Ва-банк

Сто тридцать пять. Сто тридцать шесть. В коридоре слышно, как старая бабка скребет шваброй по вонючему полу мужского общежития — очередного временного пристанища, куда он сбежал, после того как его дотошный конопатый протеже разрешил себе доебаться. Сто тридцать семь. Сто тридцать восемь. В соседней комнате надрывно чихает сосед, наверняка забрызгав соплями свои хоромы два на два. Ладони снова зачесались. Какой он мерзкий. Сто тридцать девять. Сто сорок. — Эй, сколько раз говорено, ноги вытирай, бестолочь! — тц. Снова орет. Он точно грохнет эту вахтершу. Сто сорок один. Сто сорок два. Тук. Тук. Тук. Ублюдок напротив снова решил развлечься, швыряя теннисный мяч в стену — в следующий раз он найдет его у себя в жопе. Сто сорок три. Сто сорок четыре. Скарамучча, лежа на кровати, вздыхает, со свистом выпуская воздух сквозь сжатые зубы. Сто сорок четыре. Ровно сто сорок четыре дырки в гребаной вентиляционной крышке под потолком, а Мона все еще тащилась с работы. Учитывая, что он позвонил ей с одноразового мобильника полчаса назад, потребовав притащить нормальной еды и сносный кофе, в круглосуточном на первом продавали одни помои. И это была определенно единственная причина, по которой он вообще решил сообщить ей свой новый адрес. Ноутбук на дряхлом столе пиликает. Скарамучча приподнимается на локтях, сощурив глаза, — полоска загрузки на черном фоне мигает неоново-зеленым. Взлом прошел успешно. Осталось скинуть файлы на флешку, а после поминай как звали. Как же его заебала эта контора снеговиков. Бабка в коридоре снова противно закудахтала. — Ох, господин, сэр, ох, к кому-кому, говорите?.. — ему даже не пришлось напрягать уши — стены тонкие, почти картонные, а наушники он не надевал, потому что жить хотелось. Скарамучча поморщился, когда чахоточный старик снова словил приступ. Гости, значит. Он гостей не ждал. — В четыреста шестую? — блять. Кроме Моны его местонахождение было известно разве что плешивому подъездному коту, которого он из жалости отказался пнуть и даже покормил. Так что, либо Мона за прошедшие минут пятнадцать отрастила член, либо его сдали. Он нашаривает пистолет под подушкой и тянется к лежащему в ногах рюкзаку с патронами. Кто бы то ни был, живым он не уйдет. — К тому мальчику? — и эта вконец ахуевшая бабка тоже. — Да, тут, был тут, да вы пойдемте, пойдемте, не стойте… Скарамучча опускает голые пятки на грязный пол, с холодной расчетливостью заряжая пистолет и дергая затвор. Чувство паники, зародившееся где-то в животе под толстым слоем померших нервов, тут же утихло, стоило включиться в рутину. Шаркающие шаги лебезящей бабки стали громче. Мона шагала звучно, по-детски, так, что при каждом легком подпрыгивании длинные лохмы шлепали по заднице. Рыжий, как ожидалось, ступал тихо, но часто гонял в этих убогих огромных кроссах со скрипящими подошвами. Его сегодняшний гость ступал бесшумно. Скарамучча поднимается с узкой кровати и резко захлопывает ноутбук, выдирая флешку. Та сразу теряется в кармане свободных шорт. — А вы сами откуда будете? — он цепко осматривается, выслеживая любые признаки его недавней деятельности. Но, кроме слишком навороченного для обывателя задрипанной общаги ноута, ничего такого, что могло бы вызвать подозрения. Кто вообще мог прийти лично к нему? Милые коллеги? В прошлый раз рыжий нашел его довольно быстро, но он сам скинул координаты ФАТУИ. В этот раз он решил стихушничать. В этот раз все должно было пройти гладко. — Серьезный господин, сразу видно… — хм. Кто-то из верхних? Дотторе? Панталоне? — Ась? Ха-ха, простите старую женщину, к нам такие редко забредают!.. — второго голоса он разобрать не может, эта паскуда орет как на бойне. Шарк-шарк. Шарк-шарк. Шарк-шарк. Три громких стука. — Эй, юноша! К тебе гость! Открывай! — бам! бам! — Уснул, что ли? Скарамучча легко подтолкнул выглядывающие из-под кровати кроссовки, неторопливо приближаясь к двери. Прикладывается ухом и вооруженной рукой. Бабка шумно дышит, а гость не подает ни признака жизни. Ведет себя тихо. Словно даже не двигается. Научен? Палец скользит на курок. — Ю-но-ша! — Скарамучча морщится, отклеиваясь от двери. — Эй, че разоралась, потише, бля! — вылез из соседней чахоточный. — Че ты там щебечешь?! Да я тебе!.. — Прошу прощения за неудобства, мы сейчас уйдем. На обветренных губах расцветает невеселая усмешка, и от макушки, по бритому затылку, прополз предательский холодок. Вот, значит, как. Весело. Как он нашел его? — Спит небось. Вы это, может того, подожд… — Скарамучча резко дергает дверь на себя, без удивления вцепившись взглядом в черный пиджак с выбеленным лицом над ним. — Ой! — тут же недовольно зыркает на всполошившуюся баржу с кудрявым веником на башке. Бабка сложила руки в боки, пока его гость неподвижно высился, не сводя с него своих красных глаз. — А чего не открываешь, раз слышал? Такой господин пришел! Ох, как можно, как можно… — Побеседуем? — Дотторе мягко улыбается, и Скарамучча молча делает шаг в сторону, чуть не ебнувшись спиной на кровать. Его рот против воли кривится, когда этот пижон оказывается в его каморке, заполняя душную, пропахшую пакетной лапшой комнатушку едким запахом спирта и стерильной чистоты. — М-м, неплохо. Скарамучча хлопает дверью, пока бабка все еще восхищенно таращится в спину его гостя, и тут же щелкает замком. Дотторе глазом не ведет и, вдоволь насладившись его плачевным положением, в один шаг оказывается рядом с единственным кривым стулом. Со свойственной презрительностью кривит губы, парой взмахов черной перчатки стирает с сиденья его желание жить и неторопливо садится. И смотрит на него. — Хорошее место ты себе подыскал, — Скарамучча даже не изображает, что слушает, пытаясь избавиться от липкого чувства неприятностей и хотя бы видимо расслабиться. Слизняк в дорогущем костюме и с напудренной рожей деловито осматривается. — Под стать тебе, — он не реагирует. — Как ты меня нашел? — Скарамучча деланно небрежно бросает заряженный пистолет рядом, на что Дотторе лишь насмешливо вздергивает бровь, и лезет под кровать, выуживая недавно запихнутые кроссовки. Стукает те друг о дружку, стряхивая налипшие клочки пыли. — Сразу к делу, хорошо, — Дотторе закидывает ногу на ногу, и из-под задравшихся брючин дерзко выглядывают ярко-голубые носки с желтыми утками. — По регламенту после переезда ты должен был сообщить, — Скарамучча снова кривится и шнурует обувь. — Но мне повезло, что твоя девушка все еще работает в той клинике. Спросил у нее, — Скарамучча лишь крепче сжимает губы, в очередной раз коря себя за обременяющие связи, и Дотторе с различимой снисходительностью продолжает. — Она в порядке, не переживай, — он фыркает. — Хотя на твоем месте я бы поискал себе окружение, которое умеет хранить секреты. — Что ты с ней сделал? — он был уверен на чертовы триста процентов, что Мона не откроет свой рот даже под угрозой пули. И вряд ли это деньги, он ей платил достаточно. Дотторе молча отводит правый край пиджака — во внутреннем кармане по струнке выровнены четыре шприца с какой-то мутной бодягой. Один пустой. Скарамучча устало закатывает глаза. Этого только, блять, не хватало. — Ты хоть ее не на скамейке бросил? — Повежливее с начальством, дорогуша, — «не называй меня так», — как никак, я с деловым предложением. Скарамучча при этих словах кривится, стукаясь затылком о стену. Его так называемое начальство — первый в списке, кого он ебнет, когда покончит с этой возней. — Ты больше не мое начальство, — Дотторе даже не меняется в лице, раздражая своей извечной показной собранностью. Конечно, к чему маскарады, он же не та белобрысая дура из «Рассвета», которая купится на любой цирк. — Технически, твой контракт истекает через пару недель, дорогуша, — Скарамучча с шумом выдыхает, и Дотторе, не сдерживаясь, тихо посмеивается. — И ты как никто другой знаешь, как тяжело дается отставка. Конечно, он знает. Он пытался свалить из этого рассадника пидорасов уже раза четыре, и каждый заканчивался тем, что он резко менял свое мнение, продлевал контракт и продолжал подчищать хвосты за этими криворукими уебанами, что зовут себя агентами. Взять хотя бы этого рыжего распиздяя, после которого не то что след — бульдозер проехался бы чище. — И? — он снова садится, слишком нервно, слишком суетно, и Дотторе наверняка наслаждается, что он не в своей тарелке. Конечно, посидишь тут, блять, спокойно, когда уебок напротив может в любой момент всадить тебе иглу в шею, пока ты лишь тянешься за лежащей под рукой пушкой. — Что опять? Еще и Мона с его жрачкой валяется хуй пойми где. Дотторе прекращает на него смотреть и сводит глаза к одиноко лежащему на столе ноутбуку, скользя пальцами по крышке. Скарамучча улучает момент, чтобы посмотреть ему в лицо. Дотторе тут же с дерганием губ ловит его взгляд. Не секрет, что все агенты ФАТУИ были гребаными обмудками, для которых поиграться с чужой жизнью — все равно, что сходить посрать, но Иль Дотторе, четвертый Предвестник, «доктор» в местных кругах и «наглухо отбитый мудозвон» в его личных — самый ебнутый из них. Каждый раз, когда начальство (и каждый раз он думал, а есть ли хоть что-то живое за этим экраном и механическим голосом их нихуя не уважаемой «Царицы») отсылало его на нижние этажи, в террариум этой облезлой змеи, он гадал, какое выворачивающее дерьмо он увидит в своих снах в грядущую ночь. И каждый раз он проебывался в догадках. Конечно, работая на этих ублюдков уже лет двенадцать, застряв в этой канаве почти что с совершеннолетия, потому что ничего другого, кроме как взламывать серваки, подставлять и убивать — он не умел, Скарамучча прекрасно научился напяливать маску безразличия и раздражающего всех сволочизма. И не потому, что ему так нравилось играть в мудака, и не потому, что он по существу и здравому признанию своей ничтожности и был мудаком, а потому, что так проще выжить. Особенно, когда без сочувствия пялишься на выпотрошенное тело обезличенного неудачника, морщишься от скрипа медицинских перчаток, когда Дотторе хлопает резиной, и удерживаешь свои пятки на месте, видя, как тот склоняется над жертвой с маниакальной улыбкой, с наслаждением зарывается в разорванное брюхо и копошится в кишках, до закатанных глаз вдыхая вонючую смесь крови и дерьма. Блевал Скарамучча в тот день долго. Одно дело — убивать, стирать из памяти и никогда не думать, кем был тот лузер, по собственной тупости перешедший дорогу ФАТУИ. Другое — танцевать на костях тех, кому не повезло подружиться с самой смертью. Скарамучча отворачивается, пока его гость деланно заинтересованно трет меж пальцами поддетую пыль. Он пытается контролировать дергающиеся пальцы, желающие вцепиться в ствол и нажать на курок, прострелить выбеленный лоб и увидеть, как из этого придурка сочиться такая же красная, теплая, пахнущая железом кровь, чтоб только проверить, что этот мудак — всего лишь такой же человечий мешок. Дотторе, закончив проводить свою тщательную уборку, внезапно не к месту интересуется: — Как самочувствие? — Скарамучча недовольно пялится исподлобья и туже затягивает шнурки, пытаясь унять дрожь в пальцах. Дотторе изучал его пристально, со все той же издевающейся улыбкой, словно знал, о чем он думал, знал и наслаждался. — С антидотом не было проблем? Скарамучча, завалившись на стену и вспомнив свои веселые деньки в больнице у Моны под крылом, кряхтит: — Если то, что я не отходил от толчка дня три, ты не считаешь проблемой, то нет. — Жизнь тебя любит, — Дотторе улыбается шире, обнажая зубы, и Скарамучча, что-то недовольно пробормотав, мысленно отмахивается от картинки, как те с хрустом впиваются в его кадык. — Ты слышал о грядущих выборах в «Рассвете»? — Скарамучча молча ведет челюстью. — Конечно, какая крыса не слышала, — сверлит его лоб, но собственные голые щиколотки кажутся куда более интересными, чем рожа этого страхолюдины. — И ты знаешь, что наш уважаемый коллега с размахом выбивается в лидеры? Скарамуччу тут же прошибает, и он, наконец, впивается глазами в эти красные точки. — Так вот зачем ты приперся, — Дотторе, почти не моргая, все так же смотрит, и Скарамучча с саркастичным смехом качает головой, скатываясь с койки. — Избавь меня от своих блядских игрищ, — тянется за скомканной в изножье кровати толстовкой и напяливает ту прямо поверх домашней футболки. Внутри его просто разрывало от хохота. Конечно, он мог это предвидеть. Но удивление, что это не какая-то наивная догадка, а реальность — это, конечно, стоило всех пережитых нервотрепок. Однажды, в очередной раз перерывая фатуйские архивы, он наткнулся на записи более чем пятнадцатилетней давности с изначальным планом того, что именно должны были представлять из себя «Предвестники». Слаженный механизм. Каждый на своем месте честно выполняет свою роль. Работает на благо ФАТУИ. На благо Снежной. На благо всего Тейвата, что сам Тейват, конечно, не осознает, но поймет, обязательно поймет. Товарищество. Конечно, почти то же самое им говорила благочестивая «Царица» за кадром, заставляя произносить тупую клятву гордым голосом и с рукой у сердца. Поклон, удар челом в пол и обещание никогда не предавать идеалы ФАТУИ. Какой идиотизм. Скарамучча просидел в пыльной каморке часа два, освещая карманным фонариком пожелтевшие страницы, пока не добрался до того самого случая, когда ФАТУИ потеряло своих лучших «деток». Педролино был идеальным Предвестником. Средоточием всего, что так хотела видеть Царица в своих агентах. Что так хотела видеть в будущем всего Тейвата. Не только профессионализм, хладнокровный ум и проницательность, но и почти больное чувство справедливости и товарищества. Скарамучча едва мог вспомнить, как тот выглядел (и почему-то сейчас казалось, что Педролино был рыжим, хотя все это херня собачья), но он помнил, какое впечатление тот создавал. С ним было странно и подозрительно… спокойно. Может, потому, что, несмотря на окружающее дерьмо и спартанскую атмосферу, Ростам часто улыбался (что временами выводило его из себя), был хорошим слушателем (особенно, когда его первые вылазки проваливались из-за его неумения держать себя в руках), давал советы (когда Пульчинелла выбил из него жизнь одним ударом в сплетение), делился планами (каким будет Тейват, как только Снежная загасит Ли Юэ) и просто был честным. Скарамучча никого не уважал, но честность — единственное, что могло покоробить его уверенность в безнадежности всех людей на планете. Это была редкость. Не только для ФАТУИ, а в целом. Конечно, тогда он был обычным загнанным в угол двадцатилетним лопухом, сейчас же он мог сказать, что такое видимое радушие и открытость могли быть просто попыткой побыстрее втереться в доверие, и, по правде, Скарамучча бы не осудил. Хотя бы потому, что эта схема сработала даже с таким побитым ублюдком, как он. Скарамучча хорошо помнил их первую встречу, зимой, в тренировочном корпусе, когда он по ошибке забрел в другой отсек и чуть не помер от отрикошетившего от бетонной стены железного стула. Стоящий к нему спиной Ростам громко хохотал, не выказывая ни капли страха, тогда как сгорбленный напротив Альберих тяжело дышал и озлобленно пялился из-под своей уродской синей челки. Скарамучча был готов покрыть трехэтажным матом этих недоразвитых ублюдков, когда Ростам обернулся с широкой улыбкой и добродушно поприветствовал его, пригласив на совместную тренировку. И, себя не обманешь, его это подкупило. Педролино был первым в этом отмороженном дворце, кто сказал ему простое и ничем не обязывающее «привет». Тогда как Альберих прошел мимо с видом, будто все должны ему жопу подтирать по праву рождения и «особой уготовленной роли», и даже не взглянул на него. И тем самым самолично записал себя в скарамуччев список последних пидорасов. Только после пары совместных сходок он узнал, что эти двое напарники. И, хотя он понятия не имел, как кто-то вообще мог добровольно сотрудничать с таким дерьмом, как Альберих, Ростаму это, кажется, вполне себе удавалось. А потом просвистела пуля. И тогда ФАТУИ сгнило. И когда ему на грудь повесили гордое звание «Шестого», перед ним осталось всего трое. Панталоне, Дотторе и Пульчинелла. И между первыми двумя зародилась незримая война. Наблюдать, как алчный денди папками отбивается от скальпеля поехавшего психопата с раздвоением личности, было забавно. Панталоне, номер три в качестве Предвестника и номер два в его списке конченных пидорасов, был тем, кого он желал встречать в своей жизни примерно никогда. Но если Дотторе был конченым подонком, коротающим деньки в своей лабораторной банке за переодеваниями и сочинением новой биографии, то Панталоне, это старый извращенец с весомым послужным списком перетраханных молоденьких бедняжек, предпочитал забраться куда повыше, чтобы с гордой рожей и горбатым носом плевать на всех сверху и дивиться тому, какой он охуенный и пиздатый. Но Скарамучча, разумно взвесив все за и против, мог признать, что его жадность до денег и власти, склонность к самому низкому шантажу и попытки манипулировать даже доставщиком пиццы не идут ни в какое сравнение с этой кривой рожей напротив, спускающей на предсмертные хрипы своих неудавшихся пациентов. Он не понимал, почему это нечто до сих пор щеголяет на свободе, а не приковано цепями к железной койке в какой-нибудь задрипанной психушке. И если бы ему пришлось выбирать, за кем идти, Скарамучча без раздумий выбрал бы Педролино. Но сейчас, большое, блять, спасибо Альбериху, он предпочел бы себя на берегах Инадзумы и упругой задницей Моны под рукой. — Отказываешься, даже не выслушав? Не в твоем стиле, — как обычно, самонадеянно подмечает его собеседник, прерывая поток совсем не радующих воспоминаний. — Твоя девушка в полицейском участке через два квартала, — бегло смотрит на наручные часы. — С ней мои люди. Должна была уже очнуться к этому времени, я полагаю, — Скарамучча снова фыркает. — Ох, не нужно представлений, мой маленький друг, все мы знаем, что без нее ты — как без рук, — Скарамучча хватает ноутбук и небрежно швыряет его в рюкзак. — Панталоне планирует заняться чисткой, как только «Рассвет» и «Архонт» перейдут под крылышко ФАТУИ. Он не любит предателей. Когда повешенная на предохранитель пушка оказывается за резинкой удлиненных шорт и прячется под толстовкой, Скарамучча, застегивая рюкзак, устало глядит на настырного гостя сквозь нависшую челку. — Но ты же славный малый, работящий, тебя это, конечно, не коснется, — заискивающе продолжает свой манипуляторский монолог Дотторе, сжав губы в ленивой усмешке. — И те данные, которые ты планировал приберечь на случай, если ФАТУИ надумает идти против тебя, конечно, не играют никакой роли, — Скарамучча не дергает ни мускулом, когда флешка в кармане обжигает кожу сквозь неплотную ткань. — Полагаю, вилла в Инадзуме станет справедливой наградой за проделанный путь. А если еще и та девушка будет рядом, то вообще не жизнь, а сказка. Достойная старость для достойного человека, н-да, дорогуша? Скарамучча уже не дивится тому, что он для этого обмудка — открытая книга, хотя чтобы понять то, что он предпочел бы выбрать место, юридически самое далекое от клешней ФАТУИ и с красоткой под боком, гадалкой быть не надо. — Не пытайся угрожать мне, доктор, — старое прозвище плевком слетает с губ, и тонкая серая куртка повисает на плечах. Скарамучча лениво выправляет капюшон толстовки. — Ты бы не пришел ко мне, будь все так просто. У Панталоне на подходе «Рассвет» с «Архонтом», пока ты, имея абсолютное нихуя за спиной, пытаешься убедить меня, что продолжать работу на тебя — выгодное дело, — рюкзак оказывается за спиной, и Скарамучча, щелкнув замком, открывает дверь. Назойливая вахтерша тут же испуганно ойкает, отскочив от прохода, и словно не при делах вразвалочку ковыляет к своему насиженному гнезду. Дотторе, бесшумно подобравшись, высовывает голову над ним и порицающе цокает языком. — Н-да, придется заняться уборкой, — Скарамучча крепче перехватывает рюкзак и без слов направляется к лестнице, ведущей на крышу. Он даже не слышит, как Дотторе следует за ним. — Был рад знакомству, — услужливо кивает тот на выходе любопытной бабке за оконцем, тут же спрятавшей свой длинный нос за газетой. — Знаешь, я мог бы… — над его ухом. — Не здесь, — обрубает Скарамучча, слыша ехидный смешок за спиной. На крыше прохладно, ветрено, но дышать без удушливой общажной вони неудивительно проще. Скарамучча подходит к ограде, тут же закуриваясь. Его темно-синий затылок блестит красным от висящей на соседнем здании вывески дешевого мотеля. Одного из десятка в этом еще одном загаженном старом районе, выросшем еще до постройки блестящего до звезд под веками центра, с обветшалыми кривыми домами с обваливающейся кирпичной кладкой, узкими безфонарными улицами и со жмущимися на каждом шагу грязными бомжами в обмусоленных худых шмотках и с рассадником вшей. Вот тебе и город свободы. Такое же днище, как и весь Тейват. Дотторе бесшумно оказывается рядом, сложив руки за спиной. — Панталоне ослеплен светом собственного величия, не замечая ни тени за собой, — лениво тянет он, разглядывая снующие под зданием сгорбленные человеческие фигурки. — Дело с «Рассветом» прогорит сразу же, как только Альберих избавится от преследователей и выползет из своей норы... — С чего ты взял, что он вообще выберется? — шумно схаркивает вниз, не желая даже думать об этом мусоре. — Ох, мой юный друг, — покровительственно посмеивается Дотторе. — Он под следствием Эроха, а Панталоне слишком беспечен, раз думает, что с его помощью ему удастся загнать эту канализационную крысу в угол. — И чего ж ты не поделился с ним своей догадливостью? — безучастно комментирует Скарамучча, не нуждаясь в ответе. — Крыс надо не распугивать, а травить, — подтекст даже не читается между строк, а красным флагом вьется перед глазами. Скарамучча молча затягивается, выдыхая через нос. — Как жаль, что затея нашей дражайшей Синьоры провалилась. — Рыжему хана? — Хана, — как-то понуро поддакивает Дотторе, и знай Скарамучча его первый день, мог бы даже поверить в это мнимое проявление сочувствия. И ведьму не жаль, при всем неуважении к ее стараниям. Дамочка совсем кукухой поехала после смерти своего благоверного. — Хотя Панталоне, кажется, еще планирует с ним поиграться, — Скарамучча дергает бровью, и Дотторе, чуть склонившись к нему, смешливо шепчет. — Хочет устроить представление в «Рассвете»: наш коллега или богоподобное начальство? Кого предпочтет его подружка? Всегда любил слезливые драмы. Скарамучча лишь думает, что все бабы со своими привязанностями — ебанутые дуры, что Синьора, что эта тупая секретарша из «Рассвета». Да взять хотя бы Мону, которой пировать бы за сотню миль от него, но она все вьется, вцепляется ему в ноги острыми ногтями и думает, что что-то для него значит. — На кого ставишь, а? Я бы поставил на Рагнвиндра. Девчонка безнадежна. И сообщил бы нашему общему другу, чтоб писал завещание, — Скарамучча и ухом не ведет, и ежу понятно, что Дотторе хочет проверить его на вшивость — но больно надо бежать подтирать сопли всяким младенцам, которые и шагу не могут сделать, не ебнувшись рожей в собственное дерьмо. — Мне глубоко поебать, — безапелляционно заявляет Скарамучча, туша окурок и сбрасывая тот с крыши. — Не в моих обязанностях вытаскивать сосунков из навозной кучи. Сам проебался — пусть сам и решает. — Как жестоко, — с толикой гордости взирает на него Дотторе, и ему становится тошно. В груди почему-то скребет шкодливое желание наплевать на все и накарябать Чайлду, посмотреть, как тот будет барахтаться, как Панталоне все локти сгрызет, пытаясь вычислить очередную крысу в их рядах, но что-то подсказывает, что веселье закончится очень быстро. — А я бы насладился представлением. Как думаешь, может, сказать ему? — Скарамучча равнодушно пожимает плечами, прекрасно понимая, в какую пропасть его толкают, и лишь медленно оглядывается, проверяя окружение на лишние любопытные уши. — А что касается «Архонта», — беззаботно продолжает тот, — да ты и сам знаешь. Дело прогорело еще на стадии планирования. Раздраконивать лиюэйское правительство — неудивительно, что с таким эго каждая его идея обращается в пепел. Скарамучча на такую поэтичность презрительно фыркает, обхватывая сухую перегородку тощими пальцами — шероховатая поверхность наждачкой трется о мозолистую кожу, а колючий ветер заползает под челку, играя с отросшими прядями. ФАТУИ со свистом влетело в ебеня, как только решило испытать удачу и поиграть с теми, кто расставлял фишки еще даже до их рождения. И если сначала ему было интересно посмотреть, что выйдет, из любопытства или склонности к суициду, то теперь он умывает руки. Хватит одного взгляда на рыжего, чтобы понять, что даже такие праведники не доживут до конца. Что уж говорить о нем. Но проблема оставалась — фатуйские архивы под завязку забиты компроматами на каждого, кто мог нанести даже малейший вред снежнайской организации, а уж такой охотник до информации, как он, с допуском почти к каждой элитной базе, с опытом, превышающим многих живых агентов — да, он был лакомым кусочком, отпускать которого у Дотторе явно не было ни малейшего желания. — Мне больше нет дела до ФАТУИ. Я заебался, — откровенничает Скарамучча, отступая от перегородки. — Ты никогда не верил в ФАТУИ. — Разумеется, нет. Я там работал. Дотторе изучающе глядит на него, пытаясь прочесть в мимике любые отклонения от правды, но высматривать нечего — в этом Скарамучча был предельно честен. Ему не было дела ни до чего в этой сраной жизни. Только дожить бы отмеренный ему отрезок. — Панталоне не оставит тебя, если ты уйдешь так просто, — словно устав играть в следопыта, выдыхает он. — Ты умен, Скарамучча, — Скарамуччу от неприкрытой лести снова начинает тошнить. — Я не шучу. Если ты встанешь на мою сторону, я могу пообещать тебе сохранить твою жизнь и жизнь твоей девушки… Скарамучча, даже не отрицая последнее, на все эти излияния неверяще хмыкает: — Ты винишь Панталоне в самонадеянности, а сам, не имея ни хрена за душой, пытаешься меня убедить, что с тобой моя жизнь заблистает радугой, — снова сплевывает на заасфальтированную крышу и растирает. — Я, что, похож на ебучего альтруиста? — Ты похож на уставшего человека, который просто хочет спокойной жизни, — Скарамучча не мог понять, когда их диалог превратился в пьяные философские посиделки за кухонным столом. И то, что Дотторе метко колол в больные точки, сил не прибавляло. — Взамен я лишь попрошу об услуге. А после — на все четыре стороны. Скарамучча, щелкнув языком, облокачивается на перегородку, прижимаясь рюкзаком к бетону. Зная Дотторе, тот облапошит его в самый неожиданный момент, потому что доверять ФАТУИ — любимое занятие простодушных дебилов. — И, конечно, ты не потребуешь от меня беспрекословной преданности и слезного обещания даже не смотреть в сторону Панталоне? Дотторе усмехается его глупой шутке, поправляя ремни на перчатках. — Вряд ли в этом мире есть хоть один человек, способный добиться вашей беспрекословной преданности, Сказитель, — он расслабленно смотрит вдаль, и Скарамучча оборачивается, видя, как красно-розовыми пятнами разливается закат. — Ты всегда был себе на уме. Как уличный кот, — Скарамучча брюзжит себе под нос, но уже без злости. — Мне нужна страховка. — Для чего? Дотторе молчит, щелкая последней заклепкой и продолжая мечтательно созерцать мондштадское небо. Скарамучча не сводит с него цепкого взгляда, выжидая, не дыша, когда щека Дотторе кривится, брови дергаются, а в глазах, казавшихся в отсветах заката почти алыми, появляется заговорческий блеск. — Давай заключим сделку, — Скарамучча стучит пальцами по бетону, и это единственное, что выдает его волнение. — Если мой план окажется удачным, я скажу тебе, что делать. — Я на лоха похож? — грубо сплевывает он. — Говори сейчас. — А смысл? — играючи поддевает он. — Расскажу, как только мое положение станет более… устойчивым, — по странно горящим глазам, предвкушающей улыбке и довольному тону Скарамучче кажется, что эта устойчивость — всего лишь дело времени. — Что ты задумал? — Дотторе мог беречь свои грязные лабораторные секреты сколько угодно, но он всегда любил хвастаться достижениями. Непомерная заносчивость — обязательное условие для приема в ФАТУИ. И Дотторе, естественно, словно только и ждал этого момента, словно завалился к нему только ради того, чтобы хоть одна душа узнала, какой он охуенный, поясняет: — Завтра мы с Синьорой отбываем в Инадзуму. Нужно убедиться, что наш золотой мальчик действительно бесполезен. Приказ Панталоне. Скарамучча закатывает глаза, не удивляясь, что Чайлд в очередной раз не удосужился действовать более скрытно. Тупица, вечно лезет на рожон. — Кроме того, там будет та милая леди из «Рассвета». Полагаю, она отправляется к Камисато для заключения контракта, — на последнем слове он странно улыбается, и Скарамучча подозрительно щурится. — Зачем для простой слежки привлекать сразу двух агентов? Панталоне не доверяет Синьоре? — что странно, потому что по логике доверять не следовало Дотторе. Улыбка Дотторе становится шире, наполняясь каким-то предвкушением, и Скарамучча дергает плечами, то ли от холода, то ли от зудящего предчувствия, когда кажется, что сейчас ты услышишь что-то, что перевернет твою жизнь. Он вновь оглядывается назад, пытаясь скрыть интерес. Солнце почти село, оставляя его в темноте сумерек наедине с пришибленным маньяком. — Правительство Инадзумы выразило желание сотрудничать. Ветер свистит в ушах, подхватывая отросшие лохмы, когда Скарамучча медленно поворачивает голову. Он не ослышался? Инадзума? То, где он планировал спроваживать оставшееся время? Инадзума всегда была против ФАТУИ. С самого их появления, высказанных предложений о помощи, даже несмотря на закрепленный в Ли Юэ статус, она плюнула им в харю и пнула под дых, отправляя в канаву. И Скарамучча, честности ради, в тайне был рад этому. Рад, что хоть где-то в этом гребаном Тейвате есть место, не загаженное отходами его бравых коллег. А теперь они осквернили и эту святую грозовую обитель. Он даже не спрашивает, лишь открывает рот, но Дотторе с триумфальным видом пришибает его окончательно. — Не с ФАТУИ. Со мной лично. Приехали. Его легкие потряхивает, когда из груди сначала вырывается пара грубых, хриплых смешков, напоминающих кашель, потом Скарамучча качает головой, неверяще улыбается, в груди отчего-то становится так пусто и тоскливо, он даже забыл, что может быть хуже, что тебе могут в любой момент пробить висок кирпичом, и он сумасшедше хохочет до трясущихся плеч и не верит, что жизнь — такая сука. Вот почему он был так уверен в себе. Вот почему завалился к нему. У него с самого начала был козырь. Паскуда. Гребаная паскуда. — Как?.. — сквозь смех сипит Скарамучча. — Как, блять?.. — он закрывает ладонью рот, подавляя позывы, и даже не замечает, как в уголках глаз от резкого приступа скапливаются слезы. Со стороны он наверняка выглядит как гребаный псих, и Дотторе, этот ебучий Дотторе, смотрит на него, смотрит и смотрит, как на свой эксперимент, как на того самого выпотрошенного лузера, снисходительно улыбаясь, словно извиняясь, словно говоря «простите, сейчас будет больно, но ничего не поделаешь». — И почему ты?.. Почему он так прямо говорит ему? Может ли он доложить об этом Панталоне? Даже не заключив сделку, даже не потребовав ничего взамен, даже… Его глаза резко приклеиваются к пиджаку Дотторе, за которым пряталась связка шприцов. Мона. «С ней мои люди». — Я знаю, как тяжело бывает сделать выбор, — Дотторе словно невзначай оглаживает свой блядский пиджак, не скрывая превосходства. — Но жизнь полна сюрпризов, не так ли, дорогуша? Он убьет Мону голыми руками.

***

— …одной капли нового “Feari” хватит, чтобы удалить даже самые плотные слои жира… — Люмин безучастно щелкает по кнопке пульта, переключая каналы. Предатель-Тома, смахивающий пыль с люстры, стоя на табуретке, возмущенно взмахивает руками: — Эй, оставь! Люмин, сидя на краю кровати, прохладно смотрит на него исподлобья, нахохлившегося, с непонятно откуда взявшимся лиловом подтеком на щеке, в повязанном поверх красной рубашки и свободных бежевых брюк переднике и в белой косынке, и со вздохом переключает обратно. Что угодно, лишь бы этот ушлепок заткнулся. — …“Miseta Puropa” в новом формате станет самым верным помощником по удалению даже въевшихся пятен и поддержанию чистоты ваших полов… — предатель-Тома, раскачиваясь на пятках и даже не заботясь о том, что может в любой момент свалиться (она бы даже приплатила за это), заинтересованно пялиться в экран. Люмин кажется, что лампа над его головой должна загореться без помощи электричества — такие у него горящие глаза. — Долго ты еще будешь меня сторожить? — она отбрасывает пульт в сторону, спешно пролистав новостные каналы, когда на дорогущей плазме начинают мелькать кадры очередной сопливой дорамы. Валится спиной на идеально заправленную кровать, сложив руки за головой. Черная спальная рубашка задралась, оголяя живот, но кроме ее дотошного охранника и ее самой в этой темнице не было ни души. — О, мы снова разговариваем? — предатель-Тома перестает насиловать люстру своим пристальным вниманием и ловко спрыгивает вниз. Голые пятки шлепают по вылизанному деревянному полу, и предатель-Тома склоняется к ее открытому чемодану, принимаясь перебирать вещи. — Хоть что-то не меняется… — бормочет себе под нос, аккуратно складывая ее тот самый красный костюм. — Что ты там мямлишь? — она пялится в потолок, надеясь зацепиться хотя бы за пылинку — но за прошедший час после ее пробуждения предатель-Тома успел облюбовать даже самые темные углы, не оставив в ее комнате ни намека на грязь. Слюнтяй. — Не обижайся, Люм, но ты всегда была немножко неопрятной. Люмин холодно хмыкает, когда в голове начинают проноситься будни совместной жизни с Итэром. На фоне предателя-Томы даже самый заядлый чистюля мог оказаться последним неряхой. — Надеюсь, чистоплотность Камисато-сама тебя полностью удовлетворяет, — огрызается она, переворачиваясь на бок. Волосы падают на лицо, скрывая покрасневшие и опухшие щеки и нос. Глаза снова натыкаются на пушистый мех розовой лисы, и нижняя губа начинает подрагивать. Только этого сейчас не хватало — она провела в истерике полночи, сумев забыться сном только под утро. Кровать была слишком большой, слишком неудобной и слишком холодной для нее одной. Особенно после того как она в сопровождении дотошного внимания одного золотоглазого знакомого вернулась в эту неприветливую обитель, получив приказ не покидать свои покои до выяснения всех подробностей. Дрожащие пальцы касаются мягкого и, кажется, еще хранящего тепло прикосновений ее дарителя меха, прячась меж персиковых ворсинок — Люмин раздраженно сминает их, кажется, даже выдернув парочку, и отталкивает проклятую игрушку от себя, перевернувшись на другой бок. В глазах снова пощипывает, и она глухо стонет в матрас, стукнув кулаком по подушке рядом. Ей не следовало выходить на улицу. Не следовало тащиться в Инадзуму, не следовало предлагать свою кандидатуру мастеру Дилюку, не следовало помогать этому проклятому Кэйе, от которого одни проблемы, не следовало вообще проходить это чертово собеседование и получать эту гребаную должность — но умные мысли, как обычно, были быстрее нее — она не догоняла. Вновь перевернувшись на спину, Люмин уставилась в потолок, в сотый раз перематывая события прошедшей ночи. Вот она, промерзшая от макушки до пят, просмотревшая в голове всю свою жизнь и уже успевшая поплакать, какая она жалкая и безнадежная, мнется возле садовой арки, сдерживая клоками подступающую к горлу злость, пока ее потенциальный убийца наслаждается игрой в блинчики. И как она могла так лохануться? Или мозги от чайлдовых поцелуев совсем поплыли? Как можно было спутать… это… с Камисато? Последний гудок снова непринятого вызова звучит в унисон с ее предсмертным вздохом. Что-то случилось. Что-то точно случилось, иначе Чайлд, ее раскрасневшийся и улыбчивый Чайлд не унесся бы сломя голову под покровом ночи, отписавшись скомканным сообщением с сердечком, которое явно должно было ее смягчить. Ага, конечно, она не дура последняя, чтобы покупаться на такие дешевые приемчики обольщения (то, что ее собственное сердце забилось немного быстрее, а губы невольно расползлись до ушей, Люмин не вспомнит). Ей нужно было как следует встряхнуть Тому и выпытать из этого проходимца все, что он наплел Чайлду в какой-то там записке. И почему ей ничего не сказал? Разве она не та, кому такие новости следует сообщать в первую очередь? Но прежде… да. Прежде ей следовало намотать сопли на кулак и быстро сообразить, что делать с внезапно объявившемся в ее чересчур насыщенной жизни маньяком-убийцей. В голове тут же сформировался план действий. Несколько планов. План первый: телефон все еще в руке, а, значит, набрать номер экстренной службы она еще успеет. Только вот поместье Камисато находилось на отшибе, и она быстрее помрет от нервного ожидания, чем бравые дядечки в форме успеют найти ее хладный труп. План второй: телефон по-прежнему в руке, а, значит, она все еще может попробовать дозвониться до Чайлда — этот смастерит вертолет из мусора под рукой и прилетит быстрее, чем этот маньячина напротив успеет сказать «ох, как же так, я проиграл вам, прелестная госпожа!» и далее по списку. Только вот Чайлд трубку не брал, сколько ни звони. План третий: телефон, блять, в руке, в недавно принятых висит номер Томы, а, значит, она вполне может попробовать вызвать его, вот только мысль, что этот косплеер на Камисато не мог пробраться на охраняемую похлеще королевский регалий территорию без посторонней помощи, присосалась намертво. План четвертый: выдрать фонарь с корнем и ебнуть этого придурка по затылку. План пятый: дать деру, пока до этого ублюдка не дошло, что его жертва все еще почему-то вполне живо скачет на своих двоих. План шестой: упасть в обморок и притвориться мертвой. План седьмой: «Эй, бродяга, все тем же промышляешь?..» План восьмой: «Отче наш, сущий…» — Не в настроении вести светскую беседу? — прерывает ее логическое планирование ковыряющийся в песке маньяк. На секунду Люмин чувствует себя оскорбленной, что ее не прикончили сразу же. Неужели она недостойна носить титул «Угроза №1»?.. — Как жаль, как жаль, — серая галька выскальзывает из черных пальцев и летит в пруд, сделав всего пару прыжков. — Тц, досадно. Не желаете присоединится? — уже хватает следующий, прицеливается — этот камень помирает спустя три отскока. Прогресс. Люмин немо таращится ему в спину, даже позабыв, на кой черт она вообще забыла в этом саду. — Как вам фестиваль? — маньяк небрежно отряхивает руки о полы удлиненного белого пиджака и осматривается, издав довольное «о». Побрасывает гальку в ладони, перекатывает меж пальцев, и, снова прицелившись, сбрасывает — уже пять прыжков. Так и до Книги рекордов рукой подать. — Почему вы молчите? — из Люмин почти вырывается «че бля?». — Я вам неприятен? — нет, конечно, вы первый в списке гостей на мой день рождения. — Или вы предпочли бы другого Предвестника? — Что, простите?.. — Люмин, уже готовая развернуться и утопать, сделав вид, что ее здесь никогда и не было, приклеивается пятками к земле. — Если вы предпочитаете Синьору, то она вас — вряд ли, а вот что касается нашего общего знакомого… — он, наконец, бросает затею заделаться чемпионом и поворачивается — она бегло осматривает его стянутую портупеями под пиджаком васильковую рубашку, не кудрявые, а уже едва вьющиеся мятные волосы, убранные в небрежный хвост, по-прежнему пугающую до усрачки ухмылку и два горящим красным, словно чаны с кровью, глаза — вот только… — Вижу, я, наконец, завладел вашим вниманием. Польщен. У него не было шрама. У того, кто ее порезал и вырубил, шрам был. На пол лица. Она так его и запомнила. Черт возьми, она обозналась? Нет, не может быть… — Ваше лицо… — Люмин бегло машет ладонью возле лица. — Ожог, у вас был… — А вы преисполнены тактичности, госпожа Виатор, — несмотря на колкую фразу, в нем ни следа недовольства, лишь какая-то всезнающая ухмылка, раздражающая похлеще подколок сидящего капитана. Значит, он ее знает. Тогда все верно. Тот самый хмырь. — Хирургия в наше время творит чудеса. Но я рад, что вы запомнили. Да еще и в таких деталях. Польщен дважды. У Люмин от такой наглости челюсть падает в песок. — Еще бы я забыла, — холодеет она внешне, хотя внутри все скворчало как бекон на сковородке. — Вы пытались убить меня, — правило первое – никогда не говори убийце в лицо, что он может тебя убить, это его только раззадорит. Правило второе — если ты Люмин Виатор, то все правила отменяются. — Я? — мужчина в притворной задумчивости щелкает пальцем по подбородку. — Когда же? Не припомню… Такой плотный график. Люмин, вспотевшая то ли от ужаса, то ли от хамства, которое этот ушлепок комками швырял ей в лицо, лишь глупо пялится на его теперь уже не столь страшную рожу. Она действительно создает впечатление отъявленной дурочки, или, может, ее волосы за ушами напоминают лапшу? — Прекратите, — сплевывает Люмин, а Дотторе беззастенчиво осматривает ее с ног до головы, словно пытаясь смутить. Она не понимает, почему все еще стоит, хотя давно должна была уже слинять и спрятаться, молясь, что этот придурок подохнет быстрее, чем сообразит, в каком из миллионных камисатовских кустов она прячется. — Вы правы, мне, наверное, стоит извиниться, — мужчина вдруг виновато склоняет голову. — За тот… инцидент. — Инцидент? — ядовито хмыкает она. — Так это теперь называется? — Хм, случай? Недопонимание? Недоразумение? — перечисляет он, загибая пальцы. — Маленький… конфликт? Люмин прикладывает руки к груди, стягивая распахнувшееся кимоно и ощущая, что еще немного, и от нее точно клубками завьется пар. А Дотторе издевательски смотрит, и Люмин не знает, как реагировать на весь этот спектакль — должна ли она боятся? Должна ли бежать? Должна ли сделать хоть что-то помимо бесполезного обмена колкостями? Почему он с ней разговаривает? Нет, она понимает, что сама прервала его в разгар определенно важных соревнований с самим с собой, но почему? Почему ничего не сделает? Хочет наиграться? Посмотреть, будет ли она бояться? Поддастся ли? Что? Что он от нее хочет? Что хотел тогда? Это он отравил Розарию? Это он отравил Кэйю? Знает ли кто-нибудь еще, что он здесь? Знает ли Аято, что на его территории завелась крыса? И действительно ли настоящая крыса сейчас надменно шевелит усами перед ней? Как он здесь вообще оказался? Дотторе великодушно избавляет ее от проблемы. — Госпожа Виатор, — вдруг прохладно говорит он, продолжая сверлить в ней дыру. — Если убийца не завершает дело, о чем это говорит? Люмин на миг теряется, ошарашенная прямотой вопроса. — О том, что он криворукий мазила? — Дотторе цокает языком, складывая руки за спиной, а она даже не думает, что ляпнула лишнего. Но когда он делает шаг вперед, Люмин инстинктивно шагает назад, сложив руки на животе. И все же, она боится. И Дотторе, явно не слепой, довольно улыбается. — Это говорит о том, госпожа Виатор, — снова его шаг вперед, ее — назад. — Что он не очень-то и старается. Люмин злобно хмыкает. О, как заговорил. — Это должно меня успокоить? — Это должно вас заверить, что я не желаю вам зла, — поясняет измотанным тоном, словно она слабоумная истеричка, впустую транжирящая его время. Люмин кивает с раздраженной усмешкой, пока Дотторе продолжает пытливо ее рассматривать, как экспонат на выставке. Она пялится на его одежду, подбородок, странные волосы, куда угодно, избегая его глаз, в которых одновременно есть все и ничего, пусто и до краев забито, любая эмоция — подставляй, не хочу, все равно не угадаешь. От дискомфорта у нее сводит плечи, и она обнимает себя руками, создавая видимость хоть какой-то защиты. Ну, ничего, она уже прошла через свору беспризорников и банду отъявленных ублюдков, что ей до какого-то больного психопата с рыщущим взглядом? Она сглатывает. — Если вам неприятно мое общество, я вас не задерживаю. Вы же искали Камисато-сама? Ночной ветер неприятно колет обнаженные ноги, и до Люмин после внезапной смены темы запоздало доходит, в каком виде она сейчас стоит. В одном накинутом в спешке кимоно, скрывающим ее ночное белье, в домашних тапках, встрепанная после лежания на кровати, с телефоном в руке, запыхавшаяся, с красными щеками и звонким, наполненным надеждой голосом выкрикивающая «Камисато-сама». Ей захотелось хлопнуть себя по лбу. Оставалось надеяться, что все видевшие ее в курсе, что их начальник не по девочкам. И тут она вспоминает про караулящего охранника, который явно должен был быть где-то неподалеку. И судя по тому, что Дотторе уже был здесь, когда она прибежала, сомнительно, что он его не заметил. Ну, либо Аято занимается благотворительностью и берет на работу слепых. Значит вопрос о том, как он здесь оказался, отпадает. Если он вошел, значит, его впустили. Все логично. И отсюда следует, что Камисато считает, что он не представляет опасности. Аято не знает, чем этот пломбирный занимался на приеме? Или знает, но покорно принимает? — Или, если вы хотите насладиться свежим воздухом, то не бойтесь, как я уже сказал, у меня нет намерений причинять вам вред, — «больше нет» — повисает невысказанное. Что ей вообще известно о Дотторе? Владелец сети фармацевтических компаний, сбрасывающий шкуру покруче змеи и предпочитающий проводить свой досуг, рассекая платья ничего не подозревающим барышням и глушить их какими-то грязными тряпками. Просто находка для сайта знакомств. Кэйа тоже либо знал его лично, либо так же, как она, впервые увидел его на приеме и также не имел понятия, что это за чудище лесное. Но до Кэйи сейчас никак не добраться. Только если вертолетом с рупором в руке, преследуя конвой. Был ли он одним из ФАТУИ? Она ничего не говорила Чайлду, а тот сейчас тоже как назло был вне ее досягаемости. Может ли она спросить об этом прямо? Да, конечно, ведь каждый работающий под прикрытием честно отвечает на все вопросы. И что ей делать? Просто уйти, сделав вид, что этой встречи никогда не было? А что сделает он? Будет и дальше смотреть на нее так, будто она как кость в горле, или, стоит ей отвернуться, мазнет ножом по шее? Внезапно откуда-то полилась мелодия. Люмин вздрогнула, очухавшись от вороха мыслей, и завертела головой. Мягкие, плавные, вероятно знакомые ноты, кажущиеся ночью в окружении воды и пышных кустов почти гипнотическими. Дотторе, со вздохом закатив глаза, медленно полез во внутренний карман, выуживая черный гладкий смартфон. — Прошу меня извинить, — мелодия прервалась. — Да, Бенни? Рад знать, что ты в добром здравии, — о, дайте ей сил, с таким рингтоном он теперь точно выглядит как тот самый карикатурный маньяк в костюме, вырезающий жертв под вечную классику. Лучшего момента уже не будет. Люмин резко разворачивается, здраво посудив, что если проблема не решается, то избавиться от нее можно только одним способом — пустить на самотек, делает шаг, когда тут же почти над ухом раздается: — Отдыхаешь? — и, следом, без какой-либо угрозы, лишь с намерением удержать, плавно, но твердо на ее плечо опускается мужская ладонь. — Хм, ты серьезно? — она медленно поворачивает голову — он прямо за ее спиной, чуть ли в затылок не дышит, смотрит, не сводя с нее своих жутких, практически черных, от пожравших красноту зрачков, глаз. Она замирает. — Погоди минутку, — Дотторе, чуть отведя телефон от уха, медленно качает головой. Люмин резко дергается, и он крепко сжимает ее плечо, больно надавив на выемку под ключицей. Она чуть морщится, вызвав крохотный блеск довольства (любопытства? жестокости? извращения?) в его взгляде. — Сбежал, говоришь? — он вздергивает бровь, немо задавая вопрос. Его рука все еще на ее плече. Если дернется — та тут же окажется на ее шее. Вопрос времени, как скоро он сможет ее обезвредить. Просит молчать? Словно прочитав ее мысли, Дотторе убирает ладонь и прижимает указательный палец к губам, искущающе глядя на нее, не моргая. Он сказал, что не желает ей зла, но попробуй, доверься тому, кто уже причинил тебе вред. Люмин, сглотнув, едва кивает. Дотторе этого хватает. Легкое дерганье уголком губ, рука снова на плече, а телефон возле уха. — Интере-есно, — она не знает, чего он хочет, и ее единственный шанс показать, что он не имеет над ней столько власти, сколько ему кажется, это не отводить взгляд, пока он не смотрит, а отслаивает ее кожу для брючных ремней. — Хм, не звучу удивленным? Ну, это твоя осечка, Бенни, — у нее вспотели ладони, и она впивается пальцами в плотную ткань кимоно, а Дотторе будто и не замечает ничего вокруг, играя с ней в гляделки, где приз не почет и слава, а жизнь. — Нет, я тебя не упрекаю, как я смею, — и что ему нужно? Что он хочет сделать? Что еще он хочет ей сказать? — Я? — резко повышает голос, и она вздрагивает. Хватка на плече усиливается, и в груди становится тесно. Она пытается вздохнуть, и кажется, что в легких совсем нет места. — Нет, я не буду этим заниматься. Это ты доверил дела Эроху, я здесь ни при чем, — Бенни, Эрох, кто это? Бенни… Бенни… Сокращение? Она помнит только имя того мальчика из метро, но вряд ли он может быть как-то связан с Дотторе… «Эрох» похоже на фамилию, могла ли она слышать ее раньше? Интернет, новостная лента? Черт возьми, это могут быть просто его коллеги. Но кто сбежал? И почему он ее не отпускает? Дотторе смотрит на нее, словно понимает все метания, глаза даже не бегают по ее лицу, он видит все целиком, видит, видит… Что, что, что он хочет сказать? Она не понимает, ни хрена не понимает, голову разрывает, думай, думай… Он вдруг подмигивает. — Сколько людей, говоришь? — и нажимает на «громкую связь». На той стороне кто-то шумно и изможденно вздыхает. — Семь, — она резко округляет глаза, узнавая голос. Бенни, Бенни… Бенедетто. Бенедетто Панталоне. Откуда? Они знакомы? Дотторе видит ее насквозь и, улыбаясь, мягко кивает и чуть пожимает ее плечо, без прежней силы, непонятно, словно ободряюще. Она это должна была знать? Но что ей это дает? — Семь гребаных квалифицированных военных. Семь, б-блять! — гневный вскрик, а следом громкий стук и звон разбивающегося стекла. Дотторе улыбается, наблюдая за ее реакцией слишком завороженно, очарованно, словно она ребенок, который вот-вот скажет свое первое слово. Панталоне рвано и тяжело дышит, либо на нервах, либо ужасно пьяный. Этот крик не шел ни в какое сравнение с его вечно извивающейся манерой общения в «Рассвете». Что могло так вывести его из себя? — Я найду его н-нахуй, — запинаясь, пыхтит он. — Я найду и придушу этого сукиного сына собственными руками… Это… Э-это опухоль на имени ФАТУИ… — ФАТУИ?.. Нет, нет, это значит… О, боги, неужели он? И он говорит это Дотторе… Ее глаза расширяются от внезапного озарения. Дотторе смещает ладонь ближе к ее шее, едва касаясь холодными пальцами ее голой кожи, впиваясь взглядом в трепещущую жилку. — Этот Альберих… — и он нажимает «отбой». И, когда в ее голове взвивается торнадо из догадок и предположений, Дотторе медленно склоняется к ее уху и заигрывающе, ласково, почти интимно шепчет: — На твоих руках кровь семерых, дорогуша. Сможешь ли ты с этим жить? — Довольно. Рука героя едва уловимо касается щеки девушки, время замедляется, лепестки сакуры красиво спадают им на плечи, капли дождя скользят по идеально уложенным черным блестящим волосам, на фоне играет слезливая песня, кадры сменяются, показывая романтичный момент со всех возможных ракурсов, осталось только под юбку героине заглянуть, и Люмин щелкает на кнопку пульта. — Эй, на самом интересном! Прошел еще час, а она все еще была вынуждена коротать заключение в навязанной компании своего предателя-бывшего, не имея ни малейшего понятия, когда этот уже не столь загадочный гость, тот, на чей лик ее брат чуть ли не молится каждое утро, соизволит вызвать ее для воспитательной беседы и объяснить, какого, собственно, хуя полоумный и уже не шрамированный урод как в порядке вещей повесил на нее убийство семерых, Чайлд снова соврал (недоговорил), Кэйа сбежал, и что еще, блять, случилось в этом гребаном Мондштадте за время ее почти двухдневного отсутствия. Когда мистер Чжун Ли жестким тоном прерывает их в саду, сначала она его даже не видит. Все, что она чувствует, это сведшие от улыбки яблочки щек и жгучее пекло внутри. Она, вероятно, была не такой хорошей актрисой, какой себя считала, но в тот момент ей определенно стоило быть более осмотрительной и хотя бы попытаться сыграть удивление, но вместо этого все ее внимание, ее уши, глаза, мысли оказываются там, в Мондштадте, рядом со сбежавшим капитаном, и Люмин не знает, в груди у нее все трепещет от счастья, что с ним все в порядке, или потому, что она все-таки смогла помочь. В тот момент она не думает, в какую лужу вляпалась, не думает, что предупреждения Альбедо были логично обоснованы, не думает, что стоило действительно подумать даже не дважды, прежде чем влезать в это, Люмин не думает, а просто видит, ясно видит его, встрепанного, пыльного, окровавленного, но живого, глаза, как обычно, блестят, а губы лукаво улыбаются, и она не замечает, как оживает и улыбается сама. Как и Дотторе рядом с ней. И это — ее главная ошибка. — Так я был прав, — подводит он, мягко очерчивая ее скулу — его руку резко перехватывают, и Дотторе лениво оборачивается со спокойной улыбкой, довольно глядя на нежданного гостя. — Моракс. Какая приятная встреча. Уже соскучились? — Следовало догадаться, что вы непременно захотите взять больше, чем было обусловлено, доктор, — цедит Чжун Ли, крепко удерживая его за запястье, но Дотторе даже не пытается вырваться, наслаждаясь триумфом. — Я чрезмерно любопытен, сэр. Чужие тайны — моя слабость, — они смотрят друг на друга, глаза Чжун Ли твердо сверкают золотом, Дотторе — текучей кровью, и спустя несколько секунд первый делает шаг назад, отпуская второго. Дотторе плавно обходит его, замерев лишь на мгновение. — Кто знает, куда заведет нас игра, — бросает возле его уха и, обернувшись через плечо, благосклонно прощается. — До встречи, госпожа Виатор. Я буду болеть за вас. А Люмин лишь недоуменно пялится ему в спину, запоздало корит себя, нервно жует губы, надеется, что ее откровенная радость — ожидаемая реакция, и в этом нет ничего подозрительного, но то, как Дотторе загадочно улыбается, уходя, то, как Чжун Ли недовольно и с упреком поджимает губы, словно она, бестолковая дурочка, не смогла скрыть даже не свою тайну, явно говорит о том, что они знают. И что самое странное, она не думает, что поступила бы по-другому. Возможно, потому что пока не представляет, какими проблемами это обернется, возможно, потому что действительно верила, что ее поступок — правильный, возможно, потому что внезапная новость о статусе Дотторе оказывается важнее. Потому что она одновременно рушит и подтверждает все ее ранние представления о ФАТУИ. Теперь, после этого определенно самого странного диалога в ее жизни, Люмин без облегчения убеждается, что тогда на приеме Дотторе явно хотел ее не убить, а запугать, возможно, даже просто поиграться, возможно, она просто оказалась на пути, когда тот рвался ни к кому иному, как к Кэйе. И она бы чувствовала себя спокойнее, если бы это «запугивание» можно было бы отнести к типичным, хотя и откровенно долбанутым провокациям, свойственным жестоким играм в светских кругах. Но после того подслушанного диалога, после новости, что и Панталоне, оказывается, тоже из ФАТУИ, все подозрения складываются в ровную стопочку, формируя огромный список претензий, которые ей следует предъявить Чайлду. Потому что сейчас она уже не могла не думать, что все это дело, начавшееся с отравления господина Барбатоса, за которым последовал ожидаемый подрыв репутации «Рассвета», приведший к войне за пост руководителя, — все это дело рук ФАТУИ. И даже если не их прямо, то косвенно — точно. Другой вопрос, зачем, казалось бы, расследовательской организации впрягаться в экономические дрязги? Заказ нанимателя? И кто тогда наниматель? Было ли это все прикрытием? И было ли это все прикрытием изначально? И мог ли Чайлд не знать об этом? Мог ли он быть таким же инструментом, как и она? Тем, кто просто случайно оказался в удобном месте в удобное время? Как и господин Моракс, который, она была уверена, в отличие от Чайлда, сделал это неслучайно. И здесь ее голова начинала трещать по швам. Господин Моракс. Мистер Чжун Ли. Юрист, адвокат, премированный историк, совладелец «Архонта» и отстраненный учитель Итэра, вечно притворяющийся вешалкой и делающий вид, что мир для него — давно раскрытая тайна, а сам он не кто иной, как мудрец-отшельник, благородно делящийся своими знаниями с заблудшими путниками. По крайней мере, такое впечатление он создавал до того, как она начала разгребать этот завал. После ухода Дотторе Чжун Ли, как самый строгий папочка, вызволил желание проводить свою глуповатую дочурку до комнаты, чтобы после грозным тоном отчитать ее за то, что та, дуреха, водится с плохими мальчиками. Люмин, идя с ним под руку, сначала недалёко таращится на невесть как взявшегося в Инадзуме учителя Итэра, но, когда она открывает рот, Чжун Ли усмиряет ее запал одним грозным взглядом. И когда Люмин спрашивает его о Дотторе, Чжун Ли отмалчивается, кажется, лишь сильнее сжав челюсти, а когда она решает узнать о Чайлде, то его глаза, до недавних пор казавшиеся теплыми и приятными, резко холодеют, и мужчина несвойственно грубо отбривается фразой, что прежде, чем задавать вопросы, ей следует тщательно обдумать случившееся и хорошо отдохнуть. Люмин, все еще переваривающая свалившиеся новости, покорно соглашается, несмотря на раздражение и недоумение, а чем заслужила, и покорно идет рядом, лишь изредка кидая незамысловатые вопросы о своем брате, на которые Чжун Ли отвечает если не охотно, то без явного отчуждения. И пока они идут, Люмин, конечно, не думает, что у такого высокопоставленного и прославленного человека могут быть свои дела в Инадзуме, она не думает, что именно он забыл в имении Камисато так поздно ночью, не думает, каким подозрительным совпадением кажется их совместное пребывание в саду в одно и то же время, не думает, что, возможно, стоило думать не о ней самой, а о ком-то другом. И, конечно, она не придает значения его краткому, но грубому замечанию, брошенному Дотторе, она не гадает, о какой встрече тот говорил и о каком «соскучились» шла речь, не подозревает, что, возможно, здесь таится что-то большее, то, что она проглядела, забывшись в мыслях о дорогом друге, то, на что ей определенно следовало обратить внимание, потому что казалось, будто она, в шаге от нужной двери, только что уронила ключи в канализационную дырку. Конечно, они могли видеться раньше, Чжун Ли был известен тем, что всегда доводил даже самые сложные дела до конца, и чего ему стоило отыскать виновника отравления его подопечной, но почему тогда Дотторе на свободе? Недостаточно показаний? Или потому что из ФАТУИ? И даже если Чжун Ли пытался предъявить ему обвинения, почему никто не обратился к ней, как к очевидной свидетельнице? Что значит «взять больше, чем было оговорено»? И не стоит забывать, что именно Чжун Ли, по слухам, был тем, кто нанял Чайлда для работы. Чайлд, к которому все сводилось и от которого у нее, несмотря на все подозрения, внутри тоже все сводило. Люмин переворачивается на живот и тянется за лежащим рядом смартфоном. Ни прочитанных сообщений, ни сотни принятых звонков, ни-че-го, что намекало бы на то, куда он пропал. Чайлд, который помог ей поговорить с Кэйей, Чайлд, который честно ей признался, что их отношения не были ненастоящими, Чайлд, которого она так сладко целовала, сидя у него на коленях и который, так нерешительно краснея, предлагал ей стать его девушкой, Чайлд, который, возможно, был знаком с Дотторе, возможно, знал о нападении и, возможно, знал вообще все, но, как и подобает порядочному агенту, ничего ей не сказал. И даже краткие заверения Томы, что с ее спутником все в порядке, и ей действительно нет нужды беспокоиться, ее не успокаивали. Пока она не увидит его в дверях своей комнаты, Люмин надеялась, живого, она не могла перестать волноваться. И дело было даже не в невозможности схватить его за грудки и вытрясти всю информацию подчистую, а в том, что она, как малодушная влюбленная дурочка, не могла не переживать. Конечно, он мог о себе позаботиться, она в этом не сомневалась, но если у него возникли проблемы? Что если Дотторе, как один из ФАТУИ, приполз сюда не для работы с Камисато или с тем же Чжун Ли, а по его душу? Что если его помощь Кэйе не осталась незамеченной? Отбросив телефон, Люмин со стоном утыкается в подушку, чувствуя, как матрас проминается, когда Тома садится рядом, молча дырявя ее спину своими сто процентов щенячьими глазами. — Люм, я не знал. Эти слова уже сидели у нее в печенках. — Люм, — Люмин чувствует движение воздуха над своей спиной и клянется, что если он ее тронет, то она сломает ему руку. Тома, кажется, наученный опытом это понимает и даже не рыпается. — Люм, я понятия не имел, что это он, честно, — ей хочется злобно захохотать в голос. — Мне жаль, прошу, поверь… — он звучит так знакомо уныло, и она шмыгает носом в подушку, сдерживая в себе порывы неуместной жалости. Он все-таки кладет ладонь на ее плечо. — Люм, ну, поговори со мной… — Что я должна сказать тебе, Тома? — она все же не выдерживает, пыля и смаргивая гневные слезы. Тома с печальными глазами убирает руку. — Отвали, окей?! Мне хватило! — снова утыкается носом в подушку, как вдруг слышит размеренный стук по древесине рядом с сёдзи. — Госпожа Виатор, — из-за дверей льется мелодичный голосок милейшей леди Гань Юй с пушкой меж сисек. — Господин Моракс желает говорить с вами. — Люм, надо идти, он не любит ждать, — Тома снова касается ее плеча, и она как ошпаренная резко ныряет влево, падая с кровати и ударяясь бедром об пол. — Люм? — Тома перегибается, обеспокоенно высматривая ее встрепанную макушку, скорчившуюся на полу фигурку и зареванную моську. Он глубоко вздыхает. — Люм, я все понимаю, но пора. Это уже не шутки, тебе может угрожать опасность. — Опасность? — поддевает она, со стоном потирая ушибленную ногу, и встает. — От кого? От тех, кто снаружи, или тех, кто в этой комнате? — глаза узкие, просчитывающие, и, хотя внутри уже ворочается маленький червячок вины, Люмин не может заставить себя мыслить здраво. Тома вряд ли бы причинил ей вред, но скажите это ее нервным клеткам, пострадавшим за прошлые недели так, что годы ей проматывать в кабинете своего психолога. Тома горько вздыхает, скребет затылок, словно думает, как еще оправдаться, и после устало машет рукой. — Мне действительно жаль, — он поднимается, а Люмин, все еще пыхтящая как бык, смотрит на его ссутуленные плечи, и кажется, что, возможно, она все-таки переборщила. — Я передам Гань Юй-сан, что ты будешь готова через десять минут. Этого хватит? — Том, послушай… Полчаса, ладно? — она надеется, что этого времени будет достаточно, чтобы разобрать все по полочкам и составить хотя бы примерное представление о том, что происходит. — И мне действительно не следовало… — Все в порядке, Люм. Ты права. Мне следовало знать, — Тома, ее милый Тома, напяливает тапки у порога и, не оглянувшись, выходит, что-то прошептав помощнице Чжун Ли. Люмин теребит завязки пижамных штанов, с беспокойством рассматривая расписные лилии на раздвижных дверях, за которыми только что скрылся, возможно, ее единственный союзник в этом далеком и неприветливом крае. Она хочет не сдаваться этим жалостливым зеленым глазам и виноватой улыбке, хочет убедить себя, что она права, она, что Тома и вправду виноват, он врет, все они врут, но совесть царапает стенки желудка и неприятно щекочет, и Люмин сдается. Переодевается в еще не испачканный Инадзумой бежевый костюм, спешно причесывается, щипает себя за щеки, придавая лицу малую свежесть, быстро подкрашивает все еще влажные ресницы и мажет губы бальзамом, выглядя чуть живее, чем недельный труп. Она понятия не имела, о чем именно Чжун Ли собирался ей поведать, да и честности ради, не то чтобы Люмин собиралась верить ему на слово. Это двухнедельное расследование заставило ее сомневаться даже в собственных мыслях, что уж говорить о едва знакомых незнакомцах. И сейчас у нее есть примерно минут двадцать, чтобы наметить все, что ей было известно. Люмин вытягивает из своей рабочей сумки толстый ежедневник, где она обычно набрасывала графики Дилюку, и замирает на чистой странице, покусывая ручку на пружинке. Телефоном пользоваться непредусмотрительно, кто знает, после тех жучков, мог ли кто-нибудь еще получить доступ к ее мобильнику. И после того, как из ее сумки волшебным образом исчезла салфетка с номером томовой связной, ей следовало действительно быть намного внимательнее. Возможно, придется таскать этот дневник с собой. Она чувствовала себя мишенью, чувствовала, что каждый встречный пытался если не нанести ей вред, то выжать любую выгоду, воспользоваться, поиграть, унизить, обмануть, и как вообще верить в людей в этом, казалось, насквозь прогнившем мире? Есть ли у нее вообще союзники в этом деле? Или она обречена сражаться в одиночку? Кому ей верить? Томе, преданному клану? Чайлду, агенту ФАТУИ? Кэйе, который, по словам Альбедо, никогда не упустит своего? Кто у нее вообще остается? Эмбер, не имеющая голоса? Паймон, к которой нет смысла обращаться? Мастер Дилюк, чьи мысли для нее загадка? Эльзер, преданный компании? Джинн, преданная Дилюку? Казалось, что у нее остался только Итэр. В разлуке с ним Люмин чувствовала себя такой чертовски одинокой. Последний раз они разговаривали после приема, когда она забаррикадировала себя в квартире Паймон и во всех красках расписала, какой пиздец случился. Конечно, умолчав про свои ужимки с опасно красивым федералом и замяв пару подробностей, которые не следовало сообщать по телефону. Спустя десять минут она рассматривает получившуюся корявую схему:

«1. Покушение на Барбатоса (ТОЧНО НЕ КЭЙА), подозрения: Моракс (нужен филиал???), Буджардини (= еще ФАТУИ???)

2. Расследование: Кэйа, Кэйа — брат м-ра Дилюка, м-р Дилюк = “Рассвет" —> подрыв репутации как следствие отравления??? вино отравлено на складе — кто проник на склад? КАК ???

3. Т.к. Кэйа — брат м-ра Дилюка, его нужно убрать, поэтому дело отдают Чайлду? (ФАТУИ) Кто нанял? Моракс? Ки?

ВМЕСТЕ ???

4. Нападение Рэя и Бена — заказное? Кто заказал? Убрать Кэйю через меня??? Тоже ФАТУИ?? Кто поставил жучки ???

5. Прием: покушение на Кэйю и Розарию (т.к. б/д Кэйи?), покушение Дотторе (ФАТУИ) на меня (= “Рассвет”??), разговор с Панталоне (ФАТУИ) о сотрудничестве. Арест Кэйи Чайлдом (не совпадение!!!) —> прием как прикрытие для ареста Кэйи??? Прием Моракса?? Разговор Чайлда с Мораксом!! (о деле???) со слов Эльзера прием от Ки как прикрытие —> Моракс не сообщал??

6. Разговор Дотторе — кто такой ЭРОХ??? ФАТУИ??

ЧТО ЗНАЧИТ “КРОВЬ 7-ых” ???

ИТОГ:

3 (4) агента ФАТУИ!!!

Кэйа — цель 100% !!!

Барбатос и Розария — мешают??

Я тоже??

Цель — не “Архонт”, а “Рассвет”? ОБА???

Моракс + Дотторе = партнеры???

—> МОРАКС ?????»

Люмин утыкается лбом в сплетение страниц. Отвратный из нее следователь, конечно. Складывалось впечатление, что она нарочно искала, к кому прицепиться, и вина, что помогший ей ночью Чжун Ли согласно ее логической цепочке оказался одним из главных подозреваемых, глушила. Во-первых, она ничего не знала о его отношениях с господином Барбатосом. И не было никакой уверенности, что он захотел бы причинить вред этому человеку в попытках заполучить власть над мондштадским филиалом. В их первую встречу он казался вполне обеспокоенным здоровьем своего пострадавшего коллеги. Но, опять же, могло же это быть просто очередной уловкой? К тому же, насколько она могла судить, Чжун Ли никогда не казался сильно заинтересованным в собственном бизнесе. Во-вторых, «Рассвет». Зачем Чжун Ли подрывать репутацию компании, не имеющей к его делу никакого отношения? Мастер Дилюк что-то недоговаривает, и в прошлом действительно могло произойти что-то, что порушило их отношения? Может, что-то, связанное с конфликтом десятилетней давности? Но тогда вовлечены были ФАТУИ, о Чжун Ли — ни слова в прессе. Да и мастер Дилюк мог бы ее предупредить перед приемом. Плюсом, даже вечно настороженный Эльзер был спокоен относительно их прямого сотрудничества. В-третьих, Кэйа. Если Чжун Ли нанимает ФАТУИ для расследования, чтобы заменить Кэйю, а после старается его убрать — опять же, зачем? Он поэтому казался таким озлобленным на нее сегодня, поскольку узнал, что она порушила его планы? Но как Кэйа мог перейти ему дорогу? И мог ли Дотторе навредить Розарии по приказу Чжун Ли? Воздействовать на Кэйю через близкое окружение… И то нападение, подростки думали, что она — его подопечная, может, Чжун Ли тоже так думал? Нет, это уже был бред. Чжун Ли не мог тогда не знать, что она сестра Итэра. И он наверняка знал, где она работает. Итэр часто болтал. Но насколько могло хватить его сентиментальности? Так, у нее есть еще пара минут, чтобы позвонить брату перед тем, как прыгнуть в пасть ко льву. Черт возьми, как одна маленькая встреча поменяла все ее впечатление о человеке. Если Чжун Ли окажется вне подозрений, она вряд ли сможет себя простить за все эти обвинения. Отложив блокнот в сторону, Люмин, сосредоточенно покусывая ноготь большого пальца, вбивает заученные цифры. Гудки тянутся долго, она смотрит на часы, почти девять утра, а он всегда любил поспать до обеда. — Люм? — сонно хрипит Итэр, и от одного ее имени, родного сплетения звуков, Люмин не может сдержать улыбки. — Итэр, привет, прости, я разбудила? — М-м-м… — она слышит, как он стонет в подушку, явно недовольный ранним пробуждением, но не чувствует ни укола вины. — Кто-то умер?.. Или скоро конец света?.. Тебе лучше иметь достойную причину разбудить меня так ра-а-ано… — он протяжно зевает, глотая звуки. — Я просто соскучилась. Это считается? — Мгхм, — невнятно бормочет Итэр, шурша одеялом. — Вполне, вполне… Не каждый день я слышу от тебя доброе слово, сестренка, — Итэр замолкает, пока Люмин теребит пуговицы пиджака, бегая глазами по комнате. — Хэй, все в порядке?.. — Да-да, — теперь уже кажется, что это плохая идея. Нет, вдруг господин Чжун Ли прибыл сюда по личным причинам? Может, у него здесь семья? Или, хм, девушка? И он действительно оказался в том же саду совершенно случайно? — Люм, если я умру от недосыпа, я заслуживаю знать, почему. Она смеется, несколько нервно, и Итэр хмыкает. — Нет, без шуток, в чем дело? Снова рабо-ота?.. — он не прекращает зевать, и Люмин вспоминает, сколько раз она жаловалась брату на свою работу. Прошло так мало, но она начинает скучать по тем временам, когда самой большой проблемой в ее жизни была неприступность ее блаженного начальства. — Да, ну, мне просто стало грустно, хотела поговорить, — снова крутит несчастную пуговицу в пальцах, прикидывая, как бы задать вопрос поделикатнее. — М-м, о чем? — снова шелест простыней, кажется, ее брат все же решил выбраться из постели. Она слышит звон домофона. — Погоди пять сек, это Сяо, наверное, — Люмин кивает, радуясь, что у нее есть время на подумать. — И чего ему надо, бля? —сонно бурчит Итэр, и Люмин снова хихикает. — Пароль, — ехидно гундит Итэр на той стороне трубки, и она вполне может представить, как он криво ухмыляется. — Ну, это не я забыл ключи, умник, — Сяо Люмин не слышит, но он, скорее всего, привычно хмурится и бормочет проклятья под нос. — А нечего было удирать посреди ночи в одних трусах, сорри, Люм. Люмин? Не, она на проводе, хочешь поздороваться? — Эй, не впутывай меня! — Тиха, тиха, — Итэр отодвигает телефон от уха, и она снова хихикает, когда слышит максимально недовольное и стрекочущее из-за домофона «здравствуй, Люмин». — Хах, привет, Сяо, прости за это! — Да, прости ее, Сяо, она разбудила меня пять минут назад, прикинь? Ты должен посадить ее за решетку, пока я катаю на нее дело, — Итэр явно не знал, над чем подшучивает, но уголки ее губ резко поползли вниз. — Да ладно, ладно, открываю, заеб! — до нее как сквозь толщу доносится пиликанье, пока в голове вновь колотит нервное осознание, что, если дурочку сыграть не получится, сценарий Итэра вполне может оказаться правдивым. И никакое дело катать не придется. — Люм, ты тут? Ой, блять, ебучий пылесос, — Итэр стонет ей в трубку, и она представляет, как тот со скорченной миной пинает бедного робота. — Так че случилось? У меня, конечно, вагон времени, да и помолчать я всегда рад… Ох, ладно, была ни была. — Хм, да, слушай, ты знал, что господин Чжун Ли сейчас в Инадзуме? — в конце концов, они могли просто случайно пересечься, в этом нет ничего подозрительного. — Че ты забыла в Инадзуме? — его голос звучит громче, когда он, наверное, придерживает телефон плечом, и следом она слышит шум включившейся кофеварки. — Да по работе, — беспечно отмахивается она. — Так что насчет твоего наставника? — Хм, ну, он последнее время часто в разъездах, я не ебу, если честно, — отвечает Итэр, не думая, чему она сразу же верит. Не то чтобы у нее были причины не доверять еще и брату. Единственному, в ком она точно не сомневалась. — А че? Вы виделись? — Пересеклись недавно, думала, может, ты знаешь… — Прикольно, а где? — хлопок двери. — О, даже не заблудился, — она слышит шипящее «отвали» и злорадный смех Итэра. — Я сейчас в гостях в поместье Камисато, с Томой. Здесь и встретились, — это, наверное, тоже не какая-то скрытая информация. — Ого, с Томой? Давно ли вы снова стали общаться? — Итэр, как и она, чего греха таить, цеплялся не за то, что нужно. — Не совсем, внезапно встретились и вот, теперь, вроде как, снова дружим, — пожимает плечами, радуясь, что Итэр не может видеть задумчивости на ее лице. — Дру-ужите? — мурлычет ее брат. — Да, дружим, — с нажимом произносит она. — Два года уже прошло, какие обиды. — Ну, он просто мне нравился, хороший парень, — и на фоне ревнивое «какой парень?». — Да, какой парень? — в отместку ехидничает Люмин, и Итэр, непонятно кому, со смешком бросает «иди в жопу». — Ладно, без шуток, так ты ничего не знаешь насчет, ну, не знаю, может, каких-нибудь его сделок с Камисато? — Кого? Томы? Это я тебя должен спросить, — Итэр явно над ней издевался, судя по смешливому тону. Люмин зло пыхтела в трубку. — Лан, лан, не кипятись, — он делает глоток, причмокивая. — Я без понятия, рил, хотя, погоди. Сяо! — она морщится от резкого звука, когда ее брат без стеснения орет в трубку. — Дядя не говорил, зачем ему переться в Инадзуму? — она не слышит ответа Сяо, а потому может лишь нетерпеливо ерзать на месте. — Да, бля, я тоже не ебу, это Люм зачем-то спрашивает, она сейчас там, видела его. Че? — Итэр куда-то идет, пока Люмин, нервничая, пялится на часы. — Не говорил? Вы же обычно вроде вместе ездите. А? Гань Юй? Эта та с большими сиськами? — ни такта, ни порядочности. Да, точно ее брат-близнец. Итэр прокашливается, снова прикладывая телефон к уху. — Слушай, Сяо тоже без понятия, сказал, что он взял с собой свою секретаршу, хз, почему. А зачем тебе? Что-то случилось? — Да нет, просто интересно, — да, ничего умнее она придумать не смогла. — Люмин, — твердо произносит ее брат, и Люмин знает, что он ей не верит. — Если этот старпер свалил по работе, то боюсь спросить, что за дерьмо там происходит. Он уже давно не берет никаких дел, только максимально уебанские. — Да все под контролем, ничего страшного, честно! Просто мне действительно стало любопытно, я не ожидала встретить здесь кого-то из знакомых. — Ну-ну, — снова причмокивает Итэр, отпивая кофе. — Если тебе так любопытно, спроси его сама, — он звучит обиженно, и ее по новой окатывает чувство вины. Раньше она никогда от него ничего не скрывала. — Ну, перестань, Итэр, если бы были какие-то проблемы, я бы сказала, честно, — мысленно скрещивает пальцы. — Не дуйся, — ласково произносит она, надеясь смягчить брата. Значит, ни Итэр, ни Сяо не в курсе. Она понятия не имела, можно ли счесть это странным. В конце концов, зачем взрослому человеку отчитываться о своих перемещениях перед тем же племянником. И, черт возьми, это совсем ее не успокоило. — Да мне то че, это на твоей совести. Потом не плачь, когда окажемся в разных местах на том свете, — она радуется, что Итэр решил оставить эту тему. Он всегда быстро понимал, когда она не хотела чем-то делиться. Знал, что расскажет, как будет готова. — Так ты с боссом? — Что? Нет, я… — Люмин не знает, стоит ли говорить про Чайлда, и решает, что лучше промолчать, — одна. Ну, с Томой. Он встретил меня здесь. — И даже без своего опального капитана? — ох, он все-таки добрался до той противной статейки. — Он не «мой опальный капитан», — без злобы, а, скорее, по привычке буркает она. — Ага, конечно, это ведь я ползал по коврам Пэм весь в слезах, — о, да, теперь она чувствует злость. — Да лан тебе, я просто издеваюсь. У нас в конторе просто молчат об этом. — Ну, может, потому что он на попечении ФАТУИ, — раз Итэр ничего не знал про побег, будет лучше, если и дальше не узнает. Да и ФАТУИ наверняка постараются хранить свою осечку в тайне как можно дольше. — Я в курсе, поэтому и спрашиваю тебя. Это же ты там одного конкретного федерала под каблук подмяла, — если б она его видела, точно влепила бы подзатыльник. — Эх, Люмин, Люмин, ты это, аккуратнее со своими интрижками, а то слухи поползут… Как отмывать семейное имя будем? — Ой, заткнись уже, — Итэр довольно хохочет в кружку, а Люмин, мельком взглянув на комнатные часы, понимает, что скоро за ней явится «та с большими сиськами», вперит дуло промеж лопаток и с милой улыбочкой спровадит к своему явно уже пыхающему недовольством начальству. И назовите ее бессовестной, но у нее даже нет сил переживать об этом. — Слушай, ладно, спасибо, что поделился, мне, наверное, пора уже… — Так и скажи, что нагло пользуешься своим братом. — Итэр… — Шучу, не пропадай! И привет дяде, — и Люмин мрачно думает: «Если не помру к этому времени». Тем не менее, распрощавшись с братом, она при полном параде и с кучей претензий за пазухой заносит кулак над дверью кабинета своего главного подозреваемого. Только бы ничего не ляпнуть.

***

В предоставленном кабинете, почти полной копией того, где заседал Аято, помимо самого Чжун Ли и его верной сопровождающей было трое военных, и все с разной символикой на спине — тонко вырезанный ромбовидный герб Ли Юэ, золотой лотос и… у нее перехватило дыхание… черная острокрылая бабочка. Чжун Ли, расположившийся в кресле во главе широкого дубового стола, что-то тихо им проговорил, мельком взглянув на нее, выбрал из кучи разбросанных на столе бумаг три конверта, поочередно передал каждому, и военные как по струнке смирно кивнули, ровно развернулись на пятках и прошли мимо нее — Люмин едва успела сделать шаг в сторону, чтобы те не задели ее своими широкими плечами. И вот они остались одни. Люмин, сжимая в руках ручку сумки со спрятанным на дне ежедневником, скованно водила плечами — сумка тянула к полу надуманной тяжестью, пока девушка настойчиво справлялась с наивными фантазиями, что она, как бравая героиня какого-нибудь фильма, сейчас находится в середине своего путешествия в компании главного злодея. И хотя понимание, что многие ее догадки вполне могли оказаться беспочвенными, оставалось, да и госпожа Гань Юй со своей милой внешностью, несмотря на прицепленную к бедру кобуру, не внушала ни капли страха, и все же это не избавляло от неконтролируемого волнения, поднимающего волосы на затылке и заставляющего ладошки лихо потеть. — Госпожа Виатор, — Гань Юй в белой рубашке и широких брюках с вежливой улыбкой кланяется, прижимая к груди стопку папок. Люмин отвечает таким же отточенным поклоном, поджав губы, пока ее глаза наглухо прибиты к сидящему за столом мужчине. Чжун Ли, прикрыв пальцами губы, сосредоточенно копался в многочисленных папках и листах, разбросанных на громадном столе, не поднимал головы, не приветствовал ее, не смотрел на нее (не считая того мимолетного взгляда, когда она только вошла) и в целом вел себя так, будто это не он вызвал ее для беседы, а она ворвалась к нему в кабинет, оторвав от работы. Это раздражало. — Не желаете чаю? — все так же мягко спрашивает Гань Юй, и Люмин, натянув привычную офисную вежливость, так же мягко отказывается. — Приведи его минут через тридцать, пожалуйста, — вместо приветствия говорит Чжун Ли, Гань Юй понимающе кивает, пока Люмин все так же топчется в дверях, проходит мимо, окинув ее сонным, но странно добрым взглядом, и с шумом закрывающихся сёдзи оставляет их наедине. Точнее оставляет Чжун Ли, ее и ее подступающий к горлу ком нервов. — Присаживайтесь, Люмин, — Чжун Ли небрежным жестом стреляет в кресло напротив, все так же не глядя на нее, и Люмин, нарочито громко стуча каблуками, от чего мужчина чуть хмурится, вызвав у нее прилив злорадства, садится в мягкое кожаное кресло. — Вы смогли отдохнуть? — его глаза лишь на секунду отрываются от стола, который был явно интереснее ее скромной личности, и Люмин отвечает требуемое «да, спасибо». — Хорошо. Человеку нужен отдых. Он снова принимает обет молчания, длинные пальцы в древесно-коричневых перчатках роются в несчетных бумагах, густые черные брови сведены к переносице, под глазами темные круги и остро пробивающиеся морщины — и, хотя его благородные черты, золотой блеск глаз и природная бледность старательно скрывали явные признаки возраста, вблизи и, явно не спав ночь, Моракс выдавал свои явно проведенные не в гамаке и с бокалом мохито в руке уже немолодые годы. И если бы Люмин не занималась на досуге составлением подробного списка, кто, где и в чем виноват, то сейчас бы в ней по привычке расцвела жалость. Но вместо этого она прокашливается, привлекая его внимание. — Я прошу прощения за эту внеплановую беседу, — все так же не поднимая глаз, ровно говорит он, оставляя на выбранных бумагах пару размашистых каллиграфических подписей. — И, да, я надеюсь, вы примите мои извинения за мое вчерашнее поведение, я был непозволительно груб с вами, — он одаривает ее кроткой и слегка виноватой улыбкой, явно красящей его измученное лицо. — Не стоит, я все понимаю. У всех бывают трудные дни, — она старается подбирать слова, чтобы не вызывать лишних подозрений, но Чжун Ли кажется слишком расслабленным в ее присутствии, несмотря на гору работы, и это сбивает с толку. Его рука с зажатой меж пальцев перьевой ручкой замирает на миг, чтобы тут же оставить еще один плавный росчерк. — Не настолько трудные, чтобы вымещать свое недовольство на других, — Люмин хмыкает, Чжун Ли поджимает губы во все той же, кажется, слегка неловкой улыбке. — Этот человек… Дотторе… больше не выходил с вами на связь? — она едва задерживает дыхание, понимая, что они явно приближаются к обрыву. — Нет, а что, что-то случилось? — и ходят по краю. Чжун Ли стучит сложенной стопкой по столу и по-хозяйски убирает ее в выдвижной ящик. Только сейчас Люмин хватает ума получше рассмотреть кабинет, и она примечает за его спиной пару узких гобеленов, расшитых диковинными цаплями, тянущимися к небесам горными хребтами, грозными драконами и плавными лепестками глазурных лилий — довольно распространенные в Ли Юэ узоры, странно только, что развешаны они в поместье Камисато. Или Чжун Ли здесь частый гость? — Нет, все в порядке, — он снова погружается в свои бумаги, и у Люмин чешутся ее секретарские руки от желания помочь навести здесь порядок. — Просто хотел убедиться, что он не причинил вам бо́льшего вреда, — проявление ли это свойственного ему джентльменства или отеческой заботы, перешедшей ей по наследству от Итэра, Люмин не знает, и просто вслух благодарит его за то, что не оставил ее прозябать одну наедине с маньяком. Про себя же в очередной раз напрягается, когда мужчина отказывается следовать ее сценарию. Чжун Ли лишь едва дергает пальцами, якобы, нет проблем, каждый день такое проворачиваю, и снова замолкает. Она решает сдвинуть эту плотину первой: — Так… о чем вы хотели поговорить? — за шелестом листов он явно ее не слышит, и она повторяет громче. — Эм, господин Моракс? — Чжун Ли выуживает очередной лист, смотрит уже пристальнее, внимательнее, и после, наконец, поднимает на нее глаза. — Хм, да, я, прошу прощения, — отстраненно бормочет он, задумчиво разглядывая ее лицо, и Люмин натягивает дежурную улыбку до тянущихся щек, пытаясь подтолкнуть его к продолжению. Странно, очень, мать его, странно. Сначала он отчитывает ее за поздние прогулки в одиночку, потом запирает ее в комнате и приставляет Тому в качестве надзирателя, а теперь вместо того, чтобы отпереть клетку и дать ей выпорхнуть на свободу, он разглядывает ее с какой-то едва уловимой тоской. — Это насчет вчерашнего? — Чжун Ли смаргивает, словно очнувшись от какого-то морока, и золото гаснет за прядями длинной челки. Люмин недоуменно хмурится. — Вы попросили меня не покидать комнату, пока не решится вопрос с господином… Дотторе… — выдавливает она. — Об этом же вы хотели поговори… — Скажите мне, Люмин, вы понимаете, в каком положении оказались? — перебивает ее он, демонстрируя свое полное внимание, то, с которым трудно совладать без трепета. — Положении? О чем вы? — О вашей беседе до моего прибытия в сад. О, как. Так он все знает? Как долго он вообще прятался за кустами и готовился к эффектному появлению? — О… и что не так с моим положением? — она, конечно, не забывает, что перед ней человек, наученный раскусывать преступников не только опытом, но и жизнью, и потому не торопиться выкладывать все подчистую. Уж точно не про то, что касается Кэйи. И Люмин не была до конца уверена, что информация о статусе агентов ФАТУИ являлась чрезвычайно секретной. — Хотя бы то, что господин Дотторе сделал вам щедрый, но крайне опасный подарок. И это не считая того, что он подозревает вас в пособничестве капитану Альбериху, — говорит он прямо, без утайки, примечательно спокойным тоном, пролистывая какой-то договор, и Люмин благодарна за отсутствие пытливости, когда внутри нее все взлетает и рушится в одночасье. И это Дотторе-то ее подозревает? Правда, что ли? Нет, Чжун Ли не мог знать, что она как-то причастна. Никто не мог. И он бы не разговаривал с ней таким будничным тоном, если бы дело приняло серьезный оборот. — Вы… предъявляете мне обвинения в пособничестве п-преступнику? — она заикается на последнем слове, говоря так тихо, что сама едва себя слышит, но Чжун Ли явно обладает чутким для своих лет и работы слухом, судя по последующему за ее фразой смешку. — Вы услышали в моих словах хоть каплю обвинения, Люмин? — он все еще листает документ, и Люмин уже жалеет, что не может отсканировать его лицо на любое проявление эмоций. Конечно, как будто бы он, посадивший за решетку половину тейватских головорезов, ей это позволил. — Меня лишь интересует ответ на вопрос, что вы планируете делать с этими подозрениями. — А вы хотите предложить свои услуги? — температура в кабинете резко падает, когда Чжун Ли отрывает глаза от бумаг и медленно поднимает голову. Кажется, она только что по собственной тупости и блядской несдержанности смачно вляпалась в лужу. — Простите, это было совсем неостроумно… — блять, блять, блять! А если он действительно стоит за всем этим? Если он все понял? Выйдет ли она отсюда живой? Черт возьми, почему она такая непроходимая тупица?! Почему нельзя было просто держать язык за зубами?! Люмин с отчаянным вздохом прячет лицо в ладонях, представляя, что сидит в кабинете своего «мастера». — Извините… Я все еще на нервах и… Чжун Ли вздыхает с непонятной ей горечью. — Вам нет нужды извиняться, Люмин, — она боится смотреть на него, но его голосе нет ни капли строгости. — Это была забавная шутка, хотя и не столь далекая от правды, — Люмин, призывая всю свою практику смущения перед своим боссом, пялится на мужчину сквозь полуразжатые пальцы, и, заметив, что он спокойно улыбается, отнимает руки от лица. Он либо поверил в ее недоспекталь, либо просто пожалел как жалкую дворнягу. — И я действительно обеспокоен вашим состоянием, вы можете мне не верить, но я не считаю вас чужим человеком, несмотря на наше недолгое знакомство, — его улыбка становится увереннее, а вокруг теплых золотых глаз вьются сеточки морщин. Весь такой благочестивый добрый дядя с обложки. Как будто она на это купится. — Я говорила сегодня с братом, он передавал вам привет… — противореча себе, бормочет она. Чжун Ли кивает, улыбается шире, разглядывая ее лицо с той самой, с приема, какой-то печальной нежностью. — Рад слышать, что он не забывает обо мне, — Люмин не разубеждает, что сама вывела брата на разговор. — Если будете беседовать с ним в ближайшее время, передайте, пожалуйста, что я все еще жду заключение по его работе, — хотя его улыбка и не изменилась, в глазах как будто блеснуло сборище танцующих бесенят. Люмин нервно прыскает с каким-то странным облегчением. Чжун Ли тоже бархатно посмеивается, и атмосфера в кабинете кажется необычно душевной. Может, она ошиблась? Может, зря наговаривала? Но тот военный со знаком ФАТУИ… Люмин тут же берет себя в руки, пытаясь вернуться к прежней собранности. Нет, он не подкупит ее своим чертовым родительским обаянием. Как бы сильно она не скучала по такому отношению. Но ей все равно паршиво, когда хрупкий момент сердечного единения лопается, и Чжун Ли, качнув головой, возвращается к теме: — Я бы хотел предложить вам контракт, Люмин. — Контракт? — это что-то новенькое. — О неразглашении информации, — слегка расчистив стол, он подталкивает к ней тот самый документ, который до этого так пристально рассматривал. — Я хотел бы, чтобы все, что вы слышали от господина Дотторе, осталось только между ним и вами, — и вами, господин Моракс, не так ли? Люмин, не зная, чего ожидать, подтягивает бумаги пальцами. Когда ее глаза натыкаются на первые строки положений, она тут же задает вполне себе резонный вопрос: — С чего бы мне защищать агента ФАТУИ, который напал на меня? — Чжун Ли не дергается и не вздыхает, и Люмин догадывается, что он все прекрасно знает. Знал с той самой брошенной на приеме фразы. — Я имею полное право подать на него в суд. — Вы, конечно, имеете, — Чжун Ли размеренно кивает с легкой улыбкой, явно не удивившись сказанному. — Вот только от вас потребуют доказательств. С пустыми руками свидетельствовать — пустое дело, Люмин. Вы должны это понимать, — говорит тоном, словно она запуталась и им нужно начать с основ. — А если у меня есть прямой свидетель? — даже не намекает, упрямо впиваясь в мужчину взглядом, когда тот, встретив ее нарастающий гнев, резко опускает глаза в стол. — Госпожа Спинкраун вполне могла видеть, что… — Госпожа Спинкраун не знает, что она видела, Люмин, — жестко перебивает ее Чжун Ли, и тут же, смягчаясь, продолжает. — Она находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения и не может давать внятных показаний. И впредь я попросил бы вас не касаться этой темы, — и снова, заметив ее явно не впечатленную мину, поясняет. — Это не моя личная прихоть, а профессиональная этика, Люмин. Прошу, отнеситесь с пониманием. — А вы? — нахально вздернув нос от договора, обращается она. — Вы же тоже в курсе происходящего. И вы же не откажете мне в такой простой просьбе? — «грязно играешь, золотко, ой, как грязно» — если Кэйа влезает к ней в голову, значит, она действительно на грани. — Простой ли? — со смешком вздергивает бровь, сцепив ладони перед собой. — Я, конечно, человек довольно сентиментальный, и я ценю ваше расположение, но я не приемлю сантиментов на работе, Люмин. — И даже если я сообщу Итэру, что… — Вы действительно пытаетесь шантажировать меня привязанностями? — Чжун Ли вдруг густо посмеивается, без обиды, а как над хорошей шуткой. От этого непривычного звука у нее мурашки ползут по позвоночнику. — Умелый ход, умелый, но, боюсь, абсолютно бесполезный, — он качает головой, все еще отходя от того, что ему казалось до колик смешным, а ей — до чертиков оскорбительным. — Учитывая, что вы все еще не дошли до того, что я хотел бы предложить вам со своей стороны. Люмин бегло пробегает по строкам, от требования по отказу от обвинений до умалчивания любой информации, связанной с пребыванием Дотторе в Инадзуме и их недавней встречей. Чжун Ли составил все это за ночь? — Почему вы защищаете Дотторе? Вы поддерживаете ФАТУИ? Вы… — пискнув, замолкает она, вовремя оборвав вопрос «вы действительно не замешаны в покушении на Барбатоса и подрыве моей компании?», но Чжун Ли отвечает ей тем же неподходящим ситуации низким смехом. — Я никого не защищаю, Люмин. Уж точно не господина Дотторе. И да, я поддерживаю ФАТУИ, но вас действительно удивляет именно это? — он вдруг улыбается с различимым намеком, шутливо, несвойственно, словно они не за деловой беседой, а за чашкой чая на веранде, и она, чуть покраснев, опускает глаза. — ФАТУИ — хороший союзник, Люмин, но еще более грозный противник. И Дотторе так просто вас не отпустит. Не теперь, когда вы узнали столь многое и помешали их планам. И снова они возвращаются к тому, в чем она не признается. — Недавно вы сказали, что не обвиняете меня, но снова высказываете свои подозрения? — несмотря на попытку сдержать злость, ее голос дрожит на высокой ноте, а Чжун Ли смотрит со странным и совсем не всосавшемся ей сочувствием. — Вы действительно думаете, что я могла как-то поспособствовать побегу капитана Альбериха? — Вы лишь потворствуете моим подозрениям, высказываясь о капитане Альберихе, когда сейчас я не сказал ни слова о нем. — Но вы явно намекали… — Люмин, намек обрастает смыслом в уме адресата, а не адресанта. — Это чушь. Я просто свела услышанное воедино, потому что со слов Дотторе — задержание Кэйи — единственное, чему я могла помешать, — но Чжун Ли лишь продолжает смотреть на нее с покровительственной улыбкой, словно она лепечущий младенец, который только недавно увидел свет и еще ничего не знает о мире. Она раздраженно качает головой. — Значит, это правда, что задержание Кэйи не было простым стечением обстоятельств? И что это все дело рук ФАТУИ? — как ловко она отвела от себя подозрения, браво, ничего не скажешь. Чжун Ли, со все той же кроткой мягкой улыбкой кивает, благодушно сделав вид, что не заметил смены темы и ее сказанного «правда», и спокойно отвечает: — Подозрение в покушении на господина Барбатоса, убийство при исполнении, пренебрежение полицейским кодексом и покрытие преступных группировок вы считаете простым стечением обстоятельств? — А вы? Чжун Ли мягко посмеивается, оставляя вопрос без ответа. Естественно, могла ли она надеяться, что он тут же выложит все карты. Но почему, если ему все известно, он не отдает приказ о ее задержании? Если он действительно считает, что она причастна к побегу преступника, почему она все еще здесь, на относительной свободе, а не скованна наручниками в грязной камере? И она ровно спрашивает его об этом. Конечно, не заявляя прямо, а с шансом выкрутиться, но Чжун Ли молчит, раздумывая над ответом, прежде чем повторяет уже сказанную сегодня фразу: — С пустыми руками свидетельствовать — пустое дело, Люмин. Но это не ответ. — И это… правда? Что при побеге погибло семь человек? — Чжун Ли снова не отвечает, и она расценивает его молчание как согласие. Внезапно прежняя убежденность в правильности сменяется тошнотой. Внутри все скребет, и ее рука, оставив недочитанный договор, оказывается на груди, сжимая ткань пиджака. Неужели она действительно выменяла свободу одного человека, заплатив жизнями семерых? Неужели она действительно настолько бесчеловечна, что решила, что имела право выбирать? — Люмин, — твердо призывает ее Чжун Ли. — Не принимайте эту провокацию на свой счет. Вы не виноваты в гибели этих людей, — и даже если он не поверил в ее жалкие отговорки, это звучит совсем неубедительно. — Я-я, я… — она задыхается, когда паника, наконец, комками оседает в горле, и впивается ногтями в сердце, желая разорвать грудь и вырвать его. — Да, я знаю, просто… Я не думала, что Кэйа способен на… такое. «Да ты вообще не думала о жертвах, милочка, когда велась на все его сладкие речи в приемной». — Люмин, когда медведица-мать убивает охотника, она не думает, что оставляет семью человека без кормильца. Она думает о своих собственных детях, — она непонимающе хлопает глазами, пытаясь контролировать дыхание. — И когда охотник убивает медведицу, он не думает, что обрекает ее детенышей на смерть. Он думает, как прокормить свою собственную семью, — Чжун Ли говорит размеренно, неторопливо, и Люмин снова качает головой. — Это вопрос выживания. В моем случае… — она прикусывает язык, понимая, что только что сдала себя с потрохами. — Это вопрос защиты тех, о ком вы заботитесь, Люмин, — и он не укоряет, не пристегивает ее наручниками к креслу, когда она только что буквально созналась одним проклятым словом. И теперь вместо того, чтобы закаменеть, цепочка ее подозрений расколовшимися звеньями валится под ноги. Люмин лишь вяло бормочет «но я же не медведица…». — Я буду с вами честен и скажу прямо, что не одобряю ваш поступок. Ни профессионально, ни лично. Опять же, я не располагаю знаниями обо всех деталях и о том, насколько далеко распространяется ваше непосредственное вмешательство, но Дотторе вряд ли будет думать тем же образом. ФАТУИ достаточно малейшей зацепки, чтобы погубить человека. А мне не хотелось бы, что бы из желания помочь близкому человеку погибли вы, — он касается пальцами предложенного контракта. — Поэтому, я хотел бы предложить вам свою защиту. В обмен на молчание, — она делает пару глубоких вздохов, пытаясь выровнять сердцебиение, и трясущимися руками подтягивает контракт к себе. — Разве вы не сказали, что не приемлите сантиментов на работе? — и в его тихом смехе, глазах и извиняющейся улыбке она снова видит эту глухую застаревшую печаль. Люмин легко распознает ее, потому что знает — эта скорбь не вымывается временем — ее глаза абсолютно такие же, когда кто-то спрашивает ее о родителях. Она… кого-то ему напоминает?.. — Извините, я, наверное, должна вас поблагодарить, — Люмин понимает, что трусливо согласится. Она ни за что не простит себе, если оставит своего брата одного. Трусливая дура. Вот кто она. — За то, что пытаетесь помочь, несмотря на… — она не произносит, не признается вслух. — И я… я не хочу, чтобы это как-то отразилось на вашей репутации… — черт возьми, ей предложил свои услуги беспроигрышный адвокат, она должна, наверное… Люмин бегло листает контракт, но не находит ни одной цифры. — Извините, но вы не указали стоимость… — Люмин, я прошу вас о молчании не только в вопросе следствия, но и в отношении вашего близкого окружения. Если вы согласны, вы должны понимать, что Чайлд Тарталья не должен знать о том, что вы знаете, — и она сама не знает, благословение это или проклятие, оставить ее в неведении и дать ей возможность верить в лучшее или же собирать себя по кускам, не имея возможности спросить. — И если вы нарушите данное предписание, то я буду вынужден аннулировать соглашение, — она кивает, не угроза, справедливый обмен. — И я полагаю, что простить вас хранить тайны от дорогого человека — уже непомерно высокая цена, — «дать ему возможность хранить тайны от меня». — Но тогда чем этот контракт выгоден вам? — все, что было прописано в документе, касалось только Дотторе и ее, и Люмин совсем не понимала, зачем Чжун Ли помогать ей, кроме уже высказанных личных причин. — Простите, что я не могу так просто поверить в ваше… благородство. Чжун Ли снова мягко смеется, без намека на обиду. — Обо мне вы можете не беспокоиться, Люмин, я никогда не заключаю невыгодных мне сделок. В ином случае, она утратила бы всю свою ценность, — она догадывается, что он не договаривает, но больше не спрашивает. Чжун Ли передает ей ручку, и она доходит до последней страницы, где уже стояла размашистая подпись мужчины. — Вы знаете, где он? — с беспокойством выдыхает Люмин. — Чайлд. С ним все… в порядке? Чжун Ли с мягкой улыбкой смотрит на наручные часы. — Полагаю, через пару минут будет здесь. Люмин подписывает контракт, позабыв о лежащем на дне сумки ежедневнике.