Сны

      Остаток вечера прошел в липком, едком тумане.       Он не мог нормально дышать, на грудь словно легла огромная тяжесть, сдавливая ребра и мешая вдохнуть. Пульс бешено стучал, ударяя кувалдой по вискам, и никак не желал утишаться, разрывая его кровеносные сосуды на куски бешеным ритмом.       Малфой не винил себя ни в чем. Он считал, что поступил правильно. Нельзя, неверно, преступно привязывать к себе человека не ради его самого, а только лишь потому, что он заменяет тебе кого-то другого, недоступного, невозможного. Миа была слишком хороша, чтобы довольствоваться лишь тенью, отблеском настоящих чувств, и он поступил честно. Но почему же тогда так хотелось побежать обратно, броситься ей в ноги и умолять простить, забыть жестокие слова?.. Просить её остаться с ним, со Скорпи – насовсем, навсегда?.. Он не имел даже права на подобные мысли, и все же не мог избавиться от них ни на минуту.       Даже отчет домовика о том, что заклятие приклеивания отсутствует на всей крупной мебели первого этажа и детского крыла, да еще пришли в негодность балки, поддерживавшие крышу беседки в саду, где так любил заниматься Скорпиус, не заставил его вернуться в достаточно ясное состояние ума. Малфой механически, продолжая тонуть в потоке собственных эмоций и переживаний, вызвал Поттера, без должного энтузиазма отчитал за очевидный просчет в защитных чарах, из-за чего в дом опять попал кто-то посторонний, и без единого саркастического замечания выслушал его возмущенные вопли. О чем там орал шрамированный герой, он не особо вслушивался, и чуть было не пропустил мимо ушей информацию о том, что завтра с утра гриффиндорец намерен вернуться со своими аврорами. Впрочем, у него на первую половину дня все равно были запланированы встречи, которые никак нельзя отменить, так что пришлось молча смириться с вынужденной необходимостью отдать дом на растерзание министерским собакам в свое отсутствие.       Уснуть ночью и забыть обо всем хотя бы на несколько часов, тоже не вышло. Сомнения и сожаления терзали его, словно стая бродячих оголодавших псов. Этот вечер что-то изменил между ними. Впервые Малфой разделил с кем-то то, что раньше принадлежало только ему и Скорпи, как будто впустил Мию в их маленькую семью из двух человек. И она вошла в неё удивительно гармонично, так, как будто именно здесь и было её настоящее место. Поначалу Драко боялся, что она скажет что-то не то или косо посмотрит, и разрушит всю магию этого ритуала, который случался лишь раз в году и был так важен. Но ничего подобного не произошло, Миа вела себя так, как будто происходящее было для неё так же значимо – и при этом он не заметил ни капли притворства. Эта выходка Скорпи с поцелуем… черт, он едва сдержал слезы в тот момент. Как же его мальчику все-таки не хватало мамы!.. Настоящей, теплой, любящей его мамы. Как бы Драко ни старался, он не мог заменить своему сыну весь мир. Но Миа, возможно, могла бы стать его частью. Если бы он захотел. Если бы вовремя прикусил язык, сдержал свою честность, которая еще ни разу ни к чему хорошему не приводила. Если бы дал тот ответ, которого она так ждала. Может быть, Поттер был в чем-то прав, и он сам не может разрешить себе быть счастливым?.. Ведь он мог быть с ней счастлив, они могли бы – и пусть Миа никогда не сравнится с Гермионой, она определенно не была ему безразлична. Чувство к ней не было таким горько-сладким, не переливалось сотней оттенков, не пустило корни в душу так глубоко, как его любовь к Грейнджер – но, в самом деле, не стоило ли двигаться дальше?.. Хотя бы попробовать. Отпустить наконец Асторию, чтобы больше не ожидать подвоха каждую минуту и перестать бояться за Скорпи, и попросить Мию остаться… хотя, к чему обманываться – едва ли она согласится. Сколько можно-то, в самом деле? Она простила ему тот чертов прием и все, что он наговорил тогда. Простила подозрения в свой адрес. Простила многонедельное пренебрежение и игнор. Или, по крайней мере, готова была простить – иначе не задавала бы тех вопросов. Но он в очередной раз оттолкнул её. Сначала буквально носил на руках, обмирая от восторга, что смог вновь к ней прикоснуться, а потом растоптал. Хотя, если вспомнить её реакцию – слишком, пугающе бурную, наверное, поступил правильно. Он никогда не смог бы так же сильно, так же безумно полюбить её в ответ. И лишь обрек бы еще одну женщину на несчастную жизнь рядом с человеком, чьи чувства никогда не будут столь же глубоки, как её собственные.       Все эти мысли, которые бесконечно кружились в его голове, приводили Драко к одному и тому же выводу: он поступил правильно. Но почему-то чувство, что он совершил огромную, непоправимую ошибку, никак не желало уходить. Эта тревожная вибрация внутри и сосущее чувство под ложечкой не отпускали ни на мгновение. Даже когда подтвердилось, что в мэноре и в самом деле кто-то побывал. Кто-то с явно не добрыми намерениями, надеявшийся подстроить очередной несчастный случай. И у него – или все-таки неё?.. – могло бы получиться в этот раз. Скорпиус слишком привык к тому, что шкафы и крупная мебель стоят незыблемо, а к тому, что может оказаться хрупким или опасным, он просто не мог прикоснуться – а потому и не думал проявлять ни малейшей осторожности. Вполне в его духе было вскарабкаться прямо по полкам стеллажа за книгой или игрушкой, стоящей на самом верху, если никто не видит и лень брать лестницу. Скорпи бы и в голову не пришло проверять, надежно ли это – потому что так было всегда. И это было, пожалуй, ошибкой Драко. И не единственной, судя по всему.       Однако найти уязвимость в защите мэнора не смогли ни ребята Поттера, ни сам Малфой. Никто не пользовался сетью летучего пороха, кроме самого Драко и колдомедика, которого он вызывал для мисс Спэрроу, да Поттера с его аврорами. Никто не мог трансгрессировать на территорию поместья, включая даже хозяина дома. И Поттер клялся и божился, что выплеска магии, который оставляет портал, их чары не засекли тоже. Они тыкались, как слепые котята, не замечая чего-то очевидного – но, как ни старались, ответа не было. Они понятия не имели, каким образом злоумышленник попал в мэнор и когда он это сделал, и Малфой чувствовал себя загнанным в ловушку зверем, который не может чувствовать себя в безопасности даже в собственном доме.       Поттер в отчаянии даже нанес визит Астории в Париже, но и тут его ждала неудача. Мало того, что миссис Малфой выглядела совершенно искренне испуганной, когда услышала от него о том, что творится в Малфой-мэноре, но она даже смогла предоставить вполне надежное алиби на ту ночь, когда была зачарована лестница: её волшебница провела на балу в честь дня рождения кого-то из своих знакомых, и ушла оттуда не одна. Астория была готова даже назвать имя своего спутника при условии, что дело не будет предано огласке, но так далеко Гарри заходить не стал: полномочий поить свидетелей веритасерумом на территории этой страны у него не было, а без этого слова какого-то жиголо имели для него мало веса.       Пользуясь отсутствием Малфоя, он то и дело наведывался к Гермионе. Впрочем, откровенно говоря, на Малфоя ему было наплевать. Он почти хотел, чтобы этот белобрысый слепец заметил хоть что-то дальше своего аристократического носа и задался вопросами, которые могли бы навести его на верные ответы. Гарри делал глупости в отчаянном желании попасться, раз уж он не мог ничего сказать этому придурку открытым текстом. Но Малфой пропадал на работе, поручив сына заботам гувернантки и двух авроров, которые обосновались в поместье на постоянной основе, и ничего замечать явно не хотел.       Присутствие по очереди Мелиссы и Дина немного успокоило Гермиону, которая с приближением роковой даты нервничала все больше и больше. Ей приходилось буквально бить себя по рукам, чтобы не ходить за Скорпиусом непрерывно, став его тенью. Но мальчик, да и его отец, едва ли поняли бы её желание спать у его постели и зорко следить даже за тем, как ребенок посещает уборную, так что ведьме пришлось значительно поумерить свой пыл. Но все же Гермиона неизменно встречала Скорпи у его дверей каждое утро, провожая его вниз, где в холле дежурил кто-то из авроров, и дожидалась его там же – после чего забирала в детское крыло и не упускала из виду ни на минуту, нахально напрашиваясь даже присутствовать на его уроках с преподавателями. Им казалось, что они предусмотрели решительно все, и ничего страшного произойти не может, но на Гермиону перестали действовать любые разумные доводы. Было ли дело в близости Рождества, или же в том, что после их последнего разговора, если его можно было так назвать, с Малфоем, её нервная система окончательно полетела ко всем чертям, и без того расшатанная гормональными скачками и постоянными болями – но она больше не могла нормально ни спать, ни есть, и не способна была расслабиться ни на секунду. Каждую ночь она вертелась в постели до изнеможения, и в тишине ей казалось, что она слышит звуки и шорохи в коридорах, которые неизменно оказывались пусты, стоило ей выйти за дверь. Сквозь завывания ветра снаружи ей слышались шаги, а иногда она принимала звук сломанной ветки за окном за хлопок трансгрессии – но на поверку это оказывались лишь страхи, от которых только бешено колотилось сердце и становилось совершенно невозможно уснуть. Гермиона не могла себе позволить ни кофе, ни сигарет, и даже Умиротворяющий бальзам не рисковала принимать, чтобы не снизить скорость реакции. Еще несколько дней в таком режиме могли бы добить её окончательно, но, к счастью, эти предпраздничные дни пролетели быстро, и наступил Сочельник.       От приглашения Скорпиуса на семейный ужин девушка решительно отказалась – спасибо, хватит с неё уютных семейных вечеров. Еще одного такого она, пожалуй, не переживет, а испытывать судьбу лишний раз не хотелось. Зато она с чистой совестью отпустила Дина на вечер к его девушке, заняв его пост в холле – и старательно игнорировала застывшее лицо Малфоя со сжатыми челюстями, когда он её там увидел, провожая сына после ужина в детскую. В конце концов, её контракт заканчивается тридцать первого декабря, и если этот индюк полагал, что она соберет вещички и выметется из его дома пораньше, чтобы не портить своим присутствием праздник – то он мог катиться со своими предположениями ко всем чертям, его там примут с распростертыми объятиями.       Злость от мимолетного взгляда на слизеринца переполнила её до краев. Больше не собираясь бегать от него и прятаться по углам, Гермиона дождалась, пока Скорпи уснет, наложила на его дверь Воющие чары, которые сработали бы, если бы дверь открыли снаружи, как делала каждую ночь в последнее время, и, прихватив подушку и плед из своей комнаты, спустилась в гостиную.       Комнату освещал лишь теплый свет от камина да волшебные огоньки на дереве, создавая невероятно прекрасную, сказочную атмосферу. Под ёлкой уже были сложены горкой подарки – Гермиона не удержалась и пересчитала их, после чего озадаченно нахмурилась. Двадцать два. Свертков было двадцать два, а в её сне – двадцать три. Значило ли это, что она ошиблась, и это было не то Рождество?..       Но потом, усмехнувшись, она полезла в зачарованный карман брюк и достала оттуда небольшую, красную с золотым бантом, коробочку. Легко пробежавшись кончиками пальцев по нарядной ленте, такой гриффиндорской, такой вызывающе-смелой, какой никогда не была она сама, Гермиона осторожно опустила двадцать третий подарок в то самое место, в котором он лежал в её сне. Теперь все было так, как должно было быть. Декорации расставлены. Сцена готова. Но черта с два она позволит неизвестному режиссеру довести этот спектакль до конца.       С этой мыслью она аккуратно переложила декоративные подушки, украшавшие софу, на одно из кресел, положив взамен одну – большую и мягкую, устроилась на ней поудобнее, укрылась пледом и приготовилась к долгому ожиданию. Гермиона сомневалась, что ей удастся поспать этой ночью, но постепенно легкое потрескивание огня в камине убаюкало её, и крепкий сон без сновидений сомкнул веки. Последняя мысль, мелькнувшая в сознании перед тем, как оно погасло, была о том, что проклятой колонны здесь больше нет. И наверное, бояться было больше нечего…