***
Она сидит рядом с его головой, на коленях, отводя прилипшие ко лбу синие пряди в сторону, и пытается докричаться до мужчины уже секунд десять. — Кэйа, ты слышишь меня?! — она понимает, что он не просто пьян, когда оттягивает его потяжелевшие веки назад — синяя оболочка теряется где-то наверху, являя вместо себя жуткую белесую с полопавшимися капиллярами. Он близок к обмороку, если не к полноценной отключке. Голос у нее дрожит, руки трясутся, когда она обхватывает его лицо и склоняется ниже в отчаянных попытках достучаться. Тарталья стоит за ее спиной, вглядываясь в лицо Альбериха, и сердце не сдавливает ни от радости, ни от грусти — он лишь равнодушно наблюдает за попытками Люмин добиться ответов от уже не жильца. Девушка, вдруг резко замахнувшись, дает Кэйе смачную пощечину — его голова безвольно кренится в сторону, словно кукольная. Она с шипением одергивает ладонь и быстро-быстро трясет ею в воздухе. Оборачивается назад, и Тарталья с сожалением ловит ее налившиеся слезами глаза и крайне потерянный взгляд. — Чайлд! — она плачет, но не утирает слезы — она их просто не замечает, внутри все сдавливает совсем от другой боли. — Чайлд!.. Что делать?! — снова поворачивается к лежащему. — Кэйа! Не закрывай глаза, слышишь? Посмотри на меня! — вновь отчаянно трясет его лицо, когда ее голос ожидаемо рвется и она закашливается. — Чайлд, что делать… — сипит и вдруг начинает рыдать сильнее. Резво прикладывается к груди Альбериха в белоснежной шелковой рубашке с красными каплями и от прокатившегося воя Тарталья сдавливает зубы, отворачиваясь — хочет закрыть ладонями уши, лишь бы не слышать этих рвущих на части внутренности криков. Он же может помочь. Может. Может ли? — Кэйа, прошу тебя! — снова слышит ее гортанный крик, когда она размазывает уже подсохшую после драки кровь своими горячими слезами. Осторожно смазывает прилипшие волосы и обволакивает его своими бережными касаниями по бровям, векам, скулам, острому носу и узким губам. — Кэйа, пожалуйста!.. — Чайлд на секунду перестает дышать, когда она резко склоняется к его губам, сдавив пальцами нос, и целует его. Нет, не целует… Он чуть не присвистывает от уважения, когда Альберих даже в полуобморочном состоянии находит в себе силы оттолкнуть Люмин от себя, прекрасно осознавая, что даже малой дозы яда хватит, чтобы свалить ее без чувств. — Люмин, не пытайся!.. — Тарталья, не рассчитав силы, до боли стискивает ее плечо, но она даже не морщится, не прекращая рыдать и заливаться слезами. — Его, вероятно, отравили, — «бинго, Чайлди, какой же ты проницательный мальчик!..» — в его голове оседает противный голос этой белобрысой суки, и до него быстро доходит, что, скорее всего, эта дрянь и навела тут шуму. Вполне ее методы. — Кэйа! Не умирай, слышишь?.. — сама Люмин его не слышит, продолжая отчаянно гладить его лицо, теряющее краски с каждой секундой. Чайлду ни разу не доводилось видеть действие этого яда лично, и обычно смотреть на то, как на твоих глазах угасала чья-то жизнь, странно его будоражило. Но сейчас он впервые не знал, что делать. Если он сейчас ему поможет, то пострадают другие. В том числе и он. И его семья. Если нет — пострадает Люмин. А он и так чуть ли не зубами вырывал обещания, что ее не тронут. Хотя и тут его нагло наебали, когда подмешали ей какую-то хрень в шампанское. Но что делать? Ему ясно дали понять, что, если Альберих выживет — они не смогут закрыть дело без эксцессов. Она же сможет пережить? Они не так давно знакомы, поплачет денек-другой, и успокоится. Успокоится ведь? А что будет, когда она все узнает? Она не узнает. А если узнает? А как бы отреагировала Прима? Если бы он умер — плакала бы она? Но Люмин — не Прима, а Альберих — не он. На секунду ему мерещится клубнично-рыжая шевелюра вместо пшеничных волос, и он сдавливает виски пальцами. Он обещал ей. Обещал, что вернет брата домой. Обещал не только ей, но и всем остальным. Он не может предать свою семью ради одной девушки. Пусть и такой, как Люмин. Пусть и рыдать после всего уже будет он. А если… Его глаза цепляются за разбросанные по полу синие волосы. А если не они, а он? Тарталья вновь приходит в себя, когда Люмин снова заходится диким ревом. — Не умирай, прошу тебя!.. — он отворачивается, зажмурившись, когда голова уже кипит от мыслей. — Я не переживу… — слышит, как о пол бряцают излюбленные побрякушки этого вставляющего ему палки в колеса уебка. Тик-так. Тик-так. Смотрит на мигающую лампочку — Альберих вырубается дольше остальных, это логично, у него высокая сопротивляемость ядам, но даже он не выживет, если вовремя не ввести антидот. Антидота у него нет — зато есть психостимулятор. Это ускорит регенерацию клеток и обмен веществ — при должной живучести шанс выживания повышается до шестидесяти-семидесяти процентов, если только у него нет хронических заболеваний. Если он сейчас ему поможет, есть шанс, что он выкарабкается, и Люмин не придется тащиться в том же платье, но уже на похороны. Но тогда придется сделать другую часть плана, а потом резко все перекраивать, иначе под угрозу попадет Тевкр. А он до сих пор не имел понятия, где его искать. Люмин внезапно затихает, и Чайлд с сомнением оборачивается, замечая, что она снова, как умалишенная, присосалась к губам этого ушлепка, качая внутрь воздух. — Блять, Люм!.. — Тарталья силой тянет ее на себя и растерянно глядит в ее поплывшие от слез глаза. Если до этого там были искры, то сейчас он видит только отблески лампочки в словно пустых глазницах. Он зажмуривается, когда понимает, какой пиздец ему придется разгребать. И если Альберих откажется, то он его, сука, потом лично на тот свет отправит. Голыми, блять, руками. Он склоняется к Люмин, расфокусированным взглядом глазеющей куда-то перед собой, и говорит уже спокойнее, пытаясь привести ее в чувства. — Не трогай его, хорошо? Я все сделаю сам, — с обреченным вздохом присаживается рядом, когда Люмин покорно отпускает тело Альбериха и отползает чуть в сторону, и вытягивает из внутреннего кармана пиджака маленькую продолговатую колбочку из черного матового стекла с эмблемой ФАТУИ. Все же пару раз сомнительно моргает, но, когда Люмин икает рядом, понимает, что другого пути нет. — Бля, если этот уебок очнется раньше, — хватает пробку крохотного флакончика зубами, сплевывая ее в сторону, — Моракс от счастья уссытся, — разом опрокидывает содержимое колбочки в себя и, склонившись к ублюдскому, вонючему, самому отвратительному в его жизни лицу, совершенно не бережно приподнимает его, отлепляет противные синие волосы от носа и рта и, поддавшись вперед, уже не в силах оттягивать неизбежность, прикладывается к расслабленным губам своими. Морщится от резкого контраста температур — тело Альбериха просто пылает — и, подавив желание вспороть этому петуху живот, упрямо прокладывает себе путь языком в горячий рот и, коснувшись чужого языка своим, подавляет рвотный позыв, уже менее уверенно хозяйствуя внутри. В желудке все скручивается от тошноты, он вынужденно впитывает в себя это месиво из сигарет и алкоголя и едва терпит, когда, прижав язык Альбериха плашмя своим, вливает горьковатую маслянистую жидкость внутрь, и, напоследок мазнув языком по чужим зубам и небу и удержавшись от смачного плевка поглубже в глотку, отстраняется. Брезгливо закашливается, уже без шуток признавая, что только что засосал пепельницу, и тут же отплевывается, в отвращении сморщив нос. Высовывает язык и пару раз мажет по нему ладонью в перчатке, словно пытаясь стереть случившееся если не из памяти, то хотя бы с тела. — Глотай, сука!.. — резко прикладывается обслюнявленной рукой к челюсти Альбериха, крепко ее стискивая, и пару раз двигает ею из стороны в сторону, надеясь, что таким образом хотя бы пара капель «Глаза порчи» проскользнет внутрь. Люмин, словно очнувшись от долгого сна, вдруг тянет свою руку к валяющемуся в стороне клатчу. — Что ты делаешь? — хрипит он, отпуская голову Альбериха, намеренно долбанув той об пол посильнее, и устало откидывается спиной на тумбу под раковиной. Она ему не отвечает, что-то настойчиво высматривая на дне сумки. Тарталья переводит взгляд на Альбериха в позе звезды и хмурится — если этот полудохлый хмырь не пренебрегал резистентной подготовкой — на то, чтобы прийти в нормальное состояние, ему понадобится примерно минут двадцать-тридцать, к этому времени стимулирующие хуевины, которые в красках описывал на одном из собраний Дотторе, должны будут погасить все признаки яда, а, значит, там и до полного выздоровления недалеко. Он не будет сейчас думать, что из этого последует. Уже сделал — теперь придется разгребать. Пока Люмин суматошно роется в своей спасительной сумочке, он вдруг решается не просрать хотя бы последнюю часть своей работы — вытягивает из кармана брюк другую склянку, чуть замусоленную изнутри и с желтоватым осадком на дне, и, пока девушка продолжает копаться в своем клатче, скользит на заднице ближе к полумертвой туше этого посмевшего опорочить его девственный рот мужика, быстро стягивает с его ладони перчатку и пару раз катает склянку меж смуглых пальцев, особенно тщательно прикладываясь к подушечкам. — Эола? — Люмин даже не смотрит на него, воткнув в ухо тот самый наушник и напористо щелкая по боковой кнопке. — Эола, м-мать твою, возьми трубку… — она пытается казаться собранной, видимо, переняв его ауру видимого спокойствия — и уже за это он может крепко пожать мысленному себе руку. — Эола! — облегченно вскрикивает спустя пару секунд, когда он уже заталкивает склянку во внутренний карман, к той другой, из-под «порчи». Понимая, что через несколько минут сюда ворвется бешеная дамочка с хуком, который вырубит его на лет десять, рыщет взглядом по кафелю и, поймав глазами сплюнутую пробку, кидает ее к остальным предметам доказательства его возможного вмешательства. — Третий этаж, мужская уборная в центральном коридоре, слева! Кэйа, — снова всхлипывает, прижимая ладони к красным от слез губам, и рвано качая воздух внутрь, уже спокойнее объясняет. — Кэйе нужна помощь, срочно. И скорая, — она отнимает пальцы от уха и проводит ладонью по лбу, смазывая пот. Ее снова трясет, но она уже не плачет. Чайлд всегда забывал, что у нее, в отличие от них, сраных защитников общества, не было военной подготовки, да и за ее плечами лишь беззаботная жизнь с понимающим начальством (этот красноволосый индюк с нее глаз не сводит, бдит денно и нощно, как бы с ней что не случилось), омраченная лишь недавним похищением. Ей пока тяжело справляется с внезапно накатившимся стрессом, и, на самом деле, он хочет надеяться, что ей и не придется привыкать к этому. Конечно, умение сохранять мозг холодным, а язык — трезвым в тяжелых ситуациях — вещь крайне полезная, и она бы нехило так помогла в ее карьере первой секретарши или как там, но Чайлд не хотел, чтобы она набиралась опыта таким жестоким образом. Нет, он бы, естественно, еще парочку раз посмотрел, как этот идиот гасится своей собственной слюной (возможно, он даже спиздит записи с замыканных по углам камер), но, как бы сильно ему не хотелось этого признавать, а все же часть слухов об этой парочке была правдой. Этот уебок был ей дорог, пусть она и сама этого не понимала. И от этого становилось тоскливо уже ему. Чайлд прекращает разглядывать ее, когда она возводит на него свои потухшие карие глаза, отчего ему хочется отмутозить лежащую рядом тушу как можно больнее и кровавее. — Как ты? — тупой вопрос, от которого никуда не деться после пережитого стресса. Она стискивает губы, до боли прикусывая, чтобы не разреветься. Он хочет ей сказать, что в этом нет нужды, и что лучше выплакаться сейчас, пока горечь не осела в груди нестерпимым комком, но все же уважает ее желание держать марку — она старается быть сильной, старается контролировать ситуацию, трезво оценивать происходящее, понимать, что сейчас не время эмоций. Люмин, несмотря на свою показную хрупкость и кротость, могла быть сильной. И его это восхищало. Она не была той самой из категории сильных женщин, куда он мог отнести Синьору, эту перекачанную Эолу, возможно, комиссара Гуннхильдр или даже его дражайшую матушку с Примой — Люмин не родилась со стальным стержнем внутри, она сама его взращивала. Как и он, проводя кучу времени в тренировочных залах и корпя в пыльных библиотеках над скучными книжками. И уже поэтому он был готов ей сделать предложение хоть прямо сейчас. — Я… — она как в бреду оглядывает тело Альбериха с ног до головы и отворачивается. — Я… в порядке, Чайлд, — она стаскивает одно из махровых полотенец с тумбы, все еще не поднимаясь на ноги, и, снова не вставая, скользит на коленках к Альбериху и, сложив полотенце, аккуратно подкладывает то ему под голову. Чайлд бы сказал, что это последнее, что может сейчас беспокоить эту полумертвую тушу, но, если ей так будет легче, то ради всех богов. — Что ты ему дал? — тихо спрашивает, бессознательно поглаживая лежащего мужчину по лбу. — Психостимулятор, — отвечает тем же тоном, а она быстро кивает, вряд ли даже поняв, о чем речь. Он подползает к ней на коленях, садясь рядом, и успокаивающе кладет руку на холодное плечо. — Люм, ты действительно веришь, что это живучее насекомое можно прихлопнуть? Помнит, как еще до момента поступления в Академию он часто успокаивал Тоню, когда та разбивала коленки или падала с высокой табуретки, пытаясь дотянуться до верхней полки с конфетами. Помнит, как обнимал вечно строптивую Приму — ему было лет пятнадцать, а она уже была в старшей школе и только что рассталась с парнем. Помнит, как успокаивал маму, кладя ей голову на округлые колени и подставляя волосы под ее теплые руки — отец тогда вернулся с работы позже обычного, и матушка снова заперлась в своей комнате. Он умел успокаивать женщин. Жизнь научила. И поэтому Люмин на его вялую попытку пошутить все же дергает уголком губ, невесело хмыкая, и сдавливает его пальцы на ее плече своей крохотной подрагивающей ладошкой. — Ты прав, — она пару раз отрешенно кивает, все еще смотря на Альбериха. — Прав, — поджимает губы, когда ее глаза снова маслятся слезами. Черт, не получилось. — Чайлд… — она с тихим всхлипом роняет голову на плечо, на их сцепленные ладони, и прикрывает глаза, чуть подрагивая. Он пододвигается ближе, старательно игнорируя это распластавшееся нечто за их спинами — блять, он даже ничего не делая умел все портить — и обнимает ее другой рукой, мягко поглаживая по спине. — Все хорошо, хорошо, — шепчет ей в макушку, пока она все еще всхлипывает внизу. — Никто сегодня не умрет, я тебе обещаю, — раньше он ей этого обещать не мог, а теперь его снова вынуждают обстоятельства. — Я…я… — она хлюпает носом, когда делает истеричный вздох — ее грудь трясется, плечи дрожат, и вся она кажется такой маленькой и беззащитной, что он тут же прижимает ее к себе сильнее. Она податливо утыкается ему мокрым носом в открытый участок шеи. — Я-я его ненавижу… — хнычет и сипит, и Тарталья лишь понимающе кивает, не желая ей объяснять на пальцах, что значит действительно ненавидеть. — Он… он вечно т-такой… такой мерзкий, п-противный… и вообще терпеть его не м-могу, и я… но я… не м-могу, Чайлд, — вдруг зажмуривается и пара капель катится по его шее за ворот рубашки. — Если он умрет, я… м-мастер Дилюк… Джинн… Он им дорог, а я-я… — она стискивает ткань его пиджака, прижимаясь крепче, и снова заходится тихими рыданиями. — П-прости меня, я истеричка… Мне нельзя плакать, к-когда тут… — Все хорошо, Люмин, плачь — станет легче, — он гладит ее по взмокшим волосам. И она сдавленно мычит ему в шею, размазывая слезы и сопли по бледной коже. — Я… в шутку ж-желала, чтоб он умер… — ну, что ж, принцесса, мечты сбываются. — Хотела, чтобы ему б-было плохо… Я такой ужасный человек, Чайлд… — Ты не ужасная, Люмин, — она отрицательно мотает головой. — … я-я желала ему смерти, н-но, когда я… — У всех бывают плохие дни, — она вдруг выдает то ли всхлип, то ли вялый смешок. Он мягко ерошит ее волосы, крепче стискивая в своих объятиях. — …но, к-когда я поняла, что он… что он д-действительно может… м-может… — он ласково поцеловал ее в макушку. — Мне стало так п-плохо, Чайлд… — она вдруг поднимает голову и кладет ему подбородок на плечо, затравленным взглядом смотря ему за спину. — Я-я не могу… представить… ч-что будет… если о-он… — рвано вдыхает через нос, обхватывая его плечи, протянув руки подмышками, и неотрывно глядит на распластанное тело. Она уже перестает плакать, лишь тонкий голос скачет, и он кончиками пальцев смазывает с нее остатки дрожи. Дверь в уборную открывается, и взъерошенная Эола с потекшим макияжем и съехавшим платьем, так, что еще чуть-чуть, и ее грудь сможет сама поздороваться, устало припадает к дверному косяку. — Ч-что с ним? — она пьяно икает, и Чайлд удерживается от удара по собственному лбу — пиздец, и с этим сбродом они еще пытаются конкурировать? Люмин тут же его отпускает и, словно не заметив, в каком состоянии Эола, хватает ладонь Альбериха, ту самую, на которую Чайлд так и не натянул перчатку, и прикладывается подушечками пальцев к запястью. Отсчитывает себе под нос и вздергивает на вяло стоящую Лоуренс вмиг приободрившийся взгляд. — Пульс есть, но с-слабый, — она все еще икает после недолгой истерики, но контролирует себя уже лучше. — Вы в-вызвали скорую? Эола вдруг приседает возле головы Альбериха на корточки, положив локоть на оголившуюся коленку, и Тарталья, пропустив воздух сквозь сжатые зубы, отводит глаза в сторону — ее подол задирается так, что он без труда может разглядеть все, что под ним. — Не надо скорую, — женщина щупает пульс у Альбериха на шее, потом прикладывает ладонь с другой стороны, шевеля губами, а после, перевалившись вперед так, что открой этот придурок глаза сейчас — и это будет его самое приятное пробуждение, кладет ухо ему на грудь. Люмин неотрывно, почти не дыша, внимательно следит за ее действиями, от нервов заламывая пальцы. — Он выкарабкается, надо только п-… — икает, — подождать, мать его, — заканчивает глухо, прокашливается, ударяя себя кулаком в грудь, и внезапно замечает его вальяжно примостившуюся фигуру. — Тарталья? — ну, конечно, кому нужны титулы, когда у тебя в руках силищи столько, что ты можешь разломать цемент пополам. Он вяло кивает. — Донести его сможешь? — спрашивает, сомневаясь. Ха, как будто у него есть выбор. — Я помогу, — Люмин воодушевленно кивает, стиснув холодную ладонь Альбериха у своих коленей, и Чайлд выдавливает невеселый смешок. — Он весит раза в два больше тебя, — скептично отвечает Эола, наконец, поправляя лямки платья. И тут же орет, повернувшись к выходу. Чайлд непроизвольно морщится от грубоватого голоса. — Аратаки! За приоткрытой дверью слышится грохот вперемешку с ругательствами, а после, просунув голову в щель, раскачивая дверь за ручку, появляется и причина этой шумной возни. И такого встрепанного состояния Эолы Лоуренс, проницательно догадывается он. Интересно, а кто из них первым сломает кровать?.. — М-м, да-а? — Аратаки со своей лохматой колючей гривой выглядит еще хуже, вытянутые глаза сводятся в кучку, рубашка уже и вовсе отсутствует, а на плечах красуется пара тонких красноватых царапин — это она его так?.. — Пизда, — вот тебе и леди из высшего общества. — Помощь нужна твоя. Дотащишь его? Итто деловито поправляет сбитую пряжку ремня, затягивая пояс, и со свистом осматривает тело. — Бля, это че, Альберих? — Эола поднимается, оправляя платье, и ее место на полу тут же занимает Итто, сгорбившись. На его фоне Люмин смотрится совсем малюсенькой. Аратаки пару раз бесцеремонно тыкает мужчину в лоб черным ногтем и ржет. — Бля, он нажрался, что ли? — Люмин недовольно хмурится, и Итто замечает ее. — О, цыпа, здорово. Как жизнь? Выглядишь хуево. Из-за него что ли ревела? Да ты не очкуй, он и не в такой пизде бывал, — Чайлд, наконец, поднимается со своего насиженного местечка и встает за спиной Люмин. — О, бля, а ты тот самый рыжий с пиздатым косым? Уважуха, — протягивает крепкую ладонь, в которой даже рука Тартальи тонет. — Славно ты моську Дулику подправил, все уши прогундел, — кряхтит, ударяя ладонями по коленям, и встает, пошатываясь. — Куда тащить-то? Эола, поправляя сбившийся наушник, стреляет голову в сторону выхода. — Здесь недалеко, — Итто кивает с толком и уже собирается взвалить на спину тушу Альбериха, как Тарталья его останавливает. — Ты свалишься с ним. Давай вместе. — Это я-то? — сомнения в его силах, естественно, трогают его до глубины души, но Чайлд не хочет потом по частям оттирать ошметки от ковров. Да и то, как Люмин благодарно на него смотрит, словно он седьмое чудо света, лишь добавляет ему уверенности. — Давай, — он встает к ногам Альбериха, подхватывая его под колени двумя руками, устраивая те на локтях, пока Итто, что-то пробурчав, скользит руками ему подмышками. — На раз, два… Итто, конечно, не дослушивает, сразу дернув на себя тело, и Тарталья, подавляя в себе все приступ возмущения, тоже поднимается. На удивление, этот хмырь оказывается не таким тяжелым, как уже успела расписать Эола. Ему приходится устроить ладони на задней стороне его бедер, чуть ниже задницы, чтобы держать крепче, пока Аратаки, что-то бурча под нос, бредет спиной к двери, придерживаемой Эолой. В кармане Альбериха замечает очертания небольшого пистолета и хмыкает. Надеяться на бутафорию не приходилось. Люмин тут же подскакивает следом, подхватывая свою сумку и поправляя уже молящий о гибели цветок за ухом, и пристраивается за его спиной. Он слышит тихое «спасибо», и не сдерживает мягкой улыбки. — Быстрее, пока все толпятся в главном зале, — комментирует Эола, вышагивая впереди и оглядываясь по сторонам. Альберих, Тарталья уверен, что нарочно, пару раз бьет подошвами туфель ему по заднице, и он уже хочет вдвое сократить эти длинные палки. Его голова безвольно болтается впереди, завалившись назад, и Чайлд не выдерживает. — Эй, придержи ему башку, а то задохнется, — «чо?» Блять. — Люм? — меньше всего ему сейчас хочется играть в спасателя, но если этот придурок отбросит коньки до того, как он успеет стрясти с него за все домогательства — он себе этого не простит. Люмин резво кивает и, подбежав к Итто и зажав сумку подмышкой, нежно, излишне, сука, нежно, приподнимает синюю голову, бережно придерживая ее за скулы. — Так? — она оборачивается, словно ждет одобрения, и Тарталья кивает. Люмин улыбается. Если б она в это время не лапала этого ублюдка, цены бы этой улыбке не было. Она снова возвращается к лицу Альбериха и смазывает к вискам синие патлы. Бессмысленное занятие, он бы хоть стригся иногда, чучело. В отключке его расслабленное лицо, даже не смотря на кровавые подтеки и без привычной ехидной лыбы, выглядело умиротворенно, но Чайлд знал, что стоит ему открыть глаза, как ему тут же захочется их вдавить. — Сюда, — Эола с размаху плечом открывает какую-то дубовую дверь — Тарталья не успевает прочитать инициалы на позолоченной табличке — и гундосит внутрь. — Принимай своего благоверного! Значит, это кабинет Розарии.***
Когда они такой разношерстной толпой заваливаются в обитель госпожи Спинкраун, та, восседая в гордом одиночестве, правда, в компании пары опустошенных бутылок, что-то щелкает в своем компьютере, развалившись в кресле, закинув свои длинные ноги в сетчатых колготках и без обуви на стол и попивая красное вино из узкого бокала. Она даже не удивляется внезапному вторжению в свои черные хоромы, освещаемые только резким светом от монитора, и лишь немо приподнимает бровь, когда Итто, задом протискиваясь к единственному крохотному дивану, устраивает голову Альбериха на подлокотнике, а Тарталья бросает его ноги с другой стороны. — Опять? — единственное, что выдавливает она из себя, поправляя узкие треугольные очки, спавшие на нос, и делает еще глоток. На ней шелковая белая блузка с рюшами и свободная баклажановая юбка ниже колен. По ее блуждающему взгляду Люмин понимает, что не только они одни бурно развлекались во время приема. — Люмин объяснит, — Эола прислоняется к стене у входа, крайне подозрительным взглядом сверля спину чешущего нос Тартальи. — Нам надо вниз, — кивает удивительно покорному Итто, который напоследок лишь прикладывает ладонь к груди и, икнув, бросает «пардон, мадам» — и они оба выходят из кабинета. — А ты? — Розария холодно взирает на Чайлда, уже разминающего плечи. — Свободен, — если бы в этом мире давали медаль за дружелюбие — госпожа Спинкраун получила бы ее одной из первых. — Ну, конечно, — недовольно бурчит, зевая, а потом передразнивает женщину писклявым голосом. — «Спасибо за помощь, Чайлд!», «Не за что, госпожа Розария!», «Ты такой благородный, не бросил моего бывшего в беде!», «Да как я мог?»… — Закончил? — грубо обрывает его Розария, стуча бокалом по столу, и Люмин не сдерживает смешка, прикрыв ладонями рот. Забавно. — Могу продолжить, — подталкивает свалившуюся ногу Кэйи коленом, забрасывая ту обратно на диван. — Какое плохое зло я вам сделал? — театрально охает и прикладывает ладонь к груди, и Люмин тихо на него шикает. — Погоди, детка, тут против меня козни строят. — Пошел. Вон, — повышенный тон заменяется ударом пятерни по столу, и Чайлд демонстративно закатывает глаза, складывая руки на груди. Люмин удивляется такому отношению, ей всегда казалось, что Розария была человеком, далеким от резких проявлений чувств, но, видимо, ненависть к федералам у этих двоих семейное. — Что ж, прощай, принцесса, мне тут не рады, — Чайлд, наверное, хотел чмокнуть ее в щеку, но она поворачивается, и поцелуй приходится в губы. Тарталья от этого лишь весело хмыкает, подмигивая, и, салютанув Розарии двумя пальцами, идет к выходу. — Чао! Специально громко хлопает дверью, и Люмин слышит за спиной усталый вздох. Раньше ей не удавалось побывать в кабинете Розарии, и по ее нескромному мнению тут было… пыльно и темно. И тесно. Все вокруг завалено какими-то книгами, бутылками, на столе красовалась переполненная пепельница, пара окурков даже валялась возле стола, а в воздухе стояло терпкое амбре из роз и сигарет. Вот и сейчас, вытянув откуда-то из-под стола тонкую длинную папиросу, Розария щелкает зажигалкой и блаженно затягивается, прикрыв глаза. Ей кажется, она тут лишняя. — Извините, мне уйти?.. — Садись, — хрипит Спинкраун, кивая в сторону кресла возле стола, и Люмин, поджав губы, покорно опускает свое уставшее тело на сиденье. — Выглядишь хуево. Да, спасибо, кто еще сегодня ей об этом скажет? — Не корчись, я не к тому, что ты ревела из-за этого мудака, — отстраненно щелкает колесом мышки, что-то высматривая в мониторе и даже не глядя в ее сторону. — Что с ним? — интересуется показательно равнодушно, но Люмин замечает, как меж бровей у нее залегает складка. Девушка смотрит на безмятежно развалившегося Кэйю на диванчике, который явно был ему мал, и, теребя в руках застежку клатча, чтобы успокоить вновь обуявшую ее дрожь, как можно безмятежнее поясняет. — Чайлд сказал, что его отравили. — Отравили? — Розария выдает смешок, зажав сигарету в губах и что-то печатая. — Он сам это сказал? — И я… — не знает, насколько правильно об этом говорить бывшей девушке, но все же дополняет. — Я пыталась сделать ему искусственное дыхание, но Кэйа сам меня оттолкнул, — тупит глаза в колени, когда щелчки по клавишам внезапно прекращаются, а следом звучит еще один веселый смешок. — Что? — Да так, — Розария, наконец, оценивающе осматривает ее с ног до головы помутневшими малиновыми глазами, и Люмин понимает, что она жутко пьяна. Как хоть еще сидеть умудряется. — Значит, я проиграла пари. — О чем вы? — Ты, — тушит сигарету, елозя окурком по дну пепельницы, пачкая стол. — Сейчас мне поможешь, — ставит перед фактом, выдвигая нижний шкафчик массивного письменного стола, шурша какими-то предметами. — Умеешь брать кровь? — Люмин вопросительно вскидывает брови, и Розария чуть прищуривается, пытаясь разглядеть ее лицо в недостатке света. — Значит, придется мне, — щелкает выключателем маленькой ажурной настольной лампы, и комнату наполняет приглушенный желтоватый свет. Выкладывает на стол пластиковый пакет со шприцами, какое-то пластмассовое приспособление с иглой, медицинский жгут, пустую пробирку и маленькую колбу с золотистой жидкостью, похожей на рыбий жир. Руки у Розарии немного трясутся, и Люмин с трудом представляет, как именно она собралась брать кровь. — Зачем это? — вытягивает шею ближе к столу, пока Розария зубами рвет пакет и сваливает шприцы в хаотичную кучу. — В… ты собралась заниматься этим сейчас? — А когда еще? — скептично отвечает, хватая обычный шприц и пластмассовую штуку, и поднимается из-за стола. — У него и так не кровь, а вонючее месиво, не хватало еще, чтоб мы проебали такой шанс. — Так кровь у Кэйи надо брать? — А ты думала, я себя колоть собралась? — она пьяно плюхается рядом с диваном, сваливая медицинские принадлежности на дощатый пол. — Дуй сюда. И телефон захвати. Люмин, порывшись в сумке, берет свой смартфон и подходит к Кэйе. — Прости, но, мне кажется, сейчас не лучший момент… — она внимательно наблюдает, как Розария протыкает пробирку двусторонней иглой, вталкивая ту в пластиковое устройство, напоминающее насос. Руки у нее дрожат. — Подожди-подожди, — быстро спохватывается, пока мозг еще может соображать. — А обработать? — Нахуя? — У тебя есть образование? — Бля, не жужжи над ухом и просто посвети, — она уже оттянула левый рукав Кэйи выше, открыв доступ к предплечью, и сейчас максимально сосредоточенно, стараясь не свалиться носом вперед, щупала его вены. Люмин зажгла фонарик. — Ну, Ал, не пизди потом, что кровь не та, — и замахивается. — Эй-эй! — Люмин отводит фонарик, и Розария устало вздыхает. — Ты же ему сейчас воздуха напускаешь… — Какого, блять, воздуха? Люмин кладет на пол телефон фонариком вверх и присаживается рядом. — Как ты вообще собралась в таком состоянии кровь брать? — она забирает у нее из рук мини-насос и сосредоточенно его разглядывает. Почему-то, перейдя на ты с Розарией, она уже не чувствует былого стеснения. Аккуратно подносит иглу к предплечью мирно посапывающего и ни о чем не подозревающего Кэйи. Руки у нее тоже потряхивает, и она не может даже примериться. — Раз такая опытная, то хули молчала? — Розария все же не удерживается и заваливается виском на диван, сонно хлопая густо накрашенными ресницами. — Да я впервые таким занимаюсь! — Люмин подушечками пальцев все же нащупывает вену, припоминая опыт, перенятый со школьных уроков по оказанию первой помощи, и недовольно сопит. — Ты зачем Чайлда прогнала? Он бы сейчас все за нас сделал… — Ага, а что еще я должна была твоему ебырю предложить? — резонно мычит, прикрыв глаза. — Да, блин!.. — Люмин возмущенно одергивает руку с иглой. — Во-первых, он не мой ебырь, во-вторых, вы уже заебали на него гнать! Он, вообще-то, спас его! — машет рукой в сторону Кэйи, и Розария лениво приоткрывает один глаз. — Чего? — Он ему какую-то штуку, ну, дал выпить. — Что за штуку? — голос Розарии звучит серьезнее, и она даже поднимает голову от дивана. — Понятия не имею, вроде, какой-то психостимулятор, или что-то такое, — блондинка снова пытается примериться иглой к вене, но понимает, что все без толку. — Это бесполезно, мы так только убьем его… Розария на секунду хмурится, а потом хмыкает и выравнивается. — Меньше слов — больше, мать его, дела… — Да мы обе ужравшиеся, какое дело, — Люмин устало бормочет под нос, но вновь подносит эту штуку к коже мужчины. Знал бы он, какие они тут опыты над ним ставят. — Давай так, ты светишь, я колю. Розария деловито кивает, принимая протянутый смартфон, и свет от фонарика тут же начинает подрагивать. Да, такими руками она бы точно продырявила ему руку насквозь. — Секунду, — Люмин сплевывает на пальцы и растирает плевок на сгибе локтя Кэйи. Вот тебе и второй обмен слюнями. — Это, конечно, намного ги-ии-гиеничнее, — женщина внезапно переводит свет на лицо Кэйи и вяло хмыкает. — Ебать он жуткий. Люмин смотрит на эти кровавые разводы и разбитую губу, и сердце снова сдавливает от жалости. Особенно сейчас, когда он выглядит таким беззащитным и беспомощным, и в ней вновь просыпается какой-то материнский инстинкт. Так, надо сосредоточиться, пока башка окончательно не ускакала в добрые дали. — Давай, — объявляет старт, и Розария возвращает свет. Люмин аккуратно, насколько позволяют ей ее дрожащие после пережитых истерик за день пальцы, вновь прощупывает вену, надеясь, что со своим умением забрасывать бумажные комки в мусорку точно попадет в цель, приравнивается иглой, придерживая насос… — Надо с замахом, так быстрее войдет, — икает рядом Розария, и у Люмин дергается рука, оставив тоненькую красную полосу на смуглой коже. — С ножом такая же херня. Если хочешь вспороть брюхо как можно б-больнее, то втыкай по миллилилиметру… — Блин, не сбивай, — шикает Люмин, прищуривается и, решив, что либо сейчас, либо никогда, протыкает иглой кожу. Входит она на удивление легко. — Блять, не попала? — она подозревала, что вены протыкать не так-то просто, а поэтому проскользнувшая как по маслу иголка наводит на некоторые сомнения. — Похуй, давай так, — Розария снова вяло кивает малиновой башкой, морща губы, и Люмин, все же решив, что ничего страшного, наверное, не случится, и эта недавно вернувшаяся из мертвых мессия не захочет вновь покуковать в раю. — Попробуй двинуть иголкой вперед, — Люмин не понимает, зачем, но делает, и игла вновь плавно скользит. Вот это она снайпер. — Заебись, попали. Теперь потяни на себя поршень, — кивает на пластиковый насос, и блондинка чуть тянет тот на себя. Кровь начинает поступать. — Заебись вдвойне. А теперь не двигайся, иначе он сдохнет. Второй труп мне тут не нужен, — Люмин не стала спрашивать, кто первый, но застыла, задержав дыхание, наблюдая, как густая кровь вяло заполняет пробирку. Розария, чуть подумав, немного ослабляет резиновый жгут. Кровь начинает течь быстрее. — Вроде темная, — Люмин заворожено глядит, как стенки пробирки плавно становятся темно-красными, пока Кэйа видит уже, наверное, стотысячный сон. — А какая она еще в темноте будет? — Логично. Ждут, пока пробирка наполнится. И когда внутренний голос неудавшегося медика подсказывает, что вроде как достаточно, Люмин слишком резко вынимает иглу, не удосужившись придержать кожу. Прокол тут же исчезает за выступившими крупными каплями. — Черт, черт, черт, надо зажать, — Люмин суетится, бегло осматриваясь, но в темноте, понятное дело, ничего найти не может. — Не ссы, — Розария, чмокнув два пальца, прикладывает их к ранке, прижимая. Люмин на такое проявление гениальности лишь скептично поджимает губы, понимая, что роль спасателя сирых и убогих в этот раз выпала ей и, поднявшись, рыщет глазами по кабинету. Замечает какой-то платок на столе и, схватив его и предварительно отряхнув, возвращается к мужчине. — Убери руку, — Розария с неким сожалением отводит окровавленные пальцы, зачарованно осматривая их в свете фонарика. — Кто тут еще и жуткий, — Люмин зажимает ранку платком, промачивая, и Розария, дернув уголком губ, смачно, с душой, слизывает темно-красные капли. Блондинка хочет приложиться ладонью ко лбу, но вместо этого лишь с легким шоком выдает. — Вы оба наглухо отбитые, — устав сидеть, заваливается чуть на бок, снимает туфли и одной рукой трет щиколотки, другой придерживая платок. — Я им вино со стола вытираю, — вдруг комментирует Розария, закончив свои лобызания с пальцами и кивнув в сторону платка. — Ну, значит, будет дезинфекция, — правым локтем толкает ногу Кэйи чуть в сторону и облокачивается на диван, подперев голову ладошкой. Немного отнимает платок от ранки, проверяя, остановилась ли кровь, и, сложив его пополам, прикладывает к проколу, а потом сгибает руку мужчины, как это обычно делают в больницах, придавливая платок его собственным предплечьем. — Так что за пари? Розария молча протягивает ей раскрытую ладонь, и Люмин вкладывает туда насос с пробиркой. Кровь на игле уже чуть подсохла. Потом женщина поднимается, прихватив вместе с пробиркой и ту маленькую колбочку с «рыбьим жиром», и проходит, виляя бедрами, мимо Люмин к двери. Там, рядом с кофемашиной, открывает мини-бар, на который блондинка при заявлении сюда даже не обратила внимание, и сует пробирку внутрь. Тут же вытягивает небольшую пузатую бутылку с вином, и, развернувшись, вопросительно вздергивает угольную бровь. Очки скатываются на острый нос, и она тут же поправляет их средним пальцем. — Будешь? — Люмин отрицательно качает головой, все еще ожидая ответа на вопрос. — Ну, как хочешь, — женщина вытаскивает две бутылки, обхватив те за горлышки длинными пальцами, и возвращается к столу, шлепая обтянутыми колготками пятками по прохладному полу. Люмин хочет завалиться назад, чтобы всем телом ощутить желанный холодок, но роль медсестры кому-то все же выполнять надо, а потому, разогнув руку мужчины, покорно промачивает прокол. Кровь уже почти остановилась. Мельком смотрит в сторону лица Кэйи и вновь бессознательно отводит пряди с его лба. Тот уже не такой горячий, видимо, та штуковина, благородно влитая Чайлдом, все же помогает. А они его врагом считали, тупицы! — Может, открыть окно? Здесь душно, — она кивает в сторону Кэйи, которому, очевидно, нужен нормальный воздух, а не это зловонное нечто, и Розария, уже закуривающая длинную сигарету, хмыкает, выдыхая клубки дыма через нос. Откупоривает бутылку и наполняет бокал. — Для него вонь сигарет живительнее кислорода. Расслабься, его это не убьет, — женщина задумчиво разглядывает тело Кэйи, словно что-то припоминая. Делает тугую затяжку и внезапно вспоминает о ее вопросе. — Как только ты появилась у Рагнвиндра, Кэйа обмолвился, что у его братца завелась личная собачонка, — Люмин недовольно поджимает губы, когда Розария, почесав острым ногтем щеку, с едким смешком продолжает. — Чуть ли тапки в зубах не приносит, такая послушная, — переводит подведенные черным глаза на нее, снова смотря через оценивающую призму. — А ты другая. Хотя в нашу первую встречу я тоже чуть ли не блевалась от взглядов, которые ты кидала в сторону своего босса. Потом уже, когда ты приехала с этим, ты вела себя по-другому. Не знаю, его ли это влияние, но тебя как будто с поводка спустили, — тушит сигарету и залпом приканчивает вино. — И причем тут пари? — она не будет отвечать на все эти и так уже давно известные ей оскорбления, но жалкая крупица обиды все же оседает где-то глубоко внутри. Оставалось убеждать себя, что госпожа Спинкраун ее совсем не знает. — А, пари, — вдруг широко улыбается. — Еще до того, как мы расстались, я как-то сказала, что я единственная баба, которая может долгое время выносить его общество, — трет лоб, с какой-то ностальгической нежностью проговаривая. — А он возразил, что есть еще ты. — Я? — В шутку, конечно. Я тогда не подумала, сказала, что ты просто в силу своего характера такая вся вежливая и послушная, — снова наполняет стеклянную посудину. — А он ответил, что это все хуйня, и что ты еще меня в желчи переплюнешь, — хрипло посмеивается, поднося бокал к губам. — И я предложила ему заключить пари, что ты, скорее, пошлешь его нахуй, чем будешь терпеть его выходки. — А он? — А он, цитирую, сказал, что «еще ни одна женщина не выдерживала моего напора». Придурок, блять, — посмеивается, но уже без прежнего недовольства. — Кэйа нравится людям, многим нравится, он умеет заговаривать зубы похлеще пастора в церкви, но те, кто знают его достаточно долго, редко могут смириться с его непостоянным характером. Да у него перепады настроения похлеще чем у меня во время месячных, — Люмин с пониманием кивает, выдавливая улыбку, чтобы тут же не закатить скандал, какого хрена на нее вообще делают ставки. Ладно, она потом закатит скандал этой спящей синевласой красавице. — Вы хорошо ладите, — пространно комментирует, не зная, куда деться от излишней разговорчивости едва знакомой и до чертиков пьяной женщины. Не то чтобы Розария была ей неприятна, просто тяжело всегда подбирать слова с теми, о ком ты знаешь лишь понаслышке. — Да, пиздец, — Розария снова вытягивает сигарету и закуривается. По пьяни меры нет, да? — Вы давно знакомы? — прикусывает язык, так как это, наверное, то грязное белье, в котором ей нельзя копаться. Сколько им ждать, пока Кэйа очнется? Двадцать минут? Тридцать? Но Розария не возражает и будто даже рада появлению внимательного собеседника. — С детства. Росли в одном приюте, если тебе так интересно, — с удивительной страстью ковыряет ногтем какую-то царапину на столе. — Потом Кэйю забрал к себе папаша Рагнвиндра, а я осталась одна. В не самых лучших условиях и без единственного, кто мог меня хоть как-то понять, — тоскливо заканчивает и прикладывается к бокалу. Вот, значит, как. — А как вы встретились потом? Он сам нашел тебя? — ей вообще было трудно представить Кэйю в детстве, в те редкие и жалкие минуты, когда она о нем думала, он всегда рисовался в ее уме длинным и в своей потертой кожанке, с синими волосами и сканирующим взглядом. Интересно, у мастера Дилюка найдутся фотографии? Она бы посмеялась. — Ха, можно сказать и так, — Розария подпирает узкий подбородок тощей ладонью, не сводя взгляда со своего давнего возлюбленного. Делает последнюю затяжку и снова тушит. — Я тогда уже по полной промышляла закладками под крылом моего уважаемого начальства, но попала впросак. Меня чуть не трахнули прямо в какой-то обоссанной подворотне, а этот вдруг вырос за спиной, весь такой моднявый, в кожанке, на мотоцикле, ну и ебнул этого ублюдка, — очень романтично, Розария. — Убил? — сипло произносит, сглатывая. — Нет, блять, по головке погладил, — с укором глядит на нее поверх очков. — Пойми, подруга, у Кэйи не самое светлое прошлое, но он мудак разве что на словах. Сраный Робин Гуд, — и это еще мягко сказано. — Ты сильно дорожишь им, — поправляет волосы, стараясь не касаться уже помятого со всех сторон, но все еще красивого цветка. — Да, дорожу. — А почему вы расстались? — помнит со слов Эмбер, что расставание было тихим. Удивительно даже, что они смогли разойтись без слез и скандалов. Хотя бы со стороны этой синеволосой королевы драмы. — Да почему обычно все и расстаются. Недомолвки, мало общего времени, измены… — Он изменял? — стоило ли удивляться. — Вот кобель, — Розария согласно хмыкает. — Было пару раз, не с самого начала, уже под конец, — Люмин понимает, что это вряд ли самая приятная тема, поэтому не настаивает, но Розария сама продолжает говорить. Неужели у нее нет подруг? Или для нее настолько непривычно, что ее кто-то слушает, что она попросту рада излить кому-то душу? — Он, правда, потом на коленях умолял меня не бросать его, но мне уже настолько остопиздело чувствовать чужие бабские духи на его шмотках, что я просто не выдержала, — кладет локоть на стол и подпирает тяжелую голову, зарываясь тонкими пальцами в малиновые волосы. — Я, конечно, знала, что он редкостный… — ей становится неприятно от мысли, что Кэйа мог ходить налево. Почему-то это слабо вязалось с тем, что рассказывала о нем Эмбер. Он вроде как хорошо ухаживал за Розарией. И вдруг измены? Грехи замаливал? — Мы могли закончить все раньше, — как-то понуро отвечает она, пустыми глазами сверля его фигуру. — Были моменты, когда стоило уже послать все к хуям и прекратить этот цирк. Ну, я тоже не без греха, не только ему по бабам шататься, — царапает ножкой бокала стол и делает маленький глоток. — Он еще как-то бухой в стельку заявил мне, что не может со мной спать, потому что видит во мне сестру. И это было сразу после того, как мы перетрахались везде, где только можно. Видать, такая у него братская любовь. Не удивлюсь, если он и на начальника твоего надрачивал. — Боги, Розария, — Люмин снова проверяет прокол, замечая, что кровь полностью остановилась. Снова слюнявит пальцы и стирает кровь вокруг ранки, не трогая сам прокол. Надо бы попозже и лицо ему вытереть, а то без слез не взглянешь. — Да, пиздец, боги, — Розария вдруг снова широко улыбается и поворачивается к ней. — Ты прикинь, в первые недели после нашего расставания он чуть не разъебал мой телефон своими постоянными звонками. И Дайну в какой-то момент настолько остопиздело вытирать его сопли, что он даже перехватывал трубку и извинялся за поведение этого еблана, — выдает пару протяжных смешков и трет глаз ногтем. Люмин вся эта ситуация кажется не слишком забавной. Розария словно отчаянно пытается ухватиться за крохи счастливых воспоминаний — и ей почему-то хочется как следует обсудить это с Кэйей. Хотя, не ей, наверное, лезть в отношения двух взрослых людей, но… Она кивает, показывая, что услышала, и вновь возвращается глазами к мужчине. Тот лежит все так же безмятежно, даже мизинцем не шевеля, и ей уже начинает казаться, что он на самом деле сдох. От этой мысли ее вновь прошибает. — И ты… все еще любишь его? — тишина, пропитавшаяся каким-то отчаянием, начинает ее угнетать, и она задает еще один нескромный вопрос. Прямо в тот момент, когда Розария делает очередной глоток и даже не закашливается. Видимо, ждала. — Пойми, подруга, мои чувства не играют никакой роли, когда дело касается принципов. Я не буду с тем, кто хоть раз плюнул мне в спину. В его случае я позволила ему плюнуть дважды, — грубо заканчивает, бренча посудиной по столу, и устало трет переносицу. — А ты? — Что я? — Люмин удивляется резкой смене темы. — Ну, что у тебя с этим… — пространно отмахивается, словно не может припомнить, — типом из Снежной. Ее кожа тут же нагревается. — А, с ним, — а что ей ответить? Что они знакомы всего ничего? Что он вытащил ее из лап ебнутой своры подростков? Что оказывает ей знаки внимания? Что они сегодня, наконец, поцеловались? — Ну, я тебе выдала всю свою подноготную, теперь твоя очередь, — Розария снова взваливает ноги на стол, переводя взгляд на монитор. М-да, заинтересованностью в разговоре за милю тащит. — Валяй, мне интересно. — Да ничего особенного, — Розария неверяще хмыкает, снова стуча по клавишам. — Правда! — Ну-ну, — бросает едкий взгляд, в котором Люмин сразу уже улавливает сходство с Кэйей. Естественно, с кем поведешься. — Просто я-то думала, что ты навсегда предана своему хмурому начальству. — А, мастер Дилюк… Что? — Я же, вроде, уже сказала. Да и не заметить твои влюбленные взгляды мог только слепой, — она крутит колесиком, и Люмин, не выдержав, с любопытством вытягивает шею, но, естественно, ничего углядеть не может. — Я проверяю камеры, детектив, — говорит так, словно и не с ней. Потом, словно очнувшись, дергает головой, поправляя вновь сползшие очки, и обращается уже к ней. — И, прости, конечно, если по больному, но с твоим боссом у тебя бы все равно ничего не вышло, — как будто она и без этих комментариев не знает. — Он не твоего полета птица, да и уже который год не отходит от своей подружки из полиции. Хер знает, отношения у них или нет, но ты знатно проебалась, когда втюрилась в эту недоступную крепость. Этот конопатый из Снежной хотя бы обращает на тебя внимание. — Его зовут Чайлд, — сдавленно добавляет, и Розария, нахмурившись, бросает в ответ тихое «да похуй». Вдруг, сощурившись, громко матерится, явно заметив какие-то неполадки, и со злостью выдвигает шкафчик. — Да где же он… — с шумом роется и бьет ладонью по столу. — Что ты ищешь? Розария сбрасывает ноги со стола и скатывается с кресла, садясь перед тумбочкой. Вытаскивает ее наружу и сваливает содержимое на пол. — Пушку. — Пушку? — Револьвер мой. Серебряный. Пропал куда-то, сука, — отбрасывает шкафчик в сторону. Люмин кажется, что от такого шума Кэйа точно должен был проснуться… Точно, Кэйа! — Минутку, — она хлопает ладонью по левому карману его брюк и уверенно запускает туда руку. — Он? — вытаскивает наружу крохотный, очевидно, скроенный под женскую руку револьвер, который успела заприметить еще во время драки. Удобная вещь, незаметная. Даже в узких карманах Кэйи ее было трудно разглядеть. Так это было оружие Розарии? — Вот черт паскудный, — Розария протягивает без капли недовольства, перенимая пистолет из рук Люмин. — Спасибо. — Ты не видела драку? Ну, по камерам? — Видела, — Розария выключает компьютер, и теперь комнату наполняет только желтоватый теплый свет. Вытянутое худое лицо Розарии, подсвечиваемое снизу, выглядело жутковато. — Не хватало только попкорна. Такие они клоуны, конечно. — В смысле? — она зажмуривается, когда виски внезапно резко колет из-за пережитых эмоциональных шоков. — Это сто процентов план Кэйи. В ином случае, он бы ответил, а не валялся как беспомощная барышня на полу, — Розария идет к двери, прихватив с собой оружие и заткнув его за пояс плиссированной юбки. — В смысле? Драка ненастоящая? — Ты свое начальство первый день, что ли, знаешь? Они не такие тупые, чтобы бить друг другу морды просто так, — на секунду задерживается возле тела Альбериха. Вдруг громко хмыкает и бросает Люмин через плечо. — Я ненадолго. Если этот симулянт очнется раньше, передай ему, что его гениальный план все-таки выгорел. И никуда не уходи, а то пришибу, — щелкает предохранителем и выходит. Симулянт? Драка ненастоящая? Какого хрена она всегда узнает все последней? Недовольно шмыгнув носом, скользит на коленках к изголовью дивана и пытливо вглядывается в лицо Кэйи. Тот лежит все так же неподвижно, что даже пугает, но никаких признаков активной жизни по-прежнему не подает. Люмин, чтобы убедить себя, тыкает ногтем ему в шею, но тот даже не дергается. Потом решает надавить сильнее, но он снова никак не реагирует. Розария это для красного словца ляпнула? — Эй, — Люмин легонько тычет его ладонью в плечо, и его тело слегка дергается от слабого толчка. — Ты спишь? — очевидно, что он должен ответить ей «да», иначе зачем еще люди задают этот вопрос. — Драка правда липовая? Но от Кэйи ноль реакции, а она уже начинает думать, что издеваться над больными — дурной тон. Окей, расспросит, когда он очнется. От нечего делать осматривается, но, не найдя ничего такого, чтобы завладело ее вниманием хотя бы минут на пять (за исключением пары упавших окурков, которые она поднимет чуть позже), возвращается к пристальному разглядыванию Альбериха. В конце концов, когда ей еще выпадет возможность в деталях разглядеть все, что обычно прячет этот клоун за своей приторной улыбкой. И начнет она с простых и давно известных фактов. Кэйа был высоким. Даже очень высоким. По ее меркам, конечно. Не выше Итто, конечно, или своего дружка с винтовкой, но немного выше Чайлда и мастера Дилюка точно. Она решила быть объективной и поэтому могла сказать, что он был хорошо сложен для своих старческих тридцати двух. Широкие сильные плечи, подкачанные руки с длинными пальцами с аккуратными ногтями (Люмин, конечно, знала, что он был особо щепетилен в мелочах, касающихся своей внешности), не такая мощная грудная клетка, как у Аратаки Итто или мастера Дилюка, и довольно узкая талия, из-за чего контраст между плечами и торсом выходил довольно занимательный — с него можно было вполне себе рисовать анатомические картины. Это если смотреть на все это с медицинской точки зрения. А она, считай, без пяти минут квалифицированный медик. Спускаясь глазами ниже, могла сказать, что бедра у него были у́же, чем у среднестатистических представителей мужского пола (к которым она, в первую очередь, относила Чайлда и мастера Дилюка), но в то же время достаточно накачанные, чтобы можно было похвастаться упругой задницей, чем этот ушлепок обычно и занимался, без конца таская на себе чуть ли не женские леггинсы. Размер ноги — что-то между сорок третьим и сорок пятым, точно она определить не могла, но ласта точно длиннее ее скромного тридцать шестого. На этом технический осмотр его тела был завершен, и Люмин перешла к разглядыванию его мирно посапывающей физиономии. Останавливаться на синей шевелюре с отросшей челкой она не будет — и так уже в печенках сидел этот тошнотворный цвет, но все же иногда ее занимал вопрос, имели ли эти волосы натуральный оттенок (под влиянием искусственного вмешательства, чем сейчас занималась половина Тейвата), или же он регулярно окунался в чан с краской. Опять же, у корней эти волосы были чуть темнее, но за время их знакомства она ни разу не замечала, чтобы его башка становилась темнее или светлее на пару тонов. Возможно, действительно один раз заявился к косметологу и вколол себе какой-то геном. С другой стороны, сейчас она уже могла разглядеть каждый волосок на его лице, брови у него были темнее, но тоже с каким-то синеватым отливом, а вот ресницы — почти черные, но не яркие, а, скорее, что-то ближе к очень темно-серому. И еще густые. У всех мужиков почему-то всегда густые ресницы, а ей приходится малевать их каждое утро — на наращивания у нее аллергия. В целом лицо у него довольно вытянутое, с острым подбородком, с прямыми, четкими линиями, довольно симметричное, разве что, со слегка сдвинутым прикусом, но это было почти незаметно — учитывая, сколько раз его херачили в эту челюсть. Нос тоже острый, ровный, чуть длинноватый (потому что нечего пихать его в чужие дела), губы довольно узкие (у Чайлда были пухлее, м-м), правильной формы, с четким контуром — она бы не удивилась, если бы он их подкрашивал каким-то вишневым блеском, но помимо кровавой мазни и уже смывшихся следов тонального крема — никаких следов косметики. И такая чистая, за исключением ссадин и крови, без единой отметинки, разве что с парой-тройкой малюсенький родинок, гладкая, даже бархатистая на вид кожа. Он сто процентов тратит половину своей зарплаты на уходовую косметику, иначе какого хрена его кожа лучше, чем у нее с вечно расширенными порами. Она снова бессознательно отодвигает его челку назад, открывая доступ к неширокому лбу, и, смотря на все эти кровавые и уже подсохшие подтеки, решает сходить за тряпкой с водой. Тут было недалеко, и Розария точно не успеет вернуться к моменту, когда она уже успеет оттереть все это с его лица. И, что греха таить, после этой видимой заботы и когда он проснется, она точно сможет попросить его в будущем вернуть ей какой-нибудь должок. Или хотя бы оплатить ей ужин в «Доле ангелов» (и плевать, что ее там готовы за бесплатно кормить, пусть докинет, с него не убудет). Туфли она предусмотрительно решила не надевать, понадеявшись, что никого из представительных персон вроде той же госпожи Ки (перед которой придется давить взгляд в пол) она не встретит, и, еще раз бегло оглянувшись, вышла. Ступая босыми пятками по полу, ей хотелось признаться, что она не могла на него долго злиться. Она в принципе не умела долго злиться. И не знала, то ли это переизбыток эмоционального напряжения в крови, влияние повышенного градуса, какой-то наркотический привкус на языке, внезапный скачок в отношениях с Чайлдом или вид Кэйи на грани смерти, но теперь она чувствовала, что была в состоянии… поговорить с ним. Без ругани и обвинений. Возможно, она даже простила бы его. Снова. И даже забыла то, что он пиздел у нее за спиной, или то, как насильно влез в ее личное пространство. Почему-то лежа без сознания на крохотном диванчике он не казался ей опасным. Все-таки, Розария была права, и Люмин думала, что они действительно могли бы найти общий язык. Или попытаться. В который раз. За арочными окнами уже совсем стемнело, и сквозь белые витиеватые решетки пробивался лишь свет от уличных фонарей и ярких прожекторов. На нижних этажах слышалась приглушенная музыка, а третий был пуст, что ей лишь играло на руку. Подходя к мужскому туалету, где они с Чайлдом (куда он, кстати, ушел?) обнаружили тело Кэйи, не глядя на дверную вывеску, дергает ручку на себя. Переводит взгляд выше и застывает как вкопанная. Кажется, она немного ошиблась дверью, потому что это была никакая не уборная, а простая подсобка для горничных. Но собственная оплошность не шла ни в какое сравнение с тем, что она сейчас перед собой наблюдала. Тома самозабвенно целовал в шею того, кто явно не был Камисато Аякой. А был просто. Камисато. Откинув голову назад, Аято с закрытыми глазами ласково поглаживал по золотисто-клубничным волосам ее бывшего, присосавшегося прямо мужчине под челюстью. Его руки настойчиво сжимали торс мужчины, скрытый за белым с фиолетовыми вставками фраком, и плавно спускались к бедрам. Люмин ошарашенно считает секунду, две, вспоминая, как меньше часа назад она наблюдала за чуть отстраненной в объятьях Томы Аякой, а потом все медленно начинает складываться на свои места. И ее колкий вопрос, не разболтал ли Тома чего лишнего, и настороженный взгляд, адресованный ей, и теперь Люмин начинает думать, что мужики в этом мире со своими изменами уже вконец ахуели. Решив, что Розария надает ей смачных оплеух, если она оставит Кэйю больше, чем на пять минут, она уже думает прикрыть дверь и надавить на Тому чуть позже, как Камисато Аято, все еще не раскрывая глаз, игриво дергает уголком губ и прикладывает указательный палец в белой перчатке к губам. А потом едва поднимает веки, пристально смотря на нее своими светло-голубыми глазами, и игриво подмигивает. Намек ясен. Если она сейчас же побежит с воплями по всему казино, что ее бывший, оказывается, уже не по девочкам, а сам глава клана Камисато уединяется в какой-то пыльной подсобке в объятиях названного парня своей сестры (насчет чего она уже не была столь уверена), то ей точно придется спасаться бегством уже не от ножевых госпожи Спинкраун, а от агентов Камисато Аято, который точно ниспошлет на нее справедливую кару во имя сохранения незапятнанной репутации. Она тихо прикрывает дверь, кажется, забыв, как дышать. Не прием, а какой-то день эмоциональных качелей. Сколько еще ей приятных и не очень подробностей за сегодня раскроется? Дверь уборной оказывается сразу после этого ящика Пандоры. Она неторопливо подходит к зеркалу, пытаясь изъять из памяти все еще будоражащую картинку, и, схватив новенькое белое махровое полотенце для рук (другое с пола уже убрали), мочит его в холодной воде, чуть отжимая, и идет обратно. Смотрит себе под ноги и поэтому не замечает, как возле кабинета утыкается лбом в чью-то, очевидно, мужскую грудь. Сразу же вздергивает голову, ожидая увидеть синий взгляд. А вместо этого видит разукрашенное уродливым ожогом лицо, красные глаза, жестокую ухмылку и мятные пряди, выглядывающие из-под алой фуражки. — Раз, два, три, — мужчина в униформе официанта тычет ей в лоб три раза, не прекращая ухмыляться, пока она непонимающе хлопает глазами. Потом резко ее поворачивает, обхватывая со спины, прижав нож к животу. Она не успевает вскрикнуть. — Спи, — и подносит к ее лицу тряпку, которую она, уже по старому опыту, определяет, как пропитанную хлороформом. Мокрое полотенце выпадает из ослабленных пальцев. И она падает.***
Она резко вдыхает какую-то ядреную смесь, закашливаясь и в ужасе распахивая глаза. Перед ней, на корточках, сидел господин Моракс с крохотной стеклянной бутылочкой. — Не спеши, — Чжун Ли бережно убирает ее челку со лба, чуть задержавшись, когда его пальцы коснулись цветка, и мягко улыбается. — Как ты себя чувствуешь? Люмин суетливо осматривается, все еще тяжело дыша, пытаясь понять, кто она, где она и что, собственно, с ней произошло. В другом конце комнаты она натыкается на безмятежно сопящую Розарию, в таком состоянии напоминающую фарфоровую куклу, откинувшую голову на спинку кресла. Очки криво сползли ей на нос, а руки были аккуратно сложены на баклажановой плиссированной юбке. Что происходит? Она переводит пустой взгляд на внимательно разглядывающего ее Чжун Ли. — Ваше платье, — он кивает в сторону ее живота, и Люмин, переведя взгляд ниже, распахивает губы в немом удивлении, когда замечает горизонтальный порез, открывающий вид не на ее незащищенную кожу, а на блеск титановой пластины. — У вас чудесный ангел-хранитель, — добавляет мужчина со все той же, адресованной лишь ей, теплой полуулыбкой, вставая на ноги. — Что случилось? — сипло выдавливает она, касаясь пальцами располосованной ткани платья, которое теперь точно придется выбросить в мусорку. В голове сразу же вырастают мятные волосы и страшный ожог. — Кто это был? — она пытается припомнить всех гостей с сегодняшней встречи, но мозг еле отзывается на ее попытки внятно думать, учитывая количество выпитого за сегодня, приправленное тем, с помощью чего Моракс привел ее в чувства — нашатырный спирт, скорее всего. — Полагаю, недоброжелатель, — отвлеченно отвечает он, пока она все еще сумасшедшим взглядом сканирует обстановку. Чжун Ли неторопливо приближается к Розарии и подносит к ее носу ту же склянку. Женщина едва дергается, но не просыпается. — Интересно, — шепчет себе под нос, но Люмин все равно слышит. — Что интересно, господин?.. Что с ней? — она вскакивает с кресла и тут же валится на колени. Видимо, силы еще не восстановились. — Терпение, дорогая моя, — Чжун Ли медленно подходит к ней, убирая склянку во внутренний карман своего пиджака, и, присев рядом, подхватывает ее, словно беспомощного котенка, подмышками и возвращает в кресло. — Не спешите, вы еще не пришли в себя. Она со стоном прикрывает глаза, прикладывая ладонь к горящему лбу. Тут же вспоминает, что вырубили ее рядом с кабинетом, в котором лежал Кэйа. — О, нет, — хрипло стонет себе под нос, и Чжун Ли вопросительно вздергивает бровь. — Кэйа, там, в кабинете… Мужчина тепло улыбается. — О своем друге не беспокойтесь, он в безопасности, — снова отвечает уклончиво, и Люмин с подозрением щурит глаза. Что-то тут явно не складывается. — Как вы меня нашли? — вопрос слетает с губ быстрее, чем она успевает подумать, а потому ее голос звучит довольно грубо. Но Моракс напрягшегося тона явно не замечает, вновь присаживаясь перед ней и с какой-то отеческой заботой вглядываясь в ее лицо. От такого пристального внимания ей вновь становится некомфортно. — Вас нашел не я, а Сяо, — она не сдерживает облегченного вздоха. — После того, как ко мне в кабинет ворвался запыхавшийся юноша с просьбой, я бы даже сказал, приказом от господина Камисато проверить коридоры третьего этажа. Вам повезло, что они оказались поблизости, — замолкает, оглядываясь на глухо дышащую Розарию, все еще не открывшую глаз. — Но что делать с моей подчиненной я по-прежнему не понимаю. Я вызвал скорую, вас доставят в отделение для тщательного осмотра, — заканчивает на какой-то безмятежной ноте, словно вел разговор о погоде. — А пока отдохните, пожалуйста. Вам сегодня явно пришлось несладко, — снова задерживает взгляд на цветке возле ее уха и мягко добавляет. — Лилии вам к лицу, — и, отряхнув колени, выпрямляется во весь рост, поправляя манжеты пиджака. — Вы знаете, кто это был? — она бегло машет ослабленными пальцами перед лицом, намекая на шрам. — У него большой ожог. И зеленые волосы. Он был в форме вашего персонала. Вы же должны знать?.. Чжун Ли задумчиво прислоняет руку к губам, касаясь тех указательным пальцем, словно действительно не имеет ни малейшего понятия, о ком идет речь. Но Моракс не был тем человеком, кто мог чего-то не знать. Не человек его уровня. Не учитель ее брата. — Я думаю, что сейчас вам лучше беспокоиться о собственном самочувствии, Люмин. Мне будет крайне досадно, если вы пострадаете. По возвращении домой не смогу смотреть в глаза вашего брата, — добавляет с уже сидевшими в подкорке покровительственными нотками. Она снова вскакивает с кресла. — Что с Розарией? — пока он стоит в стороне, опускается на колени возле женщины и прислоняется тыльной стороной ладони к ее лбу. — Она горит! — Чжун Ли, между тем, заложив руки за спину, уже подошел к своему письменному столу, стоявшему в центре, и повернулся к ней спиной. — Господин… — Люмин, — его голос звучит как точь-в-точь как у ее бывших университетских преподавателей, и она интуитивно вжимает голову в плечи. — Госпожа Спинкраун будет в порядке, вам не о чем беспокоиться. Пожалуйста, дождитесь возвращения Сяо, и он сопроводит вас обеих в больницу. — А что с Кэйей? Вы сказали, что он в безопасности. Вы видели его? Он очнулся? — вопросы сыпались один за другим, но она не могла не думать, на что был способен человек, очевидно, ради шутки порезавший ее платье. Она была уверена, что если бы он хотел ее убить, то уже убил бы. Значит, это была лишь попытка ее напугать. Чжун Ли тихо посмеивается, пока она все еще сидит возле ног Розарии. — Как много вопросов и мало ответов. Ваш брат тем же тоном требует меня объяснить, почему дело необходимо закрыть тем, а не иным образом. У нее уже не хватает сил слушать эти отговорки. Почему он не ответит ей прямо? — Господин, он был без сознания, а мне нанесли удар в живот и вырубили посреди коридора во время приема. Я сейчас не в настроении слушать истории про своего брата, которому, я надеюсь, ничего не угрожает, пока вокруг меня творится то, что я не в состоянии понять, — и не понимает того, как у нее хватило смелости на такую тираду. — Он очнулся? Точно? Вы видели Чайлда? Чжун Ли оборачивается, прислоняясь бедрами к столу и складывая руки на груди, и с легкой насмешкой в золотых глазах наблюдает за ней, как за неразумным зверьком в клетке. — Меня восхищает ваше желание позаботиться о своих близких. Это удивительная черта, которой в наше время, к сожалению, придают слишком мало значения, — она едва удерживается от того, чтобы закатить глаза. — Люмин, поймите меня, я не по собственной прихоти советую вам лишний раз не волноваться. Ваш организм все еще ослаблен после воздействия алкоголя, наркотиков, а теперь еще и хлороформа… — Наркотиков? Он, кажется, даже радуется, когда ее напор остужается. Но Люмин просто откладывает эти словесные пытки на пару минут. — Это утешает. Хотя я и подозревал, что вы не по собственному желанию выпили чашечку одну-другую, приправленную, очевидно, бутиратом. — Что? Бутиратом? — она, конечно, слышала об этом не самом сильном, но доставляющим немало проблем наркотике, используемом, в основном, в качестве афродизиака или чтобы ослабить бдительность ничего не подозревающей жертвы в ночном клубе. В «Алькоре» за этим тщательно следят, по словам Паймон. — А вы решили, что я по собственной неприязни накинулся на Чайлда? Это лишь была логическая связь между тем, что я увидел на вашем лице, и тем, в каком состоянии вы находились на тот момент. — Вы решили, что это Чайлд меня опоил? — Я ничего не решал. Я лишь предположил. Ох, да, это, конечно, все объясняет. Хотя теперь становилось ясно, почему у нее весь вечер тряслись коленки, а внутри все сводило от постоянно подступающего желания. А она-то думала, что ей в голову ударили не вовремя взыгравшие гормоны. Бедный Чун Юнь. Она его так напугала своими пьяными замашками. Почему-то в голову закралась неприятная мысль, могла ли она поцеловать Чайлда лишь из-за воздействия бутирата. И тут же твердо решила, что нет. Он ей нравился, а наркотик лишь добавил ей дозу раскрепощенности и смелости. Она не брала напитки из рук Чайлда. Он не мог ей ничего подмешать. Не мог. — Извините, мне нужно вернуться в кабинет, — аккуратно проведя по коленке Розарии, встает, с сожалением посматривая на ее бледное красивое лицо. — Люмин, — снова пытался вразумить ее мужчина, но девушка, пошатываясь, лишь вяло отмахивается от назойливой заботы. — Я не могу просто ждать, поймите, передайте Сяо, что я сама спущусь вниз и подожду его там, — босые ступни чуть сводит от холода паркета, пока она направляется к лакированной двери. Он, оторвавшись от стола, приближается к ней и кладет ладонь в кожаной перчатке на плечо. — Позвольте, — Чжун Ли снимает с себя свободный темно-коричневый пиджак, оставаясь в черной теплой кофте с высоким воротом, и накидывает ей его на плечи, придерживая. Она сразу же тонет в нем. — У меня, к сожалению, нет запасных платьев, но так хотя бы не возникнет вопросов к вашему модернизированному наряду. Она прижимает ткань пиджака к плечам, когда он отпускает руки, и, благодарно кивнув, не сказав ни слова, выходит из кабинета. И сразу срывается на бег, направляясь к лестнице, ведущей на третий этаж. Бегло перебирает маленькими ногами по мраморным ступенькам, путаясь в подоле платья, поддерживает его рукой, и влетает в пустой коридор. Бежит, надеясь, что недоговорки Моракса не более, чем с его слов забота о ее самочувствии, а не желание скрыть нечто страшное, в багровых пятнах прячущееся на крохотном диванчике розариевого кабинета. Глаза суетливо прыгают с одной таблички на другую, и вот она уже у нужной двери, дергает позолоченную ручку на себя, и та легко поддается. Ее плечи дрожат, и она не сдерживает облегченного вздоха, когда в неприветливом кабинете находит лишь удушливую пустоту, спертый запах, пропитанный сигаретным дымом и абсолютную темноту, разрезаемую лишь светом из коридора. Она не гасила настольную лампу, когда выходила. Это сделал кто-то другой. И ее телефон, все так же повернутый экраном вниз, но уже без фонарика. Кто-то и об этом позаботился. И раз тела Кэйи здесь нет, то оставалось слепо надеяться, что он просто очнулся, пока она бездыханно валялась на красном ковре возле порога. Но когда он ушел? Когда успел очнуться? Неужели Розария была права, и он уже пришел в сознание, когда она осталась с ним наедине? Почему не сказал? Очередная шутка? Снова испытание для ее нервов? Она склоняется за телефоном, нашаривает сумку и сброшенные туфли, спешно натягивает их, возвращая тупую боль, и, уже подбежав к выходу, впопыхах вспоминает, что остается еще одна вещь, которую стоит проверить. Открывает дверцу мини-бара и ненормальным взглядом выискивает пробирку с кровью. Бренчит бутылками, но ничего не находит. К горлу поступает паника. Тот со шрамом? Или Кэйа? Кто раньше? Когда? Порывисто вскакивает и, хлопнув дверью, несется к нижним этажам по пустым лестницам. На пути ей не попадаются даже работники казино, вокруг царит какая-то тревожная тишина, пронизывающая до самых крохотных косточек. Где охрана? Почему так тихо? Почему так пусто? Перила скользят под вспотевшей ладошкой, когда она врывается в главный холл, до отказа заполненный людьми в полицейской форме, вперемешку с охраной казино и агентами, как она подозревала по серым пальто с острокрылой бабочкой на груди, ФАТУИ. Перед глазами мелькает тысяча лиц, она словно в тумане задерживает взгляд на каждом, панически оглядываясь, стараясь ухватить то самое, с красными глазами и острозубой ухмылкой, тот уродливый шрам и взбитые мятные волосы, но все незнакомые лица смешиваются в одно, неприветливое, серьезное. Ей уже начинает чудится преследующий пытливый взгляд, сканирующий внутренности до самых пяток, и она застывает на месте посреди кучи военных, когда внезапно вспоминает, кто именно отключил ее в коридоре на третьем этаже. Та жуткая маска. И красные глаза. Иль Дотторе. И Снежная?.. В голове все смешивается в единый стремительный поток из подозрений и слишком поспешных рассуждений, когда кто-то случайно задевает ее плечом, и она, оказавшись в центре холла под хрустальной люстрой и среди гомона голосов и режущего уши звучания раций, впивается безумным глазами в его спину. Ее окутывает волна непонятного облегчения, словно ледяными иголочками впивающаяся изнутри в кожу. Он стоит рядом с мастером Дилюком, опираясь левой рукой на его плечо, и что-то тихо объясняет собранной Джинн. Стоит с гордой и прямой, как и прежде, осанкой, на его плечах вновь белый пиджак, и он лениво ведет правой ладонью по синим волосам, что-то говорит, отчего брови Джинн почти прилипают к векам, а мастер Дилюк гневно поджимает губы, отворачиваясь. Стоит. Живой. И дышит. И когда «мастер» смотрит на нее, она не сдерживается и, проскользнув мимо очередного мужчины в сером пальто, срывается с места, протискиваясь сквозь толпы вооруженных людей, не отрывая взгляда от все еще смотрящего на нее Дилюка. И когда Кэйа оборачивается, она впечатывается ему в грудь, совершенно не заботясь о том, что может как-то ему навредить. Со страшной силой обхватывает его за талию, сцепляя руки в замок за его спиной, и прижимается носом к открытому участку смуглой кожи. Кэйа сдавленно охает, хрипло смеется и кладет ладонь ей на волосы. Она слышит его смех. Боже, как же она успела по нему соскучиться. Она прикладывается ухом к его сердцу, с каким-то ярым отчаянием слушая, как оно бьется. Быстро-быстро. Бьется. Живой. И дышит. — Задушишь, золотко, — и когда она слышит этот хрипловатый голос, она готова простить ему все, лишь бы он просто продолжил говорить, продолжил дышать и больше не вздумал устраивать похороны в ее смену. Она даже не чувствует, как который раз за день слезы скапливаются в уголках глаз, и шмыгает носом, все еще не отрываясь от его груди. Стискивает сильнее. Кэйа кладет ей руку на плечо, сжимая. Она никогда его не обнимала сама. По собственному желанию. Но сейчас это казалось самым правильным. Ей столько нужно было ему рассказать. — Ну-ну, — тихо произносит он, и то, что сейчас она обнимает не кого-либо еще, а самого Кэйю Альбериха, в окружении ее «мастера» и чуть улыбающейся Джинн, не кажется таким странным. — Ты эгоист, — глухо шепчет она ему в грудь, не поднимая глаз, когда находит в себе силы справиться с оросившей сознание впечатлительностью. Кэйа сверху давит смешок, и она бегло осматривает его на предмет повреждений. Но кроме того прокола, нанесенного ею самой, на его теле ничего больше не находит, и тогда уже переводит взгляд выше. Взгляд Кэйи смущающе ласков, и она отстраняется, смотря куда угодно, но не ему в глаза. На его лице не осталось ни следа крови, лишь небольшая ранка на нижней губе и пара ссадин на скулах от ударов брата. Даже нос цел. Выглядит он удручающе, но он жив. А остальное было неважно. — Эгоист? — с привычным смешком и лукавым блеском в глазах уточняет, и она, не сдержавшись, облегченно улыбается, пряча лицо и утирая слезы. — Надеюсь, это слезы счастья. Я польщен. — Иди ты в задницу, Кэйа, — сдавленно произносит она, не прекращая улыбаться, и он смеется. Тепло. — Если бы ты откинулся не по моей вине, это было бы самым большим упущением в моей жизни. — Польщен вдвойне. Не знал, что занимаю такое важное место в вашей жизни, госпожа Виатор, — его тон смешлив, а взгляд все так же излишне нежен. — Постараюсь не разочаровывать. — Люмин, как ты? — их шутливую перепалку прерывает Дилюк, озабоченно осматривая ее с ног до головы. Бежевый пластырь над его губой уже чуть отклеился. — Племянник Моракса сказал нам, что тебя нашли без сознания в коридоре. Что случилось? — Тебя ранили? — участливо уточняет Джинн, пока Кэйа, видимо, почуяв свободу, нагло отгибает полы пиджака Чжун Ли, все еще накинутого на ее голые плечи. Она тут же вспоминает про порез на платье, но, решив, что еще будет время разобраться с этим, излишне резко вырывает плотную ткань из смуглых пальцев, когда Кэйа, кинув цепкий взгляд на ее лицо, снова лезет к пиджаку и уже, не стесняясь, стаскивает его с ее плеч. Ее тут же бьет озноб. — Что это? — хмурится он, касаясь пальцами защитной пластины, призывно проглядывающей между кусками черной ткани, и Джинн тоже вытягивает голову, всматриваясь. — Пиджак, спрашиваю, чей? — Кэйа, что случилось? — Джинн, пытаясь усмотреть, что же он там углядел, тянет шею, и Кэйа снова накидывает ей пиджак на плечи, забирая клатч и ожидая, пока она просунет руки в рукава, и застегивает на золотистые пуговицы. — Такой же хочу, — шутит он, а Дилюк пытливо вглядывается в лицо брата, но не перебивает. Видимо, тоже заметил. — Дашь погонять, золотко? — Ох, боги, ты невыносим, — Джинн трет ладонью лоб, отворачиваясь, и Люмин, словно разом сбросив гору с плеч, успокаивается. Пока снова не натыкается глазами на изучающий чуть прищуренный взгляд синих глаз, от которого по коже бегут мурашки. — Когда ты очнулся? — переводит тему, пока он не начал голосить на весь холл о том, что, если бы не титановая защита, из ее кишок уже можно было веревки вить. Кэйа убирает ладони с ее плеч, напоследок мазнув по пальцам, возвращает сумку и легкомысленно улыбается. — Как только вы избавили меня от своих опытов, — тычет указательным пальцем в сгиб локтя. — Как Роуз? Все еще топит горе в вине? — Господин Чжун Ли сказал, что она будет в порядке. И прекрати издеваться! Она хорошая. — А я сказал, что плохая? — А ты кобель последний, — Кэйа деланно удивляется, когда она вспоминает, что Розария рассказала об их отношениях. — Ты видела того, кто тебя обезвредил? — вновь подает голос разума Дилюк, пока они снова не начали свою словесную потасовку. Люмин кивает. — Молчи, — и за его спиной спешно проносится серое пальто. — Расскажешь после, когда выберемся отсюда. — Выберемся? — Входы и выходы перекрыли. По моему приказу, — объясняет Джинн. — Остальных гостей уже вывезли, так что здесь сейчас только персонал, мы и куча из ФАТУИ. Люмин спешно осматривается. — Вы видели Чайлда? — С ним была малышка Лоуренс, минут пятнадцать назад, — провоцирует ее Кэйа, и она дарит ему язвительную улыбку. — Спокойнее, золотко, я говорю лишь то, что видел, — и все же она будет скучать по блаженной тишине, когда он молчал. Джинн, видимо, подумав о том же, продолжила объяснять. — Эола рассказала, что получила сообщение от своей оперативной группы. Они должны подъехать сюда с минуты на минуту. — Все так плохо? — Да нет, всего лишь какой-то чокнутый маньяк, рыскающий по коридорам третьего этажа и вспарывающий животики любопытным девочкам, сующим свой милый носик куда не надо. — Животики? — Джинн хмурится. — Я приукрасил, — подмигивает Люмин и поясняет. — Приказа не давали, золотко. — Что? — Кто-то другой снарядил группу Лоуренс на срочный вызов, — хмуро произносит Дилюк. — А это может сделать только столичная полиция. — То есть, все эти люди… — она вяло обводит ладонью окружающих, и Джинн отрицательно качает головой. — Эти — мои, — «наши», — наши, проблема в том, что кто-то вызвал подкрепление, не уведомив меня, — женщина кусает щеку изнутри, пустым взглядом сверля мраморный пол. Люмин никогда не видела ее одновременно такой сосредоточенной и сбитой с толку. Ситуация настолько серьезная? — А что с остальными? Где Эльзер? Валери? Сяо? — вовремя прикусывает язык, когда Кэйа вздергивает бровь на ее снова чуть не произнесенное «Чайлд». — Чайлд? Кэйа показушно закатывает глаза, складывая руки на груди. — Эльзер с женой уехали чуть раньше, — поворачивается к Дилюку. — Насчет твоего друга могу сказать, что он лишь предупредил нас, а потом куда-то… — к ним подбегает запыхавшийся полицейский с каштановыми волосами и ярко-синими глазами, — пропал. — Госпожа комиссар! — рапортует полицейский, бегло поклонившись. — Что случилось, Хоффман? — обеспокоенно поворачивается Джинн, и Дилюк в ту же секунду встает с ней рядом. — Там, на улице… Люмин слышит вой полицейских сирен и машин скорой помощи, когда снаружи трехметровые арочные стекла окрашиваются в сине-красный. Кэйа, повернувшись спиной к выходу, закрывает ей обзор на происходящее, и неожиданно резко прижимает Люмин к себе, склонившись к уху и прижав ладонь к затылку. Он чуть ли не вдавливает ее в себя, вынуждая прижиматься крепче, и только спустя секунду она понимает, зачем. — Слушай меня внимательно. Отправляйся к Альбедо, захвати с собой Роуз и никому не рассказывай ни о порезе, ни об ублюдке со шрамом, ни о наркотиках, — он шепчет порывисто, и Люмин едва успевает уловить смысл в его словах. В его крепких объятиях она даже дышит с трудом. — Я постараюсь связаться с вами, как только смогу. Доверяй только Альбедо и Роуз, слышишь? И ни слова своему парню, — обхватывает ее виски цепкими пальцами и бегло целует ее в лоб. В окна со стороны улицы разом бьет словно с десяток фонарей. — Что за… — она слышит удивленный шепот Дилюка, когда Кэйа, порыскав в кармане, вытягивает ту самую пробирку с кровью и колбу с золотом внутри, вкладывает их в ее ладонь и сдавливает ее пальцы своими. — Спрячь их, а потом как можно быстрее передай Алу. Тебя обыскивать не будут — твой дружок позаботился. — Кэйа, что происходит… — она, наконец, смотрит на его серьезное лицо. — Джинн под давлением, Дилюк — с Джинн, они не помогут. Альбедо и Роуз, помнишь? — прикладывается лбом к ее лбу и зажмуривается, словно от боли. — Я не виноват, Люмин, — проникновенно глядит ей в глаза, так близко, что она может разглядеть белесые звездочки в его радужках. — Прости меня, — сглатывает, бросая взгляд в сторону ее губ, но передумывает. — Кэйа… И следом ее оглушает механический голос, льющийся из рупора. — Вы окружены! — она слышит шум лопастей вертолета, визг шин и писк сирен, когда Кэйа, бросив последний взгляд на нее, поворачивается к ней спиной, покорно опустив голову. — Не понимаю… — едва шевеля губами, шепчет Джинн, и Кэйа, оттолкнув ее плечом, поднимает руки вверх и лениво бредет к дверям, словно на виселицу. — Кэйа, что ты делаешь?.. — внезапно обеспокоенно кричит Дилюк. — Кэйа, стой! — Люмин, сорвавшись с места, спешит за ним, но тут же застывает, когда он, добредя до дверей, наваливается на них и театрально распахивает, оказываясь перед толпой вооруженных военных с вздернутыми винтовками, десятком машин с полицейской символикой и парой броневиков. Раскидывает руки в стороны, словно радуясь такому торжественному приему. Полы его пиджака и синие волосы хлещет колючий ветер, а луна, как прожектор, отражается от платиновой серьги с лазурным камнем. — Нет… — выдыхает рядом Джинн. — Нет-нет-нет, — неверяще мотает головой. — Прекратить задержание! — хочет вырваться вперед, но ее тут же останавливает Дилюк. — Какого хрена вы творите?! — Эола, уже трезво стоящая на ногах, спрыгивает из одного из броневиков с винтовкой в руках, переодетая в форму оперативника. — Немедленно прекратите! Это приказ! — орет на свою группу, но те, укрывшись за черными шлемами, никак не реагируют. А потом из машины, откуда доносится механический голос, вылезает он. — Кэйа Альберих, вы арестованы по статье одиннадцать Уголовного кодекса Тейвата, пункт два — военные преступления, подпункт один — умышленное убийство при исполнении, — ветер треплет его медные волосы, на его плечах болтается серый плащ с острокрылой бабочкой, а ей кажется, словно весь мир скатывается в одну точку. — Поднимите руки так, чтобы я их видел. Не пытайтесь сопротивляться, — он пафосно облокачивается на распахнутую дверь, протягивая свободную руку к кобуре. — В случае сопротивления у меня есть приказ стрелять на поражение, — вытягивает пистолет, и показушно стреляет, не нажав на курок. — Пау-пау! Кэйа подавленно усмехается. Конец представления. Не хватает только аплодисментов. А Тарталья, несмотря на несерьезный тон, даже не улыбается, и его рука с крохотным серебристым револьвером дрожит не от холодного ветра.