби. Розовая, как мечта, которая никогда не сбудется.       — Дамиано, мне нужно… — музыка грохочет, ты подпрыгиваешь на своих безумных каблуках, крутишься, как юла — полностью отдавшийся танцам, красивый, свободный.       — Ничего не слышу, Эдгар! — прикладываешь ладони ко рту, как рупор, и вопишь изо всех сил. — Ты что-то сказал?!       — Нет, ничего. Момент упущен, и теперь я уж точно готов замолчать навечно. Уже в следующее мгновение к нам подскакивает Джо и утаскивает тебя к огромной бадье с вишнёвым пуншем. Ты бросаешь на меня последний взгляд, прощупывающий, сканирующий. «Всё нормально?» Я собираю всю свою выдержку и выдавливаю слабую улыбку — уголки губ дрожат и не слушаются. «Порядок. Иди, веселись».       — Итан! — Вик протискивается ко мне через толпу, похожая на облако малинового зефира в своём костюме из лаковой кожи. — Пошли, познакомлю тебя с Фабиано! Парень — закачаешься! И я иду знакомиться с Фабиано. Смеюсь над шутками Фабиано и даже позволяю ему сорвать со своих губ первый поцелуй, который тут же станет последним. Фабиано пахнет сладко — газировкой, и кисловато — прелыми вишнями. Он даже немного похож на тебя — высокий, темноволосый, с глазами цвета горького шоколада. Впитывая неуклюжий, смазанный поцелуй, я украдкой наблюдаю за тобой — заметил ли? Мы встречаемся глазами на секунду, на одну короткую секунду. Поднимаешь большой палец вверх и беззвучно двигаешь губами. Мне приходится снова врубить свой дешифровщик на полную мощность, чего я не делал уже очень давно. «Зачёт». Щёлк. Эти годы научили меня, что любить тебя на расстоянии гораздо проще. Безопаснее. Тайно влюблённый, я мог обожать свою пурпурную, искрящуюся мечту о тебе. Любить человека, которого я просто выдумал. Настоящий Дамиано, как оказалось, имел мало общего с моими фантазиями. Настоящий Дамиано оказался самовлюблённым кретином. Настоящий Дамиано зависим — от алкоголя, от еды, от критики. Настоящий Дамиано готов лгать и притворяться, и, оказалось, чувствовать себя при этом вполне комфортно. Поднимаясь в твою комнату по скрипучим ступеням лестницы, я больше не могу отрицать очевидное. Я знал это тогда и знаю сейчас — ты просто не можешь полюбить меня. Можешь быть благодарным и щедрым на прикосновения, иногда обезоруживающими своей откровенностью. Можешь звонить в два часа ночи, чтобы излить душу или рассказать идею для новой песни. Можешь поддерживать меня в трудные времена. Можешь даже заботиться, укрывать мои ноги пледом и без конца отпаивать ромашкой. Можешь хотеть меня, вколачивать моё тело в матрас, как гвоздь. Можешь наваливаться сверху сразу после, тягуче и влажно целовать в шею, шептать на ухо какую-то неразборчивую, неприличную сумятицу. Любить — нет. POV Дамиано Наша фантастическая четверка претерпевает необратимые изменения. Я понял это, когда мы все вместе, понурые и ещё сонные, поглощали хлопья с молоком. В целом, в этом не было ничего необычного — за десять лет мы съели, наверное, тонны готовых завтраков, залитых целыми галлонами молока. Странно было другое. Вик и Томас сидят в обнимку, натурально приклеившись к друг другу, как молодожёны. Томас доел половину своей порции, а вторую оставил Вик. Даже добавил в мюсли фрукты, как она любит. Клубника, банан и немного киви. Томас терпеть не может фрукты. Пока Де Анджелис поглощает свой завтрак за обе щёки, Томо неспешно курит и, зарывшись рукой в её волосы, кажется, ищет там золотой клад. Дымящаяся сигарета и вонючий дым Вик совсем не волнуют, хотя в обычных условиях она бы пинками выгнала его курить за дверь. Конечно, я знал, что они трахаются. Узнать, что они влюблены, было неожиданно.       — Вы что, теперь вместе? — после завтрака уже я вытаскиваю Томаса на террасу, залитую лужицами застоялой воды. — Серьёзно, по-настоящему?       — Я тут кое-что понял. — Томас зажимает самокрутку меж тонких губ и, поэтично попыхивая, смотрит на меня осоловелыми глазами. — Мы всегда были вместе. С самого начала. Просто… не замечали этого. Томас докуривает до самодельного фильтра и тушит окурок о металлические перила.       — Мы были все так страшно заняты… Заняты все эти годы. Карабкались, как проклятые, на этот музыкальный Олимп. Сейчас я думаю, что, наверное, стоило бы притормозить, отдохнуть немного… Глядишь, сил на личную жизнь осталось бы больше. Кстати, что с рукой?       — Ничего. — поспешно сжимаю пальцы в кулак и прячу в карман. — И… какие планы? Закуриваю и наблюдаю, как дождевая вода стекает через желобки водостока.       — Нет никакого плана, дружище. — Томас улыбается этой своей многозначительной улыбкой, которая меня невероятно бесит временами. Как будто он уже всё знает наперёд. — Я просто хочу любить её. Любить так, как никого никогда не любил. Любовь. Любить. После расставания с Джо эти слова приобрели странный оттенок сожаления. Как застарелая жвачка, которую давно пора выплюнуть.       — Может быть, тебе тоже стоит притормозить. — Томас вдруг снова обретает дар речи и, чуть подпрыгивая на свои длиннющих ногах, идёт обратно в дом. — Кто знает, вдруг на этом пути жемчужина попадёт к тебе в руки. Цитирует Керуака? Значит, и правда влюблён.       — Придурок. — снова начинает накрапывать проклятый дождь, и мне тоже приходится вернуться. Вернуться — значит столкнуться с неизбежным. Столкнуться с тобой — после завтрака и до полудня ты лежишь под пледом в гостиной, причудливо сложив длинные руки и ноги. В руках очередная книга, но я знаю, что ты едва ли расскажешь мне, что в ней написано — твои глаза прикрыты, веки чуть подрагивают в полудрёме. Фаза быстрого сна. Мы существуем в этой фазе уже вторую неделю. Закомпостированные между сном и явью, запутавшиеся в простынях, захлёбывающиеся стонами. Я ушёл из твоей комнаты только под утро, поэтому теперь ты засыпаешь на ходу. На костяшках пальцев до сих пор алеют неровные следы зубов, содранную кожу саднит — ты укусил меня за руку. Укусил сильно, прижатый к стене, загнанный в угол, как зверь в западне. Укусил, закинув голову назад и больно ударившись затылком. Укусил, чтобы сдержать стон и никого не разбудить. Лукреция наверняка сладко спит. Спит в соседней комнате, опутанная своими рыжими локонами, словно Медуза Горгона змеями. Стыдно признаться, но мне нравится хранить тебя в тайне. Ты лежишь в красивой коробочке, связанный по рукам и ногам шелковой лентой, как дорогой подарок. Как драгоценное ожерелье. Как реликвия. Иногда я открываю эту коробочку, чтобы нежно погладить твои сверкающие грани и снова задвинуть её на дальнюю полку до вечера. Я решительно не знаю, куда это приведёт нас, и каждый раз страшусь возможного вопроса, когда выбираюсь из твоей постели и на цыпочках выскальзываю за дверь. Крадусь мимо двери Лукреции и наконец пробираюсь в свою комнату, шёпотом проклиная старые скрипучие половицы. Я ничего не могу поделать. Мне нравится любоваться тобой в полутьме, пока никто не видит. Нравится подходить к твоей двери и давать условный сигнал: один длинный, один короткий. Нравится смотреть, как ты лежишь, распластавшись на кровати, красивый и раздробленный, как Демон Врубеля. Лежишь, бесстыдно расставив согнутые в коленях ноги и судорожно ухватив рукой собственную щиколотку. Ждёшь, когда я притяну тебя к себе этим эгоистичным, до противного собственническим жестом. Обхвачу твою талию ногами, как плетьми, потеряю собственную руку в твоих волосах. Буду долго нашаривать подходящий темп, как слепой, чувствуя, как едкий пот заливает глаза. Поиски продлятся так долго, что в конце ты, едва сдерживая крик, забьёшься, как бабочка, пронзённая острой иголкой. Пронзённая в самое сердце. Разговора не избежать — осознание врывается слепой белой вспышкой вместе с твоими тяжёлыми шагами вверх по лестнице. Ощущение дежа вю не отпускает меня, когда я вижу твою высокую фигуру в дверном проёме — точно так, как две недели назад.       — Мы можем поговорить? — заходишь и плотно закрываешь старую дверь, изо всех сил надавливая ладонью. Она заедает ещё с тех пор, как мы первый раз приехали сюда. Помнится, мы вместе её прилаживали, навалившись друг на друга. Твои длинные волосы щекотали мои руки. Пахло от тебя тогда так же, как сейчас. Пыльца, мёд, душица. И почему я раньше этого не замечал?       — Да. — прикрываю окно и усаживаюсь на кровать, скрестив ноги. — Что-то важное?       — Я рад, что ты выгреб. Прошлый год был ужасен, и… — Итан становится лицом к окну, наблюдая, как Лукреция играет на мокрой лужайке с Чили. Подкидывает пёстрый мячик в воздух и смеётся, когда собачка несётся за ней со всех ног, пытаясь поймать свою добычу. — Правда рад. Но это не значит, что обязательно нужно было меня благодарить… так.       — Я подумал, тебе понравилось. — жар бросается в твоё лицо так привычно и так предсказуемо, что низ моего живота немедленно завязывается в узел. Вид твоих щёк, покрытых лихорадочным румянцем, заставляет беспокойные руки шарить по карманам в поисках сигарет.       — Ты знаешь, что понравилось. Дело не в этом. — выпускаешь воздух сквозь неровные зубы и устало сгорбившись, опираешься на оконное стекло. Кажется, будто что-то гнёт тебя в земле.       — Тогда в чём дело? — мне ужасно хочется подойти поближе и коснуться твоих волос. Почему-то сегодня они особенно красивы.       — Это не игра, Дамиано. — запускаешь пальцы в центр наспех завязанного узла и, нашарив резинку, нетерпеливо дёргаешь. — Не твой творческий бенефис. Лукреция…       — Что Лукреция? Хочешь сказать, она — любовь всей твоей жизни? — получается злее, чем я планировал. — Да вы знакомы без году неделя!       — Я не должен был приглашать её сюда, а потом… — раздражённо смотришь на сломавшуюся в пальцах сигарету и лезешь в пачку в поисках новой. Твои волосы напоминают чёрный расплавленный металл, когда ты перекидываешь их с груди на спину.       — Что? Спать со мной? Что-то ты раньше не славился любовью к моногамии. Я едва успевал считать парней, которые выходили из твоей гримёрки после каждого концерта. Глаза в равнодушном отражении превращаются в две тёмные щелки.       — Я был влюблён в тебя! — разворачиваешься так резко, что несколько прядей ударяют по щекам и повисают, зацепившись за уши. — С шестнадцати лет! С первого дня! Ждал, как дурак, когда ты наконец разуешь глаза! Год ждал, два, три! Боже… — глубоко затягиваешься и всплёскиваешь руками так сильно, что огонёк тлеющей сигареты становится похож на крошечного оранжевого светлячка. В голове шумит. Я должен был догадаться. Первый год. Стеснительный Итан. Итан-незнакомец. Итан, мажущий по тарелкам и поджимающий губы, когда какая-нибудь особенно жёсткая шутка ударяет ровно в цель. Краснеющий до корней волос Итан. Второй год. Вещь-в-себе Итан. Итан-интроверт. Итан, тратящий уйму внеурочного времени на самостоятельные упражнения. Трудоголик, перфекционист, контрол-фрик, «темная лошадка» Итан. Третий год. Не ждите-буду-поздно Итан. Встретимся-позже Итан. Итан-экспериментатор и мультиинструменталист, талантливый драммер. «И тебе хороших выходных, Дамиано». «Чемодан тяжелый? Я понесу.» «Не так уж надолго я уезжаю. Звони в любое время, хорошо? Если я не отвечу, позвони маме или Лу.» «У меня есть фисташковое, твоё любимое». «Дамиано, мне нужно…» «Нет, ничего.»       — Я не знал… — истлевшая сигарета обжигает пальцы. Подскочив от внезапной боли, отбрасываю её в пепельницу и закусываю нижнюю губу.       — Неудивительно. — наконец разворачиваешься лицом, и серый морок разочарования, застывший в твоих глазах, поражает меня. — Я, как последний идиот, трахал всё, что движется, лишь бы не думать о том, что тебе на меня наплевать.       — Это не так. Ты был моим другом, и… Зияющая в твоей груди рана вдруг предстаёт передо мной так явственно, что мне отчаянно хочется залатать, заклеить, залечить её. Сделать хоть что-то.       — Ты прекрасно знаешь, что мне нужно было не это. — огрызаешься, оголяя верхние зубы. Дёргаешь за щеколду, цепляешься за ручку оконной рамы и тянешь изо всех сил. — Да чтоб тебя! Стекло жалобно дребезжит, но рама не поддаётся.       — Давай помогу. — твои пальцы дрожат, когда я ненароком задеваю их. Аккуратно приподнимаю щеколду и распахиваю окно — августовский воздух врывается в рот и нос. Жёлтые яблоки, прелая листва, расколотые ядра каштанов.       — Итан, спускайся! — Лукреция поднимает вверх красивое, сияющее беспричинной радостью лицо, и ты улыбаешься в ответ, перегнувшись через подоконник.       — Сейчас иду! Резкий укол отвращения проходит сквозь тонкую кожу на запястьях и, потирая их, я отвечаю на улыбку Лукреции кривым оскалом, вымученным и подрагивающим.       — Эти две недели… мы просто свихнулись, оба. — сцепив руки за спиной, меряешь ногами комнату, метр за метром. — Может, у нас с Лукрецией ещё может получиться…       — Можешь не продолжать. Я и так знаю, что ты собираешься сказать. Лучше я сделаю это сам. Это легко. Главное, не оттягивать момент. Выдернуть разом — как зудящую занозу, как застрявший в ране осколок.       — Значит это…всё? Пришло время развязать ленту и выпустить тебя из коробки? Кажется, стоит только сделать это, и я затяну шелковый узел на своей шее. Чтобы поймать тебя за руку, уходит всего секунда. Тяжесть твоей истёртой ладони такая привычная, что тёплая дрожь поднимается по ногам и бёдрам до самого горла, затапливает рот и вот-вот выльется из глаз.       — Ты сказал, что любил меня… тогда. — слова выходят тяжело, набухшие и тяжёлые, как комья мокрой ваты. — А сейчас? Опускаю руку на твой затылок и с усилием прижимаюсь лбом к твоему лбу. Мне нужно знать, чёрт тебя подери.       — Столько лет прошло. — твои губы подрагивают, влажные и чуть воспалённые. Подрагивают так явственно и так близко от моих собственных, что узел в животе затягивается ещё сильнее, рассылая болезненные спазмы. — Прости. Лучше всё оставить как есть, правда?       — Да, наверное. — почти забытое чувство тошноты распространятся в желудке, как метан. Пророчество Томаса не сбылось — жемчужину вряд ли получится отыскать в этом болоте.