Ва-банк

«За месяц до отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья свернул не туда»

Первый раз он знакомится с Люмин Виатор, когда блаженно видит третий сон в ярко-красном кресле за стеклянным столом в своем офисе на базе, окруженной метровыми серыми стенами с колючей проволокой, в еловой глуши, заносимой тоннами снега. Часики уже давно перевалили за полночь, половина сотрудников разбрелась по своим укромным уголочкам — а он уже давно перестал навещать семью, особенно после пропажи Тевкра. На своей кровати дома ему спалось намного хуже, чем в этом подобии спальни. — Проснись и пой, рыжий, — его «наставник», если этого патлатого высокомерного урода можно было так назвать, прицеливается скомканным листом бумаги ему в открытый рот, но, будучи неудачником по жизни, попадает в нос. Чайлд брыкается и, проснувшись, сонно таращится перед собой, в то время как Скарамучча сверлит его недовольным ледяным взглядом, сидя в кресле по ту сторону его письменного стола. — Выспался? — он давит в него свои жуткие впалые зенки, лениво поправляя фиолетовый галстук, и закидывает тощие ноги в черных брюках на стол. Его стол. Если бы Чайлд не видел его в тренировочной, он бы сломал его тонкие лодыжки одной левой за такое вопиющее неуважение. Но вместо этого он, отгоняя крохи желанного сна, лишь устало трет глаза и, облокотившись, роняет голову на скрещенные под подбородком ладони. — Заебись тебе, — продолжает пытать его Скарамучча своим хриплым голосом, пока он, оправив полы своего серого пиджака, приглаживает медные вихры на голове. Бесполезно. — Сидишь тут, в тепле, на мягком кресле, пока остальные как проклятые ебашут там, — кивает в сторону окна, за которым была уже глубокая ночь, рассекаемая колющим ледяным ветром. — Не стыдно? — Чего приперся? — ему не нравилось работать со Скарамуччей. Если быть до конца честным, ему не нравилось работать в этой ебучей конторе ни с кем. Они, одиннадцать (девять) первоклассных агентов, гордо звали себя «Предвестниками». Чайлд бы сказал, что это был какой-то ебаный цирк Шапито, а не федеральное агентство и что-то там по уголовным делам (он даже не соизволил выучить расшифровку аббревиатуры перед собеседованием). Единственные, кто не вызывал у него нестерпимого желания переломать кости, были двухметровый Арлекино, тощий как палка, с взглядом торчка, но смешными шутками, и госпожа Царица. С последней, правда, он виделся всего пару раз — и все время их милые свидания были разделены экраном и черным силуэтом, за которым и пряталась эта чудесная снежная королева с мелодичным голосом. Пульчинеллу, этого шрамированного громадину с толстой папиросой, он предпочитал избегать с момента, когда тот выслал ему пригласительное, а после провел первый тренировочный бой — Чайлд не слезал с больничной койки недели две с переломанными ребрами. Еще была Коломбина, но перед каждой их встречей она словно обжиралась успокоительными и после таращилась на него своими голубыми невинными глазами, словно он — святой, а она — мученица из ближайшей церкви с золотыми куполами. Ему хватило одного раза увидеть, как она, склонившись над какими-то деревянными статуэтками, сложив ладони, читает молитву, чтобы в будущем за километры обходить кабинет этой припизднутой монашки. И Скарамучча, от чьего присутствия в его жизни избавит только смерть. Скарамучча, едко хмыкнув, стреляет глазами на упавший бумажный комок возле его кресла. — Ознакомься. Чайлд устало наклоняется за скомканным листом, откровенно не понимая, в чем проблема переслать все данные по той же почте. — Мы в каменном веке? Или ты разучился пользоваться интернетом? — Я разучился терпеть твой аутизм. Но наша всезнающая госпожа уверена, что ты — лучший вариант для этой роли. Если тебе интересно мое мнение, — «нет», — то я с ней не согласен, тупица. Тарталья разворачивает лист и сразу же пленится большими светло-карими глазами, глядящими на него с фотки 3*4 из угла, как он быстро догадался, досье. «Люмин Виатор». — Миленькая, — пока не приступает к чтению, засмотревшись на улыбающееся лицо крайне привлекательной блондинки. С такими он еще не работал. — Клиент? — Скарамучча, естественно, без труда ловит его заинтересованный взгляд, и брезгливо фыркает. — Жертва, — обрубает все зародившиеся в его душе мечтания. — Из «Рассвета». Чайлда не привлекали к делу с «Рассветом». И с «Архонтом» тоже. Он в этой конторе чуть меньше года, и еще не успел обзавестись нужным доверием и навыками, как твердили его добросердечные коллеги, но Тарталья был уверен — пиздеж. Дело было важным, и они попросту боялись, что он проебется. В тот момент он еще не знал, что их опасения были более чем оправданными. Чайлд вопросительно вздергивает брови, с какой-то странной нежностью скользя пальцами по лицу на фотографии. — Сомневаюсь, что ты умеешь читать, поэтому поясню, — Тарталья пропускает все его тупые подколки мимо ушей, мельком просматривая содержимое. — Люмин Виатор, Первый секретарь Винодельной компании «Рассвет» и твоя будущая поклонница, прошу любить и жаловать. — Поклонница? — его пальцы замирают, когда он добирается до строчки с параметрами ее фигуры. Скарамучча не сдерживает раздраженного вздоха и, пододвинув кресло к столу, скатывает ноги и начинает ему объяснять. Ровная, словно по линейке подстриженная сальная челка спадает ему на лоб, отчего брови совсем исчезают за темно-синими прядями. — Тебе, тупица, нужно узнать о ней все: во сколько просыпается, во сколько идет спать, с кем любит проводить свое ничтожное время и с чьим хером между ног ложится в кровать, чем давится за завтраком и какими ущербными книгами заполняет свои крошечные мозги. Повторю для особо тупых — все. Понял, рыжий? Тогда он еще не думал, как сильно знакомство с этим улыбающимся лицом повлияет на его жизнь, а голову заполняли лишь мысли о том, что его наконец-то отправят в Мондштадт. — Почему я? — для слежки редко привлекались высокопоставленные агенты, а он, хотя и был зеленым дурачком, все же относился к элите «Предвестников». — Потому что тебе нужно втереться к ней в доверие, чтобы мы смогли получить доступ к складам этого дуболома Рагнвиндра. С такой-то плевой задачей твой мозг способен справиться? Или госпожа Царица ошиблась, поставив на твою смазливую морду? Тогда он еще был уверен, что госпожа Царица не ошиблась, а другой возможности свалить в Мондштадт и получить доступ к фатуйским ресурсам на месте у него уже не будет — и потому не почувствовал, как начинает медленно тонуть.

«За четыре недели до отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья находит хобби №100001»

Второй раз он знакомится с Люмин Виатор, все так же просиживая задницу за своим столом, когда все тот же Скарамучча, заглянув к нему в кабинет с чашкой кофе и пачкой документов, снова презрительно фыркает. — Шел бы ты дрочить в другое место. Тошнит уже от ее рожи. Тарталья не прекращает листать ее фотографии, добросовестно взятые из открытого доступа, и с пока еще научным интересом разглядывает милое личико его будущей «поклонницы». Он бы нагло соврал, если б сказал, что Люмин Виатор его не привлекала. Внешне она была очень даже ничего. Чайлд уже знал все ее параметры, начиная ростом и заканчивая обхватом груди, но каждый раз упивался ее изображениями, словно отчаянный наркоман, похлеще все той же Коломбины, тайком крутящей самокрутки. «Знакомство» с Люмин Виатор его отвлекало, он сам не понял, в какой момент стал все чаще лазить по ее профилям, словно между делом, отвлекаясь от редких вызовов, сборов за крышевание, выходя из душа, возвращаясь из тренажерки, стоя у кофейного автомата и даже перед сном. Он не знал, увлекся бы он ею, заприметив просто так, в толпе — скорее всего, вряд ли, — но сейчас, в непрекращающейся борьбе с нерадостными мыслями о поисках брата, Люмин Виатор стала для него новым аттракционом, отвлекающим от тяжелых дум. Люмин Виатор с братом Итэром, Люмин Виатор в кафе с подружками Паймон и Эмбер, Люмин Виатор на приеме, организованном «Рассветом», Люмин Виатор со своим бывшим парнем, как-его-там-Томой-из-клана-Камисато, Люмин Виатор на пикнике, Люмин Виатор на выставке, Люмин Виатор в «Доле ангелов» в бежевом платье и с бокалом шампанского и Люмин Виатор в «Алькоре» в короткой юбке с аквамариновым коктейлем меж тонких пальчиков с красными ногтями. Люмин Виатор тут, Люмин Виатор там — он мог вполне обклеить ее фотками свою спальню, настолько часто она стала появляться в его медной голове, и настолько часто он желал видеть ее не только в платье, но и без.

«За три недели до отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья отрицает, что он сталкер, поскольку «это вы такие впечатлительные»

В их третье знакомство снова вмешивается Скарамучча, с размаху открыв дверь его кабинета и так и застыв в проеме. — Это что за хуйня? Тарталья скакал вокруг стены там, где раньше стоял диван, а теперь красовалась огромная пробковая доска с красными нитями, цветными кнопками, газетными вырезками, какими-то распечатками и кучей фоток Люмин Виатор — он все-таки решил обклеить, хотя не спальню, а свой кабинет, где бывал намного чаще. — Ты в край ебнулся, рыжий? — Скарамучча вместе с кнопкой срывает одну фотку, с которой на него пялится уже успевшая ему осточертеть приторная блондинка. — Некуда девать свой энтузиазм? — если бы Тарталья знал его меньше, то в этом тоне ему почудилось бы беспокойство (учитывая то, что он носился в его кабинет чаще, чем та же Катя). — Ты ведь в курсе, тупица, что ее посадят?.. У Чайлда глаза горят каким-то странным жаждущим безумием, когда он, отойдя на небольшое расстояние, закатывает рукава красной рубашки, задумчиво касается пальцами губ и, просканировав все еще раз, восторженно выдает. — Я понял! Скар, понял! Любимый цвет — голубой, а не синий!.. — хватает планшет и тут же вписывает. — Хотя, может, белый… — ему уже начинает казаться, что тот процент голубого, которое он высчитал с ее фоток, недостаточно высок, и что нужно все еще раз пересчитать. Буджардини же кажется, что его подопечного пора уже сослать в дурку. Либо же в пыточную Дотторе, чтобы тот выбил из него все это блондинистое дерьмо. Он даже забывает, зачем заходил, когда швыряет сорванную фотку на пол, презрительно бормочет «долбоеб» и идет к двери, напоследок наступив на улыбающееся лицо Люмин Виатор.

«За две недели до отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья основывает фан-клуб Люмин Виатор»

Четвертое знакомство с Люмин Виатор случается тогда, когда его, наконец, со всеми оформленными документами перенаправляют в Мондштадт. Он не спешит знакомиться с ней лично, а потому лишь наслаждается тем, что видит ее вживую, по ту сторону запыленных стекол какого-то приближенного к «Рассвету» кафе, где она обедает со своей активной подружкой из полиции. И тогда он впервые понимает, что улыбающаяся Люмин Виатор с фотки 3*4 и Люмин Виатор в реальности — совершенно разные люди. Настоящая Люмин Виатор не так часто улыбается, мало смеется и носит слишком длинные юбки, прячущие ее красивые стройные ноги. И Чайлд как-то подавленно замечает, что Люмин Виатор почти всегда грустит — когда болтает со своей подружкой, когда едет на работу в метро, не замечая его пристального взгляда из толпы таких же безликих прохожих, когда бежит с обеда по серым тротуарам в свою высотку, спотыкаясь на тонких каблуках, когда направляется в пятничный вечер в «Алькор», чтобы напиться, и зачем-то намалевавшись как его многоуважаемая белобрысая коллега — по его нескромному мнению Люмин Виатор была красива и без тонны макияжа. И к тому моменту он уже знает о ней все — ему не приходится тратить уйму времени на взлом ее личных переписок, а предоставленный доступ к медицинским отчетам ее лечащего врача — уже дело рук ФАТУИ, чему он был несказанно рад. Люмин Виатор, двадцать шесть лет, день рождения тридцать первого мая, по гороскопу близнецы (Мона сказала, что совместимость у них — дерьмо, но Тарталья знал, что она просто хотела его позлить), а по статусу Первый секретарь «Рассвета» под началом своего хмурого начальства в лице Дилюка Рагнвиндра, в которого она была безнадежно влюблена уже года три. У Люмин Виатор рост сто шестьдесят сантиметров, она ниже его на целых двадцать три, весит примерно сорок семь килограммов, обхват ее груди — восемьдесят семь, талии — шестьдесят три, бедер — девяносто один — она практически модельный идеал, и будь Чайлд фотографом — ее точеная фигура красовалась бы на каждом билборде. У Люмин Виатор нет родителей, они погибли в автокатастрофе около пяти лет назад, и по этой причине она так нервозно относится к машинам и отказывается водить сама, предпочитая передвигаться общественным транспортом. У Люмин Виатор есть брат-близнец, его зовут Итэр, и на данный момент он оканчивает аспирантуру в Университете Гуйли под руководством одного из его новых педантичных знакомых. Сама Люмин Виатор окончила Мондштадскую Академию «Таузвинд» на экономическом факультете с красным дипломом, после защитила диссертацию по тому же направлению и, совершенно не имея опыта работы, подала заявление на новенькую вакансию на место Первого секретаря «Рассвета», желавшего привлечь новых и еще не соблазненных акционерными игрищами сотрудников — и с совершенно не удивительным для него успехом прошла. Любимый цвет Люмин Виатор — голубой (а не белый!), любимое блюдо — куриные крылья в медовом соусе, любимый напиток — черный чай с медом (слишком много меда). У Люмин Виатор такое же медовое личико, большие светло-карие глаза, короткие золотые волосы выше покатых плеч, чистая светлая кожа, небольшая родинка над левой бровью, чуть вздернутый милый носик и пухловатые розовые губы. Она вообще вся такая миниатюрная, даже кукольная. Таких девушек хочется защищать, оберегать, но сейчас у него для этой дамочки приготовлен совсем иной сценарий. Еще Люмин Виатор постоянно переживает из-за своей небольшой груди (Чайлд бы так не сказал), сухих волос (а какими они должны быть? мокрыми?) и коротких пальцев на ногах и руках (кто-то вообще об этом переживает?), но ее вполне устраивают ее бедра и зад (Чайлда тоже), а также она любит свои глаза (Чайлд тоже) и губы (Чайлд тоже). В любовных похождениях Люмин Виатор предпочитает исключительно мужчин, причем слащавых и высоких, если судить по ее бывшему парню — и Чайлд по своему отнюдь не скромному мнению уже мог светиться от счастья. Помимо этого-как-его-там-Томы, который, судя по перепискам, был ее первым парнем, у нее было от силы два-три ухажера — и с ними дальше конфетно-букетного периода ничего не заходило. Ну, не считая того же Рагнвиндра, который хер знает что забыл в ее списке. Чайлд дошел до такой степени сталкерства, что уже наизусть знал даже ее предпочтения в сексе. И вышло это совершенно случайно. Как-то раз, выходя из душа в одних спортивных штанах и с белым полотенцем на башке, ему стало скучно и он верно рассудил, что, если скучно, то есть только два решения — качаться или дрочить. И то, и другое после душа было совершенно не в кассу, но фантазию уже не остановить — и поэтому, развалившись в спальне, он со спущенными штанами полез в ее переписки с одним словом в поиске — «секс». Он еще никогда не дрочил на женщину, представляя ту по перепискам — но Тарталья любил все новое, а сообщения Люмин примерно трехлетней давности были очень красочными: «Я не могу ему нормально отсосать, у меня сразу начинают болеть щеки. Да я даже бокал ртом обхватить не могу, какой член, Паймон!», и «Господи, я предложила ему поиграть с наручниками, ну, чтобы он еще посопротивлялся, и ты бы видела его красную рожу, я как будто девственника насиловала…», и «Мы напились, и я сказала, что хочу на столе, а он понес меня в спальню, чтобы я не повредила спину. Это просто ужас, он сли-и-ишком заботливый», и «Сегодня он слава всем богам трахнул меня на столе, а дальше был пиздец — я назвала его «мастером», но он, кажется, решил, что это я про него… Я такая дура, Паймон», и «У нас не было уже две недели, он говорит, что устает, но мне кажется, что он больше меня не хочет, как думаешь, это норм?» и ее фотка в черном кружевном белье, едва прикрывающем соски. Так сильно он еще не спускал.

«За неделю до отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья понимает, что влюблен»

В их пятое знакомство с Люмин Виатор он впервые стоит к ней лицом к лицу — в ее кожаной белой сумке, болтающейся у него на руке, лежат два ее мобильника с прицепленными его ловкой рукой жучками, а все пароли и даже пара фоток в купальнике — уже давно покоятся в его собственном. Люмин Виатор ужасно пьяна, но с этим красным румянцем, блестящими от недавних слез глазами, с этим поплывшим макияжем и в коротком черном сарафане официантки, за которым пряталась белая футболка, напяленная, очевидно, на голое тело, — она выглядит как его воплотившаяся в жизнь мечта. Она яростно обвиняет его в краже, и он не может сдержать счастливой улыбки и радостного смеха — встреча с Люмин Виатор, личная встреча с той, о ком он уже знал все, и ему совершенно не скучно, он хочет знать о ней больше, ему хочется говорить с ней, чтобы слышать ее приятный звонкий голос и видеть такую редкую улыбку на ее красивом лице. Он без зазрения совести подмешивает ей долгодействующее снотворное в бокал с ядреным аквамариновым месивом — он ни в коем случае не хотел навредить Люмин Виатор, лишь усыпить ее бдительность, лишь бы в будущем испытать еще одну радость от их очередного, уже шестого, если он не ошибался, знакомства. Люмин Виатор, пьянющая вдрабадан, самозабвенно талдычит ему о своей безответной влюбленности, и Чайлд поглощает эту информацию с такой жадностью, словно действительно впервые слышит о всех фактах из ее жизни. И когда она бессознательно прижимается к его боку в парке, такая маленькая, теплая, доверчивая, он даже не думает, что это как-то неправильно — он лишь гадает, какого цвета у нее белье — и ему кажется, будто он знает ее всю жизнь. И поэтому Чайлд без каких-либо опасений называет ей свое настоящее имя, которое она, глупышка, даже не запоминает. И даже пишет ей со своего личного номера, по которому она, паршивка, даже не перезванивает.

«Четыре дня после отравления Венти Барбатоса, или когда Чайлд Тарталья рушит свои воздушные замки и возводит каменную крепость»

Правильно говорят, что любовь на работе — к беде. Особенно когда эта любовь рождается у одного наивного Предвестника, возомнившего, что нет ничего плохого в том, чтобы увлечься милой секретаршей. Всего лишь милой секретаршей, которую рано или поздно придется убрать. И кому? Ему, Чайлду. Заказчик со всезнающей ухмылкой ясно дает понять, что любовные игры на работе — не шутка, и что за каждый момент счастья придется заплатить. «Все имеет свою цену» — любимая цитата его нанимателя. И самая едкая. Свои первые муки совести он испытывает, когда ему сообщают, что Люмин Виатор должна стать приманкой для Кэйи Альбериха, и что он, Чайлд, сыграет в этом похищении роль прекрасного принца. К этому времени Кэйа Альберих уже сидел у него в печенках, они, работали с ним всего один день, а ему уже настолько остопиздело смотреть на этого вьющегося вокруг его «поклонницы» ублюдка, что он был готов придушить этого петуха собственными руками, лишь бы успокоить эти клоки жгучей ревности. Люмин Виатор была его «поклонницей» — и в этой жизни не было места каким-то там капитанам следственного отдела. Его напрягало то, как развязно вел себя этот петушара рядом с ней, как она не боится хамить ему, и тот, словно подыгрывая, отвечает ей похожими колкостями, но Тарталья знает — Кэйа Альберих тот еще мудак, и что Люмин Виатор для него — ничего более, чем очередная букашка под его кожаными сапогами. Кэйа Альберих смотрит на Люмин Виатор странно, непонятно, рядом с ней он словно оттаивает, прекращая распространять свои ледяные флюиды, и Чайлда тошнит от этого, потому что он подозревает, к чему это может привести. И какое облегчение он испытывает, когда Люмин Виатор, сама того не подозревая, рушит его и его любимых коллег планы, позвонив ему, а не какому-то напыщенному индюку с синей шваброй вместо волос. Люмин Виатор захотела видеть его, а не Альбериха. Люмин Виатор выбрала его, а не Альбериха. И тогда Чайлд окончательно понимает, в какую яму он провалился. До Люмин Виатор в его двадцать пять с небольшим у него не было серьезных отношений. Все те девушки, с которыми он от скуки пересекался в школе и во время учебы в Академии, не были теми, к кому он мог испытывать похожие чувства, которые берег для своей семьи. Люмин Виатор стала первой, всколыхнувшей целый пожар в его сердце — и он по-настоящему не знал, что с этим делать, учитывая, что их знакомство можно было смело назвать опосредованным — он знал о ней все (он видел ее в белье, черт возьми!), она — лишь то, что он успел ей поведать за пару проведенных дней вместе. Но ему хотелось быть рядом с Люмин Виатор. Ему хотелось смотреть на Люмин Виатор, касаться ее, обнимать, целовать, брать, любить, создавать семью, рожать детей и жить в какой-нибудь глуши в Снежной. И когда Люмин Виатор неожиданно для него начинает делать стремительные шаги ему навстречу, Чайлд ничего уже не может поделать с этим разрывающим душу желанием, топящим последние отголоски здравого смысла. У него пропал брат. Тевкр, этот бестолковый капризный придурок, в беде. А у него мозг плавится от этих улыбающихся глаз и лоснящихся на солнце пшеничных волос. Рядом с Люмин Виатор он горит — и уже не Чайлд охотится на нее, а она, сама того не зная, не подозревая, какую власть имеет над ним, так просто заманивает его в свои сети. Люмин Виатор становится его одержимостью, манией, последним лучиком света в этих болотных зарослях. И тогда он понимает, что иного выхода, кроме как в очередной раз самоутвердиться в своих запредельных способностях, у него нет — он просто обязан спасти двух.

«За день до приема, или когда Чайлд Тарталья заключает сделку с дьяволом»

Он напоследок желает Люмин удачи на завтрашнем вечере, еще раз взяв с нее обещание подарить ему танец, и, потерев покрасневший и все еще ноющий нос, покидает участок. Когда Чайлд дарит ей заколку с потайной емкостью со следами яда, он все еще сомневается. Но когда Люмин из двух пострадавших выбирает его — в груди оседает крепкая уверенность. А потому он уже не думает, к чему это может привести, и лишь проверяет недавние смс, выискивая нужный адрес. Временное убежище Скара, сбежавшего из-под надзора не очень-то бдительных врачей, кажется, не особо расстроившихся, когда проблемный пациент сказал бодрое гудбай и умчался в добрые дали, находится не совсем в добрых далях — если быть точнее, то в грязном и темном районе с моргающими фонарями и раздолбанными тротуарами, воняющими мочой подворотнями и облезлыми серо-бурыми гаражами с дырявыми крышами. Чтобы не запачкать свою машинку, недавно побывавшую в автомойке, Чайлд выбирает меньшее из зол — паркуется на обочине, аж за квартал, предварительно проверив отсутствие хвоста (он не мог быть уверен, что этот синюшный ублюдок не устроил за ним слежку — пришлось немного поколесить по городу). Едва не отдавливает хвост шипящей облезлой кошке и, заложив руки в карманы обычных синих джинс и постоянно оглядываясь, бредет к одной из обветшалых пятиэтажек из красного кирпича — дом Скара выделяется лишь большим количеством сваленных бутылок возле ржавой лестницы. Чайлд морщит нос от зловонного амбре, тянущегося от груды помоев, видимо, валяющихся тут уже века два, и быстро поднимается по не внушающей доверия хрупкой лестнице. Останавливается возле обшарпанной серой двери на втором этаже и пару раз стучит, передернув плечами — холодный ветер совсем не ласково колет его в затылок и юрко проскальзывает за ворот. Не отвечает, козлина. Стучит еще раз, а после прикладывается ухом к держащейся лишь на добром слове двери — вышиб бы, но жизнь дороже. — Ах, да, твою мать, сильнее!.. — звуки, доносившиеся из квартиры, весьма недвусмысленно намекали, чем именно занимался его давний приятель. — Великий Нострадамус, я сейчас кончу! М-м-м, Мона. Этот визгливый голос теперь будет ему в кошмарах снится. Тарталья вновь прячет руки в карманы джинс, терпеливо ковыряя сырую решетку под ногами. Стоны становятся громче, и он даже начинает чувствовать себя неловко — но поворачивать назад уже поздно. Одно дело застать своего коллегу за просмотром порно на работе (ладно-ладно, заставали его), и совсем другое — слушать вживую. И когда в голове начинают вырисовываться вовсе не приятные картинки, у него не то что падает — тут же уходит. — Да, да, да… Блять, Скар! О, звезды, да! Да! — он мог благодарить богов уже за то, что заявился под конец этой свистопляски. Хотя Чайлд был уверен — приди он на пару минут раньше — точно успел бы к началу. Девушка еще раз громко стонет — и наступает блаженная тишина. Тарталья отчаянно надеется, что Скарамуччу хватил сердечный приступ. И когда Мона прекращает верещать как коза на убое, он стучит еще раз. И еще раз. И еще раз. Так, чтоб вся окраина слышала, кто именно сюда заявился. Вытягивает шею к соседнему окну, из которого лился противный оранжевый свет, но из-за жалюзи ничего разглядеть не может (и слава богу). Прикладывает глаз к перекошенному глазку и тут же отстраняется, когда дверь открывается. Скарамучча, в одних помятых черных шортах, доходящих ему чуть ли не до колен, стряхивает пепел с кривой сигареты и выжидающе вздергивает бровь. Хоть бы удивился для приличия. Из верха на нем только черный шнурок с флешкой и бледная кожа, обтягивающая тощее тело, на ногах — заляпанные белой краской (или?..) шлепки — куда ни глянь, просто агент с картинки. — Давно не виделись, Нострадамус. Смотрю, ты совсем не постарел, — Тарталья растягивает губы в своей самой приветливой улыбке, делая вид, что он самый левый и самый рыжий, и Скарамучча тут же захлопывает дверь. Чайлд успевает придержать ту кроссовкой. И откуда только в этом карапузе столько сил? — Ну-ну, дружище, прояви хоть каплю гостеприимства, — он протискивает ладонь в щель и толкает дверь локтем. Скарамучча резко отступает назад, и Тарталья спотыкается, чуть не пропахав носом загаженный линолеум. Из глубины квартиры раздается уже знакомый женский вскрик. — Бонжур, Мона! — мужчина бодро выравнивается, одернув края красной куртки, стучит кроссовками друг о дружку, стряхивая грязь на и без этого не особо чистый пол, и дружелюбно салютует девушке. Запоздало замечает, что из одежды на той лишь тонкая простыня. Этакий маленький белый кокон, встрепанный и раскрасневшийся. — Я помешал? — невинно хлопает глазами и стаскивает обувь, держась за потрепанную вешалку с парой мужских курток и блестящим серебристым плащом. — Поставь чайник, — равнодушно хрипит Скарамучча, туша сигарету о жестяную банку из-под кофе в прихожей. Тарталье становится даже немного обидно, что ему не уделили должного внимания. Мона чуть ли не подскакивает на месте от такого холодного обращения, учитывая, как буквально минуту назад Скарамучча совсем не холодно вдалбливал ее в матрас, и недовольно кривит губы. — Да пошел ты! — хлопает дверью, и Скарамучча, почесав нос, лениво усмехается. — Сучка. Спустя пять минут Мона с красными пятнами на лице и растрепанным хвостом, в одной длинной белой футболке, едва прикрывающей худые бедра, стоит на кухне возле замасленной кухонной тумбы и включает простенький электрический чайник. Тарталья, стянув красную кожаную куртку, гордо восседает на дряхлом табурете, стоящем возле маленького круглого стола, и с неподдельным интересом осматривается. Обшарпанные пожелтевшие стены, серый потолок с грязными потеками от воды, потертый и кое-где дырявый линолеум, дешевая старая мебель — почему Скарамучча не снял номер в каком-нибудь дорогом отеле, было понятно, но мог бы найти жилье и получше, раз счет в банке позволял. Хотя такая обстановка как нельзя лучше соответствовала склизкому нутру его наставничка. — Как дела, Мона? — не скрываясь, тянет время, пока девушка покорно ополаскивает грязные кружки в раковине, забитой посудой. — Погадаешь мне на будущее? — Прекрасно, — саркастично отвечает она, шмыгнув носом. Голос у нее противный, и Тарталья невольно морщится. — Завтра сдохнешь, — с присущим их парочке гостеприимством роняет кружку у него перед носом и резко разворачивается — длинные волосы хлещут его по лицу, и он удерживается от чиха. Да уж, сучка. — Как мило, — беззлобно выдает Чайлд, потерев нос, и Скарамучча едко хмыкает. — Вы в самом деле помирились? — А тебя ебет? — не менее дружелюбно отвечает его милый друг — конечно, на что еще рассчитывал Тарталья, притащившись сюда после десяти вечера, еще и прервав их бурное примирение. От сидящего напротив мужчины за милю тащило приторными женскими духами, а на плечах уже расцветали тонкие красные царапины. — Что надо? — С сахаром? — грубо перебивает его Мона, потянувшись к верхней полке. Приподнимается на цыпочках, и Тарталья отводит взгляд — из-под краев футболки приветливо выглядывают ажурные черные трусики и тоненькая татуировка в виде какого-то созвездия на правом бедре, Чайлд сглатывает, дернув кадыком, и Скарамучча тут же подозрительно щурится. — Две с половиной, — Скар все еще не сводит глаз с Тартальи, пока тот с крайним интересом осматривает заляпанные стены, словно ничего прекраснее в своей жизни не видел. Щелкает языком. — Мона, съебись. Мона замирает на секунду, а потом зло бряцает кружкой по столу, шипит пару ругательств под аккомпанемент кипящего чайника, и, бросив колючий взгляд в затылок Скарамуччи, шлепает голыми ступнями с блестящим педикюром к выходу. Скарамучча напоследок замахивается и хлещет девушку по едва прикрытой заднице — Мона подскакивает, шипит, словно та самая облезлая кошка, а Тарталья лишь вежливо улыбается. Девушка показывает ему средний палец и скрывается в тесной прихожей. Вот и поговорили. Чайлд катает в руках простую белую кружку с коричневым налетом на дне — напряжение становится невыносимым, и он пару раз беззаботно присвистывает. Скарамучча молча складывает руки на груди. — Приятная она у тебя, — беспечно протягивает Чайлд, разглядывая кухню. — Только больно грустная, — сочувственно хмурит брови, щелкая пальцами по столу. Скарамучча даже не моргает. Чайлд иронично добавляет. — Не впечатлил твой стручок? — Нахуя приперся? — раздраженно гундит он, и Тарталья маскирует смешок под кашель, прикрыв губы кулаком. — Соскучился, — очень честно отвечает. — Да и хотел узнать, как твое здоровье. — Пизди больше. Чайлд откидывается на спинку стула, не выпуская кружки из ладони. Чайник противно свистит и гаснет. — А почему нет? Друзей у меня тут нема, а из коллег только гном-переросток, злобная стерва, блаженная наркоманка и донжуан на пенсии. Ах да, еще тот, — машет свободной ладонью перед лицом, — Менделеев. И с кем мне предлагаешь общаться? — судя по тому, как самый милый из его коллег одаривает его наэлектризованным молчанием, трюк с лестью не удался. — Да ладно тебе, Скар, дружище, — Тарталья по-братски ударяет его кулаком в голое плечо, и Скарамучча тут же перехватывает его запястье и выкручивает. — Ай-ай-ай! — отпускает, и Чайлд обиженно пыхтит. — Повторю для особо тупых: чего тебе надо, рыжий? — Счастья, покоя и много денег, — «и чтоб вы оставили в покое мою милую барышню и нашли моего брата, утырки». — И еще не отказался бы от чая, — Тарталья лениво поднимается с бедной табуретки и одним широким шагом оказывается возле трухлявой грязной тумбы. Тянется на верхнюю полку за коробкой чая, случайно задевает другую — обе падают, и он успевает их словить. Слышит, как Скарамучча бьет ладонью по лбу. Тарталья прикусывает щеку изнутри — и слепому понятно, что он пиздец как волнуется, — и, вытянув жалкий пакетик, возвращает коробки на место. — Две с половиной? — вопрошает высоким голосом и, обернувшись, игриво ведет плечом. — Иди нахуй. — Понял, — кладет сахар в кофе своего недоприятеля и наполняет обе кружки горячей водой. Ставит кофе перед Скарамуччей и энергично опускает свою задницу на табурет напротив. Тот снова жалобно скрипит и, кажется, умирает. Земля ему пухом. — Ты тянешь время, — неожиданно холодно подмечает Скарамучча, поднося кофе к носу, принюхиваясь. — Ты ей доверяешь? — тем же тоном, прекратив паясничать, отвечает Тарталья, стрельнув глазами в сторону прихожей. Скарамучча ядовито хохотнул и все же сделал глоток. Тарталья поздно сообразил, что надо было туда плюнуть. — Я никому не доверяю, тупица, — причмокивает и кривится. — И все же? — И все же ее тело найдут в канаве, если она спизданет что-нибудь лишнее, — вот это любовь. Тарталья, поджав губы, понимающе качает головой. — Справедливо, — не сказать, чтоб ему было сильно жаль Мону, учитывая, что та лишь по доброте душевной и из жажды наживы терпела этого хоббита. — Я по делу Альбериха. Скарамучча даже не сдвинулся с места, но рука с зажатой меж узловатых пальцев кружкой застывает возле рта. Тарталья деловито, словно всю ночь сочинял речь, продолжает: — У меня есть идея, как убрать его уже в эту пятницу. Он снова безбожно врал, потому что приперся в эту задрипанную квартиру лишь с белым флагом и прилипшим к левому бедру складным ножом. — Ну, надо же. Идея, — саркастично тянет Скарамучча, снова делая глоток. — Что ж мы раньше делали без такого гения. Приди ты к нам раньше, мы бы уже давно пировали на костях этого уебка. — То дело, с убийством десять лет назад, правда? — Тарталья, наконец, заглянул в лицо этой фарфоровой страшилы. Тот и глазом не моргнул. — Педролино он убил? — уточняет, вертя горячую кружку в руках. — А Капитано?.. Скарамучча покачал головой с желчным смешком и брякнул пустой кружкой по столу. — Вот оно что. Рыжий, я похож на Википедию? — Ты ж знал его… — водит рукой по столу в отчаянной попытке нащупать хотя бы печенье, но в этом ресторане гостинцев не дают, и Чайлд мысленно готовится подать жалобу за такое отстойное обслуживание. — Знал. И не только его. Что это меняет? — от былой веселости не осталось и следа. Скарамучча ощетинился, водя сжатой челюстью. — Ты хочешь посадить его по делу десятилетней давности? Думаешь, первый, кому это пришло в голову, тупица? Тарталья делает глоток — горячий чай обжигает язык, но он словно не замечает. — Нам просто нужно подкинуть нужные улики, — он утрачивает былой запал, неуверенно передергивая плечами. — Можно повесить на него покушение, а потом просто связать с Рагнвиндром, как мы это изначально и планировали… — импровизирует на ходу, и Скарамучча это, естественно, понимает. — Чайлди, Чайлди… — пару раз цокает языком, словно намеренно копируя тупую кличку, с барского плеча подаренную ему Синьорой. — Совсем уже крыша от своей подружки поехала, да? — Тарталья мрачнеет, и Скарамучча нараспев продолжает. — Хороша она? Целиком заглатывает? — Заткнись. Тот хрипло смеется, запрокидывая голову — жилка на его шее трясется, и Тарталья подпирает подбородок кулаком, неосознанно нашаривая в кармане складной нож. Сглатывает. — Мона! — просмеявшись, внезапно гаркает Скарамучча, и Чайлд от неожиданности вздрагивает, очнувшись. — Чего тебе? — орет в ответ Мона из спальни — с такими стенами они вполне могли бы разговаривать шепотом. — Ноут! — Ты и документы ей доверяешь? Рабочие? — Тарталья не будет читать ему нотации о секретности, но не удерживается от возмущенного тона. — И сигареты, — еще раз горланит этот лопоухий черт с ехидной рожей. — Она подо мной. Вся, — объясняет Тарталье тоном, будто это действительно должно все объяснять. Чайлд понимающе кивает, будто действительно все понял. Мона, все с той же брезгливой миной, будто ее сейчас стошнит, возвращается с зажатым подмышкой тонким ноутбуком, пачкой сигарет и, благослови господь всех ванг и нострадамусов, в пижамных штанах. Швыряет пачку на стол, чуть более аккуратно, но не менее недовольно бросает ноутбук рядом и, не сказав ни слова, уходит. — Надеюсь, ты ей платишь, — вяло комментирует Чайлд, пока Скарамучча включает ноутбук и вставляет в разъем-USB ту самую флешку, висевшую у него на шее. Тарталья слышит знакомый щелчок, Скар пару раз бьет по клавишам и спустя пару секунд поворачивает ноутбук экраном к нему. — На, Ромео, полюбуйся. Жалкий стол чудом не лопается под его пальцами, когда он видит эту ублюдскую смуглую рожу рядом с его благоверной. Первое фото — знакомый серебристый Порше на парковке возле городской больницы, а за рулем — он, склонившийся к ее лицу так, что со спины и не поймешь — то ли он снова распускает свои блядские руки, то ли просто ведет светскую беседу на непочтительно короткой дистанции. — Чудесный был денек, я тогда и еще не понимал, что этот слизняк притащит твою горячую подружку для допроса, да еще и всучит ей жучок, — Скарамучча рассказывает тоном, словно показывает ему фотки своего чада в подгузниках, пока Чайлд недовольно скрипит зубами. — Повезло, что за больницей уже велась слежка и мои ребята вовремя сделали пару кадров, а то не смог бы тебе похвастаться. Перелистывает. — О, а от этой мне блевать хочется. Ты только погляди. Второе фото — кафе в розовых тонах, будто стадо радужных пони облевало стены, а на диванчиках друг напротив друга снова эта парочка — фото сделано с улицы, окно размытое, но даже так заметна эта тупая ухмылка на тупом лице и смущенное лицо его дамы сердца, Чайлд был готов дать руку на отсечение, что тот снова домогается до нее. — М-м, готов к следующей? Та-дам. Третье фото — тот самый день их первой, по мнению Люмин, встречи, парковка возле казино — этот уебок крепко сжимает ее плечи, склонившись к ее лицу, и по скривившимся губам Чайлд понимает, что беседа была не из приятных. — О, вот эта моя любимая. Четвертое фото — Люмин, жаль, что с такого ракурса видна лишь со спины, все на той же парковке глубокой ночью отвешивает пощечину этому мудаку. — Хм, — единственный одобряющий звук, который он сейчас может из себя выдавить. — О-о-о, смотри-смотри, помнишь тот день? Я знаю, что помнишь. Пятое фото — он выходит из ее жилого комплекса, заложив руки в карманы, и выглядит пиздец каким довольным. Тарталья помнил, что именно в ту ночь потерял допуск к телефонам Люмин, но, правда, не сказать, чтоб ФАТУИ больше в них нуждалось. Нуждался он сам, а потому такая потеря била по его сердцу намного больнее. Вот же сукин сын. — Зачем ты мне это показываешь? — Скарамучча еще пару раз бьет по стрелочкам, листая фотки, а потом, развернув ноутбук к себе, захлопывает. И тут же меняется в лице. — Ты так ничего и не понял, тупица? — что именно должен был понять Тарталья из этого отвратительного слайд-шоу, до него доходит туго. — Важна не она, а он, — Скарамучча вытягивает сигарету и, подкурившись, откидывается на стуле со спинкой (конечно, а ему, желанному гостю, нормального стула не дали). — И? — Блять, лучше даже не открывай рот, чтобы я не заразился твоей тупостью, — у Скарамуччи лопается терпение, а у Чайлда надежды на скорейшую свадьбу с Люмин. — Твоя баба нахуй никому не сдалась, но она сейчас — одна из тех, кем можно прижать этого пидораса. Понятно? Конечно, методы запугивания жертвы через близкое окружение — не новы. И для этого даже не нужно было пылать к ним светлыми или темными чувствами, ФАТУИ работало так, что их волновал лишь результат, а потому не имело значения, испытывал ли Чайлд что-то личное к этому синему индюку. Он был ему важен в той же степени, как Скарамучча, как Мона, и как все его добродушные коллеги — никак. Он бы продал их в любой момент, если бы знал, что ему или его семье угрожает опасность. Но Кэйа Альберих во всю вился вокруг Люмин Виатор, которая, словно самая прекрасная болезнь, уже настолько глубоко вжилась ему под кожу, что он не мог ничего поделать с этой ненавистью, продиктованной лишь банальной ревностью. Да, Кэйа Альберих его раздражал. Но раздражал тем, что постоянно находился в его поле зрения, и рядом с, мать его, Люмин Виатор. Раздражал тем, что распускал руки и кидался оскорблениями за ее спиной, раздражал тем, как сильно влиял на нее, хотя она сама и пыталась это постоянно отрицать. Но Люмин — рычаг давления на Альбериха? В это он не мог поверить даже при должном усилии. — Она ему не важна. Уберете ее — он и пальцем не пошевелит, — добавляет настолько беспечно, насколько может, словно это дело не касается его никоим образом. — Ты же помнишь, я пытался его выманить звонком, но он прислал вместо себя своего прихлебателя. Маловато для человека, который будет дорожить ею, не находишь? — Чайлд насмешливо разводит руками в стороны, пока глумливая усмешка Скарамуччи с каждым словом становится все шире. — И че ты лыбишься, ублюдок? — Так нравится смотреть на все твои попытки ее спасти, — его глаза горят какой-то жаждой крови, и Чайлд уже был готов оформить этому пидорасу маслину в коленку. — Но ничего не поделать. Связалась не с той компанией — получает по счетам, да и тебе ли не знать, Чайлди? — Да пиздеж это все! — Тарталья все же не выдерживает и вскакивает с места, ударив напряженными ладонями по столу. Его кружка с чаем летит на пол. — Эй, не ломай мне мебель, мудила! — кричит из соседней комнаты Мона. — Пошла нахуй, ведьма! — сначала тычет пальцем в стену, потом в посмеивающегося Скарамуччу. — И ты, блять, тоже! Как же вы меня уже заебали со своими планами! — хватается за волосы и разворачивается к кривому окну, спиной к столу. — Вам самим блять не тошно от того, сколько гражданских из раза в раз страдает от ваших дебильных планов?! Я предлагаю вам посадить одного урода, которому одна дорога — туда, — от злости пинает кружку, и та ударяется об батарею под окном, — а вам, уебкам последним, лишь бы загрести побольше тех, кто не имеет к этому делу никакого, блять, отношения! — от его ора было вволю полопаться стеклам, но те стойко держатся, и даже Мона в соседней комнате притихла. От шока, наверное, отдышаться не может. — Люмин даже понятия не имеет, во что вы ее втягиваете, а вам абсолютно на это похуй! — Нам? — Скарамучча, наконец, перестав смеяться, делает затяжку. — Помнится мне, это ты влез в ее мобильник и предоставил нам доступ к складам. Когда все вскроется, кто будет виноват в позорном падении этой малышки, а, герой? Тарталья рвано дышит, лицо покраснело, вены на руках вздулись, а черная футболка прилипла к вспотевшей спине. — Это был ваш приказ, — произносит угрожающим шепотом, уперевшись ладонями в бедный стол. — Вы, свора ебучих манипуляторов, вплели меня в это. — Мы? — Скарамучча не сдерживает желчного смеха и тушит сигарету прямо об стол рядом с его пальцами. — А кто хотел спасти братика, но променял его на юбку? — щелкает языком, расплываясь в довольной улыбке, замечая, как его недопротеже мрачнеет с каждой секундой. — Что будет с бедным Тевкром, когда он узнает, что любимый старший братишка положил болт на его поиски? И все из-за кого? — переходит шепот, сочащийся обманчивым сочувствием. — Из-за какой-то бабы, которую он знает от силы месяц. Позор, Чайлди, позор. — Вы нихуя о нем не знаете! — снова взрывается, уже пиная табуретку. Из соседней комнаты вылетает Мона и направляет на него пушку. — Я тебе сказала, мудила, еще раз тронешь мою мебель, и я снесу тебе башку. Скарамучча заходится каркающим смехом. — Хули смеешься? Это и к тебе относится! — Мона с перекошенным злобным лицом и поджатыми тонкими губами перенаправляет ствол на него. Скарамучча насмешливо дергает бровями, призывая ее рискнуть. — Если соседи вызовут полицию, кто будет с ней разбираться? Я, что ли? Орете как не в себя, полоумные дебилы! Тарталья, отдышавшись, проводит вспотевшей голой ладонью по лицу. — Какой же ебаный цирк, — глухо произносит он, не отнимая руки от лица, и, подняв табуретку, садится и роняет голову на сложенные руки. — Успокойся, Мона, все под контролем, — не отрывая головы от стола показывает ей знак «ОК». — Да уж, блять, конечно! С тобой никогда ничего не бывает под контролем! — машет пистолетом и чуть не попадает Скарамучче в глаз. — Приперся тут среди ночи, разорался — думаешь, без тебя проблем мало?! — Мона, — холодно обрубает ее гневную тираду Скарамучча, стряхивая окурок на пол, и передает ей ноутбук. — Съебись и не мешай, если не хочешь снова оказаться на улице и трахаться за деньги. Мона хлопает ртом как выброшенная на берег рыба, глаза маслятся слезами, но сказать своему покровителю она ничего не может — и Скарамучча это прекрасно знает. В его глазах нет ни капли нежности, лишь холодный цинизм. Тарталья отрывает голову от стола и смотрит на ее поникшие плечи. Еще одна бедолага связалась не с той компанией. — Ты… ты… — шипит она сквозь стиснутые зубы, пистолет в руках трясется. Скарамучча вяло дергает бровью. — Ненавижу тебя! Вырвав ноутбук, забирает его и уходит в свою комнату, хлопнув дверью. Спустя пару секунд Чайлд слышит едва различимые звуки плача. Довели. — Это ты ее довел, тупица, — из Скарамуччи можно было ложкой хлебать умение сочувствовать чужому горю. — Закончил истерить, как девка? — Тарталья снова упирается лбом в сложенные предплечья. — Ну, все, приехали. Может, ты перестанешь уже ебать мне мозг и сам возьмешь на себя ответственность? Пора бы уже повзрослеть, Чайлд, — Чайлд слышит щелчок колесика зажигалки, и кухня снова наполняется никотиновым маревом. — Я люблю ее, — страшные слова вырываются из него прежде, чем он успевает подумать. Скарамучча тихо посмеивается. Чайлд недовольно приподнимает голову, чувствуя себя немного смущенным, что впервые признался в этом не лично даме его сердца, а красавцу с сальными патлами напротив, но сказанного уже не воротишь. И когда Скарамучча смотрит на него, он не замечает в его глазах прежней насмешки или ненависти. Лишь какую-то вселенскую усталость. — Чайлди, Чайлди… — вздыхает он, стряхивая пепел. — Что же мне с тобой делать? Подкинули под мое крыло, как беспризорника, и мне теперь мучайся, — обращается к потолку, словно в этих корявых разводах мог найти ответ. Потом снова как по щелчку пальцев резко серьезнеет. — Завтра мы попробуем его отравить. Не факт, что сработает, и подозреваю, что он будет готов к этому, он не такой тупой, как ты, но не такой умный, как думает сам. И если яд не сработает, его тело все равно будет ослаблено, и тогда Дотторе сам попробует его добить. Если же и это не сработает… — замолкает, словно намеренно удерживая интригу. — То нас ждут серьезные проблемы. Лучше прихлопнуть эту назойливую муху, пока она будет давиться собственной кровью, но мало ли, что угодно может пойти не так, — произносит каким-то подозрительно всезнающим тоном, и Тарталья нервно сглатывает, подперев голову кулаком. — И? Я это уже слышал. — Прояви уважение к старшим, тупица, — Скарамучча не отрывает от него своих жутких глаз, и Чайлду кажется, что тот и в самом деле знает, что план с отравлением не сработает. — Завтра сюда прибывает полковник Гуннхильдр, старая мамаша этой шлюхи-комиссарши, вместе с Эрохом, Панталоне с ним свяжется и надавит как следует, так что фора, пока сообразит это тупое мондовское правительство, у нас будет. — Может, ты уже скажешь прямо? — Арестуешь его. Сам. Как и хотел, — снова делает затяжку, а Тарталья не может верить собственному счастью, потому что как-то все резко уж очень удачно сложилось. — Почему я? — задает тот же самый вопрос, с которого когда-то все началось. — Ты для этого ебал мне мозг пять минут назад, чтобы потом сказать, что план с арестом уже подготовлен? — Просто хотел убедиться в твоей мотивации, — Скарамучча паскудно улыбается. — Посмотрим, долго ли продержится твоя девка рядом, когда увидит, как ты лично надеваешь наручники на ее ебыря. — Он не ее… — Да мне поебать, — радушие закончилось, и на его смену вновь пришло теплое гостеприимство. — Заберешь склянку с остатками яда у Моны, добудешь отпечатки этого отморозка и, когда все будут отвлекаться, подкинешь ее в кабинет Барбатоса. — Это самая жалкая улика, которая только может быть. — Важно наличие, тупица, а остальное можно притянуть за уши. — И когда ты мне это собирался сказать, если бы я сегодня к тебе не пришел? Передать по почте голубями? Скарамучча кивает, и Тарталья устало роняет голову. — Коломбина… — Но, если это сделаешь ты, будет даже веселее, — он знал, на что подписывается. Знал, чем все это кончится — только почему на душе так паршиво? — Ты мне сам сказал, что у него везде связи. Как ты собираешься его посадить из-за какой-то склянки? Кто поверит в то, что он отравил Барбатоса? — Все, кому вовремя покажут деньги и пушку. А Гуннхильдр будет кипятком ссаться за место своей дочурки и двести раз успеет пожалеть, что когда-то прикрыла сынка Рагнвиндра. — А что сам Рагнвиндр? — А ты как думаешь? Когда его брат окажется за решеткой, долго ли он просидит на своем месте? Тут-то Панталоне и войдет в игру. — Для тебя все так просто, — мычит Чайлд сквозь сжатые ладони, прижатые к лицу, пока сердце вновь и вновь ему яростно талдычит, что все как обычно пойдет по пизде. — Естественно, — неожиданно весело хмыкает Скарамучча. — Меня-то на вашем цирке уродов не будет. — А Люмин? — спрашивает главное. — Прибережем для более удобного случая, — колко усмехается, и Чайлд, несмотря на все суждения со стороны, прекрасно понимает, что этот удобный случай только что стал очередным рычажком давления не только на Альбериха, но и на него самого. — И, кстати, пока не забыл, дружеский совет: не попадайся завтра Мораксу, если так печешься о своей девке.

***

У Люмин даже не было сил рассматривать кабинет Альбедо, учитывая, что ничего такого из ряда вон выходящего (типа каких-нибудь глаз в микроволновке или законсервированных голов в трехлитровых банках) она не заметила. Все по старинке — стол, стул, укромный черный диванчик, на котором она сейчас сидела, пара книжных шкафов с папками, цветы на столе и пара фотографий, компьютер и большое окно. Вряд ли он здесь проводил кучу времени, учитывая, что все основные судмедэкспертизные дела велись в лабораториях. Все еще не пришедшую в себя, но, слава всем богам, дышащую Розарию Альбедо укатил с собой на кушетке, после того как она в компании Сяо притащила ее сюда (точнее, всю работу делал Сяо, в том числе и организовал им допуск на территорию бюро, щелкнув у шлагбаума пропуском и получив в ответ «Добро пожаловать, господин Моракс»). Люмин же оставалось лишь всучить на миг растерявшемуся Альбедо закупоренную пробирку и емкость с кровью, пробормотав «срочно, от Кэйи», а его тихой зеленоволосой помощнице в белой шапочке свои анализы на проверку. Альбедо, приятный молодой мужчина с пшеничными волосами до плеч и парой убранных назад прядей, в очках с толстой черной оправой, медицинском халате и одноразовых перчатках, создавал впечатление того самого лабораторного гения из фильмов, а потому, не выходя из образа, лишь понимающе кивнул и забрал емкости с собой. Люмин лишь надеялась, что кровь Кэйи, добытая непосильным пьяным трудом, все еще была пригодна. Госпожа Сахароза Пулл же оперативно выдала ей все необходимое, проводила в туалет и дождалась, пока Люмин просидит там пару блаженных часов (минут), и передаст ей издержки своего отравленного всеми возможными способами организма. Сяо, помявшись у входа, попросил Люмин быть аккуратнее, сказав, что ему надо срочно мчаться к дяде, и, крепко прижав ее к себе напоследок (она даже оторопела на секунду), умчался, взяв с нее обещание написать ему, когда она будет дома, куда без этого. Сказал, что пришлет машину с охраной, но Люмин вежливо отказалась — не хватало ей и такого внимания к своей персоне. После этого Альбедо, встретив ее на полпути от приемной Сахарозы с пакетом фруктовых чипсов в руках, проводил ее к своему кабинету и вежливо попросил подождать еще немного. В кабинете же ее ждало самое настоящее бедствие. Кли, круглолицая и крайне приятная (пока не откроет рот) маленькая девочка, с двумя светлыми хвостиками, в красной толстовке и клетчатой юбке от школьной формы, в аккуратных черных туфельках на низком каблучке и белых гольфах сидела на диванчике рядом с ней, болтая ногами и шурша пакетом с фруктовыми чипсами. «— Но я хочу с сыром! — Ешь эти. — Вот же дерьмо голубиное… — Кли, я просил тебя не ругаться. — А дядя Кэйа… — Не надо слушать все, что говорит дядя Кэйа». В другой руке у нее был слишком большой для ее маленькой ладошки смартфон, откуда доносилась весьма ненавязчивая песенка из какого-то мультика — кажется, это была уже концовка:

«We're not related but here's good news

Friends are the family you can choose»

Ее объемный бордовый рюкзак, лежащий рядом, был увешан кучей значков, и некоторые из них вызывали пару вопросов — например, связка динамитов, детонатор, «BOOM», какая-то демоническая коза с надписью «cute as hell» и самая настоящая крышка от пива на булавке — вместо брелоков мягкий круглый розовый зайчик с длинными ушами и два военных стальных жетона на цепочке, уже довольно потертые — отсюда она могла разглядеть лишь первые буквы имен и фамилий «Ро… Вол…» и «Кэ… Ал…» — очевидно, что второй принадлежал Кэйе. — Че пыришься? Люмин вздрогнула, не заметив, как неосознанно протянула руку к жетонам. Кли с видом, будто она здесь царь и босс, даже прекратила жевать. Меж двух пухлых пальчиков она зажала банановую чипсу. — Что, прости? — Люмин добродушно улыбнулась, закутавшись в пиджак Чжун Ли, и скривилась — виски снова начали ныть. — Зенки свои спрятала, пока я добрая, — угрожающе пробормотала Кли и разломала двумя пальцами чипсу — банановые крошки полетели ей на телефон и юбку. Гордо отвернулась и потянулась в пакет за следующей. «— Извините, что прошу вас об этом, но вы не могли бы присмотреть за ней, пока я… — Да, конечно, все, что угодно. — Ее зовут Кли, она моя младшая сестра. — Такая милая». Да уж, милая. Тут же словно в насмешку из телефона прозвучало:

«You're my best friend… my best friend and friends are family…»

— Откуда у тебя это? — все же не удержалась Люмин. Эх, и говорила ей мама, не суй нос, куда не просят, а то вредные дети отгрызут. — Жетон? От Кэйи, да? Ты знаешь его? Кли гневно захлопнула рот, заблокировала телефон, смяла пачку чипсов и, обхватив рюкзак двумя ладошками, водрузила его себе на коленки. — Послушай сюда, ты, жаба, — Кли тыкнула в нее двумя пальцами в крошках. — Не лезь, куда не просят, пока ноги целы. Усекла? Люмин пару раз моргнула, от шока округлив глаза, а потом громко и даже как-то истерично хохотнула. Кли недоуменно нахмурилась — она ждала драки, а получила неадекватную тетю. Люмин, заметив выражение ее лица, хихикнула еще раз, потом еще, и, не удержавшись, захохотала в голос. Ее словно захлестнуло ударной волной, плечи тряслись, в легких становилось все меньше и меньше воздуха, а на ресницах с остатками туши осели слезы. — Т-ты… т-ты… — она почувствовала, как в груди скопилось столько не выплеснутых чувств, что даже стало больно. — Ой, я не могу… — ее горло сдавило от подступающей икоты, смех бил рывками, а на сердце вдруг резко потяжелело. Она выпрямилась, посмотрела на девочку, чье круглое лицо выражало крайнюю степень недоумения, и засмеялась громче. — Кли, кто тебя… — ее глаза снова зацепились за жетон с «К.А.» — и Люмин, не удержавшись, резко помрачнев, истошно взвыла. Девочка, испугавшись резкого звука, прижала рюкзак к груди, глянула на жетоны — на плачущую тетю — снова на жетоны, и, схватив те, спрятала у себя в кулачке. — Тетя, простите, я пошутила… — тихо пробормотала она, нахмурив свои белесые брови. Люмин сразу прикрыла рот ладонью, когда заметила замаслившиеся глаза девочки — не хватало, чтобы ребенок тоже разревелся, Альбедо ей башку за сестру оторвет. Ее грудь тряслась из-за сдерживаемых рыданий, сопли и слезы стекали на руку — она глубоко вдохнула через рот, вытерев нос рукавом пиджака (да простит ее Моракс) — и громко икнула. Вскочила с места, путаясь в подоле платья и большим для ее плеч пиджаке, подбежала к столу, пытаясь глазами нашарить хотя бы графин с водой. Кли за ее спиной соскочила с диванчика — Люмин обернулась — девочка стояла возле кулера с водой, держа в трясущейся руке пластиковый стаканчик. О, господи. — Кли, я… — Кли вернулась со стаканом и молча протянула его Люмин. Рукав ее толстовки чуть-чуть намок. — Спасибо, — Люмин присела на корточки напротив девочки, став ее ниже, и взглянула на нее сквозь поплывшую пелену. — Ты прости меня, я тут разнылась как… — она снова икнула, прикрыв испачканным рукавом рот. Брезгливо поморщилась. — Сопля? Люмин тихо рассмеялась и тут же вздрогнула, пытаясь подавить очередной приступ икоты. — Да, как сопля, — она хотела потрепать девочку по голове, но та сделала шаг назад — и Люмин сразу же сложила губы в понимающем «О», заметив свой обслюнявленный и обсопливенный рукав. — Прости, — истерично хихикнула, и девочка вернула ей неуверенную улыбку, сложив руки за спиной. — Такая я неряха. И, эй, почему это я жаба? — Люмин поднялась, отряхнув подол платья, и подошла к зеркалу возле двери. Оттуда на нее выпучилась красная рожа с опухшими глазами. — А. — Ну, вы не такая страшная жаба, как в учебниках по биологии… — Ха, ну, спасибо, — Люмин, опустошив стакан, выбросила тот в мусорку и пару раз хлопнула себя по щекам, отчего они не стали менее красными. — И ты можешь со мной на «ты», если хочешь, я не такая уж стар…ая, — она запнулась всего на секунду, когда в голове пронеслись отголоски не столь давней встречи, а вокруг шеи вновь обвилась воображаемая петля с камнем. Кли уже забралась с ногами на диванчик, стряхнув свои черные туфли, и схватила оставленный там телефон. Отодвинула рюкзак от греха подальше, все еще с сомнением посматривая на Люмин. — М-м, — промычала она, умилительно прикусив губу. — Так ты знаешь дядю Кэйю, да? У меня есть фотки с ним… Люмин, устав поправлять выбившуюся лилию, со злостью рванула, кажется, выдрав пару волосин, и тоже швырнула ее в мусорку. — А? Что? — постаралась мило улыбнуться, но, судя по лицу малышки Кли, вышло что-то другое. — Фотки? — Ты совсем куку, да? — девочка пощелкала пальчиком по виску. — Может, тебя братик Альбедо посмотрит? Люмин вдруг истерично хрюкнула, хохотнула и покачала головой. Услышала тихо брошенное под нос «свинина», но слова не сказала — еще раз пригладив волосы, показушно бодро развернулась и плюхнулась рядом с Кли. Мельком глянула на часы — была почти полночь, неизвестно, сколько Альбедо провозится с Розарией, а Сахароза с ее анализами. — Так, что за фотки? — Двинь туда, — Кли, сморщив нос, подпихнула ее ногой в сторону. — От тебя воняет. — Чем это? — Люмин дыхнула себе в ладонь и поморщилась — амбре от алкоголя потихоньку перетекало в запах перегара. Ей тут же подумалось, что при столь тесных отношениях с Кэйей девочка уже должна была привыкнуть к таким прелестям жизни. — А от Кэйи не пахло? — Только сигаретами, — он что, ни разу не встречался с Кли, будучи подшофе? Удивительно. Люмин скромно кашлянула в кулак, поджав губы. — Он курит при тебе? — Ты че долбанулась, тетя, только с братиком Альбедо. — Кли… — деланно разочарованно протянула она, и тут Кли, рыская в телефоне, показала ей жест, как запирает рот на замок, а после выкидывает себе ключ за спину. Поднимает на нее заговорчески блестящие светло-карие глаза, и Люмин показушно вздыхает. — Что ж мне с тобой делать… Давай, показывай, что за фотки, — в предвкушении скорого компромата и чисто из желания забыть, что произошло почти час назад, она склоняет голову к экрану. В голову снова лезет то, что она понятия не имеет, куда сейчас увезли Кэйю, куда поехали рассвирепевшая Джинн с таким же грозным мастером Дилюком, куда, в конце концов, запропастился Чайлд. О нем вообще думать не хотелось. Ну, хотя бы Розария была тут, рядом, но и это мало успокаивало. Конечно, позднее она могла бы набрать Сяо, чтобы разузнать обстановку, а пока оставалось только время от времени стрелять глазами в телефон, чтобы не пропустить что-то важное. И пока на экране было пусто. — На, зырь, че отрыла, — Люмин даже не будет пытаться корректировать ее этот уличный жаргон, подозревая, что эта девочка вряд ли откажется от подражания своему «кумиру» (хотя даже Кэйа до такой ереси не опускался, видимо, решил как всегда остроумно подшутить над бедным ребенком). — Это мы ездили на озеро в горах, я загасила кучу рыбы, — гордо произносит она, поднося экран. — Загасила? — переспрашивает Люмин, с любопытством рассматривая фото, где Кэйа и Кли, оба в спортивных куртках, один в синей, другая в оранжевой, донельзя улыбчивые и счастливые стоят на фоне озера и показывают пальцы вверх. — Да, всплыли брюхом вверх, — «господи, Кэйа, что за варварство». — Братик Альбедо запрещает мне кидать петарды в городе, говорит, тетя Джинн будет злиться… — Тетя Джинн? Ты про Джинн из полиции? — А про кого еще, — беспечно отвечает и листает следующую. Люмин с интересом на нее косится, до этого даже не подозревая, какие у нее самой, оказывается, тесные связи с этим ребенком. — А это мы ездили в заповедник в Спрингвейле, о-о! — листает сразу же, не дав ей как следует рассмотреть, что было на фоне. — Ха-ха-ха, это пони стащил у дяди Кэйи кошелек! — на фотке видно, как хмурый Кэйа, разговаривая по телефону, стоит рядом с деревянной изгородью, а из кармана его кожаной куртки выглядывает длинный портмоне, который как раз и приглянулся рыжему пони. — Дядя Кэйа тогда сказал, что в следующий раз нагрянет с проверкой, — девочка весело смеется, и у Люмин потихоньку теплеет на душе. Она тоже улыбается. Кли бегло листает дальше, и Люмин улавливает пару интересных фото: Кэйа, прикрыв лицо какой-то книжкой, так, что видна только привычная лукавая ухмылка, лежит на этом самом диване, одну руку заложив под голову, а другой показывая два пальца в камеру — мир вам и вашему дому; на другой Кэйа стоит возле своей машины на какой-то парковке, попивая кофе и дружелюбно маша в камеру, Люмин подозревает, что он забирал Кли из школы; следующая — Кэйа стоит на парковке, прилегающей к бюро, рядом с Альбедо в белом халате, и курит — он выглядит озадаченным, как и его собеседник, видимо, пока не заметили слежку — тут же следующая, где Кэйа, уже без сигареты, как не при делах улыбается во все тридцать два и подставляет рожки Альбедо, тот тоже тепло смотрит в камеру; на другой селфи этих троих — Кэйа обнимает Альбедо за плечи и склоняется над головой Кли, счастливой-счастливой, и Люмин кажется, что у нее тоже щеки трещат от улыбки, она никогда не видела Кэйю таким беззаботным. И самое удивительное — она не отдавала себе отчет в своих эмоциях — в голове было пусто, на сердце лишь какая-то гнетущая тоска, но, смотря на все это, все равно хотелось улыбаться — была в чужих улыбках какая-то особая магия. — О, щас сдохнешь от смеха, — Кли останавливается на одной из фотографий. — Это мы с дядей Кэйей ходили кататься на колесе. Люмин присматривается к фото и тут же присвистывает. — Ого, что с его прической? — на фото на фоне мерцающего колеса обозрения Кэйа с волосами намного короче, чем есть сейчас, но такими же синими, в черной косухе и черных очках, держит на плечах маленькую Кли с сахарной ватой в крохотной ладошке — мужчина широко улыбается, а девочка смеется. — Его волосы… такие короткие… — Да, он тогда приехал из какой-то командировки, гасил поганую нечисть, братик только-только нас познакомил, — довольно добавляет Кли, и тут же тычет пальцем в себя. — Смотри-смотри, я тут такая малявка! Мне тут исполнилось четыре! — А сейчас тебе?.. — Почти десять! — «почти» на детском языке наверняка означало «через год». — Совсем уже взрослая, — Люмин давит в себе внезапно всплывшее в ней желание потрепать девочку по волосам, но останавливается. — О-о, и мы там купили маленького Додоко! — Кли пальцем стреляет в бок, где лежал ее рюкзачок. — У меня дома есть еще большой Додоко, мама подарила! О, и еще у нас с Кэйей, кстати, сейчас тайный бизнес — мы делаем семью для Додоко… — Люмин понятия не имеет, кто такой этот «Додоко», но в кабинет вдруг скромно стучат, а после в дверную щель просовывается зеленая макушка. — Извините… Ох, госпожа Виатор! — помощница Альбедо тихонечко прикрывает дверь и чуть ли не на цыпочках подбегает к ним. — О, сестренка! — Кли приветливо ей улыбается, оторвав глаза от телефона, и тут же возвращает их обратно, подозрительно хихикая себе под нос. — Кли, — улыбается в ответ Сахароза, а после протягивает Люмин какие-то бумаги в файле. — Госпожа Виатор, здесь результаты ваших анализов… — она смущенно поглядывает на сидящую рядом с Люмин Кли, поправив круглые очки, не зная, стоит ли продолжать разговор. — Что-то серьезное? — обеспокоенно уточняет Люмин, бегло пробегая глазами по куче незнакомых медицинских терминов. — Мне надо ложиться под капельницу? — мрачно шутит, и Сахароза тут же, выставив руки вперед, волнительно тараторит. — Нет-нет! Все отлично! Точнее, есть пара моментов… Но так все хорошо! Вам, конечно, не желательно ближайшую неделю употреблять алкогольные напитки, но тот процент бутирата… Ой! — захлопывает рот, словно Кли в ее возрасте могла знать названия всех наркотиков (хотя, учитывая, кто ее наставники по жизни…). — Я хотела сказать, что все в относительном порядке, вам просто нужно отдохнуть, вещество выйдет со временем… Может, таблетку от головы? — заканчивает на скомканном шепоте, смущенно подавив глаза в пол. Люмин успокаивающе ей улыбается, не совсем понимая такого сильного волнения. — Было бы неплохо, на самом деле, — на самом деле от просмотра фото кучка гномов в ее башке уже перестала долбить по наковальням, но таблетка была бы кстати. — И, о, я принесу чаю! — Сахароза выглядит такой взволнованной, что Люмин вмиг становится не по себе, когда она замечает совсем не лестное сходство с собой. Неужели она на работе ведет себя так же скованно?.. — Не стоит, госпожа Пулл… — И конфеты! — подает голос Кли, и Сахароза, хихикнув, прикрывает рот ладошкой. — Мастер Альбедо запретил тебе есть конфеты на ночь, маленькая проказница… — качает она пальчиком перед носом Кли, а Люмин кивает про себя. «Мастер Альбедо». Все ясно. Диагноз тот же. Ну, Сахароза, земля тебе пухом и рыжего федерала под бочок… Вспомнив о Чайлде, Люмин стремительно мрачнеет. — Я все же принесу чай, — тихо говорит Сахароза. Люмин, вежливо поджав губы и выдавив улыбку, благодарно ей кивает, пока ее взгляд бессознательно сверлит стену напротив. И вот зачем сейчас… — Эй, тетя, ты чего притихла? — Кли тычет ее пальцем в бок, заметив нависшее над ней грозовое облако, и Люмин качает головой. — Без обид, но ты и правда какая-то долбанутая на голову. То смеешься, то плачешь, сейчас вот сидишь, будто у тебя кошка умерла… У тебя ведь не умерла кошка? — Нет-нет, все мои кошки живы… — Люмин качает головой, и пытается снова улыбнуться, но выходит как-то криво. — Завтра мы с дядей Кэйей снова поедем на озеро. Хочешь с нами? Ох, Кли. Как же сильно ей сейчас хотелось хоть куда-нибудь, куда-нибудь подальше от этих опостылевших за две недели высоток, этих дорогих платьев, приторных духов, расследований и всего остального — ей хочется на озеро на Драконьем Хребте, в заповедник в Спрингвейл, да даже на инадзумские пляжи — куда угодно, лишь бы подальше от всего этого. Люмин проглатывает вновь выросший комок, и, мягко улыбнувшись, отвечает простое: — Да. Дверь снова открывается, на этот раз без стука. — Братик! — Кли срывается с места, будто они не виделись с ним сто лет, и обхватывает его крепко за талию. — Ох, Кли, что ты, — Альбедо, уставший и с синими мешками под глазами, ласково треплет сестренку по волосам, а после, взглянув на часы, верно подмечает. — Кажется, засиделись мы с тобой. Скоро поедем домой, спать. — Но я не хочу спать! — капризно дует губы Кли и стучит босой ножкой, и Люмин поневоле улыбается. — Но твоя мама так не считает, — пугающе округлив глаза, шепчет Альбедо, и Кли чуть ли не скулит. — Зло не дремлет, — серьезно выдает она, и Альбедо тихо смеется, снова потрепав ее по голове. Смотрит поверх девочки на Люмин и с намеком кивает ей в сторону двери. Люмин поднимается, подхватывая сумку. — Сейчас я поговорю с госпожой Виатор, а потом мы с тобой поедем домой. Сахароза сейчас принесет чай. Посидишь с ней тут? — Ал, я не маленькая! — И правда, — как-то понуро отвечает он, когда Кли отбегает и снова забирается на диван. — И куда ты босиком по грязному полу… Кли шутливо морщится и показывает ему язык. Люмин смеется и выходит за деланно разочарованно качающим головой Альбедо. — Ну, что за дети пошли… Когда дверь закрывается, Альбедо, словно по команде, резко серьезнеет. — Вы курите? — уточняет он на ходу, с прямой осанкой шагая к лифтам. Люмин, еле поспевая за ним на каблуках, качает головой. — Извините, надеюсь, вы меня поймете, что без сигареты тут не обойтись, — он, видимо, пытается ее поддержать шуткой, но Люмин уже и так понимает, о чем будет разговор, когда они заходят в лифт. — Вы уже знаете? — тихо уточняет она, пока они едут на первый этаж. — Новости, — коротко отвечает он, и Люмин тогда с ужасом понимает, что то, от чего она так старалась убежать, становится правдой. С маленьким уколом вины добавляет: — Извините, мне стоило сказать самой… Альбедо отмахивается. — Правда от этого бы не изменилась. Когда они выходят на улицу и спускаются по ступенькам к зоне для курения — она тут же глубже кутается в мораксов пиджак, пока Альбедо в своем белом халате и тонкой бежевой водолазке, кажется, совсем не чувствует холода. Люмин тут же вспоминает, что оставила свое пальто в машине Сяо. Остановившись под навесом, Альбедо вытягивает пачку сигарет и, подкурившись, выдыхает дым, запрокинув голову. Сегодня все звезды были скрыты облачной пеленой, и им оставалось довольствоваться лишь одинокой пожелтевшей луной. Носа Люмин касается знакомый запах вишни, и она неосознанно вдыхает больше. — Кэйа такие же курит, да. Хотя мне по душе больше ваниль. Или чистый табак, — хрипло произносит он, словно оборвав фразу на полуслове, и Люмин кажется, что дальше последовало бы что-то горькое, вроде «отдаю честь» — ужасно, Люмин, просто ужасно, он же не погиб! — Точно не хотите? — Люмин снова качает головой, сглотнув. — Хотя мне, как медику, вряд ли стоит предлагать такое, — невесело усмехается и стряхивает в уличную пепельницу. — Все нормально, — замолкает, а потом неожиданно для самой себя говорит. — Хотя, давайте, может, станет легче… Альбедо понимающе кивает и роется в кармане халата. Тут же, словно о чем-то вспомнив, слегка обеспокоенно уточняет: — Вас не тошнит? Голова не кружится? Я совсем забыл про ваши анализы, извините… — Все в порядке, — она тут же вспоминает про таблетку, которую так и не успела выпить, и кружку чая. Бедная Сахароза, так старалась. — Не думаю, что станет хуже. — Понимаю, — он протягивает ей открытую пачку, и Люмин, подцепив сигарету красным ногтем, вытягивает. — Сахароза сказала мне, что у вас обнаружился бутират, — он снова затягивается, пока она пристраивает сигарету меж двух пальцев, заложив клатч подмышкой. — Но не думаю, что есть повод для беспокойства — он уже почти выветрился, доза, на самом деле слишком мала, чтобы привести к ужасным последствиям. Вы много выпили? — следом вытягивает зажигалку и подносит ее ко рту Люмин, приложившей сигарету к губам. Альбедо не был выше ее на каблуках, а потому ему даже не приходится наклоняться. Щелкает на кнопку газовой зажигалки, и Люмин, резко вдохнув, тут же закашливается. — Осторожнее. — Достаточно, — прокашлявшись, отвечает на ранее заданный вопрос. — Господин Моракс уже сказал мне, что это бутират, но я думала, что при смешивании с алкоголем я как минимум должна была вырубиться… — повторно затягивается, уже более аккуратно, и по горлу словно наждачкой проносится струйка терпкого дыма. И как еще Кэйа курит как паровоз? — Это правда, — спокойно поясняет Альбедо, поправив очки. — Поэтому я и сказал, что доза очень мала. Скорее всего, это была просто чья-то неудачная шутка. Полагаю, вас начнет «рубить» уже через полчаса. На приеме не становилось плохо? Люмин вспомнила, как Чайлд нес ее на руках, но тогда бы она сказала, что это был не столько переизбыток алкоголя или влияние наркотика, сколько нервный срыв. Она кивает, затянувшись. Ее, кажется, снова начало пошатывать, хотя и не так сильно, как от какого-нибудь бокала «Полуденной смерти». — Я умылась холодной водой и больше не пила ни капли, — Альбедо, усмехнувшись, кивнул, и она, наконец, уточняет другое. — Как Розария? — Будет в порядке, — расплывчато отвечает он. — Вы же в курсе, что я знаю о яде и об отравлении господина Барбатоса… — Знаю, госпожа Виатор, но пока не подтвержу свои подозрения, не имею права ставить какой-либо диагноз. Ее состояние намного, намного лучше, чем у Венти, поэтому не думаю, что это тот же яд, — замолкает, делая затяжку. — Это ведь вы обнаружили Кэйю? И кто брал кровь? Розария? — Мы с ней, — добавляет чуть ли не гордо. — Это было то еще развлечение, конечно. Альбедо пару раз понимающе кивает, потерянно смотря куда-то перед собой. Она затягивается, снова давясь кашлем, а потом, брезгливо поморщившись, тушит сигарету о дно пепельницы. Во рту горько и противно. Хватит с нее будней курильщика. — Как его задержали? — спустя минуту едва слышно уточняет Альбедо. Его сигарета почти дотлела до костяшек. Огонек обжигает ему пальцы и он, словно очнувшись, выбрасывает окурок в мусорку. Смотрит на Люмин пустыми измотанными бирюзовыми глазами из-за чуть запачканных стекол очков. — По обвинению в убийстве при исполнении, — тем же тоном отвечает она, перекладывая клатч в ладони, и крепко тот сжимает. — Честно говоря, до сих пор в голове не укладывается. Все в каком-то… тумане, — сокрушенно качает головой. — Так бывает, — со знанием дела поясняет Альбедо. — Всем нам нужно время, чтобы окончательно осознать нечто, что на первый взгляд кажется невозможным. Вы ведь не верили, что Кэйа может оказаться за решеткой? — добавляет со смешком, но совсем невесело. — И вряд ли поверю. «Я не виноват». Альбедо снова хмыкает, и Люмин даже не думает, кого он хочет успокоить, ее или себя. У нее на сердце снова что-то болезненно сдавливает. — Вы сказали, что Кэйю «обнаружили», но не уточнили, как он встал на ноги и как его вообще смогли в таком состоянии задержать, — внезапно для самой себя выстраивает логическую цепочку, когда также вспоминает последние слова Кэйи о «доверии». К Розарии ноль вопросов, она в отключке. Альбедо так же не вызывал подозрений, но все же… — Вы меня подозреваете? — мягким тоном уточняет он с легкой улыбкой. — В этом нет смысла. Я познакомился с Кэйей еще будучи подростком, и с тех пор он не раз проявил себя хорошим другом для меня. А я не из тех, кто так легко предает доверие друзей, госпожа Виатор. И я уверен, что Кэйа сам направил вас ко мне и сказал, что вы тоже можете мне доверять — это также объясняет, почему вы привезли Розарию ко мне, а не в ближайший медпункт. — Да, но… — это не было ответом на ее вопрос, но Альбедо не дает ей договорить. — Я успел немного осмотреть образцы его крови, поверхностный анализ, ничего более, но даже его достаточно, чтобы выявить компоненты «Глаза порчи». — «Глаза порчи»? — это влил ему Чайлд? — Особый и крайне редкий психостимулятор, разрабатываемый в Снежной под руководством ФАТУИ. Понятия не имею, как эта штука снова оказалась здесь, но все признаки… — Снова? Альбедо резко замолкает и, усмехнувшись, смотрит в небо. Молчит, пока Люмин выжидающе топчется рядом. Дует ветер, трепля ее волосы — холодный воздух дышит ночной свежестью и уже едва различимым ароматом терпкой вишни. — Кажется, Кли сейчас уснет, не успев добежать до своей кровати. Вам есть, с кем добраться? — Люмин понимает, что на вопрос ей так и не ответят, и что это, скорее, было оговоркой, но важной. Иначе Альбедо бы так резко не перевел тему. Девушка мотает головой. — Вас подбросить? — он смотрит на наручные часы. — Час уже поздний. — Я вызову такси, спасибо. Будет лучше, если она доберется до дома одна. И плевать, что за ней сейчас могут следить, а таксистом может оказаться дружелюбно настроенный мятноволосый шрамированный мужик. Хотя нет, не плевать. Она наберет Паймон. Точно, Паймон. И заночует у нее. Ключи у той под ковриком, так что даже если она на работе, ничего страшного. А в квартиру к Паймон полезут только самые отчаянные. Здорово. Прекрасно. Просто чудесно. Люмин разворачивается, перед этим склонив голову в прощальном легком поклоне, и, развернувшись, топает к парковке. — Госпожа Виатор, извините, но я правда не могу вам сказать, — донеслось до нее в спину. — Будет лучше, если вы все узнаете от него, а не от меня.

***

— Мама! — младшая Гуннхильдр останавливается перед допросной, возле которой тихо переговаривались сама госпожа-полковник и генерал Эрох. Тарталья, прислонившись к стене, придя минут пять назад, пустым взглядом сверлил стальную дверь, когда от тяжелых мыслей его пробудил громкий голос Джинн. Фредерика Гуннхильдр сразу замолкает, нахмурившись. — Соблюдайте субординацию, комиссар Гуннхильдр, — произносит она холодно, и Чайлд видит, как Джинн тут же мрачнеет, поникнув. — И говорите только тогда, когда старшие по званию дают вам на то позволение. Лысый генерал молча усмехается. — Ну что вы, Фредерика, нельзя же так со своей дочерью, — его голос приторно сладок, и даже Тарталье становится тошно от того, как тот вцепился животным взглядом в Джинн. — Мы пока не на допросе, можно сделать и исключение из правил. — Если постоянно делать исключения, то какие же это правила, генерал Эрох? — Панталоне, стуча тростью по вымощенному керамической плиткой полу, появляется так же внезапно, и Чайлда бьет озноб. — Вы уже провели воспитательную беседу с подсудимым? — небрежно стреляет тростью в сторону двери и словно намеренно не замечает присутствия Чайлда. — Что-то слишком много федеральных агентов для одной комнаты, вам так не кажется? — Фредерика, как он и предполагал, несмотря на показную сердитость, тоже не была в восторге от их вмешательства. Она едва смотрит в его сторону, но Тарталья снова непроизвольно вдавливает голову в плечи, стараясь слиться с окружением. Он проебался. Проебался так, что теперь даже не знает, как будет вылезать из всего этого дерьма. И если Панталоне тут, то и в допросную к Альбериху его, вероятно, не пустят. Интуитивно щелкает по карману пальто, в котором до сих пор валялся серебристый женский револьвер, зачем-то всученный ему Дотторе. — Кто будет проводить допрос? — втискивается в разговор Джинн, и мать тут же гасит ее свирепым взглядом. — Изначально в деле Барбатоса принимал участие только сэр Тарталья, о вашем участии, господин Панталоне, меня и моих подопечных не уведомляли, не думаю, что вы имеете право… — А разве я вызвался добровольцем, уважаемая комиссар? — медовым голосом тянет Панталоне, и Фредерика удрученно качает головой. — Если сэр Тарталья непосредственно проводил задержание, то, полагаю, ему и выпадает эта великая честь говорить с подсудимым. Я прав? — он, наконец, обращает на него внимание, и Чайлду от этого ледяного взгляда тут же становится не по себе. — Это не отменяет того факта, что капитан Альберих отказался свидетельствовать до приезда своих адвокатов, — сурово подмечает полковник Гуннхильдр. — А вы все еще наивно верите, что присутствие адвокатов что-то сможет изменить? — Панталоне язвит, пока ему позволяет положение и купленная поддержка генерала Эроха. Гуннхильдр, даже в количестве двух штук, вряд ли смогут вставить хоть слово против его нареканий. — Он имеет на это право, — все же встает на защиту Альбериха Фредерика, и Чайлд, не удержавшись, громко хмыкает. — Хотите что-то сказать, сэр Тарталья? — Нет, что вы. Я всего лишь сторонний наблюдатель, — поражается собственной язвительности, но они видимо уже привыкли к такому бахвальству со стороны федералов. Вот поэтому ФАТУИ и не жалуют в Мондштадте. — Вы говорили Кэйе, кто будет проводить допрос? — неожиданно для него спрашивает Джинн, выпрямившись и гордо вздернув подбородок. — Он отказался говорить с вами, но вполне может согласиться… — Это незаконно, комиссар, и человек вашего положения обязан это знать, — снова гасит ее запал мать, словно поняв, на что намекает ее дочь, но Джинн, стоит отдать ей должное, даже не гнется под этим давлением. — Уголовно-процессуальный кодекс Тейвата. Статья тридцать два. Права обвиняемого, пункт три: обвиняемый вправе давать показания по предъявленному ему обвинению выбранному лицу и должен быть предупрежден, что его показания могут быть использованы этим лицом в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и при его последующем отказе от этих показаний. — Ха, — Эрох насмешливо качает головой, пока Джинн все так же выдерживает прямой взгляд своей матери. — Все еще хочешь спасти своего дружка, девочка? — Он отказался давать показания, — снова с нажимом произносит Фредерика, но Джинн тут же ее перебивает. — Но вы же еще не сказали ему, кто именно будет проводить допрос, не так ли, полковник Гуннхильдр? — железно парирует она, и Чайлд ненароком начинает испытывать к ней настоящее уважение. — И я вам не девочка, генерал Эрох, раз уж мы тут все сошлись на том, что субординацию необходимо соблюдать. Повисшую тишину разрезает тихий смех Панталоне, царапающего своей тростью с платиновым наконечником стыки между плитками. — Один — ноль, и, кажется, не в вашу пользу, полковник и генерал? — иронично тянет он. — Может, вам действительно стоит уточнить лично у подсудимого, готов ли он вести разговор с кем-нибудь из нас до приезда адвокатов? — Панталоне явно намекает на себя, и Чайлд второй раз замечает, как тот нарочно использует слово «подсудимый» вместо «обвиняемый», и, судя по хмурому лицу Джинн, не одному ему это кажется странным и слишком самоуверенным. Фредерика молчит, и вместо нее, замявшись, отвечает генерал. — Сдается мне, хуже от этого не будет. Несмотря на то, что по рангу генерал Эрох был выше, его голос звучал так, будто он действительно спрашивает разрешения у полковника Гуннхильдр. И, честности ради, Тарталья бы поступил точно так же, учитывая, какое давление на собравшихся оказывала это уже поседевшая, но не утратившая военной выправки железная леди. — Хорошо, — ледяным тоном произносит она, и, повернувшись к двери и махнув двум охранникам в сторону, исчезает за стальной дверью. Тарталья, снова напялив на себя маску беззаботности, беспечно осматривается и натыкается взглядом на в упор смотрящую на него Джинн. Он молча вздергивает брови, и женщина лишь поджимает губы, отворачиваясь. Чайлд явно должен был уловить в этом какой-то намек, но не успевает об этом как следует подумать, как к стоящей возле стены женщине ленивой походкой подплывает Панталоне и по-отечески кладет ладонь ей на плечо. — Вы готовы, госпожа комиссар? — весь его тон сквозит лицемерными заботой и интересом, и Тарталья едва удерживается, чтобы не блевануть. Скарамучча, несмотря на свой внушительный список отвратительных качеств, обычно предпочитал говорить честно. — Ничего не забыли? — Что именно я должна была забыть, господин Панталоне? — вежливо улыбается она, сложив руки на груди, когда как глаза остаются поразительно бесстрастными. — Что личные привязанности не должны играть роли при допросе подсудимого. — Капитан Альберих не подсудимый, — строго произносит Джинн, делая шаг в сторону — ладонь Панталоне безвольно хватает воздух. Не успевает он открыть рот, как дверь открывается, и из допросной выходит все так же собранная госпожа Гуннхильдр. — Он согласен говорить, — пару секунд смотрит в пол, а потом, подняв голову, дырявит Панталоне таким же бесстрастным взглядом. — С вами, сэр Тарталья. Чайлд тут же отлепляется от стены. — Что? Казалось, что между ней и Панталоне происходит молчаливая дуэль, когда женщина все же поворачивается в его сторону. — Капитан Альберих согласился дать показания лично вам, при условии, что вас не будут прослушивать, — вдруг усмехается. — Понятия не имею, что он задумал, но у вас есть время, чтобы вытянуть из него хоть что-нибудь, прежде чем в дело вмешаются адвокаты. Он ждет вас, — кивает головой в сторону двери за своей спиной. — У вас пятнадцать минут, — она передает ему планшет с делом, в котором не было смысла. Чайлд, мельком глянув на фотку в верхнем углу листа и всей душой предчувствуя какой-то явный подвох, идет к двери, но напоследок снова ловит взгляд Джинн. Та уже смотрит не бесстрастно, как несколько минут назад. Теперь ее глаза были наполнены невысказанной мольбой. Он качает головой и заходит в допросную, понятия не имея, что спрашивать, потому что уже уверен, что эти пятнадцать минут они будут говорить о чем угодно, но точно не о деле.

***

Хладнокровная, но исполнительная госпожа-мать-Джинн как всегда держит свое слово, и когда в допросную вваливается знакомая фигура с рыжей башкой, Кэйа не отказывает себе почувствовать себя настоящим злым гением, подмявшим под себя эту смердящую верхушку. Хоть он и прикован к столу стальными наручниками, которые в свою очередь уходили цепочкой под стол через отверстие на том, не сказать, чтоб он чувствовал себя как птица в клетке. Не теперь, когда у него, наконец, как ландыши по весне расцвел план. В допросной не было окон, а единственный источник света — приглушенная лампа с теплым оранжевым светом — другая, настольная, была выключена. Черные стены также не создавали нужного уюта, и Кэйа вполне мог дать этой обстановке один из пяти за декор, снисходительно накинув балл за стул с мягкой обивкой. Хотя бы задницу не отсидел — и на том спасибо. Тарталья, прикрыв дверь, прислоняется к ней спиной и подозрительно щурится, запихав планшет подмышку и сложив руки на груди. Кэйа, нагло копируя его жест в силу своих возможностей, сцепляет ладони в замок под подбородком, звякнув цепью, и усмехается. — Давно не виделись, дружище. Тарталья молча дергает бровью, никак больше не реагируя. Кэйа хочет закинуть ноги на стол, но его настолько ненавидят в этой конторе казаков-разбойников, что лишают даже такой радости жизни — похохлиться перед тем, как его запрут на долгие пару минут в обоссаном железном ящике для перевозки особо опасных. Остается делать вид, что все так и задумано, и Кэйа ударился коленкой об ножку стола не потому, что у него что-то там не получилось пристроить — все шло по плану, а вам, слепым ослам, кажется. Тарталья на его недоспектакль никак не реагирует, и они молча смотрят друг другу в глаза, и с таким освещением для романтичной атмосферы не хватало только пары бокалов на столе и тягучей скрипки на фоне. — Ну, я жду, — цветов или аплодисментов, Кэйа не уточняет, но его показушно расслабленный вид не очень-то соответствует человеку, прикованному к столу. Цокнув языком, добавляет. — Извинений. Ах, вот оно что. Тарталья дергает плечом, усмехаясь. — Ты меня очень сильно ранил, знаешь ли, — Альберих откидывается на спинке стула, синяя челка падает ему на глаза, и весь его вид только и кричит о том, что он крайне нуждается в поправке физиономии. — Я думал, мы друзья, почти любовники, а ты мне нож в спину. Не знаю, как скоро смогу оправиться от такого предательства. — Решил по старой дружбе организовать тебе веселую экскурсию в сизо, — беззаботно тянет Чайлд, — нравится? — О, да, осталось только обделаться от счастья. Дважды. Кэйа бы сейчас продал что угодно (не считая своей жизни и мини-бара в кабинете Дилюка) ради одного-другого часа хотя бы на тюремной койке — глаза слипались так, что он был готов рухнуть на стол и отрубиться прямо здесь, но марку держать надо, а потому он лишь продолжает сверлить Тарталью взглядом, ожидая, пока тот соизволит сказать хоть что-то, за что он сможет уцепиться и вывести разговор в нужное русло. Если этот рыжий недоумок ожидал, что допрос будет проходить по его правилам — он очень ошибался, Кэйа редко прогадывал в своих ставках, и сейчас ему не было нужды строить из себя героя, тратя свой социальный статус везучего проходимца ради одной барышни. — Ну же, допро́сите меня, о, могучий страж порядка, или и дальше будем раздевать друг друга глазами? — брови Тартальи против воли ползут вверх, и Кэйа давится едким смешком, продолжая. — Не знал, что у тебя такие тайные фантазии… — Мои фантазии намного хуже, — Тарталья, отодвигая стул и словно нарочно проезжаясь по ушам Кэйи режущим звуком металлических ножек, усаживается напротив и небрежно бросает планшет с делом на стол. Тот катится и останавливается почти возле рук Альбериха. — Если ты думаешь, что в выигрыше, то спешу тебе напомнить, что это не я тут прикован наручниками к столу… — Нравится, когда партнер скован в действиях? — Кэйа чуть ли не мурлычет, намеренно медленно обводя его взглядом с макушки до скрытых столом ног. — Я не могу понять — ты чего такой веселый? — и сам не сдерживает смешка — их беседа напоминает встречу старых друзей с гейскими шутками, плевать, что одному из них рано или поздно все же придется отмотать срок с умелой подачи другого. — Но я же поэтому тебе и нравлюсь, — томно шепчет Кэйа, продолжая подстрекать его, и взгляд у него темный, потяжелевший — даром, что от усталости, а не от сексуального влечения к этому… м-да, чему-то. — Иначе ты бы не полез ко мне с поцелуями — а ведь я даже ответить не смог. Поверь, я способен на большее... — Блять, если ты еще раз ляпнешь что-то подобное, клянусь, я прострелю тебе глаз. — Левый или правый? — снова глумится он. — Оба. Кэйа кивает, поджав губы — аргумент вполне весомый, но не для того, чтобы замолчать. Времени у них немного, поэтому следует ускорить процесс. Правда, Тарталья опережает его очередную попытку съерничать. — Так ты был в сознании? — деланно равнодушно уточняет он, и Кэйа за это цепляется. — Думал, не замечу, как ты творишь свои грязные делишки? — провоцирует, не уточняя, что ощущал все лишь на подсознательном уровне — не глаза, так тело все помнит, и это сэру Тарталье тоже следовало учитывать. — Какие-такие? — его не просто расколоть, и Кэйа это уже понял. — Поцелуи, прикосновения… Страстные объятия… — О, так это был не я, а Аратаки, — Кэйа вздергивает брови «правда, что ли?», и Чайлду этого достаточно. — Не пытайся из меня что-то выжать, в эту игру могут играть двое, — ему срочно нужно удалить записи со скрытых камер в туалете, либо сообщить, чтобы это сделал кто-то другой. — Получается, что когда ты подбросил ту стекляшку с моими отпечатками в кабинет Венти — это тоже была игра? — Кэйа переходит на испытующий тон, и по дернувшейся брови Тартальи понимает, что попал в точку. — Ц-ц-ц, какой низкий прием… — Я? — Чайлд очень активно возмущается, но какая уже разница, если единственный, кто не в курсе, что происходит в этой комнате — святой дух надежды. — Я, между прочим, весь вечер менял тебе подгузники, мог бы и спасибо сказать, — надо было попросить Коломбину поставить за него свечку после приема, на всякий случай. Он не такой тупой и слепой, как думают некоторые, и прекрасно видит, как Альберих пытается уследить за его мимикой и жестами, знает, что тот пытается уловить малейший намек на проеб, но он тоже не вчера родился, чтобы попадаться на такие дешевые уловки. — Ты просто нашел способ побыстрее стянуть с меня штаны, признай, — Чайлд морщит губы в показушном «фу», и Кэйа отсчитывает про себя секунды. Время убегало. Он пальцами дотягивается до планшета с делом, притягивает ближе к себе, бормочет что-то типа «о, я тут хорош» и начинает показушно листать. — Но какой толк от вашей игры, позволь узнать, если меня посадят по обвинению в покушении на Венти и, что там, ах, да, в убийстве при исполнении, какая богатая фантазия, балл за оригинальность, — подстрекает, и Тарталье не нужно складывать два и два, чтобы понять, какое шоу он пытается тут устроить. Стендапер хуев. — Я видел дело, Альберих, и знаю про убийство Педролино и Капитано. Даже обидно немного — ты думаешь, мне десять лет? — М-м, может, одиннадцать? — Тарталья дергается, это не может быть совпадением, пока Кэйа, звякнув цепью, на миг задумывается, смотря в потолок. — И Педролино? Это что? Название очередной бурды из вашей развлекательной компании? — Очередной? — Ну, "Leone Bianco" те еще помои, этим пойлом только крыс и травить. — Если бы Панталоне тебя услышал — проткнул бы тростью. — Ох, так он здесь? — Кэйа вытягивает шею, высматривая дверь за спиной Чайлда. — Ждал его с нетерпением. А Синьора пришла? Мы с ней так мило побеседовали в последнюю встречу, ты не представляешь, хотелось бы передать пламенный привет. Теперь это представление смахивает на дружеские посиделки за чашкой чая, но Тарталья не слишком то в настроении, чтобы просиживать тут задницу, зная, какой разбор полетов его ждет, как только он покинет сизо. — Зачем ты меня позвал? — устав от спектакля, спрашивает прямо. Кэйа с крайне непонимающим видом хлопает глазами, оставляя планшет в покое. — Я? Мне дали выбор, и я его сделал — все просто, — развел бы руками, да не позволено. — Почему я? Почему не Гуннхильдр? — Ох, не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться таким симпатичным… — Ох, бля, я тебе сейчас въебу, — Кэйа глухо смеется. — Нет, серьезно, какой толк тебе от меня? Ты думаешь, я работаю подпольно? Думаешь, у меня есть какой-то тайный злодейский план? Что лично мне надо, чтоб ты сел? Так спешу тебя разочаровать, и прекрати, блять, так кивать, будто все знаешь, потому что ты, — склоняется над столом и тычет пальцем в довольную рожу, — нихуя не знаешь. — Такая тирада и коту под хвост, — Кэйю до чертиков веселит эта его попытка казаться «ни при чем», и сама ситуация в целом — что же будет, когда все, наконец, всплывет наружу? — Долго дурачком будешь прикидываться, а, приятель? Мы же оба знаем, что здесь творится, только вот… — задумчиво проводит языком по верхней губе, и, заметив, как глаза Тартальи рефлекторно сползли ниже, вдруг глумливо смеется. — Мои глаза выше, Ча-айлд, — тянет нежно, нараспев, помигивая бровями. Тарталья сразу же хватается за волосы, оттягивая их назад и заваливаясь на спинку стула. — За что мне, блять, все это?! В дверь за их спиной стучат, и Чайлд орет из-под ладоней. — Отбой! — за ручку не дергают — и слава богу. — Что же они теперь подумают? — заговорчески шепчет Кэйа, и Тарталья нарочно бьет коленом стол — тот дергается, и Кэйа с тихим смехом отодвигается дальше. — Какой ты нетерпеливый. Чайлд еще пару раз показушно стонет, хнычет и резко замолкает. Плечи Кэйи все еще потряхивает, и Тарталья, откинувшись на спинку стула, смотрит ему только в глаза, намеренно сохраняя зрительный контакт. Кэйа игриво дергает бровью, пока его глаза, глаза клоуна и подстрекателя, медленно темнеют, но уже не в попытке, боже упаси, соблазнить, — глаза этого Кэйи все такие же насмешливые, провокационные, и… злые. И Тарталья против воли усмехается. — Что, устал строить из себя дурачка? — Ты ведь понятия не имеешь, в какую лужу сел? — его голос угрожающе тих, и будь Тарталья нерасторопным мальцом, подпортил воздух тут же, но, извините его, видали и похуже. — Маленький бедный агент… Помыкают все, кому не лень, и ему остается лишь покорно склонять голову, выслушивая очередной бредовый приказ… Теперь пришла очередь Тартальи смеяться. — Давно в гадалки заделался? Есть у меня одна подружка, вы бы отлично поладили… Она такая же ебнутая стерва. — Малышке Люмин было бы обидно, ты так не считаешь? — ты-дыщ. Прямо в яблочко. — О-о-о, да, я вижу этот взгляд. — Тебе еще раз въебать? — Да нет, спасибо, я все понял, стоило мне лишь упомянуть, как я ее, — Кэйа склоняется к столу, в его голосе нет ни намека на улыбку, и по слогам шепотом произносит, — поцеловал. Тарталья еще раз ударяется коленом под столом, когда его тело против воли хочет подскочить. Он будет держать себя под контролем. Он не вспыльчивый. Совсем нет. — Успел налюбоваться? Она хороша без одежды, согласись, — произносит Кэйа довольно, словно какой-нибудь подросток, хвастающийся в туалете о первом опыте. — Не пизди, что видел. — Ох, а тебя уже можно поздравить? — снова растягивает губы в улыбке. — Или нет, — обиженно опускает уголки губ вниз — ему бы с такой мимикой да на сцену. Клоуном. — Но чем дольше, тем интереснее, согласен же? Правда… долго ли продлятся ваши отношения, когда малышка Люмин узнает, кто поставил жучки на ее мобильники? Ой, чего так смотришь, не ты, что ли? И не только прослушка, да ведь? Сколько ты следишь за ней? Три недели? Месяц? У тебя крышу от нее сносит, когда она лишь как наивная дурочка пытается залечить свои раны, не найдя варианта получше. Тарталья вдруг неожиданно для него победно ухмыляется. — Неужели я слышу в вашем голосе ревность, капитан? Она пытается залечить раны? Да неужели? Обидно, что она предпочла меня такому ничтожеству как ты? — О, да ты действительно влюблен в нее. Тарталья сжимает кулаки и отворачивается. Не отрицает. Лишь зло сдавливает зубы. — И ты ведь поэтому не дал мне подохнуть. Из-за нее? Как трогательно. — Надо было придушить тебя голыми руками, пока была возможность. — И коллеги будут не в восторге, когда узнают, по чьей вине я жив, я прав? — Кэйа начинает раздевать его как луковицу, слой за слоем, желая докопаться до того самого. Ему нужно лишь ухватиться за что-то, что-то серьезное, серьезнее, чем Люмин, и когда он это поймет, то все будет решено. — Взять ту же Синьору. А она так старалась!.. И, когда они узнают о твоем проебе, что же сделают? Ты ведь не настолько отбитый, чтобы подвергать Люмин опасности? — Я смогу ее защитить, — старается звучать как можно уверенней, но после слов Скарамуччи уже ни в чем не уверен. — Да что ты? — хохотнул он. — А кто защитит тебя? Ты же лучше меня знаешь, что ФАТУИ делает с предателями. — Дарят конфеты и банку пшена на похороны, — язвит сквозь стиснутые зубы, и Кэйа дергает уголком губ. Тарталья выходит из себя, и он это знает, но он также не знает, что ему делать. Смотрит на наручные часы. — У нас осталось три минуты. Хочешь что-то сказать напоследок? Может, передать открытку на прощание? Кэйа, пропустив его слова мимо ушей, бесстрастно продолжает. — Не только Люмин, но и твои друзья, семья… — Тарталья снова едва заметно морщится, и Кэйа начинает давить на эту точку. — Семья, да? Большая, наверное? Братишки, сестренки, любимая матушка… — Чайлд, уже не скрываясь, зло стискивает губы, и Кэйа со всеми возможными крохами сочувствия произносит. — Ты в такой пизде, приятель, что мне даже жаль тебя. — Иди нахуй, приятель. — Как они тебя держат? — Тарталья не успевает закрыть рот, и Кэйа сразу продолжает. — Кто из твоих у них под прицелом? Мать? Отец? Сестра? Брат?.. — С чего ты блять… — Брат, я прав? М-м-младший, — он палит наугад, но по лицу Тартальи видит, что попадает в цель. — Что, если я скажу, что знаю, как его найти? Тарталья неверяще качает головой, когда голову застилает пеленой шока. Как он?.. — Ты рехнулся. Нет, ты просто ебнулся, чел, — он тянется за досье и поднимается, собираясь уходить. — Тебя, видимо, настолько сильно за яйца прихлопнули, что отдало по мозгам. — Ты никогда не думал, с чего бы им внезапно поручать арест такому, как ты? — пальцы Чайлда сжимают спинку стула, и он закатывает глаза. — Сначала слежка за ничего не значащей дамочкой, так, просто для отвлечения внимания, потому что не нашли другой смазливой мордашки, а потом — бац — и арест «опасного преступника»? Я уверен, что тебе даже не сообщили всех подробностей, когда прислали сюда. И тут, на тебе, главная роль в этой комедии. Не наводит на сомнения? Сколько еще они будут держать тебя рядом, прежде чем убрать? — Говоришь так, будто знаешь о них все, — Чайлд усмехается, но по взгляду Кэйи понимает, что тому совсем не весело. — О них я знаю все, — откровенно произносит тот так тихо, что Тарталье приходится чуть ли не читать по губам. — А ты так до сих пор и не понял? — Я понял, что не хочу больше выслушивать эту хуйню, поэтому, серьезно, отъебись. Я понятия не имею, чего ты от меня хочешь, но чем скорее я перестану видеть твою рожу, тем все быстрее закончится. Было ахуеть как неприятно работать. Гудбай, — он небрежно салютует, сует руки в карманы и идет к двери. Хватается за ручку. — Ох, ладно, ты меня поймал, — вдруг громко горланит Кэйа за спиной. — Отлично. Последняя подсказка, — Тарталья поневоле навостряет уши. — Убийство при исполнении, приятель. Каком исполнении? — Чайлд не открывает дверь, и этого хватает, чтобы продолжить. — Десять лет назад ваша блядская контора потеряла двух агентов. Тело одного нашли. И вот тебе ребус — что стало со вторым? Ну же, пораскинь мозгами, как я, по-твоему, все это время был на свободе, после всего, что сделал? Как я смог обыграть ФАТУИ и остаться в живых? Как я, в конце концов, смог так близко подойти к Педролино и убить его? Тарталья пялится на дверь, одну секунду, две, когда до него начинает медленно доходить. И вдруг все внезапно становится таким… очевидным. — Время! — за стеной трещит голос полковника Гуннхильдр, и Чайлд медленно, словно во сне, оборачивается к столу. — Ты… — в комнате резко становится тесно, а тьма за спиной Альбериха кажется осязаемой. — Я не предлагаю тебе вставать на мою сторону. Но я могу найти и защитить твоего брата. Мне это под силу, — и вдруг горько усмехается, пока Чайлд все еще пытается переварить услышанное. — К тому же, если мне не изменяет память, у вас в Снежной очень любят попрекать уважением к старшим. Так что, будь добр, прояви уважение к своему старшему товарищу, пока другие не сделали с твоим братом того, о чем ты будешь жалеть до конца жизни. — Сэр Тарталья, сколько вы еще… — Фредерика дергает за дверную ручку, но Тарталья, перевешивая ее в силе, успевает ухватиться за ту и удержать. — Эй, немедленно откройте!.. — Что ты хочешь? — одними губами шепчет он. И Кэйа, наконец, выдыхает. — Одну маленькую услугу, — драматичная пауза. — Приведи ко мне Люмин Виатор.