Give me everything you've got Give me your life I'll give you my heart Our lives can change, our lives can change We could have it all, open your eyes, I'll give you my soul Our lives could change, our lives could change
Prime Circle «Pretty like the sun»
POV Виктория — Мы считаем, что взрослые недостаточно внимания уделяют изменению климата! — симпатичная девчушка лет семнадцати глядит на меня с экрана телевизора. — Климатические изменения заслуживают большей виральности, особенно в эпоху Интернета! Фыркаю и плетусь за кофейником и пачкой сигарет. Итальянские новости жутко раздражали меня еще с юношества. Кажется, что журналюги всегда пытаются охватить всё и сразу — от упавшего с дерева котёнка до схода лавины где-нибудь в Альпах. Папарацци — ещё хуже. Глаз начинает дёргаться моментально, стоит только вспомнить, до какого нервного срыва меня довело их бесконечное сталкерство. Семь лет прошло — а кажется, будто вчера. После этого случая мы даже изобрели особую схему, которая позволяла эффективно скрываться от любого преследования. Несколько месяцев у меня даже был двойник. Жаль, что её быстро раскусили. Увы, тысяча евро творит чудеса во все времена. — Выруби ты это дерьмо. — Томас наливает себе кофе и жадно вгрызается зубами в свежеиспечённый панкейк. — Каждый день одно и то же. Итан не звонил? — Нет. — приканчиваю первую чашку американо и тут же наливаю ещё. Спать хочется нестерпимо. — По-моему, его автоответчик дал дуба. И я приложила к этому руку — полсотни сообщений точно наговорила. Последние два дня мы встаём в одно и то же время, сменяя друг друга по часам на нашем мрачном посту. Следим за Дамиано, конечно же. Он злится и даже огрызается, но не возражает. Здесь, у чёрта на рогах, ему не грозит огласка — врачебная тайна священна и всегда ревностно охраняема. В Риме — другое дело. Со дня на день должна состояться госпитализация. Но Итан не звонил уже целые сутки с отъезда, и эта ситуация становится ничем иным, как огромной занозой в наших задницах. Агитация по телеку всё не стихает, и я, рассерженно ворча и проклиная всю итальянскую телесеть разом, тянусь за пультом. — Погоди. — Томас вдруг останавливает меня и прикладывает указательный палец к губам. — Прибавь звук. «…Перейдём к последним новостям. На трассе А 7 вчера утром произошла авария. Мотоцикл Harley Davidson Sportster на полной скорости столкнулся с автомобилем Fiat 500. Кажется, причиной аварии мог стать густой туман и плохая видимость, а также недостаточная освещённость. К сожалению, оснащение пригородных магистралей нашего региона оставляет желать лучшего…» — Твою мать, Вик! — Томас резко отшвыривает вилку, и она, жалобно звякнув, падает под стол. — Это же… — Номерной знак Итана. — недавно съеденный завтрак тут же подкатывает к горлу. «…Участником происшествия стал двадцатисемилетний Итан Торкио, барабанщик известной группы Måneskin. Он был доставлен дежурной бригадой в Университетскую больницу Сан-Раффаэле в Милане. Пока о его состоянии известно мало, представители больницы уже связались с родственниками пострадавшего. Изабелла Гирландайо, Евроньюс». Отшвыривая пульт, я сжимаю виски обеими руками и отчаянно пытаюсь сконцентрироваться. Кажется, моя хвалёная стрессоустойчивость наконец даёт сбой, и в голове воцаряется абсолютная пустота. Одними глазами я смотрю на Томаса и безмолвно умоляю о помощи. Но, кажется, его «фонарик» сбоит не хуже моего — пустая кружка эспрессо вдруг безраздельно овладевает всем его вниманием, а руки слепо шарят по пустым карманам в поисках сигарет. — Возьми мои. — протягиваю потрёпанную пачку и зажигалку. — Что будем делать с Дамиано? Томас смотрит пристально и затем качает головой. Обычно это означает одно: ни в коем случае. — Ты сам знаешь, что это ненадолго. — перекручиваю ободок кольца на безымянном пальце. Один оборот, два, три. — Желтушники наверняка позвонят. Удивлена, что… Словно в подтверждение моих слов раздаётся звонок мобильного. Нажимаю «отбой» и быстро-быстро надиктовываю несколько сообщений. Одно — пресс-атташе. Второе — маркетинговому отделу Сони. Третье — родителям и ближнему кругу друзей. Суть везде одна — никаких комментариев. — Рано или поздно он всё равно… — Всё равно что? Сигарета выпадает из пальцев Томаса и приземляется прямиком на новенький пол — ореховая паркетная доска обзаводится угольным пятном с неровными краями. — Вы что-то обсуждали. — Дамиано делает круг, обходит «остров» и приземляется на барный стул справа от меня. — Вам необязательно замолкать каждый раз, когда я появляюсь в поле зрения. Уверяю вас, моя тонкая душевная организация выдержит ваши… — Дамиа, подожди. — я быстро выставляю руку с зажигалкой вперёд, и Дамиано замолкает. — Мне нужно кое-что тебе сказать. Томас вскидывает светлые брови и отодвигает от себя пустую кружку. На общедоступном языке это означает «да ты с ума сошла». — Я же уже сказал, что лягу в рехаб, Виктория! Буду писать эти чёртовы шаги и получу столько золотых значков, что ты сможешь ими с ног до головы обвешаться. — Дамиано залпом выпивает стакан воды и смотрит на меня прямо и зло. — Итан попал в аварию. — скороговоркой выпаливаю я, так и не сумев подготовить почву. — Прости… что? Томас со стоном прикладывает руку ко лбу и смотрит на меня из-под полуопущенных век. В переводе это значит «ты облажалась». Вся краска разом сходит с лица Дамиано и волной ударяет в мои щёки, словно повинуясь извечному принципу домино. Следующие несколько минут мы с Томасом наперебой пересказываем сюжет «Евроньюс», пока Дамиано раскачивается на опасно накренившимся стуле туда-сюда. — …сведения о состоянии сообщают только ближайшим родственникам. — жалко мямлит Томас и опускает голову так низко, что конец фразы теряется где-то в высоком вороте его свитера. Стоит ему закончить, как Дамиано стремительно срывается с места. Бессловесный переговорщик близнецов-неразлучников, которых мы изобрели ещё в период первых совместных репетиций, тут же идёт в ход. «Что он задумал? Черт его знает, следи в оба». Моя пачка сигарет стремительно тает, половицы мерно поскрипывают под давлением шагов, телефонные гудки длятся непомерно долго. Всё это время чувство тошноты не отступает — ещё немного, и меня вырвет от волнения. — Лукрецию Торкио, пожалуйста. Это срочно. — после десятка равнодушных гудков на том конце провода наконец отвечают. — Да, я знаю, что она на съемках. Да, я в курсе, что в Калифорнии сейчас полночь. И тем не менее… хорошо. Разговор не длится и пяти минут, но мне кажется, что мы проводим в ожидании как минимум в десять раз дольше. — Поехали. — ключи от дома летят через всю кухню и приземляется точно в кружку с остатками кофе. На ходу натягивая выгоревшую джинсовую, Дамиано направляется прямиком в гараж. Кажется, его новенькая Audi TT стоит там целую вечность — он не садился за руль с тех пор, как Джорджия съехала с их общей квартиры в Риме и вернулась в Милан — теперь уже навсегда. Эту машину они выбирали вместе, скрупулёзно просчитывая буквально всё: от комплектации до цвета салона и актуальности стереосистемы. — Ты уверен, что… — громоотвод, кажется, не срабатывает, и Дамиано смотрит на меня с плохо скрываемым нетерпением. — Садись в машину, Виктория. — взгляд колкий и пристальный. — Это всего лишь грёбная машина. Томас, кажется, разделяет мои опасения, но предпочитает не вмешиваться в наши разборки, а как обычно занимает привычное ему место беспристрастного судьи, готового в любой момент броситься наперерез и выдать каждому по жёлтой карточке. Продолжать перепалку больше нет смысла — Томас забирается на переднее сиденье и ставит в ноги переноску с беспокойно скулящей Чили. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — вздыхаю я и покорно занимаю своё место. POV Дамиано Что-то случилось. Я осознаю это сразу, как только открываю глаза и вижу на экране смартфона цифру 0. Ноль сообщений, ноль реакции, дырка от бублика. Я понимаю это ещё до того, как спускаюсь в гостиную, услышав разговор Вик и Томаса. Разговор нарочито опасливый, нарочито тихий, словно они стерегут смертельно опасного маньяка в ремиссии. Понимаю до того, как телевизионщики и СМИ бьют в колокола и звонят по всем возможным и невозможным контактам из наличия, дабы заполучить самый сочный комментарий. Позже, ведя машину через пасторали пригородов, я тоже получаю звонок, но тут же посылаю незадачливого проныру нахуй. — Конечно, стоило бы дождаться официального пресс-релиза, — глухо говорит Тони, но тут же получает чувствительный тычок под рёбра с заднего сиденья. Я знаю, что эта новость рано или поздно разорвётся бомбой и погребёт под собой не только Италию, но и весь остальной мир. Осознаю я также и то, что за ней может последовать взрыв куда более широкого спектра действия — стоит мне попасть в рехаб, это тут же станет информационным поводом первого порядка. Институт репутации может пройти нахрен — за десять лет как меня только не величали газетчики: от «кокаинового мальчика Евро» до «поистрепавшейся рок-иконы для зумеров». Будет даже приятно подтвердить некоторые их предположения. Но до этого момента я не дам ни единого повода полоскать твоё имя в утренних газетах, на которые клерки ставят протекающие стаканы с кофе. Главное, что ты жив. Я благодарю Мадонну за то, что ты жив, пока на полной скорости проезжаю недавнее место происшествия под пристальным взглядом Виктории. Чем ближе к Милану, тем более раздражающими становятся пробки, и пока мы медленно пробираемся сквозь плотно сомкнутые ряды машин, я принимаю ещё одно решение. Вик сжимает мою руку, на секунду переплетая наши пальцы в неосознанном, поддерживающем жесте, и окончательное решение приходит само. Включая громкую связь, я связываюсь с клиникой, чтобы сообщить о своей готовности начать лечение, а также посещать терапевтические группы: первые размытые дни трезвости, а после — планомерная работа по шагам, ведение дневниковых записей, еженедельные анонимные собрания. Это смешно: как будто моя известная на весь мир физиономия может вдруг сделаться анонимной. Томас подбадривает меня и обещает даже приходить на группы, если это необходимо. Вик одобряет моё решение и говорит, что ты бы обязательно поддержал меня. Я понимаю ясно, что настал решающий момент — теперь я должен поддерживать тебя, а не наоборот. Принятая с самим собой резолюция, кажется, даёт почву под ногами, и на несколько минут я даже немного расслабляюсь, пока Ауди неспешно подъезжает к новенькому зданию больницы. — Пиздец. — Вик прикрывает рот ладонью и молниеносно надевает тёмные очки. Томас поспешно натягивает на голову капюшон, но поздно — яркая вспышка объектива ударяет прямо ему в лоб, стоит мне приткнуться на огороженное место и заглушить мотор. — Томас, пожалуйста, комментарий! Один комментарий! Небольшая больничная парковка, окружённая молодыми зелёными насаждениями, запружена машинами телекомпаний и их представительств. Журналисты слетаются, как мухи на мёд и, вцепившись друг в друга, мы разрезаем это людское море, словно маленький катер, насилу справляющийся со свалившейся стихией. — Дамиано, были ли у Итана проблемы с алкоголем? А с наркотиками? — жирдяй, облачённый в дешёвый костюм из полиэстера тычет в лобовое стекло бейджиком с надписью Ferza Italia. — Забей, Дамиано. Просто пошли внутрь. — шипит Вик с заднего сиденья, изо всех сил понижая голос. — Не могу отказать себе в удовольствии, знаешь ли… — нацепляя на нос солнцезащитные очки, я пихаю в лобовое красноречиво выставленный средний палец. Томас посылает мне неодобрительный взгляд. О моей ненависти к папарацци и жёлтым газетам за десять лет на сцене и вне неё стали слагать легенды. — Они просто провоцируют, не будь ребёнком. — флегматичность Томаса всегда была своего рода якорем для нас во всём, что касалось публичности. Иногда мне кажется, что из нас четверых именно он был создан для жизни рок-иконы. — Готовы идти? Пробираться через толпу без живого щита из охраны — то ещё удовольствие, и когда мы оказываемся в сияющем белизной приёмном покое, по моей спине градом катится пот. Молоденькая медсестра, кажется, узнаёт нас, но не подаёт виду, и я ощущаю едва заметный укол благодарности. Вик приветливо улыбается, но я знаю, что внутри неё рушится и собирается заново целый мир — после того нервного срыва пять лет назад, толпы людей часто пугают её. Томас держится лучше нас обоих и за считанные минуты выясняет имя лечащего врача — медсёстры на два голоса уверяют нас в его безоговорочной экспертизе. Вик бледнеет ещё быстрее меня, когда мы гуськом проходим в просторный кабинет светилы хирургического отделения. Его лицо кажется мне смутно знакомым — когда я был подростком, оно часто мелькало на обложках медицинских брошюр. — Т… Торкио? В рубашке родился. — заявляет он после короткого приветствия, не утруждая себя подготовительной речью. — Небольшой головной ушиб, ретроградная амнезия… Разве что рука… Вик хватается за моё предплечье молниеносно, и плотная джинса проминается под паническим сжатием её ладони. — Вторично открытый лучевой перелом правой руки, со смещением. Репозиция произведена успешно, и пациент хорошо откликается на медикаментозное лечение. Срок сращения обычно составляет до шести месяцев. — серые глаза приветливо сощуриваются за стёклами очков-половинок. — Не волнуйтесь вы так, молодой человек. Будет играть, будет! Вик готова разрыдаться — Томас крепко сжимает её дрожащую руку, пока в мой мир снова возвращаются краски, запахи и звуки: шелест ещё зелёной листвы за окном, говор спорящих студентов под дверью кабинета, запах свежесваренного эспрессо. — Можно его увидеть? — Тони снова берёт на себя труд переговорщика, и я мысленно благодарю его за это — моё собственное лицо как зеркало отражает подступающую истерику. — Мы совсем ненадолго. — Необходим покой и постельный режим, но если ненадолго… — доктор поправляет очки и согласно кивает головой. — Палата двадцать шесть. — Идём же быстрее, Дамиа. — Томас дёргает меня за рукав и подталкивает в спину, когда мы минуем череду палат на втором этаже. Просторная палата залита мягким утренним светом, от которого больно глазам. Больно глазам и от сияющих хромированных поверхностей, и от строгой геометрии выровненных стен. — Понаделал я шуму, да? — звук твоего голоса заставляет меня рвануть вперёд, обогнав Томаса и Викторию. Твоя кровать огорожена тяжёлой ширмой, и я в нерешительности останавливаюсь, уткнувшись носом в её накрахмаленные складки. — Привет, дружище. — Томас и Вик обступают тебя с двух сторон, ничуть не замешкавшись. Я физически ощущаю, как смыкаются их пальцы на твоём плече, как губы трогают улыбки облегчения. Мои собственные губы трясутся безостановочно, когда я наконец подхожу к твоей постели и утыкаюсь подогнувшимися коленями в металлический каркас. — Медсёстры судачат с самого утра, что ты подрался с журналистом Ferza. — слабая улыбка. — И отвалил кучу денег за место в рехабе. — Тут они не соврали. — я не могу отвести остановившегося взгляда от лилового синяка, расцветшего на твоей ключице. Слёзы жгут глаза, но я до последнего смаргиваю их, пока мягкая ладонь Вик молчаливым разрешением не ложится мне на шею. В ту же секунду я начинаю рыдать так отчаянно, что икота пропарывает гортань изнутри и вырывается изо рта вместе с безуспешными попытками сдержать припадок. Тихие увещевания друзей не помогают, пока сочащиеся сквозь сомкнутые пальцы слёзы не иссякают окончательно, и в натёртых песком глазах не появляется резь. — Идём. — шепчет Виктория одними губами, и они с Томасом на цыпочках выходят из палаты, бесшумно прикрывая дверь. — Прости за это. — пристыжено шепчу я, утирая заплаканное лицо подвернувшимся под руку покрывалом. — Я рад, что ты здесь. — едва приподняв голову на взбитой башне из белоснежных подушек, ты со стоном проваливаешься в неё снова. — С ума сошёл! — рассерженно шепчу я. — Нажалуешься доктору? — удивительно, но даже в такой момент ты умудряешься не терять присутствия духа. — Надо будет — нажалуюсь. — присаживаюсь на самый край кровати и касаюсь твоих волос, тут же утопая в их совершенной мягкости. Рой мурашек пролетает от предплечья прямиком в кончики пальцев. — Я и правда ложусь в клинику, Эдгар. — Ты знаешь, что я всегда буду рядом. — после едва заметного поворота головы мои пальцы встречаются с бьющейся жилкой на твоей шее. — Но я не могу вечно спасать тебя от самого себя, Дамиано. Не в этот раз. — На этот раз… — опускаясь на колени перед изголовьем, я прижимаю сухие губы к твоему виску и, набрав в лёгкие побольше воздуха, выпаливаю, — я должен справиться сам. Я просто хочу... хочу быть с тобой. На твоём лице отражается полная гамма эмоций — смешавшейся акварелью замешательство перетекает в удивление, удивление — в недоверие, недоверие в… радость? Боясь лишний раз вздохнуть, я провожу губами по вздыбленному виску и ниже: по чуть вспухшей скуле, до разомкнутого рта, по упрямому подбородку. Помешкав и не встречая сопротивления, аккуратно зацеловываю нижнюю губу. — Пожалуйста, давай попробуем вместе. — признание собственного бессилия освобождает меня, и впервые за долгое время я могу посмотреть тебе прямо в глаза. — Пожалуйста. — Моя сиделка — та ещё фурия. — едва слышно шепчешь ты, впрочем, не скрывая довольной улыбки. — Давай-ка спрячем тебя, пока чего не вышло. Скидывая ботинки, я забираюсь под одеяло с головой и устраиваюсь прямиком под мерно вздымающимися рёбрами. Где-то глубоко за их полукружиями стучит твоё сердце: без устали качает кровь и разливает её тепло по всему телу. Ты жив. — Мы будем очень счастливы. — крепко-крепко зажмурив глаза, я утыкаюсь носом в твоё предплечье и целую его раз, второй, третий. — Я обещаю. Вместо ответа ты добела сжимаешь мою руку. Всего через полчаса, когда тебя сморит медикаментозный сон, я буду слёзно упрашивать медсестёр остаться ещё ненадолго. Я обещаю быть самой лучшей сиделкой на свете. Ещё через пару часов, пока ты мирно спишь, разметав волосы по подушке, я попрошу принести ужин и впервые после срыва съем всё до последней крошки, наблюдая, как солнце вкручивается в затянутый вечерней дымкой горизонт. Ты жив, а со всем остальным я обещаю себе справиться.