Ва-банк

К ним подходит бортпроводница с планшетом в руке, и Люмин, оставив в покое ремень безопасности, обращается к сидящему напротив мужчине: — Ты завтракал? Тарталья нервно сжимает подлокотники кожаного бордового кресла, дергая побелевшими пальцами. Капелька пота скатывается по напряженному виску и исчезает за воротом рубашки кирпичного цвета. — Чайлд? — А?.. — Чайлд отрывается от иллюминатора, и самолет тут же попадает в воздушную яму. Стюардесса не дергает ни единым мускулом, когда их едва заметно потряхивает, а Чайлда чуть ли не выворачивает наизнанку. Головой он понимает, что ничего страшного, такое случается, особенно при перелетах в Инадзуму, — но его пальцы против воли впиваются в обивку до скрипа, а спина вжимается в кресло. — Да, да… Люмин никаких неудобств не ощущает и неторопливо диктует стюардессе заказ. Та, в стремлении потакать всем прихотям членам бизнес-класса (единственным, на данный момент), кропотливо записывает, лишь изредка кидая на дергающегося мужчину сочувствующие взгляды. Люмин, попросив жестом девушку склониться, что-то ей шепчет, та понимающе кивает и исчезает в проеме. Люмин расслабленно потягивается и улыбается. — Что же ты раньше не сказал, что летать боишься… — как бы между делом произносит она, в глубине души отчаянно желая поиздеваться. — Что? — глаза у него такие потерянные, что аж скулы сводит от сдерживаемой веселой улыбки. — Я не боюсь, — и тут же тихо матерится, когда самолет снова дергается. Еще немного, и точно заплачет. Ей становится его жаль. — Ты весь трясешься, Чайлд. Я заказала нам перекусить и попросила, чтобы тебе добавили успокоительное в чай, — кладет ладонь поверх его напряженных пальцев и пару раз сжимает. — Первый раз? — голос спокойный, а в глазах чертята. — Что? — Летишь, говорю. Впервые? — ладно, пора и в самом деле его успокоить, а то, глядишь, точно в обморок свалится. И так уже белее ее. — Нет, конечно. Им приносят пару сэндвичей с лососем, круассаны, миниатюрный чайник с черным чаем, креманку с медом и сырный суп, который Люмин тут же двигает к Чайлду вместе с успокоительным. Она не знала о его предпочтениях в еде, поэтому положилась на свой вкус, надеясь, что Тарталья неприхотлив. — Держи. Чай лучше выпить сейчас, — он резко хватает кружку. — Осторожно, горячий! — но для Чайлда это все звучит как вызов, и содержимое исчезает за пару глотков. — Дурак, — дурак прикрывает глаза, сжимая губы. И что же ей с ним делать? — Как ты справлялся раньше? — С чем? — С чаем, блин, — ох, какой он нерасторопный. — Ты же говорил, что управляешь вертолетом. — И что с того? — сипло отвечает он, едва шевеля ртом. Веснушки на побледневших скулах выглядят так, будто кто-то потряс кисточкой с краской над белоснежным холстом. — И что? Когда летаешь сам, так же трясешься? — судя по тому, как искривились его губы и залегла морщинка меж бровей, она немного перегнула палку. Все же указывать мужчине на его немужественность было признаком дурного тона. Особенно такому постоянно пекущемуся о своей мужественности мужественному мужчине, как Тарталья. — Протри глаза, я не трясусь, — самолет снова тряхнуло, и Чайлд, не размыкая век, смачно ругнулся сквозь зубы. — И вообще, — раздраженно зашипел, — это не твое дело, — а вот это уже кольнуло. — Я просто не выспался. — Чайлд, прекрати паясничать. Чем быстрее ты признаешься самому себе, тем быстрее примешь этот факт и быстрее решишь проблему. Бояться — это нормально. — Я. Не. Выспался. Как ребенок, ей-богу! — Ну, — проворковала Люмин, надкусив сэндвич, — если бы кое-кто не настрачивал мне в пол второго ночи, потому что якобы не мог выбрать рубашку, то сейчас бы не жаловался, — закончила свою претензию, громко хлюпнув чаем. Тарталья шумно выдохнул и разомкнул, наконец, глаза. Люмин глянула на него как ни при делах, продолжая демонстративно наслаждаться завтраком. Теперь беситься начал он. — Знаешь, этот кое-кто мог прекрасно справиться и без твоей помощи, так что не надо сейчас делать вид, будто сделала мне одолжение века, — оттянул ворот своей кирпичной рубашки, когда дышать снова стало тяжело. — Знаешь, раз уж ты такой самостоятельный, то впредь можешь даже не пытаться просить у меня совета, — шуточная перепалка, задуманная для отвлечения, перерастала в нешуточный спор. Того и гляди, Люмин и посудой кидаться начнет. — Знаешь, это сильно облегчит мне задачу, потому что все твои советы — чушь собачья, — он явно сказал это быстрее, чем успел подумать. И он слышал, как треснула кружка в ее ладони. Точно, слышал. Люмин мягко, сдерживая бушующий гнев, опустила чашку и недоеденный сэндвич на столик. Прикусив щеку, отряхнула руки, вытерла те салфеткой и подняла на сжавшегося мужчину ледяной взгляд. Тарталья смотрел на нее с тем же вызовом, хотя и хватался за кресло, как беспомощный. — Чайлд, — сурово начала, подражая голосу, предназначенному для самых капризных детей. Вроде Итэра. — Успокойся. Это не наш самолет, но уверяю, с тобой ничего не случится. Я летала этим рейсом тысячу раз. — Прямо так тысячу. К парню своему летала, что ли? Люмин тихо смеется. — Такой ты душка, конечно, когда ревнуешь, — злость в ней мигом испаряется, и она снова берет кружку в руки. — По работе летала. Тарталья упирается ладонью в подбородок и язвительно кивает пару раз, якобы «не ссы мне в уши». — Чайлд, — говорит уже мягче и кладет ладонь на его, лежащую поверх стола. Тарталья чуть дергается, но руки не отнимает. — Ты… у тебя случилось что-то? Когда ты летал? — С чего ты взяла? — Просто… — она прижимает ладони к груди и отвлеченно глядит в окно. Разговоры такого рода всегда давались ей тяжело, но Люмин хотелось, чтобы Чайлд понимал — он не один в своих страхах. — Я боюсь садиться за руль сама. Боюсь водить, — когда мужчина скашивает на нее глаза, показывая интерес, она продолжает. — Мои родители погибли в автокатастрофе пять лет назад. Чайлд выглядит немного потрясенным — не был готов, что она заведет об этом разговор сейчас. — И, знаешь, первое время я не могла даже сесть в чужую машину, потому что было страшно. Жуть как страшно. Потом пришлось смириться — работа, командировки, постоянные разъезды. Я привыкаю к этому потихоньку, сейчас уже даже не трясусь, когда с кем-то еду, но сама… В общем, не знаю, когда наберусь смелости, — разговор совсем не соответствует той легкой улыбке на ее лице, и Чайлд чувствует себя виноватым. Не смог скрыть собственную нервозность и заставил девушку вылить то, что она, вероятно, и не собиралась ему рассказывать. По крайней мере сейчас. Он отнимает руку от лица и сжимает ее ладонь в своих. — Мне жаль, Люмин, — ему становится горько — потерять родителей в одночасье, это невыносимая утрата. Он бывал на похоронах совсем еще мальчишкой, тогда умер его прадед, но и в том возрасте, ему было лет шесть, и было не до осознания того, как это может быть больно. Он не знал, что будет, если погибнет кто-то из его братьев и сестер. И не хотел знать. — Правда жаль. Прости, я повел себя как козел, мне не следовало… — Да все нормально, я понимаю, — удивительно, как быстро они смогли прийти к примирению и как этому поспособствовала сама Люмин. Чайлд одарил ее неловкой поддерживающей улыбкой, сжав ладонь крепче. — Ты тоже прости, мне не следовало говорить об этом сейчас. Просто хочу, чтобы ты понимал, я так же боюсь чего-то… И так бывает. Не нужно корить себя за это. И снова удивительно то, как быстро она его раскусила. — Ты же переживаешь не из-за самого полета, а из-за самого факта того, что тебя может что-то пугать, — даже не вопрос. — Не нужно. Ты и без того самый смелый человек из всех, кого я когда-либо встречала. — Это ты поняла за две недели нашего знакомства? — невесело ухмыляется он. — Ты спас меня, — три слова слетают с ее губ так легко и естественно, что Чайлд чуть ли не давится воздухом. Да, спас. Знала бы она, что спасал он ее от себя самого. — Хотя не должен был. Я вряд ли когда-нибудь это забуду, — и снова на языке эта противная горечь. Вот тебе и радужный отпуск. Он гладит пальцами костяшки ее хрупкой ладони, а после подносит ту к губам и оставляет невесомый поцелуй. Здесь следовало бы сказать что-то вроде «я ни секунды не сомневался, когда ты мне позвонила», что было не так, или «я спасу тебя снова», что звучало слишком пафосно и неуместно, или «и где моя благодарность?», за что вообще можно было получить по ушам. Разговор ощущается незаконченным, и Чайлд выжидает минуту, прежде чем сказать что-то. — Я, на самом деле, жуткий собственник, — начинает издалека, и Люмин хмыкает. Он тоже улыбается, планируя поделиться совсем иным. — И контроллер. Ничего не могу с собой поделать, таким уж создала меня мать-природа. И, да, я… нервничаю сейчас… скорее не потому, что боюсь чего-то, а потому что не могу контролировать ситуацию. Когда я летаю сам, я знаю, что все зависит от меня, и если я внезапно врежусь в какой-нибудь ветрогенератор, то это будет лишь результат моих просчетов. Здесь же… — внезапно отпускает ее ладонь и откидывается на сиденье, заложив руки за головой. — В общем, если мы помрем, знай — мои руки чисты, — беззаботно машет двумя ладонями, и Люмин заходится тихим смехом. Кажется, дышать стало чуть легче. Люмин придвигает к себе тарелку с недоеденным сэндвичем и кладет рядом круассан. — Ну, что ж, господин-собственник-и-контроллер, придется смириться, что не все в этом мире подвластно вашему очарованию. — Моему очарованию? — заигрывающе дергает бровью. — И вашей скромности, — Люмин, возвращаясь к еде, играет строгость, но глаза блестят. — Таков я, — она поджимает в согласии губы, и Чайлд чувствует, что от этих откровений тоже проголодался. — Ты заказала мне суп? — Да, сырный. Не знаю, понравится ли тебе. Борща у них в меню нет. — Отстой, а не сервис, — отчерпывает ложкой густую субстанцию и брезгливо морщит губы. Люмин на весь этот цирк закатывает глаза. — Слушай, можешь не есть, я тебя не заставляю, — она приканчивает наконец этот чертов сэндвич и кладет мед в чай. — Просто знай, что я понятия не имею, сколько меня будет пытать этот Камисато и когда мы сможем выбраться куда-нибудь. — А мы что, сразу к нему летим? А как же пьянки-гулянки на фестивале? — Ты вообще читал документ, который я тебе скинула? — М-м-м, да. — Врешь. — Да. Люмин выдыхает что-то вроде «бессовестный», и надкусывает круассан. Чайлд все же решается попробовать эту слизкую субстанцию. На вкус оказывается очень даже ничего, и он удовлетворено закидывает еще одну ложку. — Можешь кратко пересказать? — он осознает, что когда занят чем-то, то переживает меньше. По крайней мере, паника уже не так сильно режет по мозгам, когда их можно занять чем-то иным. — Я связалась с Томой, — тут суп снова показался ужасно невкусным, и ему пришлось ударить себя в грудь, чтобы проглотить. — Он встретит нас и сопроводит сразу в имение Камисато, так что с отелем вопрос решен. — Ты думаешь, это безопасно? — Я доверяю Томе. — Да, но он явно не доверяет мне, — суп исчезает ложка за ложкой. — А я не хочу обнаружить утром, что у меня нож в спине. Хотя… — лукаво прищуривается. — Может, ты поспишь рядом? — Я буду в соседней комнате, — хихикнув, выдает она. — Не переживай, мамочка рядом. — А мамочка споет мне колыбельную?.. — К тому же! — повышает голос, отпивая чай. — Это было предложение самого господина Камисато, а с нашей стороны невежливо пренебрегать его гостеприимством. В Инадзуме очень строго с этим. Так что постарайся вести себя как самый благочестивый и благодарный гость, — Чайлд кивает, снова приговаривая «таков я». — И да, ничего не трогай, ни с кем не разговаривай, и, ради всех богов, не затевай никаких драк, — «обижаешь». — Твоя задача — слиться с моей тенью. Хотя Камисато наверняка узнает тебя, поскольку я уже предупредила Тому, но вряд ли будет поднимать шумиху. Но готовься к тому, что за нами будет глаз да глаз, поэтому лучше ничего не обсуждать в стенах имения. Да и вообще в то время, пока мы находимся в Инадзуме. Слишком рискованно. — Как скажешь, мамочка, — беззаботно соглашается Чайлд, вытирая руки. — А связная? Люмин отставляет чашку в сторону и испытующе глядит на парня. — Можно я задам вопрос, Чайлд? — Хоть два. — Я правильно поняла, что Кэйа не случайно попросил меня, чтобы ты поехал со мной? — Чайлд поджимает губы и с тяжелым вздохом ерошит волосы. Люмин правильно толкует, что где-то здесь собака зарыта. — Если тебе нельзя говорить… — Да не в этом дело, — он сковывается под ее внимательным взглядом и все же решает сказать часть правды. — Просто… Это мои проблемы, — она дергает бровью, и Тарталья отмахивается. — Просто знай, что это никак не относится к моей работе. Это касается моей семьи… Прости, это все, что я могу сказать. Не потому, что не доверяю, просто это может быть опасно, — дополняет тут же, не желая нарваться на новую стену недопонимания. — Опасно бродить темными переулками, — со знанием дела проговаривает Люмин, потерев ладони. — Но если ты не можешь сказать… Я понимаю, — снова переходит на деловой тон. — Тома сказал, что как получит ответ от связной, свяжется со мной. Так что у нас будет время насладиться данго и прогуляться по пляжу. — И заглянуть к Синь Янь, — обняв спинку кресла, с улыбкой добавляет Чайлд. — Тебе нравится ее музыка? — Мне нравится она. Неплохая девчонка, — Люмин кривит губы, и улыбка Чайлда становится шире. — Нравится? — старается вложить в свой вопрос максимум незаинтересованности, но этот рыжий искуситель продолжает проказливо стрелять глазами и губить все ее попытки казаться равнодушной. — Мне пора чистить уши или я и впрямь слышу нотки ревности в твоем голосе? — игриво тянет он, и Люмин остужает его суровым взглядом. — Тебе послышалось, — Чайлд посмеивается. — Возможно, — он откровенно любуется ее румянцем, который не скрывает даже плотный слой косметики. — Расслабься, принцесса, мы давно знакомы. Она даже была на дне рождения моего горячо влюбленного в нее брата. — Ого, — внутри все переворачивается, когда Чайлд смотрит на нее так. Этот взгляд давно было пора объявить вне закона. А лучше вырезать на лбу — «я опасен, девчонки, подотрите слюнки». — Мы ведь про одну Синь Янь говорим? Они словно ведут два диалога — слова вылетают одни, а глаза говорят совершенно о другом. В ней вновь поселяется то самое странное и такое желанное волнение, от которого никак не хочется избавляться. — Если ты про эту рокершу и любительницу садо-мазо, то да, про одну, — цокает он, отворачиваясь к окну и давая ей возможность передохнуть от этого немого флирта. — Садо-мазо? — Не куксись, принцесса, у нас ничего не было, — он щелкает ее по носу, и Люмин хочет огреть его чем потяжелее, чтобы прекратил ее смущать. Но Чайлд Тарталья, видимо, был рожден для этого. — Как вы познакомились? — переводит тему, ожидая услышать интересную историю. И Чайлд рассказывает. А Люмин не сдерживает гордой улыбки, когда Тарталья, забывшись, наконец, перестает трястись и успокаивается.

***

Тома, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, встречает их в аэропорту, пока Тарталья, не прекращая бубнить, тащит ее тяжелый чемодан. — Зачем тебе столько вещей на два дня? — Помолчи и просто помоги бедной женщине! Чайлд собственнически отказывается от помощи Томы, состроив такую грозную морду, что ее бывший аж весь поседел, но ничего не сказал — сияющий белый автомобиль уносит их по окружной магистрали, мимо дланевидных алых кленов, стройных вечнозеленых криптомерий и серебристых тощих, округлых и даже витиеватых высоток, виднеющихся вдали. Климат здесь был мягче, воздух, из-за близкой расположенности к океану, свежее — и от повышенной влажности ее челка поддалась и теперь спадала мягкими кудрями, придавая ее образу в сочетании с цветастым платьем легкую романтичность. — Вы собираетесь на фестиваль? — спрашивает Тома с переднего сиденья, пока Люмин строчит мастеру Дилюку о своем удачном прибытии, а Чайлд с неприкрытым любопытством пялится в окно, высматривая гору Ёго — главную достопримечательность острова Наруками. Она отвлекается, убирая рабочий телефон в сумку — новым для своих нужд она еще не обзавелась. — Я пока не могу сказать точно, когда Камисато-сама сможет вас принять. Он сейчас на переговорах с… ну, с коллегой. — Сама? — без обиняков интересуется Тарталья. — Что? — Люмин тыкает его локтем в бок, призывая заткнуться. — Ничего страшного, у меня в запасе есть пара дней, — отвечает Люмин, прожигая Чайлда взглядом. Тот деланно обидчиво дует губы и отворачивается. — А ты что делаешь? — Работаю, Люм, — легко посмеивается Тома, и Люмин видит, что у Тартальи чуть челюсть не треснула от этого «Люм». — Я вряд ли смогу к вам присоединится сегодня, так что на связи. Я позвоню, — он машет красным смартфоном под чайлдово недовольное «ага-ага». — Скажу лишь, что комиссия очень постаралась — надеюсь, вам понравится, — добродушная улыбка Томы совсем не соответствует кривому оскалу Тартальи, и Люмин думается, что позже ей стоит провести с ним воспитательную беседу — слишком уж открыто он выказывает недовольство к тем, кто протянул им руку помощи! — Что посоветуешь? — она крепко сжимает ладонь Чайлда, и тот тихо ойкает. — Хм, да много всего. Сейчас можно прогуляться по центру, возле дворца сёгуна проходят выставки, много еды, — Люмин подергала бровями под хихиканье Томы, продолжая сдавливать пальцы Тартальи. Тот уж чуть ли не извивался от нетерпения. — Да-да, знаю. Вечерком я бы советовал заглянуть на набережную, ее как раз отстроили к этому году, да и концертная площадка рядом, Синь Янь обещала выступить. А после, конечно, шоу фейерверков Наганохары. Ради этого все и затевалось, — Люмин знающе кивает, участливо слушая. — Можете арендовать яхту — с воды обзор будет намного лучше. — Так и сделаем, — Люмин его благодарит и отпускает ладонь Тартальи, которую тот тут же начинает показушно потирать. Они выезжают за город — имение Камисато находилось дальше от столицы региона, и Люмин может во всей красе разглядеть верхушку покатой горы Ёго, у подножья которой расстилались прославленные на весь Тейват сады сакуры. Стало немножко грустно — не сезон ханами, но красота от этого не умалялась — Великий храм Наруками выделялся острым красным шпилем, уносящимся в чистое лазурное небо. Люмин видела его раньше, но каждый раз дыхание спирало, как в первый. — Ночью храм будет сиять, — благоговейно комментирует Тома, и Люмин счастливо улыбается — Инадзума действительно была очень красивой. И снова с легкой печалью вздыхает — если бы они приехали чуть раньше, успели бы хотя бы на момидзи. Высокие белые стены имения Камисато с индиговой черепицей длинной вязью вьются вдоль дороги, сверху усеянные традиционными инадзумскими светильниками и усаженные подле высокими кипарисами и приземистыми колючими кустарниками. За ними — множество зданий с четырехскатными фиолетовыми крышами, из белоснежного известняка, с ивово-коричневыми столбами и бумажными фонариками с клановой символикой — золотым лотосом на молочно-белом фоне. Тома приказывает остановить автомобиль возле гостевого дома, и Люмин, выйдя из машины, без утайки разглядывает виднеющееся вдалеке главное поместье клана — высотой с четырехэтажный дом, обрамленный цветущими даже осенью садами, горящий светом фонарей даже днем. Тома перекидывается парой слов с хозяйкой — миловидной невысокой старушкой в утепленной льняной бежевой юкате, расписанной южными птицами и перетянутой коричневым оби. Пока Тарталья взваливает на себя помимо ее чемодана еще и свою тяжелую сумку, Фурута-сан подробно описывает, где находятся их гостевые покои (две комнаты с двуспальными кроватями вместо привычных для инадзумцев футонов), ванные, кухня и обеденная столовая, рассказывает, во сколько подают еду, как можно добраться до центра и даже показывает дорогу к купальням, если им вдруг захочется расслабиться. Тарталья беззастенчиво крутит головой туда-сюда, задает любопытные вопросы, выспрашивает, есть ли поблизости тренажерный зал и где он может арендовать машину — терпеливая Фурута-сан отвечает на его вопросы с поразительной сдержанностью, и Люмин, наконец, добравшись до своих покоев, благодарит милую женщину с легким поклоном. — Так что, ты сюда, я туда? — кивает Чайлд в сторону соседних расписанных лотосами сёдзи. — А что, надеялся, что я приглашу тебя к себе? — Люмин игриво толкает его бедром, беря свой чемодан. — Надежда умирает последней, — с притворным разочарованием вздыхает Тарталья. — Ох, Чайлд, мы же соседи, прекращай, — с тихим смехом отодвигает сёдзи и машет ладошкой. — Бай-бай! Я зайду за тобой через час. — Только стучись, вдруг я голый, — он исчезает за дверьми прежде, чем она успевает пригрозить ему пальцем. Только не стучится Тарталья, когда она выходит из ванной в одном полотенце, а парень бесцеремонно вваливается в ее покои. — Я ничего не видел! — кричит он, отвернувшись и прикрыв глаза ладонью, и Люмин смущенно посмеивается на его покрасневшие уши. — Хотел предупредить, что утопал за машиной… — Люмин, закусив губу, прислоняется к открытой двери ванной и бессовестно разглядывает его слишком прямую спину, широкие плечи и обтянутый бежевыми брюками зад. — Хорошо, я поняла, — улыбается она, пока Чайлд все еще продолжает впускать сквозняк. — Может, закроешь двери? — Люмин удивляется внезапной мысли добавить «с этой стороны», но вовремя себя одергивает. Чайлд, кивнув и кинув еще одно «прости-прости» и следом «придурок», исчезает, предельно аккуратно задвинув сёдзи. — Я зайду через час, окей? — громко оповещает ее все же с той стороны. Люмин прекрасно может разглядеть очертания его фигуры. — Не забудь постучаться! — Да понял я, понял! Выбирая наряд на прогулку, она вдруг ясно осознает, как сильно меняется ее настроение, когда рядом вьется это рыжее бедствие. Не то чтобы это стало каким-то открытием — все же у нее за плечами трехлетний опыт безответного разглядывания недоступного начальника, но почему-то сейчас все ощущается совсем по-другому. С Чайлдом она чувствует себя иначе — щеки постоянно норовят треснуть от улыбки, внутри разливается приятное тепло, словно только что навернула тарелку горячего супа, ладони сводит от желания зарыться пальчиками в медные вихри, а ноздри дергаются от желания прижаться носом между лопаток и вдохнуть освежающий аромат его парфюма. Улыбка не сползает с лица, когда Люмин, застегивая пуговицы брючного сплошного красного костюма, слышит приглушенный стук позади. — Входи! — оборачивается со странным волнующим предвкушением. — Эм, — Тома стоит в дверях и смущенно чешет затылок. — Я думал, ты сказала… — А, да, проходи, — она принимает деловой вид, будто пару минут назад не витала в мыслях об опасно красивом федерале, и складывает разбросанную на кровати косметику в сумку. — Ты что-то хотел? Тома мнется в дверях, и Люмин безошибочно распознает — разговор серьезный. Примерно с тем же выражением лица он сообщал ей сначала о поломанном чайнике, а потом о желании расстаться. — Том, что-то случилось? Господин Камисато?.. — Нет-нет, — тут же отмахивается Тома, проходя внутрь и присаживаясь на край ее двуспальной кровати. Молча протягивает ей подкатившуюся к нему помаду и понуро произносит. — Прости, если это не мое дело… — Люмин внимательно навостряет уши. — Ты уверена в нем? В фатуйце, я имею в виду. — Он что-то натворил? — «жопу надеру». — Нет, ками-сама, нет, — он приобрел привычку изъясняться по-инадзумски. — Просто… Ты же знаешь, что можешь обратиться ко мне с любой просьбой? — Том, конечно, — ей даже не нужно время на подумать, она и правда считала Тому своим близким другом. Все-таки в университете они были не разлей вода. Пока не приняли решение начать встречаться. — Просто с чего это ты вдруг решил поговорить о Чайлде? — Тома дернул плечами. — Не пойми меня превратно, я сам ничего против него не имею, просто хотел убедиться, что ты сама, ну, знаешь, уверена в нем. Вот и все. Я просто переживаю о тебе, просто сначала сэр Альберих, потом… — ах, вот оно что. Вот где корень всех бед. — Что тебе сказал Кэйа? — и почему, стоило ему оказаться за решеткой, как проблем стало больше? — Не злись, ничего такого. Я наоборот рад, что ты не с ним, особенно после… Ну, ты поняла, — конечно, она поняла. Люмин кладет руку ему на плечо. — Том, — проникновенно начинает она. — Я понимаю, что мы расстались два года назад, но, правда, тебе не нужно этого делать… — Чего делать?.. — с подозрением хмурится он. — Переживать о том, что творится у меня в личной жизни, — пожимает плечами она, и Тома, кажется, расслабляется. — Я знаю, что ты хороший друг, но я уже взрослая девочка и вполне способна разобраться со своими тараканами сама. Чайлд — прекрасный парень, он веселый, заботливый, смелый, честный… — Ладно-ладно, я понял, ты влюблена, — Тома с улыбкой приподнимает ладони в ограждающем жесте. У Люмин при таком резком заявлении от другого человека ком образуется в горле, и она смущенно улыбается парню. Да, влюблена. Да, наверное, это оно и есть. — Просто хотел предупредить, что я глаз с него не спущу, и если он хоть пальцем тебя тронет… — грозно сдвигает брови, и Люмин неестественно посмеивается, похлопывая его по плечу. — Знаю, Том. Ты правда чудесный. Господину Камисато повезло с тобой, — у Томы глаза округляются, а Люмин поздно сжимает губы, понимая, что только что сморозила. — Э-э, госпоже?.. Тома смотрит на нее пристально секунду-две, и потом несколько виновато, опустив голову, признает: — Ты знаешь. Люмин прекращает валять дурака. — Да. Тома еще раз кивает. — И ты… — Я, э-э?.. — Ну… Тебя это… не… смущает?.. — он неловко теребит собственные пальцы, и Люмин с шумным вздохом закатывает глаза. Какой же он иногда тугодум. — Тома, что ты несешь?.. Мой брат гей. Тома снова кивает, уже более уверенно, бросив «а, да, точно». — Да к тому же, — она подсаживается ближе и внезапно обнимает его. — Почему это вообще должно меня смущать? — Ну, я вроде как твой… ну, бывший, — мычит Тома ей в плечо. — Том, прости, но я была влюблена в своего начальника почти полгода, находясь с тобой в отношениях, — решает, что скрывать больше нечего. Тома в ее руках замирает, и она гладит его по спине, зная, что к громким ссорам этот милый парень не склонен. — Так что то, что ты решил связаться с мужчиной сразу после отношений со мной, конечно, немного бьет по моему самолюбию, но я смогу с этим жить… — Ты влюблена в господина Рагнвиндра? — Да нет же! — он совершенно не уловил смысл! — Люм, сколько у тебя парней? — Да прекрати ты! — Люмин хватает его за плечи и отодвигает от себя. — Просто знай, что тебе не нужно притворяться рядом со мной, я тоже тебя всегда поддержу! — Тома смотрит на нее замасленными зелеными глазами, так часто грустящими по ее вине, что она не выдерживает и снова притягивает его к себе. — Ну-ну, все щенки мира сейчас молятся на тебя… — сёдзи внезапно раздвигаются, и по закону подлости ее, прислоненную к другому парню, находит тот самый парень. Тома оборачивается, и Тарталья, поджав губы с невеселой усмешкой, кивает себе под ноги и молча уходит. — Он, эм, выглядел расстроенным?.. — Ох, иди уже, Тома!

***

Люмин журчит газировкой, сердито покусывая трубочку и идя под руку с обиженным Тартальей. То, что он был именно обижен, а не расстроен закрытой на ремонт качалкой, она поняла, потому что он, во-первых, несмотря на согласие все же не сбрасывать в урну их двухдневный отпуск, воспринял ее идею прогуляться без должного энтузиазма (а Чайлд всегда был преисполнен энтузиазма), а во-вторых, он почти не улыбнулся ей с того самого момента, как застал их в комнате с Томой. И, казалось бы, в чем, простите, ее вина? В том, что она решила утешить своего близкого друга? Или в том, что этот самый близкий друг оказался по совместительству ее бывшим? Как будто у него самого не было бывших! То, что Тарталья до ужаса ревнив, она поняла еще до его откровений в самолете и до его глупых детских выходок в машине Томы. И, видимо, он был из тех мужчин, которые до последнего будут отрицать то, что они ревнуют, зато будут дуть губы и делать вид, что проблемы никакой нет, все в порядке и можешь, пожалуйста, не задавать вопросы, принцесса. А еще он был из тех, кто, видимо, считал ревность одним из проявлений чистой и искренней любви, иначе как еще объяснить то, что он буквально светился от счастья, стоило ей лишь чуточку разозлиться при упоминании Синь Янь. И на то, что эти две вещи буквально противоречили друг другу, ему было до лампочки. Потому что если он подкидывает ей поводы для ревности, то ха-ха, я так и знал, детка, ты втюрилась в меня, иди поцелую, а вот если это делала она — то все, пиши пропало, я расстроен и буду грустно поедать мороженое под мелодрамы до конца своих дней. Эйфория от внезапного осознания собственных чувств сменилась гнетущим раздражением, а пластиковая трубочка от непрекращающихся жеваний уже молила о помощи. — Я зайду в тир? — прерывает свой обет молчания Чайлд, кивнув в сторону вывески с ружьем и прикрепленной под ней деревянной сеткой с множеством игрушек. И смотрит на нее такими глазами, словно «я в тебе разочарован, и я и дальше буду постоянно намекать тебе на это, чтобы ты осознала всю подлость своего поступка и извинилась». — Почему нет, — «знаешь, что, Чайлд, я не буду извиняться за то, что просто обняла своего друга, так что смирись». — Куда пойдешь? — «ты обняла своего бывшего и даже не потрудилась объяснить мне, что между вами ничего нет». — В то кафе, там рядом выставка, — «а почему я вообще должна объяснять это тебе? разве не понятно, что я и так в тебе заинтересована?». — Круто, — «ты могла бы говорить об этом почаще, вместо того, чтобы прикасаться к каким-то парням». — Через сколько встречаемся? — «ты знаешь, что я рассталась с Томой два года назад, и знаешь, что до отношений мы были хорошими друзьями, и я не собираюсь кидать своих друзей в чс только потому, что ты не можешь контролировать свое тупое собственничество». — Ну, минут тридцать. Хватит тебе? — «если для тебя то, что я ревную, является тупым собственничеством, тогда отлично — больше ты от меня и слова не услышишь». — Да, — «ха, теперь виновата я, да?» — Хорошо, — «ты с самого начала была виновата, просто не хочешь этого признавать». — Отлично, — «я виновата в том, что ты гребаный ревнивец?» — Замечательно, — «а я виноват в том, что ты на моих глазах лапаешь других парней?». — Тома — мой друг! — кричит она и ударяет его в плечо рукой с зажатой газировкой, не сдержавшись. — И знаешь, что, Чайлд, может, если бы ты хоть иногда промывал глаза от своей тупой ревности, то давно бы заметил, как я смотрю на тебя! Адьес! — разворачивается, махнув полами красного пиджака, и уходит. Возвращается спустя пару секунд, опомнившись, что забыла свою сумку в руках парня. Зло стучит каблуками по жемчужной плитке и вырывает сумку из явно непонимающего какого хрена вообще происходит Тартальи. — Через тридцать минут! Здесь! — тычет пальцем им под ноги и удерживается от того, чтобы отдавить ему ступни. Какой же он!.. Она не замечает, какими глазами смотрит Чайлд ей в спину, и даже думать об этом не хочет. На нее оборачивается с десяток туристов, какая-то парочка с сочувствием смотрит на разлад влюбленных, тучный мужик бормочет «так его, девочка!», а бабуля с вязаным кульком горестно покачивает головой и приговаривает «довела девка парня…». Да много ли они понимают! Уличная выставка оказывается не столь интересной, как она ожидала. Куча импрессионистских картин еще и вызывают хоть какой-то интерес, но еще большее количество размазанных клякс и непонятных геометрических фигур, видимо, написанных в дань авангарду, глушат в ней чувство прекрасного и оставляют разочарование от осознания того, что она, тупица эдакая, не понимает высокого искусства. Единственным, что заставляет ее замереть и попялиться на изображение дольше пяти секунд, становится пейзаж знакомой родной горы с аккуратной подписью «Принц мела». Она не знала, что Альбедо так хорошо рисует. Люмин решает потратить оставшиеся десять минут в кафе, но и тут терпит поражение — длиннющая очередь, тянущаяся от самого входа, окончательно выводит ее из себя. Тупая Инадзума и тупой праздник. Тупой Чайлд, что испортил ей настроение, тупой Тома, что решил проявить заботу как нельзя кстати, тупая компания, что отправила ее сюда, и тупой Кэйа, из-за которого вообще это все началось. Кэйа тупой дважды. Она ненавидит свое окружение всей душой. — Вижу, вы чем-то расстроены? — на веранде кафе, где она прислонилась спиной к деревянной стене, к ней подходит молодой человек с малиновыми волосами и оливковыми глазами. Еще один парень. Да что ж такое! — Плохо видите, — недовольно бурчит Люмин, надеясь, что невежливый тон спугнет незадачливого собеседника. Она явно плохо разбирается в людях. — Понимаю, — незнакомец встает с ней рядом, держа в руках две палочки с разноцветным данго. — Угоститесь? — протягивает ей одну. — Нет, спасибо. — Да ладно вам, это поднимет настроение, — парень настойчив, и Люмин, понимая, что тот не отстанет, принимает угощение, тихо поблагодарив. То, что еду брать из рук незнакомцев опасно, поселяет в груди смирение — авось отравится, и ее страдания прекратятся. — Не хотите поделиться? — Нет, — съедает сразу шарик за раз, пытаясь языком отлепить прилипшую к зубам сладость. — С незнакомцами всегда проще откровенничать, — у него, видимо, совсем друзей нет, раз такой отчаянный. — Тем более сегодня праздник. — Праздник откровений? — язвит она и чертыхается про себя — сейчас бы зубочистку, данго оказался слишком прилипчивым. Незнакомец тихо смеется. — Можно и так сказать, — некоторое время они едят молча. — Вы поругались с тем молодым человеком? — Люмин недовольно супится. — Простите, я видел слишком много, да? — Ну, я орала на всю улицу, вряд ли это можно было не заметить, — в голове как некстати поселяется мысль, что она и в самом деле могла перегнуть палку. — Что-то серьезное? — ей что, психолог попался? — Не знаю, — честно признается она, вздохнув с полным ртом. — Просто кто-то не хочет видеть дальше собственного носа. — Может, вы просто смотрите в разных направлениях? — Люмин на миг перестает жевать, недоуменно поглядывая на соседа. — Ну, я к тому, вы же разговаривали о причине ссоры с вашим парнем? — стоило этому слову прозвучать, как у Люмин сразу же сердце в пятки ушло — трудно принять, но они с Чайлдом действительно поссорились. Как же глупо. — Он не мой парень, — отвечает совсем не на тот вопрос и очень вовремя понимает — возможно, если бы они просто поговорили, а не стояли на своем, как бараны последние, ссоры удалось бы избежать. Но это не отменяет того, что Чайлд виноват больше! — Хм. Ну, судя по тому, что он сейчас идет в нашу сторону с игрушкой и букетом цветов, кто-то из нас все же ошибается. И вряд ли это я, — лукаво ей подмигивает, засовывая последний шарик в рот. А Люмин даже не нужно искать того самого — Чайлда и закинутую за плечи плюшевую розовую лису она видит сразу. Как и его нахмуренные брови, искривленные губы и предупреждающий взгляд, направленный на ее неудавшегося собеседника. — Вижу, он не слишком-то расположен к беседе со мной, — парень отлипает от стены и, выбросив палочку в урну, сует руки в карманы. — Что ж, был рад знакомству, госпожа Виатор. Надеюсь, от ФАТУИ не так много проблем, как говорят, — салютует ей двумя пальцами с милой улыбкой с ямочками и оставляет ее в одиночестве. На его спине она видит уже встречавшийся ей символ золотого лотоса. Это Тома постарался?.. — Даже не буду спрашивать, — Тарталья замирает перед ней, не обращая внимания на восхищенные шепотки девушек вокруг. Громадная лиса болтается у него за спиной, длинный пушистый хвост бьет по икрам, а в левой руке покоится букет таких любимых ей бело-голубых интейватов. Как он узнал?.. Люмин глядит на его во все глаза, тут же забывая о внезапной встрече с одним из агентов Камисато. — Это тебе, — он протягивает букет чарующе пахнущих цветов, упрямо смотря ей прямо в глаза. — Эта животина за спиной тоже тебе, но, боюсь, руки у тебя и так будут заняты, — пожимает плечами, вызвав покачивание пушистого хвоста. Она молчит, не в состоянии заставить себя протянуть руки и принять подарок. Чайлд со вздохом опускает букет и, словно разозлившись, отворачивается. — Слушай, я понимаю, что вел себя как полный придурок, ясно? — Люмин, наконец, соизволяет отмереть. — И что мне не стоило ревновать тебя к этому твоему… бывшему, — чуть ли не сплевывает, и Люмин негодующе поднимает брови. — Твоему другу, я понял, да. Просто… — он хмурится до пролегшей меж бровей складки. — Я понятия не имею как еще доказать тебе, что ты мне небезразлична, — Люмин по-прежнему сверлит его взглядом, хотя теперь он, не будь последним слепцом, наверняка мог бы заметить, как тот потеплел. — И я тебе уже сказал, что да, я собственник, и, блять, я знаю, что это тупо, потому что мы даже не встречаемся… И долго ты еще будешь молчать? — повышает голос, и стайка девушек за его спиной испуганно ойкает, прижав тонкие ручки к груди. Люмин, до этого чуть ли не до посинения сжимавшая губы, не замечает, как те сами растягиваются в улыбке, а из груди вырывается легкий приглушенный смех. Всего-то и надо было. Поговорить. Глупо, глупо, глупо. — Что смешного? — Чайлд снова недоуменно хмурится и бегло осматривает себя. Люмин уже не скрывает веселых смешков, и их публика из любопытных дамочек негодует. — Ты такой дурачок, Чайлд, — от Чайлда пышет возмущением, и Люмин тут же оправдывается. — Я не про то, что ты только что сказал… — в груди снова, как по щелчку, благоухает. — Просто… тебе не нужно доказывать, что я тебе небезразлична. Я это и так вижу, — и, поддавшись вперед и вызвав протяжное недовольное «о-о-о» за их спинами, обнимает его. — Спасибо. За цветы, за лису, она ужасно милая, и за то, что ты такой, — шепчет в грудь и зарывается носом, втягивая запах его тела и парфюма, смешанный с порошком. — Прости меня. Я повела себя как полная дура, мне стоило сказать тебе обо всем сразу, — его руки все еще по какой-то причине не на ее талии, и Люмин, отпрянув, понимает. — Ой, — в его правой руке по-прежнему букет, и Люмин, переведя взгляд выше, снова тонет. Снова этот взгляд. Чайлд с порозовевшими щеками молча протягивает ей букет. — Спасибо, — щеки трещат от улыбки, от переизбытка чувств хочется плакать, и Люмин, зарывшись носом в цветы, прячет подступившие слезы. — Знаешь, это мои… — Чайлд, обхватив освободившейся ладонью ее лицо, склоняется и приникает к ее губам в мягком поцелуе. — Знаю, — отстранившись на секунду, мажет носом по щеке и снова целует, ласково огладив большим пальцем скулу. — Ты та еще дурочка, — ловит ее протестующий возглас губами — не переходит границ, не тогда, когда вокруг полно народу. — Отличная из нас пара, — Чайлд мычит «угу», не желая разрывать поцелуй — но окружающий гомон не спешит исчезать. Целомудренно прижимается к уголку ее губ напоследок и выпрямляется. Такой весь раскрасневшийся, с веснушками, влажными губами и невероятно красивый. Они улыбаются, она — мягко, он — довольно, оба чувствуя постепенно нарастающие смущение. — Ну, — вдруг неловко чешет он затылок, прокашливаясь. — Не скажешь, кто это был? Люмин хочется топнуть ногой от досады — этот человек неисправим!

***

На концерт Синь Янь они не успели, потому что Люмин, запнувшись за полы кимоно, упала и потянула лодыжку. Начать стоит с того, зачем им вообще приспичило покупать кимоно. Во-первых, после такого милого ее сердцу примирения им все же пришлось заказать курьера, чтобы тот забрал эту громадную лису и цветы (несмотря на доказывающего с пеной у рта Чайлда, что он в состоянии таскать эту ношу ради своей дамы) и отвез их к ней в номер. Во-вторых, Чайлд был обижен (снова) тем, что она не видела его впечатляющих навыков стрельбы и десять минут уговаривал ее заглянуть в тир, где он сможет доказать ей, какой он крутой. Люмин знала это и так, учитывая, что этот крутой парень все-таки до сих пор ее учитель по самообороне, а, значит, доказывать ей ему ничего не нужно — но переубеждать Тарталью все равно что помереть от потери терпения. По итогу он выиграл ей еще около пяти игрушек, которые они после раздали детям (а не тем девушкам, которые продолжали стрелять в него своими противными глазками! — да, Люмин тоже могла быть ревнивой, но она, в отличие от некоторых, об этом помалкивала). Люмин же в этой схватке с ружьем оказалась менее удачливой и получила лишь утешительный приз — миловидный брелок в виде деревянной сёгун Райдэн, который Чайлд сразу же прикарманил себе, сказав, что он заслужил. В-третьих, когда Люмин поняла, что утреннего завтрака в самолете, газировки и шпажки данго явно мало для того, чтобы ее желудок пребывал в спокойствии, они завернули в уличный ресторанчик и довольно плотно поужинали (Люмин еще и принудила Чайлда составить ей компанию в распитии саке — щеки у парня заблестели после первого глотка, слабак). И стоило ей отойти в туалет, как, возвратившись, она застала очень занимательный диалог. Чайлд, облокотившись на барную стойку, успокаивал плачущую и явно поддатую девушку. — …поэтому послушай меня и бросай этого козла. Он не перезвонит, я уверен. — Не перезвонит? — хнычет она, прикладывая замусоленный платочек к носу. — У-ве-рен! — по слогам произносит он, вздернув палец. — Поверь мне, если ему было б надо, он бы уже давно набрал, это я тебе как мужчина говорю… — Как мужчина, значит? — Люмин прерывает их недосеанс психотерапии прежде, чем он успеет наговорить еще кучу всякой чуши. — О, а вот и моя принцесса! — Чайлд сразу же расплывается в улыбке — Люмин складывает руки на груди, заметив ехидный блеск в его глазах. Она раскусила его за секунду. — Где пропадала? Я скучал, — девушка кивает ему в сторону выхода, и Чайлд, соскользнув со стойки, видимо, почуяв, что его афера пошла прахом, бросил все еще хныкающей бедняжке. — Удали его номер, а лучше кинь в чс, он тебя не достоин! — Д-да, спасибо… — и снова зашлась громким воем. Выйдя на улицу, Люмин тут же лукаво ударила его бедром: — Стоило мне отойти в туалет, как ты тут же завел себе поклонницу? — она его не ревновала — ту девушку действительно было жаль, и ей даже стало приятно, что Чайлд не прошел мимо. — Что поделать! Наверное, я неотразим, — Люмин смеется, беря его под локоть. — Ты пил что-то явно покрепче саке, я права? — Обижаешь, принцесса, я просто пьянен тобой, — он склоняется и оставляет влажный поцелуй на ее щеке. Люмин со смехом утирает мокрую щеку. — Что это был за сеанс? Вы уже успели подружиться? — Всего-то успокоил девчонку: она все льет слезы по какому-то мудаку, — вздыхает Чайлд, ведя ее светящимися торговыми улочками. — Я просто ей объяснил, что дело пустое. — Ну, а вдруг она его любит? — Но он-то нет, — беззаботно отвечает Чайлд, пожав плечами. — Жизнь жестока, детка, но что поделать. Это жизнь. — Как у тебя все просто. — Это ты любишь усложнять. — Усложнять? — О, гляди, платья! — шутливо прячется за ее плечи. — Давай наслаждаться вечером, принцесса, поругаться мы еще успеем, — и, перегнувшись, снова целует ее, попав уже куда-то в ухо, и после ведет к стенду с кимоно. Для Люмин, ни разу не носившей эти махины для убийства, идея оказывается провальной. Чайлд выбирает ей самое разукрашенное и самое дорогое кимоно, но хотя бы не такое тяжелое и предназначенное для туристов — небесно-голубое и расписанное цветками сакуры, так и продавщица, затянувшая пояс так, что у нее чуть внутренности наружу не полезли, накинула им сверху еще и гребень — Тарталья, естественно, сказал свое излюбленное «берем». Во время примерки оказывается, что на концерт они немножко опаздывают, и что ехать им придется на метро, поскольку Чайлд немножко выпил, а машину ему запретила вести Люмин («— Я трезвый! — Я вижу!») — и так они, отправив ее прежние шмотки с курьером и держась за руки, неслись к подземному переходу, где Люмин, не удержавшись, запуталась в собственных ногах и наступила на подол — благо, падать пришлось всего лишь с последней ступеньки. Теперь он нес ее бедную, изнывающую от боли и с перемотанной лодыжкой на пляж. Инадзумский пляж. Ей хотелось, чтобы в ближайшее дерево ударила молния. — Может, лучше домой? — в который раз спрашивает Чайлд, перехватывая ее тело. — Так и скажи, что устал, — то, что носить ее столько времени было тяжело, не было откровением. — Я? — снова возмущается от упрека в сторону своей всесильности и обнимает крепче. — Я о тебе забочусь, неблагодарная. — И я ценю это, — успокаивает его легким поцелуем в щеку. — Просто не хочется, чтобы наше свидание закончилось из-за моей неуклюжести, — от слова свидание у Чайлда щеки сводит от улыбки. — Так у нас все же свидание? — мурлычет он, дернув бровями, и Люмин шутливо бьет его кулачком в плечо. Пляж, усеянный тощими деревянными фонарями и стягивающими их гирляндами, растущими тут и там широколистными пальмами и маленькими киосками с уличной едой, оказывается заполненным до отказа. На прохладном песке не было места, где бы ни лежал мягкий плед, ни стояла корзинка с фруктами и бутылками саке и ни лежала воркующая парочка. Девушки в цветастых теплых платьях или кимоно, парни в легких куртках и расписных рубашках хихикали и миловались, глядя на океан в ожидании фейерверков и слушая едва заглушаемый приятной музыкой шум волн. Несмотря на поздний октябрь, было тепло. И на душе тоже. Недалеко от берега вилась шеренга светящихся в ночи яхт, катамаранов, катеров и маленьких покачивающихся лодочек. Вдали виднелся огромный плот, с которого и собиралось вспыхнуть шоу огней Наганохары. — М-да-а, — глядя на все это убранство, разочарованно протягивает Чайлд. — А я-то думал, что хоть здесь смогу тебя скинуть… Ты чего? Люмин задумчиво глядит на воду. Пристань как раз была рядом. — Мы можем снять круизный катер, — отчего-то погрустнев, предлагает она. — Если добудешь мне стул, я даже смогу повести его сама, — у Чайлда от такого заявления чуть челюсть не отваливается. — Думаю, я уже выветрилась. — Ты умеешь управлять катером?! — в его глазах столько восхищения, что она неволей смущается. — Серьезно? — Дедушка научил, — Люмин сжимает ткань кимоно на груди. — Я тебе больше скажу, у него кроме катера была парусная яхта, так что со мной в море точно не пропадешь, — глядит на него с неловкой улыбкой, и Чайлд засматривается на переливающиеся в свете луны золотистые пряди, сцепленные гребнем, и блеск теплых карих глаз. — Да ради такого я тебя хоть на трон посажу. Несмотря на очередь, катер ему удается добыть достаточно скоро. Чайлд идет к ней, сидящей на скрипящем мостике и свесившей ноги, с широкой довольной улыбкой, помахивая ключами. С подозрительно довольной улыбкой. — Быстро ты, — он подходит ближе и наклоняется, чтобы поднять ее на руки. — Стул достал? — Лучше. В каюте охрененно мягкие кресла, — он несет ее сначала мимо невзрачных лодочек, потом мимо одиночных катеров, приближаясь к роскошным дорогим яхтам. — Наш тот, — Люмин присвистывает, когда видит навороченный и довольно большой круизный катер молочного цвета, с обшивкой в цвет дерева, тянущейся вдоль всего корпуса серебряной полосой, закрытой каютой и крытым центром управления над ним. Рядом с судном стоит смотритель причала, снимая их посудину с привязи. — Он выглядит… дорогим, — бормочет она, когда Чайлд, кивнув старику, ловко запрыгивает на задник качнувшегося катера. — И новым. — Я сейчас, — он заносит ее внутрь водительской каюты, бросив ключи на кремовый диванчик, и оставляет ее одну в любовании вылизанным салоном. Люмин отрешено крутит ключи в руках, рассматривая панель управления и вспоминая назначение уже позабытых кнопок. Бережно проводит по кожаному рулю, затем ведет пальцами к посеребренному рычагу, касается выпуклых кнопок цветных кнопок и ведет плечами — тут же чуть ослабляет оби, чтобы наряд не так сильно стеснял движения. Оборачивается к уже спешащему к ней Чайлду. — Поздравляю с приобретением! — хрипло кричит старик ему, и Чайлд, дружелюбно махнув, звонко благодарит его. — Приобретением? — он ловко взбирается по налаченным ступеням, пригибаясь и устраиваясь на сиденье рядом с ней. — А? — непонимающе хлопает глазами Чайлд, бросая ее сумку на диван за креслами. — Ты купил ее, что ли? — Люмин подсчитывая в уме, сколько может стоить такая покупка. Треть ее квартиры точно. — О чем это ты? Арендовал, конечно, — с невинной улыбкой хлопает ладонями по коленям и кивает ей. — Ну, капитанша, дерзай. Нам во-о-он туда, — показывает ей направление рукой, и Люмин, хмыкнув, подбрасывает ключи, вставляет их в систему зажигания и поворачивает. Вода под катером начинает бурлить, оглушая их негромким гудящим шумом. Правильно говорят, что тело помнит. Стоило ей прикоснуться к кнопкам и услыхать знакомый шелест волн и рокот мотора, как в голове сразу же нарисовался план дальнейших действий. — Пристегнитесь, пассажир, мы выплываем, — Люмин одной ладонью ловко обхватывает руль, другую кладет на рычаг и мягко тянет тот на себя. Катер плавно отходит от пристани, и они на низкой скорости выплывают в открытый океан, держа курс на горящие точки таких же качающихся суден. Чайлд, облокотившись на перегородку, подпирает ладонью щеку и зачарованно глядит на прекрасную в своем увлечении девушку — такую красивую с сосредоточенно сдвинутыми бровями, горящими глазами, периодически морщащимся носиком и поджатыми губами. — Всегда тащился от океана, — мечтательно выдыхает он. Люмин с ним соглашается. — Давно ты этому научилась? — спрашивает, не сводя пристального взгляда. — Когда мне было семнадцать, — она мягко крутит руль и щелкает по кнопкам — катер набирает скорость, и Люмин чуть ли не подскакивает от радости. — Давно я этим не занималась, — улыбается счастливо-счастливо. — Я думал, ты боишься водить, — у Люмин потрясающе красивые руки, хрупкие и нежные, и чтобы она не надумывала о своих коротких пальцах, он никогда не видел рук красивее. — Машины, — и волосы. Такие мягкие на вид, пышные, и на хлеб похожи. Который только что из печки. Он любовно заправляет выбившийся локон ей за ухо. Она даже не отвлекается — настолько увлечена. — А разве есть разница? — и виднеющиеся во внезапно ставшем большим вырезе тонкие ключицы. Чайлд переводит взгляд вперед, туда, где виднелась луна и бескрайний горизонт темного океана — если будет и дальше смотреть на нее, точно сорвется. В штанах и так становилось тесно. — Ну, я думаю, что да, — отплыв от пристани на достаточное расстояние, Люмин разворачивает судно к другим. — Вокруг не так много того, с чем можно столкнуться, если ты не заметил, — беззлобно язвит, высунув язычок, и Чайлд сглатывает. — На дорогах же от машин никуда не деться. Кто знает, попадется ли тебе какой-нибудь пьяный водитель по встречке или же тормоза откажут… — в ее голосе нет тяжелой грусти — скрывает. — Как это произошло? — тихо спрашивает он, несмотря на то, что и так все знал. Но не от нее же. Люмин молчит, неторопливо ведя их по волнам. Чайлд поздно понимает, что момент он выбрал неудачный, и для таких разговоров лучше подходят задушевные посиделки, а не тогда, когда он то и дело скользит глазами ее открытой шее. — В автокатастрофе, — она сделала глубокий вдох, крепко сжав рычаг. — Пять лет назад. Несчастный случай, как сказал следователь, — Люмин щелкает на пару кнопок, давит на рычаг сильнее, и катер ускоряется. — Была зима, холодная, они возвращались из Ли Юэ, через Волчий перевал — это такая крутая дорога через сосновый лес, недалеко от Вольфендома, — Чайлд кивает, и Люмин, вращая руль, повела их зигзагом. — Дорога была промерзлая, на улице почти минус тридцать, папа… не справился с управлением, машину на резком повороте понесло в сторону, и… поршни заклинило из-за перегрева двигателя, так сказали механики… Тормоза перестали работать, и машина улетела в кювет, а там… ну, прямо в дерево, — Чайлд крепко сжал перегородку, не сводя напряженных глаз с девушки. — Я видела фотографии, Чайлд. Бампер размозжило так, что они точно погибли сразу же. Боковые стекла, не считая переднего, тоже… просто вдребезги. Нам сказали, машина влетела на высокой скорости, поэтому, — сглатывает, — никто не выжил. — Вам? — Мне, моему брату и бабушке. Дедушку по папиной линии я не знала, а по маминой, тот, что и научил меня плавать, скончался еще, когда нам с братом было по восемнадцать. Бабушка, мамина мама, умерла спустя год после его смерти. — А другая? — Спустя пару месяцев после аварии. Не смогла смириться со смертью единственного сына. — Мне жаль, Люмин, — снова те же слова, что и в самолете — но теперь он хотя бы все знает. Знает от нее. Тишина угнетает. — Все в порядке, Чайлд, — она поворачивается к нему, снижая скорость. — И спасибо, — тепло улыбается, — что выслушал. Я на самом деле уже давно смирилась, особенно после двухгодового курса у психолога, но Итэру вот… пришлось тяжелее… — Твой брат? — Близнец, — ее улыбка становится шире, а на щеках вновь загорается прежний розоватый румянец. — Он сейчас в Ли Юэ, готовится защищать докторскую под началом нашего общего знакомого, господина Моракса, — говорит приглушенным грозным шепотом с веселыми глазами. Чайлд согласно хмыкает. — Мы жуть как похожи внешне, ты помнишь, наверное, как господин Чжун Ли пошутил… — Еще бы забыть такое, — Люмин тихо смеется. — О, да, ты же еще разозлил его неразговорчивого бойфренда! — она снова жмет на рычаг, увеличивая скорость — причал уже давно потерялся за их спинами. — Это какого? Моракса? — Да иди ты, Чайлд, — смеется она. — Сяо, того парня с зелеными волосами. — А-а-а… — показушно тянет, гордясь, что смог ее немного развеселить. — Я-то уж испугался… — Итэр другой, — продолжила она. — Он вспыльчивее меня, — Чайлд строит комичную моську. — Да ладно тебе! Если ты думаешь, что я вспыльчивая, то ты явно не знаком с моим братом! — Не знаю, захочу ли после такого… — Еще он намного активнее, смелее, он легче сходится с людьми, его почти все окружающие любят, — продолжает перечислять со все той же любящей улыбкой. — У него много друзей, он смешно шутит, страшно любит лапшу и фильмы ужасов. А еще всякие детективы, о, да, и видеоигры. Но он жуткий грязнуля и часто обижается, хотя так же быстро отходит. — Сдается мне, в этом вы похожи… — Эй, я, вообще-то, отошла уже спустя десять минут! — Чайлд кивает типа «ну да, ну да», и Люмин вдруг резко печалится. — Знаешь, я на самом деле так по нему скучаю. По Итэру. Мне вот уже двадцать шесть, а к одиночеству все равно не привыкла… — Не думаю, что к нему можно привыкнуть, — мудро подмечает Чайлд, сам этому удивляясь. — Да и ты не одна, у тебя же тоже есть друзья… эти твои подруги… — Да, Паймон и Эмбер… — снова улыбается она. — Вот, девчонки Паймон и Эмбер, плюсом твоя работа, хм, твой начальник… — Мы не друзья с мастером Дилюком, Чайлд, если ты об этом, — она прикусывает язык, чтобы не разболтать лишнего. — Он, конечно, заботится обо мне в своей манере… Холодной такой, отстраненной манере, — при мысли о «похлопывании по волосам» у нее краснеют кончики ушей. — Но… у нас все равно отношения чисто начальник-подчиненный. Не переживай, ревнивец, — Чайлд облизывает обветренные губы, хмыкнув — возможно, это беспокойство по поводу старой влюбленности действительно перестает иметь смысл. — Хм, а как насчет Гуннхильдр? — Ты прикалываешься, что ли? — она повела катер чуть дальше, чтобы не стоять слишком быстро к другим. — Пару недель назад я ее на дух не переносила, сейчас, конечно, мое мнение полностью о ней поменялось, но эти отношения тоже сугубо деловые. Да и не думаю, что у нас вообще есть темы для обсуждения… — Почему? — Чайлд, наоборот, думал, что они похожи. Обе блондинки, например. — Мы… из разных миров, если можно так сказать. Она очень уверена в себе, всегда знала, чего хочет, а я же… — А ты не знаешь? — Я давно уже перестала понимать, кто я и куда иду, Чайлд. Оттого одиночество не красит мои и без того серые, ладно, в последнее время не особо, будни, — глядит на него игриво, и Чайлд снова пленится этими глазами. — Я думаю, тебе просто кажется, — беспечно выдает он, отвернувшись. — М? — Мало кто знает, кто он и куда идет, — перед ней сидел ну очень наглядный пример. — Взять хотя бы твоего босса. Весь такой важный гусак — на деле, я уверен, он часами сверлит ночами стену и думает, на кой черт ему вообще сдалась эта вся ваша винодельня, — Люмин согласно хихикает, даже не думая защищать Рагнвиндра. Прогресс. — Да и Гуннхильдр, на самом деле, как я понял, часто мнется и сомневается, хотя и скрывает это. Сдается мне, она тоже иногда без понятия, что делать — просто на ее плечах висит громадная ответственность, и ей приходится делать выбор. — И откуда ей тогда знать, что выбор правильный? — Чайлд вздыхает — от всей этой философщины у него уже мозги начинали пухнуть. — Этого никто не знает, пока он не будет сделан. Оценивай действия по их последствиям, принцесса, так жить намного проще. Люмин понятливо кивает, приняв его цитату к сведению, а Чайлд думает, не сморозил ли он какую-нибудь глупость. Может, молчит она потому, что думает, что он тупой. Это не красило его будни. — Мне кажется, вы с Кэйей похожи больше, чем ты думаешь, — о, нет. Нет, нет, нет, нет, нет! Только не в эту степь. — Ох, да, как же я мог забыть про твоего лучшего… — Чайлд, не начинай, прошу… — …друга. — Мы не друзья, Чайлд, — Тарталья хмурит брови «ой ли?». — Боже, да, я признаю, что в последнее время я часто переживаю о нем, но это все потому, что мне действительно хочется помочь делу, а Кэйа единственный, кому под силу с этим справится. — Так уж и единственный? — Чайлд, признай, на тебя давит управление — Кэйа же работает в одиночку. Его ничто не ограничивает, ни закон, ни совесть. — И поэтому мы похожи? — Ха-ха, нет. Просто… — она прикусывает язык, но все же сдается. — Я думаю, вы бы могли стать хорошими друзьями или хотя бы научиться понимать друг друга, если бы не устраивали свои глупые разборки. Знаешь, это пошло бы на пользу делу. Уверена, вдвоем вы бы управились в два раза быстрее. — Ты много думала об этом, не так ли? — Чайлд! — раздраженно шипит она, развернув катер и зафиксировав его. Вид с их места точно должен быть незабываемым. Она заглушает мотор, и их мягко покачивает — осталось надеяться, что их не снесет далеко в океан. — Тебя это задело, потому что ты знаешь, что я говорю правду. Вы действительно очень похожи. Поэтому и ругаетесь. — А ты не думала, что мы можем ругаться по другой причине? — Это какой же? — устало тянет она, сбросив обувь и залезая на сиденье с ногами. Ведет плечами — ткань кимоно чуть съезжает, оголяя ее сильнее. Она это специально, Чайлд уверен. Использует на нем свои грязные женские приемчики. — Ну, — все-таки теперь он сболтнул лишнего — если снова заикнется о своей ревности, то точно схлопочет ключами в ухо. — Кхм… — Люмин смотрит на него в упор. — Он мне не нравится, вот и все. Закрыли тему. — Да ну тебя, — небрежно отмахивается — кимоно снова сползает, открывая обзор на нижнюю сорочку, и Люмин смущенно возвращает ткань на место. — Я ему тут душу изливаю, а он — «закрыли тему»! Ох, она действительно хотела говорить об Альберихе? Серьезно? И это она еще потом будет разыгрывать ему сцены, что у него совершенно нет причин ее ревновать? — Люмин, он просто мне не нравится, — она явно ждет объяснений, и он раздраженно бухтит. — У него дебильный характер, дебильное поведение, дебильные… шмотки, дебильные шутки, и он в целом — дебильный. Раздражает меня своей дебильностью. Тебе так хочется его обсуждать? — Как красноречиво, — и вздыхает. — Да нет. Разговоры о его дебильности действительно портят мне настроение, — она закидывает свои ноги поверх его коленей, и он бессознательно начинает массировать ее пострадавшую лодыжку. — Почему ты согласилась? — внезапно переводит тему, противореча самому себе, но раз уж зашел разговор — надо добивать. До начала фейерверков оставалось совсем немного — а после у них были совсем другие планы. — Согласилась с чем? — Поехать к нему. Ты же могла отказаться. Люмин отворачивается, словно думать об этом ей было неприятно. И, вспоминая ее слова, ему хотелось сказать, что это потому, что «это правда». Да, он снова ревнует, и что вы ему сделаете? — Потому что это, вероятно, последнее, что я могла для него сделать, — говорит с какой-то злобой, непонятно, злясь на саму себя или обстоятельства. — Вероятно? — Чайлд, его отправляют в Декарабианскую тюрьму, как ты думаешь, как скоро он оттуда выйдет? — Чайлд сам не замечает, как пытается усмотреть в ее словах нотки лжи — она действительно ничего не знает, или делает вид, что не знает? — Я знаю его три года, мы не друзья, но и не те, кого можно так просто проигнорировать. — Да, я помню, — Люмин хмурится, а он трет нос. — Ну, тогда, на приеме. Ты плакала из-за него. Сильно. Люмин поджимает губы. — Я плакала, потому что у меня на руках чуть человек не откинулся. На его месте мог оказаться кто угодно, — грубо заканчивает она, снова отвернувшись. Теперь он смотрел на ее аккуратный профиль со вздернутым кончиком носа. — Или, когда он оскорбил тебя, ты тоже плакала, — он поглаживает ее оголенную на ногах кожу, задумчиво касаясь подушечками пальцев. — Или, когда он полез к тебе… — Чайлд. Прекрати. Я могу заплакать даже из-за упавшей ложки, знаешь. — Но из-за этого уебка ты плачешь слишком часто. — Чайлд, я не хочу. Об этом. Разговаривать. — Я разве не прав? — Чайлд! — она зло подтягивает ноги к себе и ойкает, шипя, когда задевает больную лодыжку. — Хватит! Я не понимаю, ты сегодня как с цепи сорвался! Сначала Тома, теперь Кэйа! Когда ты начнешь мне доверять? — он открывает рот, и она затыкает его жестом. — Нет, послушай, с нашего первого поцелуя прошло, так, один, два, три, четыре, пять, — бегло считает на пальцах, — сегодня пятый день! Пять дней! А мне уже кажется, что за это время я успела тебе изменить миллион раз! Тебе мало того, что я с тобой? Что я целую тебя? Что говорю, что ты мне нравишься? Что мне еще сделать, чтобы ты перестал сомневаться? Чайлд прикусывает язык, когда желание сказать то самое становится невыносимым — словно зуд раздирает легкие внутри и проходится по горлу. — Я понимаю, что это нельзя контролировать, я сама иногда ревную тебя, но нельзя же постоянно так… — Будь моей девушкой. Долгожданное предложение все же слетает с языка, но Тарталья с прямым взглядом поворачивается к ней. Казалось, что если не сейчас, то уже никогда. Он чувствовал себя эгоистом, пытающимся крепче привязать к себе Люмин, пока было время, пока она еще была на его стороне, пока смотрела так, словно не готова тут же сорваться и в гневе выцарапать ему глаза. Тогда, на приеме, он ей сказал, что хочет сделать все правильно. Но, судя по всему, в его жизни не существовало ничего правильного. Люмин смотрит на него с приоткрытыми губами. Молчит и даже не моргает. Луна отражается в ее глазах, когда он выдыхает едва слышное шокированное: — Что?.. — Я хочу, чтобы мы начали отношения. Официальные. Небо озаряется первым фейерверком. Красная астра с золотыми лепестками взвивается вверх и перекрывает всю черноту ночного неба. Люмин смыкает губы, снова открывает, снова смыкает и ошарашенно вздыхает. Суетливо заправляет волнистый локон за ухо и не знает, куда деть взгляд. Огненное представление снопом искр остается где-то позади, и все существо стремится к одной точке — к сидящему напротив парню, с чьих губ только что слетело… она ждала этого? Действительно, ждала? Тогда почему внутри все похолодело? Непонятный страх заструился по телу от кончиков пальцев, и Люмин поежилась. Чайлд молча ждал ее ответа, вглядываясь в каждую черточку ее смущенного лица. — Чайлд, я… — она вздыхает полной грудью, прикрыв ладонью губы. Сверлит свои коленки потерянным взглядом. — Чайлд, я… я-я не знаю… — Ты не уверена? — сглатывает он, думая о чем угодно, кроме того, что поспешил. — Ты сомневаешься во мне? Люмин, — берет ее покоящуюся поверх ее коленок ладонь и мягко сжимает. — Я понимаю, что перспектива встречаться со мной слишком заманчива… — прячет свои сомнения за шутками, пытаясь разбавить атмосферу и избавиться от подступающего стыда. Она хихикает скомкано, неестественно, беспокойно мажет взглядом по носу, скулам, челюсти, губам — но не глазам. — Просто… Это так неожиданно, я-я… я не знаю, ох, — она вырывает руку из его пальцев и прячет лицо в ладонях. — Боже, Чайлд, я не знаю, ты не думаешь, что… ну, сейчас не время?.. — манила, манила, а стоило ему перейти к серьезным действиям, сразу бросилась на попятную? — В смысле? Чем тебя не устраивает среда? — Люмин посмеивается словно бы виновато, пряча глаза меж тонких пальцев. Глядит на вспыхивающие в небе огни, на разливающиеся по черному золотой, алый, оранжевый, зеленый, голубой, на взрывающиеся цветы, ширококрылых фениксов, клыкастых драконов — смотрит, смотрит, но в голове перекати поле и ощущение, что телом не здесь. Она и сама не понимает, почему сомневается. Разве она ждала другого? Их флирт, поцелуи, сегодняшнее свидание — разве не все шло к тому, чтобы в конце концов перейти на следующую ступень? Да и что, собственно, изменится? Они ведь просто продолжат флиртовать, держаться за руки, целоваться, ходить на свидания — только почему внутри все сводит от какой-то неправильности? Что не так? Что ее останавливает? — На меня сейчас столько всего навалилось, — облокотившись на руль, признается она. — Это расследование, я постоянно на нервах, я… даже сама не могу понять, куда несется моя жизнь… — Ко мне в объятия, очевидно же, — она снова улыбается, но все с той же толикой вины. Он ощущает себя полнейшим придурком. — Чайлд, я не говорю «нет», не нужно прятаться за шутками, — она смотрит на него своими блестящими глазами лани, и он чувствует, как горят щеки. — Не дуйся, — подползает к нему на коленях, кимоно из-за ослабленного ранее оби сползает к плечам, оголяя ее ключицы — его взгляд тут же смещается туда. Она касается коленками его бедра и обнимает ладонями лицо, поворачивая на себя. Такая… светлая. — Давай подождем, пока все кончится, — проникновенно шепчет, разглядывая его залитые красным щеки и сияющие синие глаза. Не удержавшись, мягко, почти что невесомо касается его губ в беглом поцелуе. — Дай мне время, пожалуйста. Чайлд сглатывает. Люмин ласково касается прохладными пальцами его скул, век и бровей. — Я обещаю, что подумаю. А у него в голове вертится совсем другая причина. — Он тебе нравится? Альберих? Люмин резко вдыхает через нос — ее пальцы замирают в миллиметрах от его кожи. — Ч-чего? Причем здесь он? — Ты не можешь решить, потому что влюблена в него? — Чайлд, о чем ты вообще… — она опускает руки, отстраняясь. — С чего ты взял? Мы же уже говорили об этом… Он разочарованно усмехается. — Нет, я понимаю, что сердцу не прикажешь и все дела… Ауч! — она резко бьет его в плечо. Глядит злобно, как нахохлившийся птенец с золотым оперением. — Ты чего? — Ты совсем уже поехал, что ли? Какой, мать его, Альберих? — шипит сквозь зубы и опирается ладонями на его бедро, вплотную приблизив лицо. — Если еще раз ляпнешь что-то подобное, я швырну тебя за борт, — ее голос звучит свирепо, но Чайлд тут же веселеет. — Силенок-то хватит? — Люмин резко толкает его в грудь, вдавливая его в кресло, а после резко забирается к нему на колени, оседлывая. Кимоно задирается, оголив колени — холодный воздух ласкает оголившуюся кожу, тут же покрывшуюся мурашками. — Э-э… принцес… — она хватает его за ворот рубашки и притягивает к себе и даже не целует — затыкает его рот своим, не давая вставить ни слова. — Ни, — поцелуй, — слова, — поцелуй, — больше, — и, раскрыв губы, целует его горячо и влажно, так, что у него разом сносит крышу. Фейерверк продолжал грохотать — каждый взлет вторил удару его сердца, и казалось, что это не огни взрываются, а каждое прикосновение ее губ приближает его как минимум к инсульту. Чайлд обнимает ее за талию, притягивая к себе, другой ладонью зарываясь во влажные пшеничные пряди. Она его целует. Сидя у него на коленях. Целует рьяно, жадно, горячо, обхватив ладонями скулы, смазывая соленые капли и путаясь в медных волосах. Наклоняет голову, когда он, сам не ожидая от себя, сначала возмущенно мычит, а после вцепляется в ткань рубашки так, что та чуть ли не трещит, прижимается крепко, открывая губы — нос неприятно впивается в его щеку, но все неудобства тонут в этом ошеломляющем до костей поцелуе. Мокром, ненасытном, требовательном. Она целует его так, словно хочет стереть из головы все мысли о других, и Чайлд не хочет думать — из своей головы или его. — Я не знаю, что за муха тебя сегодня укусила, — отстраняется, покрасневшая, давая им перевести дыхание. — Но если ты еще не понял, что мне кроме тебя никто не нужен, то я намерена доказать тебе это самым наглым и развязным образом, — она резко толкается бедрами вперед, нарочно прижимаясь сильнее — кровь простреливает виски и даже не бежит, несется со скоростью света к паху. Чайлд, отбросив сомнения, крепко подхватывает обеими ладонями ее за бедра и сжимает ягодицы. Ловит губами ее поощряющий стон и обхватывает губами ее нижнюю губу, толкается горячим языком в рот и сталкивается с ее — Люмин вжимается своей грудью в его, ткань сползает с плеч, но ей не холодно — внутри все сводит от жара, низ живота наливается приятной тяжестью, и она снова трется об него, посылая по телу новые импульсы. Это не то, чего требовал он. Это то, чего требовала она. Небо за ее спиной не прекращает сиять красками, уши закладывает от взрывов, но Чайлд все же улавливает трель мобильника за их спинами. Его рот смещается сначала на скулу, оставляя мокрый след, после стремится к уху, и он мягко прикусывает мочку, Люмин под его руками дрожит от нетерпения, и он уже сам готов стянуть с нее этот безумно удобный для его рук, но не для мыслей наряд. — Телефон… — выдыхает и сжимает губы, глуша стон, когда он зацеловывает ее кожу под челюстью, спускаясь к шее. — Чайлд, нужно ответить… — Чайлду откровенно плевать, он приподнимает ее за бедра, тут же резко опуская на себя — неуловимая боль гасится вспышкой затмевающего наслаждения. — Чайлд, — она обхватывает его плечо, впиваясь ногтями. — Чайлд, это может быть важно, вдруг Тома… — Замолчи, — требовательный хрип, губы смыкаются на шее, там, где не так давно он видел отметину другого, и внутри все сводит от желания оставить свою. Она не согласилась, не сказала «да», но она уже должна была понять, что он не из тех, кто сдается. Он найдет другие способы показать всем, кто она и кому принадлежит на самом деле. — Подожди, — Люмин приподнимается над ним, впиваясь коленями в обивку кресла — Чайлд силой обхватывает ее за талию и впивается губами в тонкую кожу над ключицей. — Чайлд, я обещаю, мы продолжи-и-м-м-м… — его руки, минуя ткань кимоно, залезают под юбку нижнего платья и грубо сдавливают бедра. Телефон звонит по новой, и Чайлд, стиснув ее ягодицы, оставляет на них резкий шлепок. — Чайлд!.. Ну, все, дай, я отвечу… Вдруг он насчет связной, — он медленно отнимает лицо от ее шеи, смотрит на ее снизу вверх пьяными глазами, и у Люмин от одного его такого тающего вида между ног становится слишком влажно. Она сама склоняется к нему и крепко целует. Снова, снова, касается языком верхних зубов, легонько прикусывает нижнюю губу, снова язык, губы припухли, слюней слишком много — Чайлд довольно мычит, и Люмин выпрямляется. — Все, отпусти меня, — забирается коленями на его бедра, Тарталья глухо стонет ей в грудь, прижав ладони к лопаткам, и резко скользит языком по ключице. Люмин, понимая, что еще немного, и она кончит, не запустив руку в трусы, перегибается над головой мужчины и хватает сумку. Замок как назло не поддается, она быстро дергает туда-сюда, вытягивает смартфон и видит ожидаемое «Тома». — Да?.. — пальцы Чайлда снова под ее юбкой, оглаживают бедра и дразняще касаются кромки белья. — Том?.. — оттягивает ягодицы и выгибается, приподнимаясь вместе с ней и мокро целуя в шею. Прикусывает кожу — она дергается и почти чувствует довольную ухмылку снизу, а следом настойчивое прикосновение горячего языка на месте укуса. — Люм, слушай, ты занята? — Люмин затыкает ладонью рот, надеясь, что шум фейерверков заглушит ее стоны — Тарталья, словно издеваясь, бегло перебирает пальцами по коже бедер, то сжимая, то ласково поглаживая. — Аято-сама готов принять тебя через полчаса, ты далеко? Шершавые и горячие ладони Чайлда впиваются во внутреннюю сторону ее бедер, сдвинув кружево. — М-м, не-ет?.. — Люмин чувствует вязкость белья, рефлекторно приподнимая бедра и прогибаясь в спине, когда пальцы Тартальи едва касаются внешних половых губ, и она слышит его шумный вздох. — Я-я подъеду… — Чайлд словно в насмешку пытается вырвать из нее стон — он снова присасывается к шее, пока его ладонь уже более уверенно плашмя скользит вдоль сочащейся промежности. Ее всю передергивает, и она, прикусив ребро ладони, глухо стонет. — Отлично, только это… — Такая… — снова дразнящее прикосновение, — красивая… — указательный и средний мягко разводят складки в сторону, — для меня… — средний мимолетно касается налившегося кровью клитора. В трубке секундное молчание. — Я… ты… — невнятное «ками-сама…». — Люм… только не говори мне… О, ками!.. — Угу-м-м, я поняла-а, Том… — указательный плавно проникает внутрь, зубы смыкаются на правом плече — ее всю трясет, и она заваливается вперед, крепко прижимаясь к телу Чайлда. — Я-я буду… — Б-будь готова, п-пожалуйста… О, ками, прости, — и сбрасывает трубку — телефон отскакивает от дивана и падает на пол, а руки Чайлда тут же выныривают из-под юбки, оставляя после себя разочаровывающее чувство незаконченности. — Считай это еще одной тренировкой. На выносливость… — хриплым голосом мурлычет он — она выпрямляется, вцепляясь ослабевшими пальцами в его плечи — Тарталья смотрит на нее черными от расширившихся зрачков глазами, а припухшие красноватые губы медленно растягиваются в дерзкой ухмылке. — Ну, отплываем, миледи? — нахальный шлепок по уже скрытым тканью ягодицам. — Только ты должна дать мне свою сумку. Она смотрит вниз на его натянутые бежевые брюки и под последний взрыв искр за спиной мысленно вносит Тому в список главных обломщиков в жизни. После Чайлда, конечно.

***

В кабинете Аято, оборудованном в западном стиле, прохладно, просторно и очень неловко. Приглушенный свет льется на его словно высеченное из мрамора белое лицо, желтоватые лампы подсвечивают аристократические черты, отпечатываются на инеевых волосах, гладкой челкой спадающих на узкий лоб, и отражаются в усталом и одновременно заинтересованном взгляде голубовато-лиловых глаз. В голове тут же вспыхивает картинка их последней встречи, и ее щеки заливает малиновой краской — Люмин надеется, что при таком освещении Аято не разглядит этого — Аято, кажется, думает о том же, судя по тени ухмылки, скользнувшей по бескровным губам, но ничего не говорит. Она бы точно померла со стыда. — Вы не спешили, — с какой-то едва уловимой насмешкой произносит он — голос у него звучит несколько надменно, и Люмин скованно поправляет свой красный пиджак. Пришлось переодеться, то кимоно отпечаталось совсем не теми ассоциациями, которые нужно приносить на деловые переговоры. Люмин осторожно кладет на стол бордовый конверт с письмом от Дилюка. — Приношу свои извинения, Камисато-сама, — изящная ладонь в белой перчатке притягивает конверт, а уголок губ мужчины чуть приподнимается в подобии улыбки. Люмин хочет добавить, не мог ли он пригласить ее еще позднее — но Аято выглядит измотанным, таким же измотанным, каким обычно выглядит ее босс, и она вовремя прикусывает язык, сразу переходя к делу. — Я правильно понимаю, что вы в курсе цели моего сегодняшнего визита? — Правильно понимаете, — нож для писем ловко подцепляет плотную бумагу, и длинные пальцы выуживают бежевый сложенный лист. — Как вам фестиваль? — он словно видит ее насквозь, ее румяные щеки, нервно подрагивающие руки и мокрые трусы. — Комиссия «Ясиро» как всегда оправдывает все ожидания, — со всей вежливостью произносит она, стиснув ноги и положив поверх сложенные ладони. — Вот как? — тонкая бровь иронично изгибается, пока глаза скользят по строкам. — А что понравилось больше? — в голосе словно неприкрытый намек, словно он действительно знает, чем она занималась минут сорок назад. Тома распиздел что ли? — Фейерверк, — с искренней и несколько смущенной улыбкой произносит она, заправив локон за ухо — но на Аято ее дешевые приемчики в попытках состроить дурочку не действуют, и Люмин хочет ударить себя по лбу, знает же, что идея сто процентов провальная. Тома за стенкой согласно кивает. — Да, многоуважаемый клан Наганохара из года в год радует туристов своими представлениями, — он специально назвал ее «туристкой»? Как грубо. Несмотря на бессмысленный диалог, его глаза внимательно бегают по строчкам, но по выражению его лица Люмин понять ничего не может — все те же вздернутые в легком высокомерии брови и невесомый отпечаток улыбки. Люмин молчит, пытаясь отвлечь себя разглядыванием незамысловатого, но дорогого интерьера, и спустя минуту со стороны начальнического кресла она слышит усталый вздох. — Я полагаю, что по всем правилам делового этикета от меня требуется письменный ответ? — Люмин понятия не имеет о содержании письма, и это явно отражается на ее лице. — Вы можете передать мне, я сообщу господину Рагнвиндру дословно… — Так я и думал, — с легким смешком складывает письмо, кладя его поверх темного конверта. — Госпожа Первый секретарь «Рассвета», вы спросили меня, в курсе ли я цели вашего визита, — Люмин сжимает ткань брюк. — У меня есть встречный вопрос. В курсе ли вы? Она не совсем понимает его вопроса. — Господин Рагнвиндр поставил меня в известность, касающуюся вашего соглашения, и, насколько я располагаю информацией, он намерен предложить вам сделку о грядущем собрании в «Рассвете» двадцать третьего октября, на котором будет решаться… — Вопрос о передачи акций Кэйи Альбериха, да-да, это я прочитал, — белая перчатка прикрывает издевательски изогнувшиеся губы. — Но знаете ли вы, в чью пользу я должен внести голос? — Господина Рагнвиндра, как я полагаю. — В вашу, госпожа Секретарь, — перебивает ее, словно разочаровавшись в ее мыслительных способностях. Ее брови прилипают к векам. — Надеюсь, пребывание в гостевых покоях клана Камисато не доставило вам больших неудобств, — тут же меняет тему, не давая ей как следует разозлиться на мастера Дилюка. Почему он ей не сообщил? Или считал, что такая не очень (очень!) важная деталь не стоит внимания? Он определенно хотел поставить ее в неловкое положение! — Что вы, — подобравшись, с прямой спиной проговаривает она, все еще ожидая, что они вернутся к обсуждению… голоса. — Я крайне благодарна вам за оказанное мне и моему спутнику гостеприимство, — склоняет голову в уважительном поклоне. — Рад слышать. И так же рад, что вы сами заговорили о вашем спутнике, — с нажимом произносит он. Гобелен с эмблемой клана за его спиной зловеще помигивает золотом. — Хотя мой многоуважаемый коллега из Ли Юэ убежден, что ваш… спутник не опаснее назойливого насекомого, — Люмин прикусывает щеку, удерживая себя от ответного укола. — Я все же хочу услышать это лично от вас. Я полагаю, вы осведомлены, что действия снежнайской организации с недавнего времени приостановлены на территории Инадзумы? — и все-таки ее очень хороший друг не умеет держать язык за зубами. Хотя стоило ли винить Тому, если Аято наверняка добрался до этого еще раньше. Или его этот «коллега из Ли Юэ». — Господин Тарталья прибыл в качестве моего личного сопровождающего, а не как представитель ФАТУИ, — говорит уравновешенно и ровно, не видя нужды скрывать имя Чайлда. — Я вас уверяю, что его присутствие здесь не доставит вам и правительству Инадзумы проблем. В ином случае я лично воспользуюсь мухобойкой, — Аято сдержанно посмеивается. — Спасибо за честный ответ. Буду надеяться, что так, — произносит с улыбкой. — Не хотите ли чаю, госпожа Виатор? Ей хочется пожаловаться на позднее время и желание поскорее вернуться в свои покои (и застать там одного явно нуждающегося в горячей взбучке парня), с другой же стороны — отказ от предложения Аято может расценить как неуважение к своей персоне, и плакал потом ее голос. — Если вас не затруднит, с удовольствием, Камисато-сама, — снова челка спадает на лоб, когда она сгибает шею, и Аято, непонятно, удовлетворенный ее ответом или нет, изящно щелкает по настольному звоночку. — С давних пор Инадзума славится своей традицией проведения чайных церемоний, — почтительно вещает он. — Не сочтите за оскорбление, но в столь поздний час я был бы рад немного упростить столь длительный процесс, если вы не возражаете. — Как вам будет угодно, — шея уже начинала ныть от напряжения. Аято улыбается с отстраненной вежливостью и лукавым блеском в лиловых глазах — Люмин вновь опускает голову, чтобы не рыть себе яму еще больше. За спиной слышится шелест отодвигаемых сёдзи, а следом… тявканье. Ее выдержка летит в окно, любопытство берет вверх, и под очередной смешок Камисато Люмин разворачивается на стуле, чтобы увидеть самую милую вещь за все время ее знакомства с инадзумским колоритом. Пухленький коренастый песик сиба-ину, маленький, еще вероятно щеночек, с пушистой золотистой шерсткой и белой грудкой, закрученным рожком хвостом, с белым бантиком, опоясывающим топорщащиеся ушки, и в крохотной бордовой кофточке мягко перебирает лапками по темному паркету, таща за собой низенькую тележку с набором чайных принадлежностей и высунув розовый язычок. — Ути боже… — она не сдерживает вырвавшегося всплеска нежности — это плюшевое чудо было опаснее ядерного оружия — стоит песику дернуть носиком, и все тут же лягут от неконтролируемого приступа умиления. Следом за чудесной собачкой в кабинет входит Тома с очень неловким выражениям лица и с той же неловкостью аккуратно прикрывает седзи. Люмин поджала губы — судя по всему, Камисато Аято очень любил играть на чужих нервах. Что это за сходка бывших в присутствии нынешнего? — Познакомьтесь, госпожа Виатор, почетный представитель комиссии «Ясиро» и член прославленного клана Сюмацубан — Таромару, — Таромару приветственно тявкает, вильнув хвостом, и Люмин сжимает руки на груди — еще немного, и у нее сердце лопнет от такого сладенького представления. — И его не менее почетный сопровождающий, — Тома, сложив руки по швам, склоняет голову с почетным «Камисато-сама», — и член клана Камисато — Тома. Но, сдается мне, в представлении он не нуждается, — для него на случай вопросов она уже сочинила легенду, что Чайлд волею случая оказался умелым массажистом и решил помассировать ее уже не ноющую лодыжку. Тома, наклонившись, отвязывает тележку от ремешка, сдерживающего Таромару — тот тут же, почуяв свободу, завилял хвостиком и стал принюхиваться — Люмин отчаянно сдерживалась, чтобы не подозвать его к себе и не потискать эти мягонькие щечки. Следом Тома ловко подхватывает лаковый поднос с фарфоровой расписной посудой, графитовыми маленькой ступкой и пестиком, округлой емкостью, явно предназначенной для чая, пыхающим жаром приземистым чайником и традиционными инадзумскими сладостями. Движения у него аккуратные и отчетливые, но губы слегка поджаты — и Люмин понимает: он явно смущен этим цирком в той же степени, что и она. — Можете его погладить, если хотите, госпожа Виатор, — Тома, подойдя к широкому столу, кладет поднос между ними, стоя с краю, и Люмин кажется, что у Камисато Аято слишком много времени для таких дебильных шуток. Таромару, вдоволь нанюхавшись ее парфюма, поскреб коготками по паркету (и даже не получил за это) и важно прочапал к ней, замерев у ножки стула и вытянув мордочку вверх. — Какой он милый, — она протягивает к нему руку, и Таромару, тявкнув, утыкается мокрым носиком ей в ладонь. — Соглашусь, он очень мил, — Люмин, почесывая песика за ушком, краем глаза косится на Аято — тот расслабленно наблюдает за действиями Томы — рука у нее замирает, на щеках отпечатывается жар — она явно не так его поняла. Здесь явно не было подтекста, Люмин. Камисато Аято — уважаемый и деловой человек, он явно не стал бы разыгрывать все эти показушые представления. Но судя по ушам Томы, которые сейчас были в тон его алой рубашки, и слишком безобидной улыбке Аято, не она одна думала об этом. Да чтоб его удар хватил. В Инадзуме выпускают какие-то специальные освежители воздуха, пропитанные ревностью? Таромару игриво покачал хвостиком, примеряясь, и резко запрыгнул к ней на коленки. — Ох! — поерзал, выбирая более удобное место для своих мягких лапок, и, состроив важную морду и демонстративно тявкнув, уселся поверх ее брюк. Аято мягко посмеивался. — Иногда этот малыш бывает слишком любвеобильным, — она, совершенно не заботясь о гигиене, оставляет короткий поцелуй на макушке питомца, пряча свое уже тоже ставшее в тон томовой рубашки лицо — Дилюк явно не знал, что, отправляя ее к Камисато, он подписал ей смертный приговор. В графе «причина смерти» просьба указать — «позорно умерла со стыда». — Если возражаете, можете спихнуть этого наглеца на пол. — Да нет, что вы, я не против, — она снова чешет его за ушком, и Таромару высовывает язык, пыхтя от удовольствия. Да она бы этому наглецу еще и пузико почесала! Тома, сняв крышечку с емкости, высыпал зеленые чайные листья в ступку и принялся умело измельчать их: вверх-вниз, вверх-вниз, вперед-назад, вперед-назад, теперь круговые движения — искусные пальцы ловко орудуют пестиком, превращая листья в однородный порошок — Аято, прикрыв ладонью губы, смотрит на сие действие уж слишком увлеченно, и у Люмин с выступившим на лбу потом в голове только одна мысль: «Таз, будьте добры! Меня сейчас стошнит!». — В городе не возникало проблем? — не отрывая глаз от Томы, попеременно поглаживающего свое орудие, невзначай поинтересовался Аято. — Все было чудесно, спасибо, — она решила, что про подозрительного малинововолосого агента позже стрясет у Томы — докучать Камисато тем, что она может быть в курсе его махинаций, было слишком опрометчиво. — Мне не удалось побывать на фестивале, но по отзывам выступление госпожи Синь Янь было запоминающимся. — Надеюсь, что так, — Аято вопросительно выгибает бровь, подперев ладонью лицо и касаясь указательным пальцем виска. — К сожалению, мне тоже не удалось его увидеть. Я была немного… занята, — Аято выглядит слишком понимающим. Тома, сука! — Возможно, вам удастся встретиться с ней завтра, госпожа Синь Янь планировала провести пресс-конференцию после полудня, — Тома пару раз шкрябает по дну ступки, отчего Аято слегка морщится (так тебе и надо, чертов провокатор!), и принимается заваривать чай, разлив кипяток по молочного цвета чашкам. — Это замечательно, — отвечает она с улыбкой, и Таромару на ее коленках нетерпеливо поерзывает — Люмин снова гладит его, приговаривая какая он сладкая булочка. Тома, закончив приготовления, опускает перед ней чашку с блюдцем. — Приятного чаепития, Виатор-сан, — Люмин удерживается от смешка, и, подхватив протестующего Таромару, бережно опускает его на пол. — Спасибо, Тома-сан, — Аято наверняка уже ухахатывался про себя. Тома уже менее уверенно ставит чай перед Аято с обходительным «Камисато-сама». — Благодарю, Тома. Ты хорошо постарался, — Тома поджимает губы, шея у него красная, а Камисато продолжает невинно улыбаться. — Если хочешь, можешь составить нам компанию, уверен, Виатор-сан не будет возражать, — Люмин, явно не зная о традициях Инадзумы и уже успев отхлебнуть вкуснейшего чая, отрицательно машет головой. — Благодарю за приглашение, Камисато-сама, но не думаю, что мое присутствие будет уместным при переговорах, — Тома, выставив сладости и резные палочки, с подносом в руках снова учтиво кланяется. — Ах, да, переговоры… — беззаботно протягивает он — Люмин сомневалась, что он успел уже обо всем позабыть. Хотя, учитывая недавнее зрелище… — Госпожа Секретарь, я надеюсь, вы сочтете справедливым, если я лично оповещу господина Рагнвиндра о своем решении. — Конечно, как вам будет угодно, — опустив чашку, вежливо кивает она. — Не беспокойтесь, вы получите все необходимые бумаги к двадцать третьему октября — более того, я планирую отправить на заседание свое доверенное лицо и по совместительству второго представителя комиссии «Ясиро» — Камисато Аяку. Она подробно разъяснит вам и господину Рагнвиндру все условия — будем надеяться, что по окончании все останутся довольны, — подцепляет палочками розоватое округлое пирожное и задумчиво произносит. — А сейчас я предлагаю перестать источать неловкость и насладиться чаепитием, пока нас еще не сморил сон. Тома, я рассчитываю на тебя сегодняшней ночью, — Люмин, закашлявшись, бьет себя кулаком в грудь, а Аято, приложившись губами к чашке, неожиданно шаловливо смеется. Таромару звонко тявкает.

***

Тарталья, накинув капюшон и постоянно оглядываясь, брел по плохо освещаемой улице на место встречи, указанное в записке от как-его-там-Томы-из-клана-Камисато. Люмин, спешно натянув свой красный костюм и поправив марафет с прической, чмокнула его в щеку и попросила дождаться тем самым заставляющем всех мужчин падать штабелями тоном — Чайлд не мог оторваться от ее губ минут десять, задержав девушку больше положенного — но не сказать, чтобы он жалел. Жалел он, вернувшись в свою комнату и проведя в ванной несколько не очень прекрасных минут наедине с собой. Правда теперь фантазии хватало сполна, учитывая, что руки до сих пор помнили податливые горячие изгибы. Переодевшись после душа в удобные джинсы и толстовку (и конечно в самые лучшие боксеры), он заметил на кровати аккуратно сложенный маленький листок, на котором словно нарочно небрежным почерком было написано место, время и односложная подпись: «Тома». Каким лохом нужно быть, чтобы купиться на эту очевидно дешевую уловку, Чайлд не знал — подозрительным было уже то, что Тома по какой-то причине лично оповестил о встрече со связной его, а не передал все через Люмин, не говоря уже о том, в каких отношениях он был с этим раздражающим его одним своим существованием ушлепком. Но любопытство как всегда отпечатывается зудом в заднице, и Тарталья решает, что если сам все не проверит и не убедится в правильности своей догадки, то не сможет уснуть. Тем более, когда разгадка о местоположении брата-придурка оказывалась так близка. Напоследок карябает короткую смску Люмин, что ушел по делам, но обещал вернуться — в конце смайлик с сердечком, надеется, что дуться не будет. И так слишком много стресса на сегодня. Нащупывает в кармане ручку честно спизженного с кухни ножа и надеется, что этого хватит, если отчаявшихся камикадзе окажется больше десяти — с десятком он справится и одними кулаками. Помирать в грязной луже не хотелось еще по той причине, что он так и не завершил начатое с девушкой — особенно теперь, когда страсть как хотелось донести до нее искренность своих самых честных и не очень намерений. В беспроводном наушнике звучит монотонный голос гида, а карта в телефоне показывает — осталась пара поворотов, и «вы прибыли на место назначения». Но чем больше он шнырял между деревянными заборами и чем меньше становилось бумажных фестивальных фонарей, тем он больше убеждался — ловушка. Он размажет башку этого Томы в мясо, если это окажется правдой. А потом все вытрясет с Камисато — вряд ли этот смазливый щегол сам решил подставить ФАТУИ. Яйца мелковаты. Чайлд ставит телефон на беззвучку и убирает в карман, нужное место за следующим поворотом, а ощущение, что за ним следят, царапает спину. В безлюдном переулке, окруженном невысокими деревянными заборами и с одиноко помигивающем и привлекающем мотыльков фонарем… безлюдно. Тарталья стаскивает капюшон, осматриваясь, но вокруг — никого. А вот это уже ни в какие ворота. Не мог же он ошибиться? Снова достает телефон и чертову записку и, прислонившись к забору, сверяет адрес. Все верно. Вряд ли он разучился читать. Или это был какой-то понятный только этому придурку Томе шифр? — Здравствуй, Чайлди. Нож мгновенно оказывается в руке, когда он слышит этот противный голос белобрысой суки. Высокая фигура выплывает из-за того же поворота, откуда пришел он — черный кожаный комбинезон обтягивает округлые широкие бедра, длинные волосы стянуты в гладкий хвост и на лице как обычно тонна штукатурки — Синьора привычно курит свой дебильный мундштук, жеманно стряхивая пепел на сырую землю. — Так неожиданно встретить тебя здесь. Как поживает золотой мальчик? — растягивает красные губы в лицемерной улыбке и затягивается, втянув щеки. — И разве так встречают любимых коллег? — она небрежно кивает в сторону все еще зажатого в его ладони ножа. — Какого хуя ты здесь забыла? — он уже давно привык к ее уловкам и слизкому тону, так что нож оставляет при себе. — Какой ты вежливый, — неторопливо оглянувшись, смотрит себе под ноги брезгливо морщит губы — на ее лаковые ботфорты налипла грязь. — Мог бы и спасибо сказать, к тебе я пришла одна. Чайлд бегло осматривается — за спиной тупик из досок, впереди эта вонючая мегера — обычно он не бежит от сражений, но у этой суки кобура на бедре, и неизвестно, кто из них окажется быстрее. Придется играть по-другому. Весело ухмыльнувшись, он убирает нож в карман и театрально раскидывает руки в стороны. — Премного благодарен, сестрица, — Синьора демонстративно скользит по нему взглядом сверху вниз. — Тоже решила полюбоваться фейерверком? Или по работе? Не знал, что проституток тоже привлекли к программе. Знал бы, пришел бы поддержать. — Ты зазнался, щенок, — ощетинивается она, выпустив дым через нос. — Как ты сюда пробралась? Неужели наплевала на гордость и влезла в ящик с контрабандой? — Вылизывать ботинки мондштадтскому отребью — это по твоей части, Чайлди. У нас свои методы. — У вас? — и понимающе вздыхает. — Точня-я-як, ты же никуда без своего старого ебыря… — Этот старый ебырь, между прочим, единственный, кто еще верит в твою полезность. — Ох, как мило, так это все-таки он? Ну же, Панталоне, вылезай из кустов! Синьора, мерзко усмехнувшись и покачивая бедрами, направилась к нему. — Я всегда знала, что ты непроходимый тупица, но ты не перестаешь меня удивлять, — остановилась в шаге от него. — Хотя, признаю, я была поражена, узнав, что ты провернул с Альберихом. Так нравится портить чужие планы? — Так это ты его отравила? — беззаботно тянет он, покачиваясь на пятках. — Я знал. Методы у тебя всегда были блядские. — И мои блядские методы сыграли бы нам хорошую службу, если бы тебе не приспичило вновь играть в прекрасного принца. Но ты заигрался, Чайлди, — она, показательно расстегнув кобуру, медленно вытягивает посеребренный пистолет. — Не хочешь узнать, почему я здесь? — вертит его в руках, рассматривая. — Честно? Мне глубоко поебать, — Синьора выдает язвительный смешок, любуясь оружием в свете луны. — То, что это ты подкинула мне эту тупую записку, я уже понял. Как ты влезла к Камисато? — Я? Ты будешь очень удивлен… — ночной ветер шныряет за ворот, и Тарталья морщится — внутри все холодеет от ветра, точно от него. — Царица разочарована в своем золотом мальчике, Чайлди, — облизнув губы, протягивает она. — Кто-то ей напел, что это ты стоял за внезапным воскрешением Альбериха. — И этот кто-то сейчас стоит напротив меня и наивно думает, что сможет тягаться со мной? Синьора, запрокинув голову, громко хохочет. — Чайлди, Чайлди… Неужели ты еще не понял, что нам ничего не стоит убрать тебя со сцены? — Чайлд сжимает губы. — Ох, оставь эти грозные взгляды для своей милой подружки. Это ведь из-за нее ты решил предать нас и вляпаться в это дерьмо? При мысли о Люмин внутри все оледенело. Синьора, заметив выражение его лица, гадко улыбнулась, но после тут же наигранно изогнула брови. — Ах, прости… Я не сказала всего… — сделав последний шаг, крепко затянулась и, приблизившись к его лицу, выдохнула дым. — Я сказала, что пришла к тебе одна. Но никто же не говорил, что приехала я тоже одна?

***

Даже когда она запнулась перед мастером Дилюком и свалилась на пол, отчего ее свободная юбка задралась до белья, ей не было так стыдно и неловко, как во время этого чаепития. Аято не прекращал пускать двусмысленности, пока они с Томой сидели с такими осанками, словно им всадили штыри в спины, и молча, постоянно краснея, попивали этот уже стоящий комом в горле чай. Камисато же вся эта свистопляска явно забавляла — каждый раз, думая, что она вновь отвлекается на мягкое пузико Таромару, он, словно ненароком, касался Томы — то мягко положит свою руку поверх его, то, попросив сделать кружечку-другую, вскользь пробежит пальцами по его предплечью, когда Тома чуть ли не готов был рухнуть рожей в кипяток, то, вяло убедившись, что она занята рассматриванием своих очень интересных брюк, легонько ущипнет его за зад — Тома зашипел, и Люмин, подняв глаза, встретилась с честным взглядом Аято и невинным вопросом: — Тома, ты в порядке? У тебя, кажется, жар. Жар был у Люмин, потому что наблюдать за этими прилюдными домогательствами уже становилось невыносимо, и она, сославшись на усталость и извинившись с глубоким поклоном, отправилась к себе в покои. Прикрывая сёдзи, она заметила, как из кармана Томы в ладонь Аято скользнула светло-зеленая купюра. Эти индюки, что, поспорили?! Но спасибо, Тома, что хотя бы не поставил против нее! Приняв душ, понюхав подаренные цветы и напялив свой взятый для особых случаев черный пеньюар, Люмин забралась в кровать, прижалась к пушистой лисе и вытащила телефон — жаль, что в рабочем не было номера Паймон, а она так и не соизволила его выучить — так хотелось рассказать о прошедшем дне. Зато было сообщение от Чайлда. Она резко подскочила, с жадностью вчитываясь в короткие строки, и тут же набрала — продолжительные гудки и нет ответа. Ей срочно нужно было найти Тому. Схватив сложенное на комоде кимоно, накинула его поверх белья, не удосужившись причесаться, выпорхнула из комнаты и, приложив телефон к уху и слушая тянущиеся сигналы, выбежала на улицу, несясь туда, откуда позорно сбежала буквально час назад. Оставалось надеяться, что эти двое хотя бы одеты.

***

Синьора глухо стукается затылком о забор и гнусно смеется, когда Тарталья резко хватает ее за предплечье и подносит нож к горлу. — Повтори, — шипит сквозь сжатые зубы, пока в голове стрекочет одно — не успеет. — Повтори, блять! — орет и ударяет кулаком рядом с ее паршивой мордой. Синьора не прекращает открыто смеяться, и Чайлд, отбросив нож, хватает ее за ворот комбинезона и бьет спиной о дерево. — Ты, кикимора, куда ты лезешь, блять? — Сначала братик, потом подружка… Мне даже жаль тебя — ты постоянно в проигрыше, Чайлди, — Тарталья до белых костяшек стискивает трещащую ткань, потянув женщину вверх. Она глухо охнула, но улыбаться не прекратила. — С ней ты так же груб? — Закрой свой поганый рот, сука, — Синьора снова начинает гоготать. — У вас с Альберихом не только подружка, но и одна методичка на двоих? Он готов был втоптать ее мерзкую рожу в землю, лишь бы больше не видеть этого паскудной улыбки. — Если хоть волос упадет с ее головы, я вырву тебе сердце, сука. — Не успеешь, — ему в грудь впивается дуло пистолета.

***

Дура, надо было надеть что потеплее и не бежать в одних тапках — прогулка до камисатовского особняка занимает гораздо больше времени, чем в прошлый раз — тогда ее очень кстати подвез Чайлд, теперь же приходилось топать по тротуарам одной. Пару раз ей попадались учтивые охранники, любезно интересовавшиеся, а не заблудилась ли она — на что Люмин каждый раз с вежливой и раздраженной улыбкой отвечала, что все под контролем, она просто решила прогуляться на ночь глядя, да, в тапках, это, между прочим, очень удобно, и вон, видите, какой прекрасный сад камней с прудиком, я как раз туда! Она резко тормозит, когда замечает напротив пруда знакомую высокую фигуру в белом пиджаке — инеевые волосы в приглушенном желтоватом фонарном свете кажутся мятными. — Камисато-сама!

***

Он слышит вой полицейской сирены и резко отлипает от женщины. — Ты вызвала инадзумских копов, идиотка? — Синьора, несмотря на залихватский вид, выглядит такой же сбитой с толку, и Чайлд раздраженно чертыхается, зарывшись пятерней в волосы. До них доносится приближающийся гомон, и женщина, не сказав ни слова, грубо его отталкивает, разворачивается и, подпрыгнув прямо на каблуках, ловко перемахивает через забор, исчезая между деревьев. Тарталья, осознав, что бежать за этой сукой поздно — за поворотом в небо выстреливает пара фонарей, а голоса становятся громче — пинает нож в кусты и делает то, что удается ему лучше всего. — Наконец-то вы приехали! Я так долго ждал вас! — прикидывается дурачком. В лицо ему светит невысокий малинововолосый «коп» с эмблемой Камисато на груди.

***

— Прекрасная ночь, не правда ли? — голос у Аято оказывается ниже на пару тонов — он разворачивается, и Люмин застывает. — Я скучал, дорогая моя. На нее издевательски глядят красные глаза.