Ва-банк

Снежная

Тринадцать лет назад

Удар, защита локтем, разворот, кулак, мимо. Глухой смех оппонента, пот стекает по лбу — синяя челка лезет в глаза, пара отросших прядей выпадает из хвоста. Черная лайкровая майка неприятно липнет к телу, воздух тяжелеет — вдох-выдох, пара секунд. — Не расслабляться! Крупный тренер — черты лица уже смазаны, в памяти отпечатались лишь пара выцветших рубцов и шрамов и густые усы — оглашает тренировочный зал глухим басом, направляя кулак в скулу — прыжок назад, хват за запястье — вырвать правую, направить левую. Уже отточенная схема, два года тренировок — сегодня точно. — Дыши, Альберих! Кэйа рвано кивает, скорее на автомате — нога тренера летит прямо в нос — отогнуться, коснувшись кончиками пальцев раскаленного мата, босая ступня свистит над лбом, всколыхнув пряди взлетевшей челки — упереться локтем в мат — подсечка, тренер раскусывает его за секунду, подскакивая, — на узких губах злая усмешка, в синих глазах жажда битвы, желание победить, утереть нос, показать, что достоин. Тренер тихо посмеивается, но в глазах мелькает уважение — снова на двух ногах, мат под ногами чуть ли не горит, бинты туго стянули лодыжки — еще немного. Пара быстрых ударов, сдвинуть локти, укрыть голову, дышать через нос — вдох-выдох — прыжок назад, левый кулак тренера летит в висок — не успевает, он опережает. Прыжок, резкий разворот — он не дитя Снежной, он из Мондштадта — воздух режет уши, синий хвост взвивается тонкой змеей — крепкая ступня прилетает в ухо тренеру, он успевает напрячься — тренер глухо стонет и отлетает спиной на маты, сдавив мозолистой ладонью висок. Победил. Кэйа сгибается пополам, уперевшись вспотевшими ладонями в острые коленки, обтянутые узкими спортивными штанами — в глазах темнеет, пульс скачет, в висках с раздражающей периодичностью стучит. — Ох, ты едва мне челюсть не сломал, сынок, — Кэйа отрывает рассеянный взгляд от синего мата, услыхав приглушенный голос тренера. Тот, лежа на спине, тепло улыбается в усы и обхватывает подбородок пальцами, разминая. Щурится на режущий свет ламп и лениво прикрывает глаза. — Ловок как снежный барс. Я таких по молодости за хвост таскал. Снежный барс, какая ирония — он чужой в этом морозном краю вечных льдов, выходец из свободолюбивого солнечного Мондштадта, но тренер относится к нему на равных, и это греет. Сделав пару глубоких вдохов, Кэйа выпрямляется, затягивает резинку туже, собирая выбившиеся из хвоста пряди, и устало шлепает босыми ступнями по мату. — Спасибо, тренер. За то, что не оттаскали за хвост, — добавляет с лукавой усмешкой и протягивает крепкую смуглую ладонь — тренер хватается и с глухим «ух» поднимается, оправив сбившуюся на животе серую майку. — Тебя оттаскаешь, — кряхтит мужчина, приглаживая усы. Кэйа озабоченно хмурится, смотря на красное пятно на скуле тренера, но тот тут же беззаботно качает головой. — Не бери в голову, Альберих. Ты хорошо постарался, — еще одно отличие — «Альберих», не «Рагнвиндр», в этом комплексе все звали его по фамилии приемного отца, все, кроме тренера. — В скором времени сможем снаряжать тебя на оперативку, — уверенно жмет руку — Кэйа не сдерживает ответной благодарной улыбки. — Мозги у тебя что надо, быстро соображаешь. Я даже не успел ничего понять — а ты вон как старика, раз, и на лопатки! Кэйа хочет ответить «еще бы», но снова с тихим смехом покорно кивает. Два года в кадетском корпусе, два года службы в Академии — четыре года изнуряющих не только тело, но и дух тренировок, готовящих его к будущему федерального агента. Прекрасному, перспективному, блестящему для окружающих и его отца, но беспросветно темному для него самого будущему. Четыре года жизни под нескончаемым надзором, вкупе с постоянными тестами на проверку его психического состояния, уровня IQ и способности сталкиваться с непредвиденными обстоятельствами. Тренировочный бой на матах — всего лишь капля в этом море дегтя. Если бы его не ждали дома — давно бы послал все к чертям. — Где ты этому научился? — тренер опускает его ладонь, с той же отеческой гордостью оглядывая фигуру уже повзрослевшего сноровистого парня, уже не того юнца — мужчины, своим упорством достигшего высоких результатов. — Помнится мне, удар в прыжке мы не отрабатывали. — Да так, развлекался на досуге, — усмехается Кэйа, не упоминая, что с недавних пор свой каждый отпуск в Мондштадте самозабвенно тратит на вылазки с Дайном. Тренеру знать ни к чему, он хороший человек. Честный, каких мало. — Хорош у тебя досуг, — хлопает его по плечу — Кэйа чуть морщится, мышцы после долгой тренировки уже начинают болезненно ныть. — Эх, ну, бывай. Встретимся послезавтра, — разворачивается, направляясь к скамье. — И к слову о досуге, как дела со стрельбой? — Десять из десяти. — Ха, еще бы, — карие глаза тренера снова теплеют, и Кэйа деланно небрежно ему салютует. — Береги себя, сынок, — с позерской задумчивостью массирует челюсть. — А мне все же стоит заглянуть к старухе да попросить подорожник. Чует мое сердце, что-то у меня все же треснуло. — Простите, тренер, — тренер отмахивается, бормоча «чего уж там». — И вы… берегите себя. После душа у Кэйи остается еще примерно полчаса, прежде чем его снова схватит в коридоре одна из приспешниц снежной королевы и отправит штудировать учебный материал. У него через неделю тест, а через пару месяцев выпускные экзамены — и здравствуй заслуженное звание федерального агента. А своего напарника он еще даже в лицо не видел. — До меня дошли слухи о результатах вашего сына. Я приятно удивлена. Кэйа, с накинутым поверх плеч мокрым полотенцем, останавливается возле приоткрытой двери, услыхав до мурашек знакомый тон. Смотрит под ноги, и пара холодных капель, скатившись с синей челки, шлепается о белую плитку. Машинально ведет плечами, когда в вентиляции снова всполошилась орава призраков с их извечным протяжным «у-у-у», и делает ленивый шаг, тут же замирая, когда слышит голос: — Слухи? Не помню, чтобы я осведомлял вас. Отца. Кэйа перестает дышать, внутри все резко холодеет, и уж явно не от гуляющего по вылизанным коридорам сквозняка. Вокруг все словно расплывается, и сейчас уже ничего не имеет значения, кроме струящегося из едва заметной щели такого одновременно родного и далекого голоса. Голоса человека, которому он был обязан всем и из-за которого он это «все» потерял. — Пара звонков тут, тройка ухищрений там — пустяковое дело, мой дорогой Крепус, вам ли не знать. За время службы здесь Кэйа видел Крепуса от силы пару раз — и то все эти встречи ограничивались отстраненными кивками, чтобы после, приехав домой, сын уже мог невзначай поинтересоваться, знает ли отец о его успехах, чтобы получить еще одно с деланной заботой брошенное «конечно», поглаживание по волосам и равнодушный хлопок по плечу. Равнодушный, потому что рядом был другой сын, роднее и достойнее. Кэйа не был обделен отцовским вниманием. С тех самых пор, как его нога ступила на порог рагнвиндрова особняка, ему были открыты все двери. Все, которые мог отпереть для него сам Крепус. Вниманием — нет, любовью — да. И Кэйа это видел. Видел, и сначала, маленький обиженный двенадцатилетний хулиган, вырванный из мозолистых ладоней сиделок, не мог понять почему. Мог лишь злиться, демонстративно отворачиваться, сбегать из дома по ночам и после жаловаться, как несправедливо обошлась с ним жизнь. Но с каждым прожитым в золотой роскоши днем стал замечать, что названный брат — спокойнее, ответственнее, покладистее. Он не курит в беседке на заднем дворе и не получает нагоняй от молодой няньки с упругой задницей, не прогуливает лекции от приглашенных гувернеров, потому что знает все и так, не обклеивает комнату плакатами с полуголыми рокерами, не рвет рубашки, не прокалывает уши, не сбегает с тренировок по фехтованию, не угоняет машину охраны и не врезается в первый столб, не числится в списках по делам несовершеннолетних, не транжирит отцовские деньги, не шныряет по темным переулкам с веселящими порошками за пазухой и не переписывается ночами с девчонками, засунув руку в штаны. Дилюк — идеальный сын. А Кэйа — его тень. И тогда обида сменилась желанием доказать всем, что он, Кэйа, ничем не хуже младшего брата. Брата, которого, несмотря на показушное соперничество, он все-таки любил. И Кэйа стал стараться. Больше не рвал одежду, вышвырнул все потертые джинсы, вынул серьгу, смазал черную подводку и стал носить выглаженные брюки и белые накрахмаленные рубашки, которые ему приносила уже не молоденькая красотка, а старая карга с обвисшей грудью — ну, да, хлопнул он пару раз ту вертихвостку по заднице, но за что такое наказание? Он же мог и ослепнуть. Больше не сбегал с нуднейших лекций, даже пару раз вел конспекты, которые потом, не сдержавшись, сворачивал в самокрутки уже не в беседке, а за пару кварталов от дома — правда, за подозрительный запах он все же получил от все той же старухи со всевидящим око. Он даже начал усердно заниматься фехтованием и даже пару раз уложил того строптивого тренера из Фонтейна на лопатки — а всего-то стоило прийти в обтягивающих штанах, чтобы спустя пару лет проблеваться от осознания, почему он победил. Кэйа начал усиленно работать над тем, чтобы заслужить хоть малейшую долю отцовской любви. Он бросил курить, больше не задевал безобидных девчонок и попробовал подкатить к Джинн (за что тут же получил по башке), стал пропадать в спортзале, перестал закидываться дрянью и даже сдал все гребаные тесты для поступления в кадетский корпус, прекрасно зная, что и за мозги, и за физическую подготовку ему начислят по максимуму. И когда отец, вернувшись с письмом о зачислении, хвалит его, не Дилюка, его за успехи, Кэйа даже не думает, почему все сложилось так, а не иначе. Почему он должен был бороться за то, чтобы быть заметным. Чтобы быть любимым. Не понимает ровно до тех пор, пока в свои уже почти что двадцать не слышит тот самый диалог, отпечатавшийся в его мозгах меткой от раскаленной кочерги. Его тогда не заметили. Его разменяли. Продали, как единственного, кого в этой семье не было жаль. Продали ледяной сучке из Снежной с наполеоновскими планами и замахами на второго Менделеева — что именно эти снеговики варили на нижних этажах, он пока не знал. — Да, но не когда дело касается взлома базы данных натланского воинского подразделения, — «натланского»? Значит, речь снова не о нем, а о брате. Казалось бы, стоит ли удивляться. Кэйа делает крохотный шаг назад, когда кабинет оглашается раскатистым хрипловатым смехом. — Крепус, Крепус, — он вполне мог представить, как эта страшная женщина, устав издеваться, проводит белым платочком по высушенным красным губам и давит всезнающую ухмылку. — Вы меня переоцениваете. Каюсь, я всего лишь прочла ваши письма. — Стоит ли говорить, что я не удивлен, — Кэйа давится тихим смешком, когда отец цитирует его недавние мысли. В голосе Крепуса ноль обиды, и сыну это понятно — вот только что искал отец в этом забытым всеми богами склепе все еще оставалось неясным. То, что он не приехал по его душу, Кэйа уже понял. И уже не обижался. Глаза сами натыкаются на мигнувшую красным камеру в дальнем углу коридора, и Кэйа надеется, что разговор не продлится долго. А он хочет его услышать. Он хочет услышать подтверждение своим мыслям. И как же он, блять, хочет знать, что был прав. — Вы не думали, чего бы он достиг при должной подготовке? — это какой-такой «должной»? Той, что рвет душу и тело на части? Кэйе даже не нужно думать — он знает ответ и так. Крепус никогда не отдаст Дилюка. Не любимого сына и вишенку на торте «Рассвета». Кэйа и сам бы не отдал. — Вас уже не устраивают результаты моего старшего? — Вполне, — Кэйа прикусывает щеку. «Вполне». — Юноша — настоящий гений. Самородок, каких мало. Но вы же знаете, что проблема не в результатах, а в его происхождении. — Мы уже обсуждали этот вопрос, госпожа Царица, и вы знаете, что я не отдаю предпочтение ни одному из сыновей, — голос отца, привычно теплый, звучит строго, и Кэйа, напрягшись всем телом, чуть ли не прикладывается ухом к стене. — Они мне равно дороги. Кэйа горько усмехается — ложь. Очередная наглая ложь. — Ох, правда? — за спиной слышатся приближающиеся шаркающие шаги — Кэйа оборачивается, но в коридоре пусто. Не хватало, чтобы его еще застали за подслушиванием разговоров начальства. — Тогда почему вы прибыли в мой офис, не сообщив о приезде старшему сыну? Не потому ли, что, наконец, решили передать свой трон в руки младшего? — Вас это не касается, госпожа Царица. Свой долг я выполнил — остальное уже не обязан согласовывать с вами. Кэйа мог не верещать от внезапного открытия — то, что его отец чуть ли сношался с этой окоченевшей мегерой, не было сюрпризом. В голове рождался новый вопрос — причиной его успеха были его личные заслуги, или влияние знаменитого батюшки? — Ты обещал мне Рагнвиндра, Крепус. Наследника корпорации, а не безродного мальчишку. — Кэйа мой сын. И он не безродный мальчишка, — Кэйа сдавливает в ладонях концы полотенца, когда слышит скрип отодвигаемого кресла и напряженный голос отца. — И ты сама тогда сказала, что он тебя устраивает. Что изменилось? Царица паскудно смеется, и Кэйю аж всего передергивает — противная старая сука. — Кровь не водица, Крепус. Знаменитая в Снежной пословица, значение которой тебе прекрасно известно. Иначе в моих рядах сейчас был бы Дилюк, — Кэйа отчаянно хотел заржать в голос — что-то он не замечал у дверей этого ледяного дворца очереди из желающих пройти спартанскую подготовку. — У тебя слишком много условий для руководителя компании, чье будущее полностью зависит от моего финансирования, — Кэйа набирает в грудь больше воздуха, чем могут вместить легкие, и чуть не закашливается — сдерживается. Значит, отец финансирует эту контору по производству мороженого. Казалось бы, куда больше. — А ты слишком беспечен для того, чья репутация находится в руках того самого руководителя. Наше соглашение выгодно нам обоим, не с этого ли все началось, Крепус? — он перестает моргать, в животе все поднимается тугим вихрем и сворачивается в плотный комок. — Я не отдам своего сына, ты знаешь, — говорит отец едва слышно. — И как удобно, что есть другой, верно? — Эй, приятель, ты не заблудился? — Кэйа резко оборачивается, выкручивая запястье незваного гостя и тут же оттесняя его к стене — за что он и мог сказать спасибо, так это за выработанные рефлексы. Голоса в кабинете становятся тише, и Кэйа слышит сдавленный смех. Запоздало понимает, что смеется не его отец и не та хладная мумия — молодой парень, примерно его возраста, с черной копной отросших до плеч прямых волос, белой кожей и бесцветными улыбчивыми глазами. — Полегче, приятель, — оскалившись, кряхтит незнакомец, и Кэйа, оглянувшись, оттаскивает тощее тело парня дальше от злополучной двери, прижав его локтем к стене. — Мы не встречались, верно? — Кто ты? — у Кэйи нет ни времени, ни желания устраивать спектакль — этот подозрительный патлатый видел все и так. Незнакомец насмешливо кивает в сторону все еще прижатого к его горлу локтя, и Кэйа, не прекращая ждать подвоха, медленно убирает руку. — Мог быть и поласковее к своему напарнику, — названный напарником не прекращает веселиться, потирая сдавленное горло, и Кэйа вопросительно вздергивает брови. — Кэйа Альберих, верно? Мондштадтовец с синими волосами. Такого ни с кем не спутаешь. — Кто ты? — он сдавленно шипит сквозь зубы, то и дело оборачиваясь к двери кабинета, откуда в любой момент мог выйти отец. Незнакомец ловко зачесывает челку назад, и Кэйа сразу же подмечает тонкие черные брови, сложенные домиком. — Меня зовут Ростам. Ростам Вольфпап. Уверен, мы подружимся, — Ростам тянет руку, извивая тонкие губы в комичной, жуткой острозубой ухмылке. А следом его лицо бледнеет, в уголках растянутых до мочек ушей губ запекается кровь, а из пустых глазниц льются черные слезы, тушью отпечатываясь на впалых щеках в виде аккуратных, словно нарисованных, капель.

Мондштадт

Настоящее время

— Проснитесь, капитан! Кэйа резко садится, словно его окатили ледяной водой, распахивает глаза и пару раз непонимающе моргает, когда сквозь плотную пелену в его голову просачивается всклоченный образ его верной помощницы, заменяя коченеющее окровавленное лицо плачущего шута. — Эмбер?.. — глухо стонет он то ли от ноющей боли в мышцах от проведенных на каменной койке часов, то ли от влитой рыжим чертом вяжущей херни, то ли от очередного кошмара с танцующими мертвецами. — Я принесла вам кофе, — Эмбер, присев на корточки возле прикрепленной к стене кровати из стальных прутьев, протягивает картонный стакан и с неприкрытым беспокойством разглядывает помятое и кое-где опухшее лицо своего капитана. — И хотела сказать, что у вас посетитель. — Посетитель?.. — ему приходится собраться с мыслями, чтобы вспомнить пару проведенных в заточении ночей и отбиться от все еще мелькающей перед глазами, казалось бы, давно позабытой картинки. Верно, он сейчас в ближайшем к центру СИЗО. В Мондштадте. Не в Снежной. Ему почти тридцать три, а не двадцать. И он осужденный за покушение на Венти и убийство того, чью залитую кровью рожу он видел, словно наяву, всего лишь пару секунд назад. — Что ты тут вообще забыла? — туго припоминает, что его подчиненная должна была греть задницу в центральном участке, а не прохлаждаться в его одиночной камере. Эмбер тут же принимает свой излюбленный воодушевленный вид, пока Кэйа чешет колючую щеку. — Напросилась, — тычет стаканом в его ладонь, до выступивших вен сжавшей коленку, и, посмотрев по сторонам в и без того пустой камере — стол, стул, кровать, заговорчески шепчет. — Я подслушала, что послезавтра вас перенаправят в Декарабианскую тюрьму… — Куда, бля?.. — Боже, сэр Альберих, возьмите себя в руки! — Кэйа скорее машинально принимает настойчиво предлагаемый кофе и бессознательно сверлит пластиковую белую крышку. — Послезавтра, Декарабианская тюрьма, насчет слушания не знаю, возможно, в то же время будет суд. У вас есть десять минут, чтобы придумать что-то! — Эмбер интуитивно касается его коленки, скрытой тонкой льняной тканью тюремных штанов, и тут же смущенно одергивает ладонь, словно ошпарившись. — Она вас ждет! — Она? — голова пухнет, и он, все еще вяло соображая, отпивает кофе. — Ваша жена! И тут же сплевывает.

***

Стойкий макияж, идеальная залаченная укладка, наряд, тщательно подобранный стилистами, — гарнитура заправлена за ухо, микрофон на рукаве белого пиджака, очки с черными стеклами сползают на нос — опухших глаз не видно, все спрятано за толстым слоем косметики. — Не допускайте, чтобы СМИ бунтовали больше необходимого — эти фотографии необходимо извлечь, потребуют деньги, заплатите, не торгуясь, с папарацци торги бессмысленны, привлеките адвокатов, если откажутся продавать, заблокируйте сайты, заморозьте счета, прибегните к шантажу — все, что угодно, — Люмин гасит белый тонкий планшет, откладывая его в сторону. — Все фотографии, госпожа Моко. — Вы имеете в виду те, на которых вы с сэром… — Все, — стальным голосом перебивает, складывая руки перед собой и в упор смотря на сотрудницу PR-отдела, чуть вздрогнувшую от резкого тона. Люмин смягчается. — Но сначала стоит извлечь снимки с господином президентом — это дело первой необходимости, — Моко почтительно склоняет голову, давя взгляд в пол. — Вам также придется позаботиться и о тех, что проникли в сеть не через СМИ, здесь могут возникнуть сложности, но вам не впервой заниматься этим, я верю, что вы справитесь, госпожа Моко, — добавляет Люмин с вежливой улыбкой, и сотрудница штаба согласно кивает. — Поместите их в сектор особой важности, не удаляйте, но не допускайте, чтобы кто-то помимо главного управления мог получить к ним доступ. Вы свободны, спасибо. Моко уносится чинным шагом, стуча каблуками, и Люмин, стянув черные очки, сжимает переносицу двумя пальцами. Понедельник — день тяжелый, но не потому, что первый, а потому, что прошло уже два дня с того злополучного приема, а та смердящая куча дерьма даже не планировала уменьшаться. С трудом замятый скандал о драке братьев — этот план их кружка гениев еще с горем пополам выгорел, и пути мастера Дилюка и его непутевого братца теперь разделены пропастью хотя и не вражды, но недопонимания точно — репутация главы «Рассвета» была отвоевана, пусть и оказалась слегка запятнана. Теперь Дилюка вряд ли смогут обвинить в пособничестве брату, особенно когда решится вопрос с продажей акций Кэйи. Люмин, уперевшись лбом в скрещенные ладони, горько усмехнулась, когда вспомнила заголовок одной из статей в «The Teyvat Times»: «Авель и Каин: вражда двух братьев», и любительское фото под ним — Дилюк на Кэйе, оба в крови и с помятыми лицами. Да уж, вражда. Скорее клоунское представление. Мастер Дилюк с той пятницы спал от силы часа три — и все эти дни, не считая одного отъезда домой сразу после приема, провел у себя в кабинете — все личные вещи привозили ему ассистенты, пока Люмин выхаживала своего босса тут и не отходила от него ни на шаг. Планшет загорается, оповещая о новом сообщении, и Люмин хватает лишь одного взгляда, чтобы в который раз обреченно застонать. Наследник картеля «Фей Юнь», интеллигентный (несмотря на свои пристрастия) и донельзя настырный юноша Син Цю с воскресенья заваливает ее личную почту письмами с призывом подумать над его предложением — весть о том, что в скором времени будет проведено собрание по поводу процентов Кэйи, распространилась слишком быстро. И, естественно, по его уверениям госпожа Виатор, как владеющая какой-никакой, но долью в компании должна была сорвать немалый куш. Панталоне, этот старый извращенец с любовью к молоденьким дамам, с воскресенья расхаживал по коридорам «Рассвета», до скрежета царапая тростью начищенные зеркальные полы и не давая добрым работягам продохнуть. Дилюк его послать к чертям не мог, хотя очень хотел, судя по тому, как при первой встрече чуть не сломал ему пальцы — Аратаки Итто определенно покивал бы с видом гордого бати; Эльзер же, с терпением больше, чем у всей компании вместе взятой, был вынужден вести с этим старым рогоносцем светские беседы, пока Люмин делала все, что прикажет ей мастер Дилюк. И, слава всем богам, от нее Панталоне пока держался на расстоянии, лишь единожды подарил легкую улыбку, когда она, пролетая мимо ресепшена на первом этаже, была остановлена очередным невесть как пробравшимся в здание журналистом — Люмин хотела показать ему средний палец, но вместо этого всего лишь призвала охрану. И такое излишнее внимание к ее персоне определенно напрягало. В компании и без того царил раздор, но теперь, помимо бессчетного количества бумажек, звонков и встреч, Люмин, с недавних пор обзаведшаяся репутацией первой претендентки на наследство Альбериха как его неудавшаяся благоверная, была вынуждена нести бремя чуть ли не новой звезды «Рассвета», коей будет поручено холить и лелеять все это богатство. Всего за день новостные ленты заполнились кричащими заголовками с сообщением о громком падении прежде блюдущего (скорее, блядящего) порядок капитана следственного отдела, знаменитого мондштадтского холостяка и просто доброго и сердечного мужчины. Комментарии разнились от «так ему и надо, уебку» до «такой красавчик, и в тюрьме, я б его…». Но когда в дело вступила желтая пресса, Люмин поняла, что с этой ночи ей придется выходить из дома, обмотанной кремовым шелковым платком, в черных очках с толстой оправой и с парой охранников за спиной. С каждой плешивой газетенки на нее пялилось ее собственное гневное лицо в компании печально известного капитана, целующего ее в щеку. А внизу самые разные заголовки: «Госпожа Виатор и капитан в опале: трагичный роман или неудавшаяся афера?», «Мондштадтские Ромео и Джульетта: история краткосрочной, но страстной любви», «Жена декабриста: эксклюзивное интервью с Люмин Виатор» — и это при том, что никакого интервью она никому не давала. Не лучше были и статьи на женских форумах: «Как жить дальше, если ваш мужчина оказался за решеткой. Советы от Люмин Виатор» — ей пришлось постараться, чтобы удержать себя от комментария «вскрыться от горя», особенно когда ее покрасневшие глаза то и дело натыкались на «бедняжка, такая молодая, а уже такая судьба…», «жаль девку, могла б получше кого найти, на личико-то ничего», «так ей и надо, шалаве» и т.д. и т.п. Мнения неофициальных СМИ всегда были очень объективными, но бороться с ними не было смысла — то, что единожды оказалось в интернете, топором уже не вырубишь. — Господин Бранд, я отправляюсь на встречу через пятнадцать минут, подготовьте, пожалуйста, машину, — один из приставленных к ней темноволосых телохранителей, один из тысячи таких же вышколенных военных в смокингах, едва заметно кивнул и молча покинул ее кабинет. Другой, почти что его брат-близнец, остался в кабинете. Мало того, что в «Рассвете» и раньше нельзя было продохнуть от охраны, так теперь они занимали собой чуть ли не каждый угол — система безопасности также была усилена в несколько раз, все пропуски незамедлительно заменялись на новые, и, чтобы пройти в здание, требовалась уже тройная аутентификация — пропуск нового образца, отпечаток пальца и скан сетчатки глаза (отсюда и вопрос, как именно журналисты успевали сюда проникать). Завтра она должна будет включить все свое обаяние и подготовить почву для акционерных игр, где решится — раздать ли кэйевы сбережения нуждающимся или же передать те под крылышко компании (то бишь Дилюку). Люмин всеми руками и ногами была за второй вариант, но ее вряд ли будут спрашивать, если только она сама не выступит добровольцем — но разве можно отдать все в руки какой-то зеленой дамочке? Мастер Дилюк ей в этом не помощник — у него и так челюсть скоро отвалится от постоянно сдерживаемого напряжения. Оставался Эльзер, да и тот хвостом гонялся за Дилюком, то хмурясь, то кидая свои неостроумные шутки в попытках разрядить атмосферу. Еще немного, и их босс сам разрядит атмосферу, разломав дубовый стол пополам. Люмин снова напялила очки, скрывая красноту глаз. Нужно было подумать о том, как извлечь фотографии и утихомирить бушующих журналистов. Ее отзывчивому начальству сейчас было не до этого, но кому-то же нужно было взять на себя ответственность разворошить это осиное гнездо, пока их репутация не была окончательно погребена под обломками лживых сплетен и грязных слухов — и кому этим заняться, как не Люмин. Естественно, в этом же состояла ее работа, чтоб ее. Сегодня у нее встреча с Алисой Трифлс — она надеялась, что главный редактор «Тейватского вестника» по старой дружбе выпустит пару разоблачающих статей на пользу «Рассвета», но с журналистами ни в чем нельзя было быть уверенным. Она, конечно, могла наплести той про занимательное знакомство с ее хамоватой дочуркой и благовоспитанным племянником, но лесть только в самом крайнем случае. Алиса была понимающей женщиной, могла и подыграть. Девушка накидывает белое пальто поверх такого же белого пиджака, повязывает кремовый платок вокруг головы, скрывая волосы, напяливает черные кожаные перчатки и подхватывает такую же черную сумку. Сегодня у нее лук почти тотал-уайт — а одеться как на похороны она еще успеет. Второй телохранитель, господин-как-его-там, так же молча последовал за ней, когда она ровным шагом поспешила к лифтам. — Я уехала на встречу с госпожой Трифлс, — едва прикладывается светло-розовыми губами к рукаву пиджака. — Звонки перенаправила на тебя, если будет что-то срочное, я на связи. — Понял, Виатор, удачи, — тут же устало отвечает ей Эльзер в наушник, и Люмин блокирует микрофон. Она пользовалась гарнитурой для связи с Эльзером и Дилюком всего пару раз от силы — и то, почти всегда это было не больше, чем на день, когда «Рассвет» кипел в ожидании какой-то чрезмерно важной встречи или подготовки к собранию. Сейчас все было совершенно иначе — Кэйа бросил немаленькую тень не столько на компанию, сколько на самого Дилюка — приходилось отслеживать каждый шаг, каждое слово, каждое мимолетное движение — все нужно было держать под контролем, чтобы не стало хуже. По крайней мере до конца следствия. Люмин заметила тонну камер и микрофонов уже на подходе к выходу — за зеркальными ростовыми окнами выстроилась немалая толпа желающих схватить хоть одного сотрудника и прижать его к стенке. — Может, стоит выйти через черный ход? — уточняет у смирно шагающего рядом мужчины. — Не беспокойтесь, госпожа Виатор, вы в безопасности. Люмин уже ничему не верила. Когда телохранитель, господин Флат (она все же прочла его имя на бейдже), галантно открывает ей дверь, ее тут же окружает гомон журналистов, расталкиваемых приставленными к «Рассвету» охранниками.

«Это госпожа Виатор!», «Госпожа Виатор!», «Госпожа Виатор, скажите, что будет с компанией?», «В каком положении сейчас господин Рагнвиндр?», «Госпожа Виатор, а правда, что у вас роман с заключенным капитаном Альберихом?», «Госпожа Виатор, ходят слухи, что вы были ранены на прошедшем приеме в “Архонте”!», «Госпожа Виатор!», «Госпожа Виатор!», «Госпожа Виатор!»…

Бранд, сидящий за рулем черного затонированного автомобиля, мигает фарами, пока Флат, придерживая ее за спину, аккуратно ведет девушку к машине. Молча открывает заднюю дверь, оглядываясь — на парковку, прямо за толпой, громко скрипя шинами, въезжает внушительный красный джип. Журналисты испуганно скачут в стороны, когда сзади них припарковывается громадная махина, и оттуда выскакивает мужчина в сером пальто с острокрылой бабочкой на груди, с взъерошенными медными волосами и обеспокоенным синим взглядом. Мужчина, которого она отчаянно желала, но не хотела видеть. — Что он сделал? — Паймон, стоя на балконе с сигаретой в руке, от шока давится утренним кофе, и Люмин поправляет короткий плюшевый халат, поежившись от ветра. — Арестовал Кэйю. — Твою мать, вот это Санта-Барбара… Ей удалось кое-как поспать на кровати своей верной подруги — та даже не стала спрашивать, лишь понимающе покивала, вернувшись с работы, достала пару банок пива и попросила утром изложить все. Люмин так и сделала, лишь скрыв пару подробностей, касающихся нападения и некоторых моментов, о которых Кэйа просил не распространяться. — И мы поцеловались, — с покрасневшими то ли от холодного ветра, то ли от смущения добавляет Люмин, сверля свои бледные ноги в белых тапках. Паймон давится кофе второй раз, выпучив на подругу свои большие круглые глаза. — С Кэйей?! — тут уже пришла очередь Люмин давится воздухом. — Да нет же! С Чайлдом! — После ареста?! — справедливо возмущается Паймон, и Люмин складывает руки на груди, словно защищаясь. — Господи, нет! Я по-твоему совсем поехавшая?! — Паймон скептично поджимает губы и выжидающе пялиться, не обращая внимания на дотлевающую сигарету. — Поцеловались, пока танцевали… Ну и пару раз потом, но уже не так… Мне было так хорошо, что я… Боже, не знаю, что теперь делать… — Люмин прячет лицо в ладонях. — Он не связывался со мной, не знаю, позвонит ли, не знаю, стоит ли брать трубку. Я ничего не знаю, Паймон! Я уверена, что Кэйа ни при чем, но, блин, как же это все сложно… Как же легко оказалось ею манипулировать. Все те колючие мысли, старательно пропихиваемые в ее захламленную головушку Панталоне, мигом испаряются, стоило Кэйе проникновенно заглянуть в ее опухшие глаза и нежно промолвить, что он не виноват. Она ведь знала, сердцем чувствовала, что Кэйе верить — себе дороже, но почему-то верила. Ей просто хотелось быть уверенной, что кто-кто, а Кэйа точно не нанесет вреда брату, и все это сразу же после их кровавого катания на мраморном полу. А Чайлду? Могла ли она верить Чайлду? Что думать, когда вокруг без конца трещат о том, что ФАТУИ нельзя доверять, и что медноволосый улыбчивый парень — всего лишь маска, тот, кому ничего не стоит разменять ее чувства на пути к желанной цели? Был ли симпатичный ее сердцу мужчина, тот, кто, хотя и с привычными шутками, но с такой заботой в васильковых глазах ведал о своей семье, тот, кто примчался по ее первому зову, потакал ее капризам, тот, в которого она впервые смогла по-настоящему влюбиться всего за несколько дней, забыв красные пряди и суровый взгляд, тот, с которым она чувствовала себя в безопасности, прижимаясь в таком чудесном танце, кому доверяла, с кем хотела быть рядом, кого хотела целовать и целовать... предателем? Был ли мужчина, без улыбки защелкнувшим наручники на том, другом, к кому она успела так сильно привязаться, плохим человеком? Был ли он тем, кто с самого начала знал исход этого дела? Было ли его знакомство с ней попыткой подобраться к Кэйе? А она? Какую роль сыграла она в этом аресте? Была ли она предательницей? — Может, сама позвонишь ему? — беловолосая подруга, словно швырнув камень в пруд, останавливает режущий виски поток беспорядочных мыслей, и Люмин до боли в пальцах сжимает полы мягкого теплого халата. — Я не знаю, — и это самое страшное — плыть туда, где солнце скрылось, а вокруг лишь сжирающая пустота черной беспросветной ночи. Она так устала от собственной беспомощности, что хотелось выть, а конечности сводило от ноющего желания что-то сделать — хотя бы отпинать ближайший стул, покричать в потолок и со слезами признаться самой себе, что она ничего не может сделать. Только тыкаться по углам, как слепой котенок, пока ситуация сама не придет в норму. Верить в силу времени и надеяться, что все будет хорошо. — М-да… — обреченно тянет Паймон, слизывая кофейные усы над верхней губой. — Не Санта-Барбара, а диснеевский мультик. Из тех, где папаша-лев сдох, а маму Бэмби застрелили. — Паймон… — Да шучу я, — Паймон драматично тушит сигарету о балконную перегородку и кивает в сторону двери. — Пойдем, а то заболеешь. Люмин не успевает залезть в машину — Тарталья, взмахнув распахнутым удостоверением перед лицами охраны, проносится мимо них, к ней. Флат загораживает ее спиной. — Спокойно, приятель, — Чайлд повторно демонстрирует документы, глядя на Люмин. Девушка тут же, закусив губу, отводит взгляд. — Я по делу капитана Альбериха, госпожа Виатор находится в числе прямых свидетелей, ее необходимо опросить для составления протокола. Флат пару секунд молчит, толпа журналистов притихла, лишь слышны едва различимые шепотки, перебиваемые звуком вспышек.

«Это же тот самый! С приема!..», «Это с ним танцевала госпожа Виатор?», «Говорят, они целовались!»

— Люмин, — его голос теряет уверенные нотки и едва различимо подрагивает, но она не поднимает головы. Ей все еще было нужно то самое время, чтобы прийти себя. — Люмин, посмотри на меня, — Люмин крепче сжимает губы. — Молодой человек, отойдите. — Люм, прошу тебя, — Чайлд настаивает на своем, обеспокоенно скользя по опущенным плечам и спрятанным за черным стеклом блеском теплых карих глаз, и Люмин, не сдержавшись, все же шмыгает носом, обернувшись. — Молодой человек… — Все в порядке, Флат, я поеду с ним, — внезапно перебивает Люмин, отступив от машины, все еще не сталкиваясь глазами с Тартальей, и глухо хлопает дверью. — Господин Рагнвиндр возвел вашу безопасность в «S»-ранг, вы не должны… — Он федеральный агент, Флат, со мной все будет в порядке, — будет ли? — У вас нет необходимости ехать в машине ФАТУИ, ваша основная задача — явиться в участок… — все еще не теряет надежды достучаться Флат. Бранд продолжает строить из себя манекен, демонстрируя полную собранность и полное отсутствие какой-либо заинтересованности в происходящем. Периодически подергивающееся ухо выдавало его с потрохами. — В следственный изолятор, — поправляет его Тарталья, отчаянно пытаясь поймать хоть малейшую реакцию в девушке. — К которому у вас нет допуска, Флат, — не удерживается от ухмылки и едкого, словно вымученного подмигивания. Ветер треплет его волосы — и с такой прической, россыпью веснушек и обманчиво улыбчивыми глазами он выглядит совсем по-мальчишески. — Мы поедем за вами, если понадобится помощь, — Флат склоняется перед Люмин, обозначая, что разговор окончен. Девушка кивает, нервно сжимая ручку сумки двумя ладонями, и, отмечая, что уличную кладку возле здания давно пора было подлатать, следует за Тартальей, демонстративно расталкивающим плечами настырных журналюг. Чайлд галантно открывает ей дверь со стороны переднего пассажирского кресла, и Люмин, вставая на высокую ступеньку, запрыгивает на сиденье. Мягко хлопает дверью и, обойдя гудящую машину, садится за руль. В салоне возникает напряженная тишина, и Тарталья, пристегнувшись и дождавшись, пока девушка сделает то же самое, жмет на педали и задом выруливает с парковки. В боковом зеркале замечает, как авто охраны «Рассвета» пристраивается за ними. Они едут пару минут молча, Люмин, написав короткое письмо с извинениями для Алисы и просьбой перенести встречу, отворачивается к окну, без интереса разглядывая пролетающие мимо высотки делового центра, все еще теребя ручку сумки, словно та была спасательным кругом. Позднее октябрьское солнце не греет, но все еще светит яркими лучами — ей не приходится щурится, очки она не снимает. Тарталья, круча руль одной рукой, другую запускает в карман пальто и вытягивает пачку мятной жвачки. — Не устала от них? — беспечно комментирует Чайлд, засунув пару пластинок в рот. — Будешь? — протягивает упаковку девушке, но та лишь молча машет головой, не поворачиваясь. Тишина становится поистине невыносимой. Не разрушает образовавшейся неловкости и собравшаяся пробка. — Следственный изолятор? — спустя пару минут стояния хриплым голосом интересуется Люмин, и Тарталья от этого тона начинает чувствовать себя виноватым. — Дело еще не решено, ты же знаешь, — как-то подавленно отвечает он ей, катая жвачку во рту, и Люмин, наконец оторвавшись от созерцания серых высоток за стеклом, поворачивается. Тарталье хватает беглого взгляда, чтобы понять, что легко не будет. — Не знаю, Чайлд, — ровно, сдерживая дрожащий голос, отвечает Люмин, смотря мимо водителя. — С того момента, как ты сбежал из кабинета Розарии, я уже ничего не знаю, — Чайлд молчит, его кадык дергается, и она хватается за другую ниточку. — Меня будут допрашивать? — На самом деле, нет, — он мог бы порадоваться сменившейся теме, но в воздухе все еще висит недоговоренность, и Чайлд знает, что рано или поздно ему придется уворачиваться от летящих в его славную голову тарелок. Люмин всегда вспыхивала ярко, как бенгальский огонек, но также быстро гасла. — Это была его личная просьба, — поясняет, когда девушка продолжает выжидающе смотреть в его сторону, в то время как он все еще недовольно водит челюстью от не собирающейся рассасываться пробки. — Альберих хотел, чтобы ты к нему пришла. Он сам так сказал. — Сам? — с легким смешком вопрошает она, и Тарталье чудится, что лед начинает таять. — Я говорил с ним. Это единственное, что я мог сделать, — он не будет сваливать на нее все впечатления от «допроса» и упоминать, что эта встреча была лишь платой за обещание помочь с поисками брата. Он и без того чувствовал себя гадко, прекрасно понимая, что втягивает ничего не подозревающую девушку в неизвестную и ему самому игру. Но согласился лишь потому, что знал — костьми ляжет, но не даст Альбериху причинить ей вред. Хватит с него и пропавшего брата, и сбитых костяшек в спортзале, и снисходительного смешка Панталоне, и выжидающих в тени чертовых коллег, хищно скалящихся, когда же он наконец выдаст себя и свои истинные намерения. Он уже сделал свой ход, когда спас Альбериха от того злополучного яда, когда не дал Люмин почувствовать горечь утраты — он сделал свой ход и покорно спустил угрозы начальства, скинувшего на него задержание. — И что требуется от меня? — Люмин вдруг стягивает черные очки, и Тарталья ловит ее прямой, пустой взгляд — и сердце сжимается от того, что не может прижать к себе, погладить по волосам и хоть как-то успокоить. Да и как успокоить человека, если у самого в душе нет ни малейшей уверенности, что все будет хорошо. — Если честно, я и сам без понятия, — и это было правдой. Он не знал, что успел спланировать Альберих за ту пару часов, проведенных в компании наручников и пустой темной комнатушки. — Я не уверен, что он сможет тебе что-то передать, ваш разговор, вероятно, будет прослушиваться, да и… — внезапно замолкает, понимания, что содержание беседы — лишь меньшая из проблем. — Что-то не так? — Чайлд невесело фыркает, словно говоря, что вся эта ситуация была «не так». Он кратко жмет на педаль, перестраиваясь в центральную полосу, и снова встает. Отстегивает ремень безопасности и вполоборота вещает: — Послушай, Люм, я знаю, что прошу о многом, но… — Люмин чинно сидит с прямой спиной и ждет продолжения. Чайлд, наклонившись, случайно касается ее коленки локтем, открывая бардачок. Девушка поджимает ноги, пока он роется в кипе бумаг. Выискав нужный, вытягивает документ в прозрачном файле и протягивает его Люмин. — Эта встреча тайная, — Люмин покорно принимает бумагу, оставив в покое исстрадавшуюся сумку. — А это тайная весточка от следователя. Я вряд ли смогу пройти с тобой. Альберих потребовал, чтобы нас не прослушивали, но я не знаю, учли ли это эти дотошные работяги… Но я все еще жив, как видишь, значит, не все так плохо, — выдает с нервным смешком, отодвигаясь, и Люмин тут же озабоченно хмурится. — Чайлд, тебе угрожают? — серьезно спрашивает она, убирая документ в сумку, и Тарталья тут же беспечно отмахивается. — Ха, скажешь тоже, — дарит ей лучезарную улыбку, но Люмин не улыбается, и он тут же покорно поджимает губы. — Я к тому, принцесса, что у нас могут возникнуть некоторые проблемы с получением разрешения на посещение, но я надеюсь, что этой бумажки хватит. Твой парень тоже не промах, знаешь ли, — шутит быстрее, чем успевает подумать, и тут же, словно смутившись, переводит взгляд на дорогу, крепко сжав обшивку руля. — Знаю, — ее голос за время их краткосрочной беседы впервые теплеет, и Чайлд сглатывает. — Помогу, чем смогу, — Люмин поддается внезапному порыву и мягко кладет ему ладонь в перчатке на плечо. — Все получится. Ох, бляха, ему бы самому не разреветься от чувственности момента. — Я должна передать ему что-то важное? — вновь спрашивает она, неловко убрав руку. Ей очень хочется сбросить с себя эту маску холодности, но расклеиться сейчас — не собрать себя по кусочкам потом. — Даже если бы я хотел, тебе вряд ли бы дали. Просто постарайся запомнить все, что он скажет. Я знаю, что ты меня ненавидишь, но, пожалуйста… — Я не ненавижу тебя, Чайлд, — сама того не понимая, этими словами она сбрасывает тяжелый груз с его плеч. Дышать сразу становится легче. — Я просто запуталась. — Во мне? — В себе, Чайлд, — она горько поджимает губы и трет лоб, не зная, куда деться от этого гнетущего чувства, напоминающего несварение. — Скажи мне, ты знал? — Чайлд непонимающе хмурится. — С самого начала знал, что этим все закончится? — Чайлд молчит, и она в этом молчании находит ответ, понуро усмехнувшись. Ее голос чуть дрожит. — Знал, значит. — Люмин, я не знал о том, что он повинен в покушении на Барбатоса… — Да ладно? — с сарказмом вздергивает брови она. — А про «убийство десятилетней давности»? — кадык у него дергается, и Люмин с новым язвительным смешком кивает. — Ты сказал, что пытаешься ему помочь, и я не знаю, что об этом думать, — замолкает лишь для того, чтобы, набрав в грудь побольше воздуха, запустить в него снаряд с катапульты. Ей нужно выговориться, иначе она рано или поздно лопнет. — Ты работаешь на ФАТУИ. И по правде, сначала я очень настороженно относилась к тебе, признаю, из-за слухов, которые о вас ходят. Вам не доверяют в Инадзуме, в Ли Юэ и Фонтейне принимают с почестями, а здесь просто не знают, как реагировать. Но ты разрушил все мои представления. Ты, конечно, можешь меня обвинить в предвзятости, но пойми меня тоже, тяжело верить человеку, когда вокруг все твердят, что с тобой стоит быть осторожнее… — Все? — он бы очень хотел сейчас раздобыть какую-нибудь взрывчатку, лишь бы эта пробка поскорее рассосалась — Тарталья прекрасно понимал, к чему ведет его дама сердца, и ему это совершенно не нравилось. Не так. Не сейчас. Рано. — Ну, мои… друзья… — Альберих? Люмин иронично усмехается: — Он в том числе, — Чайлд неодобрительно цокает языком, и Люмин, не сдержавшись, вспыхивает, взмахнув руками. — Но, знаешь ли, ты тоже постоянно твердил, что мне стоит держаться от него подальше! — И я до сих пор так думаю. — Да, и именно поэтому мы едем прямо к нему на чаепитие за решеткой! — резко смыкает губы, когда понимает, что слегка переиграла и не смогла удержать себя в руках. — Я просто хочу, чтобы ты понимал — я нахожусь под постоянным давлением, сначала с работой, а теперь еще вы двое… Черт возьми, я совсем не хотела, чтобы ты считал меня размазней… — Я не считаю, принцесса, — Люмин за время их разговора старательно смотрела куда угодно — то на свое бледное отражение в зеркале, то на покачивающуюся связку брелоков под ним, то на маленькую лаковую табличку с каким-то мужчиной и с крестом под ней, то на пару торчащих фотоснимков, выглядывающих из верхнего бардачка — но не ему в глаза. И когда Чайлд таким уверенным голосом говорит, что не считает ее «размазней», она, наконец, поворачивается к нему. И тут же вновь корит себя за потерянное самообладание. У нее против воли немо раскрываются губы, и Тарталья без улыбки поддевает ее подбородок одним пальцем. — Муха залетит. — Да иди ты! — Чайлд тихо посмеивается, пока Люмин, смущенно прикрыв губы ладонями, прячет свою не сумевшую спрятаться улыбку. — Об этом я и говорю! С тобой невозможно серьезно разговаривать! И поэтому я не знаю, что мне думать! — Чайлд все еще улыбается, но Люмин уже не до шуток. — Каждый раз, каждый чертов раз, когда я допускаю малейшую мысль, что ты можешь нанести мне вред, все тут же мигом рушится о твое чертово обаяние, твою чертову улыбку и твои… твои… твои чертовы волосы! — Мои волосы? — Ох, замолчи! Ты делаешь только хуже! Все! Без. Шуток, — чопорно, словно по слогам, произносит она, сделав пару успокаивающих вздохов, и Тарталья, подперев голову кулаком и облокотившись на руль, заглядывается на ее зарумянившиеся щеки. — Один вопрос. — Всего один? Я способен на больше…м-м!.. — Люмин резко прикладывает свою ладонь в перчатке к его губам, вынуждая замолчать. — Наши отношения, — серьезно начинает она, замечая, как синь в глазах Чайлда темнеет, веки чуть дергаются и морщинки в уголках глаз разглаживаются — извечная улыбка, наконец, капитулировала. — Они тоже были спланированы? — он хмурит брови, отклоняя голову, и Люмин не дает ему даже надежды на побег, придавив губы сильнее — хотел бы, давно бы уже отстранился. — Я знаю тебя от силы неделю. И ты знаешь меня столько же, — он моргает, и она воспринимает этот жест за согласие. — Я знаю, что Кэйа — патологический лжец, но я знаю это не первый год, и уже научилась различать, когда он врет, а когда говорит правду, — или Кэйа позволял ей это делать. Но сейчас было важно не это. — Ты — новый человек в моей жизни, — теплое дыхание мужчины ощущается даже через перчатку, а ремень безопасности неприятно сдавливает плечо. — И как бы сильно ты мне не нравился, я действительно тебя совсем не знаю. Поэтому, пожалуйста, — Люмин, поддавшись внезапному порыву, нервно заправляет медную прядь за ухо. — Если тогда, на приеме, ты действительно сказал правду и у тебя есть чувства ко мне, — переходит на полушепот, когда Тарталья вдруг протестующе мычит, и она прижимает ладонь сильнее, продолжая смотреть ему в глаза. — Скажи мне, — Чайлд задерживает дыхание, молясь, чтобы вопрос оказался… — Наши отношения — тоже… ненастоящие?.. — …неправильным. Неправильный. Люмин выжидает пару секунд и медленно, не моргая, отстраняет ладонь от его лица. Чайлду хватает лишь одних моляще распахнутых карих глаз, таких больших, таких глубоких — он знает, что торопится, знает, что так нельзя, и даже не пытается бороться. Оторвав локоть от руля, обхватывает девушку за затылок, другой рукой крепко сжимая ее все еще висящую в воздухе ладонь, и, раскрыв губы, приникает к ее губам в отчаянном мятном поцелуе. Как же не хотелось, чтобы все закончилось, едва успев начаться. Люмин не отстраняется, но и не отвечает — ее губы напряжены, плотно сжаты, он мажет по ним еще раз, и еще, и после, чуть отстранившись, касаясь своим носом ее, обжигает хриплым шепотом: — Тогда, — ее ресницы дрожат, когда его лицо так близко, — я сказал правду, — отпускает ее ладонь, и, повторяя ее прошлый жест, заправляет выбившуюся из-под платка золотистую челку. — Ты мне правда нравишься, Люмин. Я думаю, что я вл… — Люмин не дает ему ответить, прислоняя к его губам указательный палец. — Я тоже, — она задерживает дыхание, и глаза едва заметно поблескивают. Она нежно обхватывает ладонью его щеку, поглаживая. — И мне так хочется, чтобы этого было достаточно, — произносит и, потянувшись, целует его уже сама. За ними громко бибикают, а после какой-то мужик, вывалившись из окна помятого минивэна, чуть ли не волоча пузом по стеклу, орет: — Че встал, ебантяй?! Тарталья, наклонив голову, углубляет поцелуй, когда их страстное примирение нарушается поросячьим визгом — свободной рукой случайно бьет по обшивке руля, тут же возвращая ее к девушке, касаясь ее талии с накинутым поверх живота ремнем безопасности, подсаживается ближе, напирая, и Люмин сама вплетает ему в волосы ладонь в перчатке, трепля медные вихры. — Эй, я к те обращаюсь, тупица! — мужик резко дает по газам и едва не впечатывается в задний бампер красного джипа. — Какого… — зло бормочет Чайлд, отстранившись, но его опережает Люмин. Девушка, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, ловко щелкает по кнопке над сенсорной магнитолой и открывает окно со своей стороны. После, отстегнув уже осточертевший ремень и просунув голову над стеклом, оборачивается назад — осенний ветер подхватывает ее челку и края бежевого платка. — От тупицы слышу! — ее звонкий голос не заглушают даже гудящие вокруг моторы. Чайлд, размякший и такой же взъерошенный, видит, как какой-то мужик в пиджаке, сидящий в черном мерседесе с их правого бока, смотрит на них в упор и, заметив его взгляд, хмыкает. — Че сказала, девка?! — Что слышал! — Да я тебе ща!.. — Подожди секунду, — Чайлд выпрыгивает из машины быстрее, чем раззадорившаяся от мини-скандала Люмин успевает схватить его за рукав и дать ей доиграть свою партию. На край кресла валится выпавшее из кармана Тартальи удостоверение, раскрывшись, и она задумчиво поджимает губы со смазанной помадой, медленно жуя мятную жвачку, когда видит фото три на четыре с таким непривычно серьезным рыжим парнем. Его обычно улыбчивые глаза пусты, на губах ни тени улыбки, скулы напряжены и челюсть плотно сжата — Люмин протягивает пальцы и отрешенно скользит ими по пластиковой карточке. Рядом с фото и уже известным именем видит крупные переливающиеся черные буквы — «ФАТУИ», а под ними курсивом обозначенное — «Снежная». Разглядывает, словно загипнотизированная, когда голова внезапно наполняется старательно отгоняемыми воспоминаниями о ранении, от которого ее чудом спасла защитная пластина, о жуткой улыбке, зловещих красных глазах и ожоге на пол лица — рыжеволосое солнце словно по взмаху волшебной палочки преобразуется в пугающее лицо маньяка, а буквы греющего сердце имени перестраиваются в другое. «Иль Дотторе». Люмин испуганно вздрагивает, случайно смахнув удостоверение, и то валится вниз, затерявшись где-то между сиденьями. Она наклоняется и в чуть приоткрытом документе с облегченным вздохом признает прежние глаза, веснушчатое лицо и вихрастые медные волосы. Всего лишь показалось. Из открытого окна до нее доносится противное хрюканье, и Люмин, отмахнувшись от странного секундного видения, обхватывает пальцами плотное стекло, с интересом вытягивая шею и тут же забывая, что ей только что привиделось. Пытается разглядеть фигуру Чайлда, но из-за внушительного багажника джипа ей удается лицезреть только тучное тело мерзкого водилы. Зато она прекрасно их слышит. — Че те надо, ушлепок?! — редкие усики топорщатся, словно колючки, пока возмутитель спокойствия чуть ли не со слюной у рта продолжает провоцировать. — А ну, дуй отседова, рыжий пидор! — Еще слово, и от твоей развалюхи останутся только шины, — угрожающе шипит Чайлд, опершись локтем над окном водителя. — О, бля, как запиздел! За бабу свою что ли впрягся? Че, отвлек, пока сосала? — Люмин давится влетевшим в лицо клубком воздуха, но губы против воли растягиваются в улыбке, и ей становится до чертиков смешно от того, как это все абсурдно и нелепо. — Я тебе сейчас так впрягусь, что тебя придется отскребать от асфальта, — другой рукой обхватывает за ворот промасленной футболки и тянет на себя. — Завали ебало, пока твое свиное рыло не пустили на колбасу. — Пацанва, этот пидорас мне угрожает! — верещит и правда, как свинья на убое, и орет куда-то назад, но Люмин с круглыми веселыми глазами видит, что за его развалюхой мигают фары ее телохранителей. Флат деловито хлопает дверью, покинув место, и от одного вида отглаженного дорогущего смокинга, черных очков, широких массивных плеч и кобуры, прицепленной к бедру, у нахала пропадает весь запал, и он, слишком резво для своих габаритов, крутит ручкой внутри салона, закрывая окно. Чайлд, с едким смешком отлепившись от машины, кивает вылезшему охраннику, показывая, что все под контролем. — Ублюдок, — раздраженно сплевывает он, вновь залезая в машину, и Люмин тихо посмеивается. — Тебе весело? — стараясь скрыть собственное веселье, недовольно бормочет Чайлд, оправляя пальто. — О, да. То, что надо. Отличная репетиция перед беседой с нашим «преступником», — Люмин хлопает маленьким пузырем жвачки, показушно сделав в воздухе кавычки, и Чайлд, поймав ее вновь заблестевший взгляд и порозовевшие щеки, тоже прыскает. Забытое удостоверение так и остается валяться между сиденьями, а лед, не успев затвердеть, тает.

***

— Нет. Она едва сдерживается, чтобы не шарахнуть кулаком по столу. — Что значит «нет»? — Люмин оглядывается назад в поисках поддержки, но Чайлд как назло слинял подальше, не желая лишний раз светить лицом — то, что его пропуск засветился на КПП, уже было большим промахом. Но иначе они бы сюда не попали. Остальное было за Люмин. — То и значит. Обвиняемого могут навещать при наличии разрешения на посещение, а у вас его нет. Люмин рассерженно нахмурилась и сжала ладонями стойку. — Но я же показала вам разрешение от следователя! — Вы думаете, это все? — Но мы… можем договориться? Лысый военный с ехидной рожей насмешливо хмыкнул, на что сразу получил от нее убийственный взгляд. — Договориться? — пожевав губы, сделал вид, что о чем-то задумался, и вздернул указательный палец. — Дамочка, вам тут не проходной двор, ни о каких «договориться» не может быть и речи. На выход, — без шуток заканчивает он, не зная, что Люмин с такими не желающими идти на контакт серьезными дядечками работает каждый день. — Кто имеет право на посещение? — начинает издалека, коря себя, что не удосужилась хотя бы загуглить нужную информацию перед приходом сюда. Черт бы драл этого старпера. — Родственники, — отрапортовал он, не сводя глаз с монитора. — Вас сюда каким ветром занесло? — Попутным. Только родственники? — Родители, братья, сестры, дети, супруги, — раздраженно прокумекал охранник, не замечая, как у Люмин на последнем слове загорелись глаза. — Если вы к одному из них, мне вас искренне жаль. Чайлд рассказал ей по дороге, что Кэйю держат в одном из наименее приметных пунктов, чтобы не поднимать лишнего шуму. Им это было лишь на руку, поскольку информация о том, что именно здесь временно содержали их страдальца, еще не успела просочиться в СМИ, а, значит, у нее было время на маленькую аферу. — Я к… мужу. — Мужу? — Гражданскому, — «боги, Люмин, в какое дерьмо ты опять вляпываешься…». — Пф. Документ о сожительстве, будьте добры. — Какой документ о сожительстве?! — она все же не сдерживается и херачит ладонью по столу. — Нет документа — нет пропуска — нет допуска, — все тем же тоном пробухтел он. — А теперь прошу вас, дамочка, прекратите действовать мне на нервы и покиньте приемную, вы задерживаете очередь, — язвительно стрельнул глазами, пока Люмин осматривала пустые софы, фикус в углу и то и дело помигивающую лампочку — кроме них и этого старого козла в пропускном пункте никого не было. Узкая стальная дверь за спиной охранника резко распахнулась, и оттуда вывалилась всклоченная и чем-то явно взволнованная Эмбер. — Люмин! Она была в полном комплекте синей полицейской формы, с торчащей из верхнего кармана рацией, с растрепанным хвостом и надернутой поверх каштановых волос кепкой. Бегло кивнув охраннику, который не обратил на появившуюся коллегу по цеху должного внимания, выбежала из-за стойки и взяла подругу за руки. — Как же я рада тебя видеть, — крепко стиснула в объятиях и тут же отстранилась, ухватив за плечи и осматривая лицо блондинки на предмет повреждений. — Ты в порядке? — охранник, судя по всему, тут же утратил всякий интерес к ее скромной персоне, пока Люмин недоуменно оглядывала подругу. — В полном, а ты? Ты какая-то… слишком взволнованная. Эмбер кивнула в сторону выхода за спиной девушки, и Люмин, подарив последний убийственный взгляд уже во всю хомячившему печенье охраннику и кинув «я сейчас вернусь», вышла вслед за подругой. — Послезавтра его отправят в Декарабианскую тюрьму, — Эмбер, оказавшись на улице, всхлипнула, прижав скрытые тканевыми митенками ладони к губам. — Люмин, это конец… Блондинка, дождавшись, пока мимо промарширует свора молодых военных в кепках, поежилась от колючего ветра и сильнее запахнула полы белого пальто. — Джинн, то есть, комиссара Гуннхильдр… ее.. отстранили от дела, она ничем не сможет помочь, — продолжая пытать бордюр смазанным взглядом, вяло вещала Эмбер. — Я не знаю что делать, я видела его… — Ты видела его? — перебила Люмин, сжав плечо подруги. — Он в порядке? — В порядке, как же, — удрученно хохотнула она, все еще не поднимая заплаканных глаз на подругу. Не пристало ей распускать сопли при исполнении, но что делать, когда твоего идола пытаются стереть в порошок прямо на твоих глазах, а ты ничего не можешь сделать. — Ему выделили камеру, ну, как и всем осужденным… — А как ты попала сюда? — снова оборвала подругу Люмин, давая той время перевести дыхание. — Ну-ну, Эмбер, все будет хорошо… — что-что, а в это она точно не верила, но беспомощно плакать в этой трагикомедии было позволено только слабачке вроде нее. Эмбер всегда была солнечной и сильной, и видеть ее такой раздавленной было не по себе. Эмбер, обхватив себя за плечи, попутно сдавив пальцы подруги, начала сбивчиво объяснять: — Когда капитана арестовали, в участке все перевернулось вверх дном… — Я сказала, убери эти чертовы цветы с моих глаз, живо! — капитан Лоуренс, киборг-убийца с голубой копной волос и ледяным взглядом, ворвалась в следственный отдел, наряженная в форму оперативника и украшенная фиолетовыми мешками под глазами. Мальчишка, юный офицер, нагруженный огромными букетами цветов, едва успевал за ее широким шагом. Корзинка с розовыми пухлыми пионами свалилась с его локтя, и он еле успел поймать ее носком сапога. — Но… капитан… на них ваше имя... Эола, резко развернувшись и обдав беднягу запахом мятного освежителя для рта, скрывающим доказательство вчерашней славной попойки, ухватила его за ворот куртки и угрожающе прошипела: — Скажи этому твердолобому придурку Аратаки, чтобы перестал заваливать меня этим дерьмом, если не хочет схлопотать на пятнадцать суток за домогательство, — грубо оттолкнула мальчишку от себя, от чего тот, пошатнувшись, едва не упал под натиском смердящих на весь отдел цветов. — У нас и без того дохрена проблем. Лепус! — заприметив взлетевший каштановый хвост и тут же позабыв о виновнике своего дурного настроения, ухватила пробегающую мимо девушку за локоть. — Капитан Лоуренс! — отдав честь, взволнованно протараторила Эмбер, стараясь не пялиться на груду пышных букетов позади. — Чем могу служить? — Где… — не удержавшись, женщина чихнула. — Сучья аллергия… — утерев нос костяшками, спрятанными за плотной черной тканью, раздраженно продолжила. — Где Гуннхильдр? — А, комиссар, она в кабинете капитана Альбериха, ну, была… — не дождавшись ответа, Лоуренс, панибратски хлопнув сжавшуюся Эмбер по плечу, понеслась дальше. — Я подслушала их разговор, в участке творился такой ужас, все равно никто бы не заметил, да и Эола орала так, что все, должно быть, слышали... — Что, значит, тебя отстранили?! — Эмбер тут же вжала голову в плечи, всеми силами стараясь слиться с обстановкой и не выдать себя в очередной раз, как было в прошлый. — И кто тогда будет разгребать все это дерьмо, а, Гуннхильдр?! — Не смей повышать на меня голос, Эола, — ледяным тоном проговорила Джинн, и Эмбер на миг показалось, что окно с просвечивающими жалюзи покрылось инеем. — Если бы я могла что-то сделать, поверь мне, я бы уже это сделала. Джинн, вернувшись с пару часов назад из следственного изолятора, выглядела не лучше остальных. Она даже не успела стянуть с себя остатки прошедшего вечера — об этом говорили и потекшие под глазами следы от туши, и пара прицепленных к ее небрежно заколотому хвосту золотых прядей. Да и все в ней просто кричало о том, что женщине жуть как необходим крепкий и здоровый сон. Часиков эдак на двадцать. — И что делать? — спустив запал, понуро уточнила Лоуренс, развалившись на кресле для посетителей, пока Джинн пустыми глазами сверлила книжную полку с наградами. — Ждать. — Чушь собачья. Джинн, протянув руку меж папок, вытянула оттуда одну из миллиона фляжек, хранимых Кэйей в каждом уголке своего кабинета, и, открутив крышку, тут же сделала большой глоток, поморщившись. — К концу недели я должна буду снять с себя полномочия и передать управление генералу Эроху, — хриплым голосом протянула она. Эмбер почувствовала, будто кто-то закинул ей горсть снега за шиворот, пустив морозную волну по позвоночнику. Эола лишь сжала подлокотники так, что еще немного, и те точно треснули бы под натиском сильных пальцев. — И куда ты? — На место Кэйи. Кто-то же должен. — А что с делом? — выслушав рассказ подруги, участливо уточнила Люмин, поправляя платок. — Кто теперь будет вести дело с «Рассветом»? И с господином Барбатосом? Эмбер, осматривая асфальтированный полигон, отстраненно пожала плечами. — ФАТУИ, наверное, — обернулась к такой же подавленной Люмин. — Хотя сэра Тарталью я больше не видела, да и пошел он, — зло пробурчала Эмбер, не замечая, как ее подруга чуть смущенно повела плечами, сжав губы. — Зачем ты здесь? — утерев щеки, поинтересовалась Эмбер. — Встречи сейчас запрещены. — Он хотел меня видеть. — Кто? Кэйа? — Так сказал Чайлд. Да и я… — Люмин, прокряхтев, присела на бордюр, абсолютно не жалея своих белоснежных штанов. — Ты сказала, что его отправят в Декарабианскую тюрьму. Вряд ли после суда я смогу хоть раз его увидеть. — Между вами что-то произошло? Ну, там, на приеме? Помимо задержания, конечно, — Эмбер присела рядом, болтая без умолку — такой она была всегда, говорила слишком много, когда сильно нервничала. — Всего лишь попытка наладить отношения. Временное перемирие, — хмыкнула Люмин. — А тот поцелуй… — Эмбер, — тут же строго приструнила ее блондинка. — Это была ошибка, и мы с тобой это обсуждали. Я просто не хочу, чтобы все кончилось так. Я нутром чую, что Кэйа во многом замешан, но уж точно не в покушении. Понятия не имею, что там за дело десятилетней давности, но все, что происходит сейчас, точно не его рук дело, — хотелось добавить извечное «наверное». — Помнится мне, пару недель назад ты готова была оплевать мою форменную куртку лишь при одном упоминании его имени, — с легкой улыбкой, подперев подбородок ладонями, подтрунила Эмбер, снимая кепку — ветер тут же подцепил каштановые завитки, трепля прическу. — Люди меняются. Тебе ли не знать, — улыбнулась Люмин. — Смотрю на тебя и диву даюсь, куда делся наш заводной кролик с шилом в заднице, — она игриво толкнула подругу в плечо, и та грустно рассмеялась. — Ой, да иди ты. Сама понимаешь, что время шуток кончилось. — Может и кончилось… — задумчиво протянула Люмин, для пущей театральности задумчиво постучав пальчиком по губам. — О-о-о, я помню этот взгляд еще со школы. Что у тебя на уме? — Тот лысый козел сказал, что разрешение могут получить только родственники, либо… супруги. — И-и-и? — Как насчет побыть подружкой невесты?

***

Вернулась она в пропускной пункт только спустя часа три. Предварительно кратко изложив Эмбер суть своего плана и сначала получив от той одобрительный воодушевленный кивок («— Ты же понимаешь, что это незаконно…» «— Как будто арестовывать капитана законно!»), а потом брезгливое фырканье от Чайлда («— Миссис Альберих. Звучит отвратительно» «— Знаю, Чайлд, но выбора нет»), которому она на успокоение подарила легкий поцелуй в щеку, стеревший все его недовольства, запрыгнула в машину к Флату с Брандом и на обратной дороге к «Рассвету» связалась с главным жуликом сей компании («— Мне нужно подделать документ о сожительстве. У тебя есть адреса Кэйи и копия его паспорта?» «— У меня есть обед» «— Пообедаешь на том свете!» «— Эх, Виатор, когда же ты уже оставишь в покое мои старые кости…»). Получив документ не без помощи разбирающейся во всей бюрократии госпожи Валери Марсан, на чей лик она теперь будет молиться денно и нощно, Люмин прибыла обратно, энергично поболтав чертовой справкой перед лицом Чайлда, снова подарила ему поцелуй и попросила ее подождать. — Документ о совместном проживании, — Люмин с гордой миной хлопает по столу фальшивой справкой, очень надеясь, что те связи и немалая доля денег, вываленная за его подделку, не выйдут боком. Старому охраннику не хватает только монокля, чтобы прищурившись, все с той же язвительной рожей выискать все недостатки. — Что-то не так? — Кэйа Альберих — ваш муж? — перескакивая с документа на нее, с сомнением уточняет мужчина. Вот это было проблемой. В умениях Кэйи вешать лапшу на уши она не сомневалась — тот явно смог бы тотчас сообразить и подыграть ей, но если в приемной окажутся люди, которые лично знакомы с ним не первый год — то очень скоро ее неудавшийся муженек обзаведется совсем не дружелюбной сокамерницей. — Да, вас что-то не устраивает? — прикусывает язык, чтоб не съязвить «меня, если что, тоже». — Это я вас должен спросить, — ей вполне могли почудиться нотки жалости. Не прекращая теребить несчастную бумажку, снова неуверенно вопрошает. — Почему сразу не показали? — да что ж ему неймется! — Не показала «что»? Вы думаете, я все документы храню у себя в кармане пиджака? У вас, знаете ли, на двери не написано, что для посещения нужно принести то-то и то-то. Пришлось повозиться. — А фамилия? — У нас гражданский брак, — ей хватило ума не приписывать в документ липовую фамилию к своему имени, учитывая, что гражданский брак в Тейвате вообще нигде не регистрировался, кроме пары документов — штампа в паспорте нет, и на том спасибо. — Что-то тут не сходится… — всматриваясь в мастерски подделанные строки и печати, прогундел лысый прощелыга. Люмин в своем нетерпении уже напоминала кипящий чайник. Эмбер, стоя за ее спиной с только что купленным стаканом кофе, в том же напряжении переминалась с ноги на ногу. — Да вы издеваетесь! — продолжая концерт, вопила Люмин. — Мой муж без пяти минут заключенный, я не видела его два дня, так что будь добр, заткнись и пропусти меня к нему… — Люмин! — встряла Эмбер, подбегая к стойке и оглядываясь на обернувшихся к ним еще пару массивных фигур в форме. — Ты не могла бы… Но охраннику, кажется, такой тон был ни по чем. Ответно хлопнув документом по столу, он грузно отодвинул кресло и с кряхтением поднялся. — Теперь понятно, почему он на вас женился, — зевнув, сонно протянул он. — Не смог вовремя сбежать. — Да как вы… — Люмин!.. — Ждите здесь, через десять минут я вас позову — на все про все у вас будет двадцать минут — больше не дам, долгосрочные встречи запрещены. А пока заполняйте заявление, госпожа Альберих, — Эмбер тут же бросилась за ним, пока Люмин трясущейся рукой заполняла документ.

***

Когда за ней закрывается дверь, она останавливается прямо у входа и сжимает в руках сумку. Перед ней тянется ряд высоких стальных стульев с кожаными сиденьями и спинками, длинные ярко-оранжевые столешницы с разделяющей преступников и их посетителей стеклянной перегородкой — каждое место было отделено такими же окнами, и перед каждым из них лежало по одному стационарному черному телефону. Точно такой же покоился и по ту сторону перегородки. — Не стойте в дверях, — ее подталкивает плечом один из служащих отдела, и она покорно делает шаг в сторону, отступая от входа. В помещении помимо нее присутствует еще несколько человек, и Люмин неловко, растеряв былую уверенность, разглядывает таких же пришедших к своим близким людей. Темнокожая пожилая женщина с седыми короткими кудрями плакала в трубку, пока по ту сторону на нее печальным взглядом смотрел такой же пожилой мужчина в светло-зеленой тюремной робе с черным номером на груди — вероятно, супруги. Через два места от них молодая рыжеволосая девушка что-то звонко щебетала, ярко жестикулируя, пока женщина постарше, с такими же рыжими волосами, отстраненно выслушивала все, что ей скажет, вероятно, дочь. Молодой коротко стриженный парень в черной косухе развязно развалился на стуле, придерживая трубку плечом — его собеседник, такой же молодой парень с поросшим щетиной лицом и сальными светлыми волосами до плеч то и дело посмеивался — вероятно, братья. Или супруги. Ей становится не по себе, она никогда еще не чувствовала себя на правах той, кому придется посещать заключенных, да еще той, кто заявит о себе, как жена заключенного. Но вот ее глаза натыкаются на расслабленную фигуру такого знакомого мужчины, с встрепанными отросшими синими волосами, с подпиравшей смуглой рукой щеку, вальяжно попивающего кофе и не сводящего с нее проникновенных синих глаз. Он выглядит уставшим, и за замусоленным окном она не может разглядеть всех оставшихся после прошедшего вечера отметин, но он живой, живой и дышит, и ей этого снова достаточно, чтобы, вобрав в легкие воздуха, задышать по новой. Она облегченно ловит его взгляд, чувствуя, как напряжение, въевшиеся в кости, стремительно рассасывается, оставляя после себя такое желанное ощущение того, что все будет в порядке. Люмин не сдерживает смущенной улыбки, поправляя выбившийся из-под платка локон, и Кэйа, дернув уголком губ, приглашающе кивает ей в кресло напротив. Такая знакомая ситуация и такие незнакомые условия. Она неловко приземляется на сиденье, елозя белыми штанами, опускает сумку на пол и аккуратно поднимает трубку, чтобы услышать ожидаемо нахальное: — Так-так… Моя драгоценная ж… Черт возьми, она и забыла, на каких условиях ее сюда пропустили! — Прежде чем ты что-то скажешь, умоляю, заткнись, — взволнованно перебивает Люмин, чувствуя, как щеки нагреваются за долю секунды. Кэйа тихо смеется. — Но… — Нет! — Я… — Я сказала, ни слова! — их диалог со стороны наверняка выглядит странно, и парень в косухе, обернувшись на ее вскрик, насмешливо обводит ее фигурку с головы до пят, неодобрительно поджимая губы — естественно, она здесь, такая вся намалеванная и одетая с иголочки в дорогущие шмотки, выглядит совсем неуместно. — Как скажешь, золотко. Тогда я могу просто томно подышать тебе в трубку… — Кэйа делает пару вздохов, пока она показушно закатывает глаза. — Или… — она даже не знает, чего ожидать. — Я медленно снимаю с тебя одежду… — или знает. — А я быстро даю тебе по яйцам, — с каким-то непонятным ей задором заканчивает их не начавшийся «вирт» Люмин, крепче сжимая трубку. Она и правда скучала. — Как ты? — охранник сказал, что у них есть всего двадцать минут, но Кэйа не переходит к делу (или к чему он должен там перейти), беспечно растранжиривая их драгоценное время на свои шуточки. Если бы она знала его неделю, то никогда бы не обратила внимания ни на осунувшееся всего за пару дней лицо, ни на едва заметно поросшие пока еще светлой щетиной подбородок и челюсть, ни на сбитые синие лохмы, не видавшие расчески, ни на опухшие веки и залегшую складку меж бровей, ни на вспухнувшую от удара губу, ни на еще не до конца сошедшие синяки — и даже так он умудрялся выглядеть… хорошо. Побитый жизнью и братом, не утруждавший себя душем пару дней, в этом тюремном одеянии, ярко контрастирующем со смуглой кожей. Она бы непременно поразглядывала его подольше и точно убедилась бы в его этой так шедшей ему встрепанной утренней привлекательности. — У нас мало времени, — сглотнув, стальным тоном объясняет Люмин. — Золотко, у нас впереди целая жизнь, — поучает ее Кэйа с видом вкусившего сполна старца, не прекращая паясничать. Он точно заметил ее длящиеся дольше, чем того требовали правила приличия, разглядывания. — Я в порядке, спасибо, что спросила, — отставляет кофе. — Как в раю, если быть точнее. Подогнали новый шмот, дали койку, принесли кофе — и я не заплатил ни цента, — оттягивает ворот светло-зеленой льняной рубахи. — Кстати, отлично выглядишь. Твой яростный взгляд… возбуждает. Как насчет исполнения супружеского долга? — он даже не пытается говорить тише, и на них уже косится пожилая женщина с другой стороны, которой Кэйа тут же шлет воздушный поцелуй. — А как насчет пойти куда подальше? — шипит в трубку Люмин, пытаясь его приструнить. Она уже давно поняла, что все эти его пошлости лишь попытка вызвать у нее реакцию, и перестала воспринимать их всерьез. — Так нравится, когда ты краснеешь. Такая красивая, — томно шепчет в трубку, едва прикладываясь к той губами, и у Люмин все же лопается терпение. — В отличие от тебя, — заканчивает перепалку с пылающим лицом. — Ты в курсе, что у тебя губа распухла? Выглядишь как пчеловод на пенсии. — Благодарю за комплимент, — совсем не обижается Кэйа, показушно отводя свободную руку — его любимый жест. — Решил сэкономить на походах к хирургу. — Кэйа Альберих, да и экономит. В жизни не поверю, — со смешком комментирует Люмин. — А госпожа Альберих уже начинает подсчитывать семейный бюджет? — это «госпожа Альберих» непривычно режет по ушам, но ей нужно продолжать отыгрывать, если она не хочет, чтобы ее афера тут же вскрылась. — Как сама-то? — Кэйа облокачивается на стойку, пододвигаясь ближе — Люмин закидывает ногу на ногу, крепче обхватывая трубку. — Наше уютное гнездышко еще не выставили на аукцион? — его взгляд из расслабленного становится острее, внимательнее, а привычно приторный голос приобретает деловые нотки. Кэйа Альберих прекращает паясничать, и Люмин, наконец, может начать запоминать. Только вот… — Уютное гнездышко? — с глупым видом переспрашивает она, не до конца понимая, что он имел в виду, и Кэйа дает подсказку. — Наш домик в центре города. Высокий и с золотой крышей. Люмин пару секунд хмурится, а потом под одобрительный кивок раскрывает губы в немом «а-а-а». Вот, значит, как они обойдут цензуру. — Э-э-этот домик, — понимающе тянет она, пока Кэйа все так же кивает, наверняка уже устав от ее тугодумия. — М-м-м, пока нет. Точнее, все не так хорошо, но не так плохо… — Кэйа дергает указательным и средним, молча прося ее продолжать. — Там-м, один любитель… спиртного все еще долбится о-об стену, но нас так легко не взять, — заканчивает с нервным смешком, таращась на него. Если Кэйа действительно спрашивал про «Рассвет», то вот оно — должен же он понять, кого именно она подразумевала под «любителем спиртного». Судя по довольной улыбке Кэйи и очередному кивку, она попала в точку, а, значит, игра началась. — Продолжай, — сидит, словно не в камере и не в тюремной рубахе, а на курорте с бокалом мохито. Хоть что-то не меняется. — Наш… — Люмин закатила глаза и сделала блаженную моську, не сумев придумать, под какой личиной замаскировать Дилюка, но, услыхав тихий смешок, тут же продолжила спектакль, — начальник… охраны, — приходит ей в голову. «Мастер Дилюк, да начальник охраны! Позор, Люмин!» — недоволен происходящим, крайне недоволен… — Кэйа пялился на нее в упор, так что ей пришлось отвести взгляд, иначе вся ее актерская карьера тут же пошла бы прахом. — Но он сдерживает натиск… покупателей, да и я, как… твоя жена, — она сглотнула, мельком глянув в лицо Кэйи — тот сидел со все тем же непроницаемым выражением, и, если бы не дернувшийся уголок губ, она бы точно решила, что весь этот фарс внезапно стал явью. — В общем, все пока под контролем, трудности есть, но… мы справимся. Я справлюсь, да, справлюсь… — заканчивает на высокой ноте. — Все наладится, Люмин, — Кэйа как обычно раскусывает ее за секунду, и она, уже не удивляясь, дарит ему маленькую благодарную улыбку, поджав губы и обхватив трубку двумя дрожащими ладонями. Со стороны она и правда напоминала до чертиков волнующуюся о благосостоянии своего мужа супругу. — Как поживает сестренка? — внезапно переводит тему, и Люмин уже нужно больше времени, чтобы сообразить. — Ждет, пока ты съездишь с ней на озеро… — начинает задумчиво, но Кэйа тут же качает головой, и Люмин начинает стремительно думать. Не Кли? А кто? Джинн, что ли? — А-а-а, ты про свою кузину-блондинку? — Кэйа внезапно бьется лбом о столешницу, выдав едва слышный вымученный стон. — Да у тебя вагон этих родственничков, муженек! — недовольно язвит Люмин, расстроившись, что ее недоспектакль сумел протянуть лишь один акт. — Я про ту, что сосет из меня кровь уже которую неделю, — глухо поясняет Кэйа, все еще не отрывая лба от стойки. «Сосет кровь»? О, неужели! — А, эта! Она… — черт возьми, она с этой работой совсем забыла навестить Розарию. — В субботу я отвезла ее в больницу, ну, к нашему знакомому врачу, — с нажимом добавляет, и Кэйа, оторвав голову от стола, с лукавыми искорками в глазах кивает — Люмин злится, он явно не впечатлился ее игрой! — Она была в ужасном состоянии, но мистер Аль…труистичный доктор, — Кэйа сжимает губы чуть ли не до посинения, и ей уже хочется плакать. — Прекрати! — раздраженно шепчет она, прикрыв трубку ладонью. Кэйа с виноватым видом кивает, но взгляд все такой же ехидный. — Он сказал, что все будет в порядке, — на одном выдохе выдает Люмин, откидываясь на спинку стула, и, придерживая телефон плечом, стягивает перчатки — раньше она думала, что трогать что-нибудь здесь — себе дороже, и не по причине брезгливости, а из нежелания оставлять отпечатки, но она и так уже отпечаталась на всех камерах, так что лучше снять их, чем подохнуть от жары. Люмин со всем этим представлением жуть как вспотела. — Ты проверяла мои… наши счета? — снова меняет пластинку Кэйа, не дав ей отдышаться, и Люмин хочет на него прикрикнуть за отход от сценария, но тут же успокаивается — тема банковских счетов же была привычной для семей, верно? — Те, что в банке, должны будут заморозить, — добивает его она, и Кэйа деланно обиженно дует губы, состроив грустную моську. — А те… что… ну, с паролем у начальника… охраны, — прокашливается она, прикрыв трубку ладонью. — Пока еще неизвестно, скоро решим, что делать… — Забери их себе, — она едва не подскакивает от удивления, пока Кэйа смотрит на нее предельно серьезно. Забрать его акции? Он совсем с катушек слетел? Да кто ей это позволит? — Скажи начальнику охраны, — с какой же довольной интонацией он это произнес, словно ночами только и грезил об этом, — что я лично попросил его передать тебе все пароли. Если не поверит, что вряд ли, можешь пригрозить, что знаешь, где он зарыл свой единственный жалкий порно-журнал сто лет назад. Я знаю, — закончил со счастливой улыбкой, пока Люмин шокировано хлопала ртом. Мастер Дилюк и эротические журналы?.. — Там еще на странице с грудастой блондиночкой в одном переднике закладка была. Голубая ленточка, — продолжал пытать ее он, и Люмин могла поклясться, что от помидора ее сейчас отличает только отсутствие зеленой веточки на затылке. Она все же находит в себе силы кивнуть. — Я… передам, — о, господи, она вообще не представляет, каким образом она должна будет донести эту информацию до Дилюка. — Моя ты умница, — шепчет прямо в трубку Кэйа, и от хриплого тона вперемешку с телефонными помехами у нее на коже оседают мурашки. Она чуть отстраняет телефон от себя. — А как дела у моей кузины-блондинки? Жужжит как пчелка? — Я виделась с ее коллегой, — Кэйа, конечно, по стоящему на его столе стакане понимает, какую коллегу она имеет в виду. — И та сказала, что у нее… некоторые проблемы с начальством, — пространно поясняет она. Неизвестно, может ли она раскрывать эту информацию, и не попрут ли ее отсюда тут же — ее до сих пор удивляло, что охрана на входе была не в курсе, что Кэйю по совести нужно было запереть на семь замков, лишив воды и солнечного света. То, что ее вообще сюда впустили, было настоящим чудом. И должно оставаться таковым. — В общем, то дело, по которому, ну… ты понял, стыдно произнести даже! — вдруг хихикает она, как полная дурочка, когда за ее спиной проносится фигура одного из служащих — Кэйа опускает голову, зачесывая пряди челки вперед. Дверь хлопает, и она продолжает. — Теперь не ее, — загробным тоном заканчивает, резко перестав смеяться. Кэйа, словно не удивившись, лишь пару раз понимающе кивает, снова поднимая на нее свои уже замученные глаза. — Сколько ты спал? — внезапно спрашивает она. В трубке пиликает, оповещая, что у них осталось десять минут до конца разговора. — Столько, сколько не спал за всю жизнь, — пытаясь скрыть свою усталость, отвечает Кэйа, но Люмин уже и без того копнула глубже — нет нужды закрываться вновь. — Пару часов, золотко. А что, хочешь составить компанию? — Да ради бога, как вылезешь — обязательно, — недовольным тоном отвечает она, отворачиваясь и не совсем понимая, почему стало так обидно, что он не может даже секунду побыть с ней серьезным. Чайлду хотя бы хватило смелости. Но обиднее даже не от того, что не раскрылся, а от того, что даже в их последний, возможно, разговор, он ведет себя так, словно ему наплевать на себя. Словно ему больше нечего сказать, кроме этих глупых шуток. — Ловлю на слове, жена, — последнее слово выскальзывает из его уст так естественно, что у нее даже не возникает мысли хоть как-то гневно отреагировать — тем более, сама идея «пожениться» принадлежала ей, так что это Кэйа, скорее, здесь подневольный. Во всех смыслах. — Ты сама выглядишь уставшей. Не хочешь отдохнуть? — снова ловко меняет тему, и Люмин, вновь обернувшись, вопросительно и все еще с легким недовольством вздергивает брови. — Послезавтра, слышал, в Инадзуме устраивают фестиваль фейерверков. Приедет еще эта рокерша… как ее там… Синь Янь, во. Съезди, отдохни, можешь даже прихватить нашего дружка из холодильника, или своего одноклассника, к которому я до сих пор тебя, если что, дико ревную, так что держи себя в руках, если не хочешь, чтобы твой горячо любимый муж сел на пожизненное, — Люмин пытается просканировать его каждое слово, стараясь понять, что именно он хотел сказать. — Дружка из холодильника? — алкоголь какой-то, что ли? «Боже, Люмин, вы уже душами срослись». — Я про твою рыжую псину, которую ты зачем-то завела и которая зассала все мои тапки, — Люмин едва не хохочет в голос, когда понимает, о ком он. Боги, бедный Чайлд. Постойте-ка… — А зачем ему… — Полюбуетесь на фейерверки, — акцент, — заведете полезные знакомства, — снова акцент, — о которых ты можешь опросить своего одноклассника, — и… акцент. — Однокурсника, — деловито поправляет его Люмин. Значит, Инадзума, фейерверки, какие-то знакомства и Тома. — Да, который работает на складе и подворовывает салфетки от нечего делать, — точно, салфетка! Номер, связная! Так Кэйа хотел, чтобы она нашла связную Томы? Но зачем? Да и когда она… — Что-то не так? — заметив ее расстроенное лицо, участливо интересуется Кэйа. — Я… вряд ли смогу, у меня работа, ты же знаешь, — она почему-то чувствует себя предательницей, не способной оказать даже такую маленькую услугу. И ощущение собственной беспомощности вновь заглушает все недовольство, вызванное выходками Кэйи. Или он просто… был таким. Всегда был. — Журнал на заднем дворе… — пропел он, и Люмин не смогла сдержать смешка. — Я не шучу. Этого достаточно, чтобы шантажировать его до конца жизни. — Хорошо, я поняла, — в ушах снова пиликает, и она понимает. Пять минут. Всего каких-то пять минут, прежде чем она оставит того, кого, возможно, не увидит ближайшие лет десять. А то и двадцать. А то и все двадцать пять. — Люмин, — она поднимает на него замасленные глаза, и Кэйа склоняется ближе к стеклу, почти что касаясь того лбом. У нее возникает чувство дежавю. — Помнишь, что я сказал тебе недавно? — она кивает. Конечно, она помнит. — Умница, — она снова закатывает глаза и показушно гордо пожимает плечами, стараясь не разрыдаться. — Да полно тебе, — и тут же говорит. — Слушай, у меня к тебе есть маленькая просьба… — Люмин тут же напрягается, понимая, что если он сейчас передаст какую-то информацию, пытаясь повлиять на свое дело, то их лавочку прикроют тут же. — Кэйа! Я тоже хочу тебе кое-что сказать!.. — она даже не понимает, как он мог допустить такую осечку — кто угодно, но не Кэйа, не тот, кто следит за каждым своим словом. Из динамика она слышит приглушенный смех. Она непонимающе моргает, когда видит его, такого расслабленного и уставшего, но ни капельки не смущенного ее испуганным возгласом. — Золотко, — сипло ведет он. — Я просто хочу кое-что тебе показать. Посмотри сюда, — он подносит указательный палец к стеклу. — Это… сердце?.. — боги, Кэйа, пара дней в камере так сильно на тебя повлияла? — Очень, хм, романтично. — Дальше — больше, — и проводит пальцем быстрее, чем она успевает запомнить. Что-то, похожее на круг… Кэйа повторяет, и отстраняет руку — издалека или с камер наверняка можно было предположить, что он так и продолжает рисовать ей сердечки. Но это были не сердечки… И не круг. Буква? «О»? Люмин округляет губы, и Кэйа отрицательно мотает головой. В телефоне снова пиликает. Черт, черт, черт! Думай, Люмин, думай! Вдруг Кэйа показушно цокает языком, коснувшись верхних зубов, и Люмин, повторяя его движения, пытается издать звук… — Т-т… — круг. — Д-да! О, д-д-да… — Кэйа кивает. — Это… очень круто… — господи, что она несет. Что же сказать? — Хм, знаешь, недавно твоя кузина-блондинка… — неуверенно начинает она, и Кэйа поджимает губы, — …и, хм-м, наш начальник охраны… — снова не то. Черт возьми, у нее кончились все имена на букву «Д»… Да! — …и твой лучший д-друг… — Кэйа удовлетворенно улыбается, когда видит ее горящие в узнавании глаза — его ладонь дергается, словно он хотел потрепать ее по волосам. — Я встречалась с ними недавно… — едва заметно машет головой, чтобы Кэйа не покупался на ее маленькую ложь. — Так вот, твой лучший друг… очень волнуется о тебе, спрашивал, как ты, может… ты хотел бы, чтобы я… что-то ему… сказала? — это была очень тонкая грань. Очень. — Да, скажи ему, что он мне должен сотку за поломанный мотор, когда нам было по двадцать, — она хмурится, и Кэйа посмеивается. — Это почти то же, что и журнал, золотко. Я раскрыл тебе все свои карты, — Люмин вдруг против воли улыбается, вспоминая их недавнюю игру и отвоеванный честным трудом куш. — И, раз ты уже встречалась не только с моей кузиной-блондинкой, но и с ее коллегой… — боже, какие же они беспалевные. Оставалось надеяться, что прослушке будет просто лень разбирать их диалог на части. В динамике раздается монотонное «минута», — то, я думаю, это все, — Все? — До скорого. Безумно рад, что мы увиделись, — он хочет положить трубку, но Люмин его перебивает. В смысле «все»? — Постой, Кэйа! — она случайно бьет по стеклу, наконец наклоняясь и скребя ножками стула, пододвигаясь ближе, — теперь их лица близко-близко, и не будь этой тупой перегородки, она бы наверняка могла прикоснуться к нему. — Когда я… когда мы… — «тридцать секунд». — Увидимся? — Кэйа качает головой. — Нет, постой, почему я? Из всех, кого ты мог позвать?.. — она понимала, что с тем же успехом он мог попросить прийти ту же Розарию, и та подыграла бы ему в разы лучше, чем она, актриса погорелого театра. Кэйа совсем не удивляется ее вопросу. Но трубку к уху не подносит. И молчит. Почему же он, черт возьми, молчит?! — Я… буду ждать тебя, — внезапно шепотом произносит Люмин, и Кэйа, уже без улыбки, читает по губам. Ее спектакль уже совсем не спектакль, и не хватает только слез и ноющего от боли любящего сердца, чтобы выглядеть совсем как настоящая… — она опускает голову. — А разве у меня был выбор? — спустя мучительно тянущиеся секунды молчания вновь раздается его голос. В динамике — «пять секунд». — Я просто хотел с тобой увидеться, — Люмин вздергивает на него покрасневшие глаза. Вот так вот «просто». Просто хотел увидеться. — Прощай, жена, — резко кладет трубку и поднимается, повернувшись к ней спиной — военный с той стороны, отделившись от стены, тут же защелкивает наручники на смуглых запястьях. Он уходит, даже не посмотрев на нее. — Госпожа Альберих, на выход. Охранник приближается незаметно, но она и не двигается с места. — Госпожа Альберих, — мужчина кладет ей руку на плечо, словно желая встрясти, и она, зло смахнув его ладонь, хватает сумку с пола. — Моя фамилия — Виатор, — каблуки стучат по полу в полной тишине — она была последней из посетителей. А Кэйа, сидя в своей одиночной камере на прохудившейся койке, с глухим стоном опускает голову на согнутые локти и обещает себе, что никогда не признается в одной пугающей для него самого вещи — он действительно не прочь еще хоть раз назвать ее «женой».

***

Два дня спустя

— В трех километрах, три машины, две серебристые, одна черная, кажется, тонированная. Я думаю, это он. — Понял, — Дайн убирает рацию во внутренний карман, перехватывая винтовку, и салютует сидящему в паре метров от него саперу. Невысокий мужчина в каске кивает и машет в воздухе детонатором. — По местам! — Дайнслейф встает с корточек и отбегает назад, в пустошь. Натягивает наушники и, снова достав рацию, кричит в микрофон. — На счет три! — сапер следует за ним. — Раз, два… Три! — установленная вдоль дороги взрывчатка освещает ночь снопом искр и взвившимся в звездное небо огнем — куски асфальта летят в стороны, дорожная пыль закрывает обзор, и Дайн, зажав рукавом нос, все же закашливается. — Молись на своего ангела-хранителя, дружище. Кэйа, в черной машине, с обмотанными плотной повязкой глазами, заклеенным серебристым скотчем ртом, опущенной головой со встрепанными прядями, спадающими на лоб, с сцепленными за спиной ладонями и привязанными к сиденью раздвинутыми коленями, чуть вздрагивает от раздавшегося вдалеке взрыва. И улыбается. Его ангел-хранитель со светло-карими глазами не подвел.