Сны

      Гермиона сидела на больничной койке, бездумно уставившись в белую стену напротив.       Оставаться здесь больше не было причин. Целители подтвердили, что она полностью восстановилась от полученных травм, и теперь периодическое наблюдение требовалось только ребенку.       Мальчику.       Сыну.       Наверное, ей нужно будет приобрести какую-нибудь книгу по астрономии, чтобы выбрать имя в традициях Блэков – Гермионе нравилось то, как называли детей в этой семье. Сириус, Регулус, Скорпиус, Драко… Ну, положим, со Скорпиусом Малфой все же слегка перегнул палку, но чего еще можно было ожидать от человека с именем “Драко”?.. Наверняка она сможет подобрать что-то более нейтральное, чтобы сочеталось с фамилией. Грейнджер.       Оставаться здесь больше не было причин, но и идти ей было некуда. Квартира в маггловской части Лондона была продана. Договор на аренду квартирки в Косом переулке истек 31 декабря. Все её вещи были сложены в одну-единственную сумку с заклятьем незримого расширения, которая стояла сейчас на тумбочке. Одежда, которая скоро даже не будет на неё налезать, фотографии из прошлой жизни и книги - вот, собственно, и все, что Гермиона забирала с собой в новую жизнь. Да еще небольшая плоская коробка с детскими рисунками, записками и тетрадями – все, что осталось у неё на память о Скорпи. Она чертовски жалела, что позволила Малфою в тот день в зоопарке дать фотографу адрес его офиса – иначе фотографии их прогулки прислали бы ей, и тогда у неё могло быть хоть что-нибудь еще, более ощутимое, немножко более реальное.       Сумку принес Гарри два часа назад, и оставил её здесь вместе с порт-ключом. Гермиона знала, что он хотел бы, чтобы все было не так. Если уж она не могла остаться – он хотел бы забрать её к себе, на Гриммо, и провести с ней еще какое-то время. Дать ей возможность попрощаться с Джинни и мальчиками. Но она бы не согласилась, и потому он и не предлагал. Не то чтобы Гермионе не хотелось увидеться напоследок с дорогими людьми… но встреча означала вопросы, те самые вопросы, на которые сейчас она не хотела и не могла отвечать. Конечно, рано или поздно Джинни забеспокоится о том, что Гермиона как-то надолго застряла в своей Австралии, но её вскоре ждет рождение третьего ребенка, бессонные ночи с младенцем… а тем временем она сможет собраться с силами, чтобы сообщить о своем решении подруге и как-то объяснить его. А может быть, Гарри все сделает за неё, и ничего объяснять не придется. Определенно, так было бы лучше всего.       Гермиона не хотела прощаний. Все это и без того было слишком тягостно, слишком больно, а прощание… в этом было что-то фатальное. Окончательное. Как последние, затухающие аплодисменты, когда занавес уже опустился. Как завершающий аккорд сонаты, еще вибрирующий в воздухе, когда пианист уже поднял руки над клавишами. Как точка в последнем предложении последней главы любимой книги. А ставить точку Гермиона не хотела – по крайней мере, в отношениях с Гарри. И потому попросила его просто принести ей вещи и порт-ключ и уйти. Как будто он вернется завтра – и найдет её здесь. Как будто он уходит совсем ненадолго. Как будто они скоро увидятся.       Идти было некуда, да и оставаться здесь дольше не было причин. Серебристый ключ поблескивал в коробочке с прозрачной крышкой – казалось бы, чего проще: протяни руку, открой крышку и прикоснись. И вот она, новая жизнь. Та, в которой никто не ждет. Та, в которой совсем никого не останется рядом. Та, в которой она сама по себе. Совсем. Ей казалось, она готова к этому шагу – все нити здесь были уже перерезаны, все дела завершены, все, что держало здесь - закончено. Но она все сидела, уставившись на белую стену напротив, и отчего-то медлила.       Тишину нарушил настойчивый стук в окно.       Гермиона повернула голову – и подумала, что она опять спит. И ей снова кажется то, чего нет.       За окном на узком подоконнике сидел филин. Тот самый филин. Его филин. С письмом в лапах.       Она дрожащими руками распахнула окно, и птица, не дожидаясь большего, бросила письмо ей в руки, сделала круг по палате и улетела.       Ответа не ждали.       Некоторое время она просто стояла с письмом в руках, не решаясь ни сжечь его, ни открыть. Бросила короткий трусливый взгляд на порт-ключ – может быть, стоило сначала воспользоваться им, а потом уже посмотреть?.. Она боялась не того, что найдет в этом письме – она боялась себя. Решение, принятое с такой кровью и болью, казалось непоколебимым и единственно возможным. Гермиона слишком ясно помнила его прямое и честное “нет” в ответ на её вопрос. Драко не любил её. Ни как Гермиону, ни как Мию. Это было очевидным, но глупое сердце билось, как птичка в груди, захлебываясь пустой, бессмысленной надеждой. Но разум еще как-то держался, и она знала – что бы он ни написал в этом письме, она не поверит. Не сможет. А если сдастся и вернется, то сомнения потом уничтожат все те светлые чувства, что все еще были так живы в ней. Ей просто нужно было, чтобы он отпустил. Отпустил и позволил научиться жить заново – без него.       Пока она раздумывала, трясущиеся пальцы уже сломали печать с фамильным гербом и развернули лист белой, дорогой бумаги – точно такой же, на которой он писал в прошлый раз, думая, что пишет ей.       Я не знаю, какой по счету это лист, на котором я пытаюсь написать тебе.       Все предыдущие уже отправились в камин, и, я думаю, этот постигнет та же участь.       Я даже не знаю, как начать. Как к тебе обратиться. Грейнджер?.. Гермиона?.. Миа?..       Знаешь, ты была права тогда. Я совсем не знаю ту женщину, которой сейчас пишу, как бы её ни звали, какого цвета глаза у неё бы ни были. Я не знаю Гермиону Грейнджер, но и Мии Спэрроу я тоже не знал. Я был слишком высокомерен, слишком заносчив, чтобы внимательно - хотя бы раз!.. - посмотреть на ту, кого считал по положению ниже себя. Нет, я смотрел. Ты знаешь, что я смотрел. Но ни черта не видел дальше собственного носа. Видел красивую, восхитительную, желанную женщину - но так и не разглядел за внешностью человека. Я не могу перестать думать о том, что было бы, задумайся я хоть раз - какая она, Миа Спэрроу?.. Она любит кофе и кофейное мороженое с шоколадной крошкой и соленой карамелью. Ей интересна история магии и магического общества, ведь она готова читать про гоблинские войны на досуге, просто так. Она считает, что в Хогвартсе ужасная программа по маггловедению, плохо преподают ЗОТИ и никуда не годится профессор Бинс. У неё острый ум и доброе сердце. А еще она гордая, сильная и очень смелая. Как мог я не заметить сходства?.. Ответ мне не нравится, и я не хочу его знать - но я устал врать всем вокруг и себе самому. Я ничего не знаю о Гермионе Грейнджер. Когда-то мне казалось, что я знаю о тебе все - как ты проводишь свободное время, какие книги берешь в библиотеке, какие сладости покупаешь в Хогсмиде, за что отчитываешь своих друзей... Салазар, да чего стоила одна твоя Гражданская Ассоциация восстановления независимости эльфов... Но с тех пор прошли годы, а я так и не набрался смелости узнать о тебе больше. Подойти хотя бы немного ближе. Даже толком извиниться за все, что было - и то не смог. А теперь я даже не знаю, с чего начать - все мои поступки по отношению к тебе, все слова, что были сказаны, требуют извинений - но что тебе мои извинения?.. Разве они залечат раны?.. Сотрут из твоей памяти сказанное, сделанное?.. Помогут тебе забыть обо всем и жить дальше, как будто ничего этого не было? Если бы это было хоть отчасти верно, я готов просить прощения вечность.       Ты была рядом со мной полгода. Целых полгода. Всего лишь шесть месяцев. На что я потратил их?.. На глупые, недостойные игры. На недели бессмысленного молчания. На избегание ответственности и страх посмотреть правде в глаза.       Я трус и слабак, Гермиона. Боже, как сложно признаваться в этом именно тебе. Сложно - и в то же время легко, ведь ты и так это знаешь, верно? Ты все видела своими глазами, и мне ни к чему тебе лгать. Я должен был дать Астории свободу - годы назад, на самом-то деле. Но даже тогда, когда я довел её до крайности, до этой дикой истории с Пэнси - я струсил. Испугался последствий - для себя, для Скорпи. Заявил, что тот эпизод ничего не значил. Салазар, да он значил все!.. Какие еще доказательства нужны были, чтобы понять, что я готов забыть обо всем ради мимолетного, призрачного счастья?.. Я должен был признать это еще тогда, и, как взрослый человек, взять на себя ответственность и жить с последствиями своих поступков, а не сохранять фасад благополучия ради сомнительных выгод. Я развелся - и небо не упало на землю, никто не стал изгоем, на нашу фамилию не обрушились проклятия. Как глупо, как эгоцентрично было считать все это время, что кому-то есть дело до каких-то там Малфоев!.. Это все такой бред, знаешь... Впрочем, ты знаешь. Моя беда в том, что я не знал. Все продолжал считать, как в детстве, что мир крутится вокруг меня. А миру наплевать. Всем наплевать. Кроме тебя - и я никак не могу понять, чем заслужил это. Я ведь не принес в твою жизнь ничего хорошего, в то время как ты спасала мою раз за разом, несмотря ни на что. Я знаю, что ты делала это не для меня, а ради Скорпи. Но он - моя жизнь; все, что от неё осталось. Нет таких слов, которые могли бы передать всю глубину моей благодарности за сына. Ты сама едва не погибла, защищая его - а я посмел подозревать и обвинять тебя. Как чудовищно, как несправедливо!.. И я понятия не имею, как все это исправить. Сейчас мне кажется, что самое лучшее, что я могу сделать - исчезнуть из твоей жизни навсегда и никогда больше не напоминать о своем существовании, о всем том зле, что я тебе причинил, всей боли, что принес. Но, может, я снова ошибаюсь?..       Я запутался, господи, Гермиона, я так запутался… Я даже не уверен, каким именем мне тебя называть, хотя точно знаю, что больше не имею права произносить ни одно из них. Я не знаю, кого любил все эти годы, не знаю, что я чувствовал в последние месяцы. Все, что я знаю – это то, что до этого лета я не жил, а лишь поддерживал жалкую иллюзию жизни, даже не ради себя – ради Скорпи. Когда Миа вошла в мэнор, в этой жизни впервые появилось что-то настоящее, что-то для меня. Я был счастлив, ты знаешь? Все было сложно – ненужная жена, невозможная любимая женщина, желанная – о Боги, какая желанная!.. – девушка. Все было чертовски сложно, но я думал, что хотя бы понимал, что происходит в моей жизни, что хорошо и что плохо, что правильно, а что нет.       Теперь я не знаю ничего. Ты, я, мы – разбили вдребезги все, что у меня было. Всю жизнь, с одиннадцати лет, с того дня, когда впервые увидел в Хогвартс-экспрессе самоуверенную девчонку с огромной копной волос и слишком крупными передними зубами, я любил Гермиону Грейнджер – пусть и понял это далеко не сразу. Я думал, что любил, но я больше не знаю, каким словом назвать это чувство, и существуют ли такие слова вообще. Фантазия?.. Мечта?.. Ты была моей мечтой, Грейнджер, но когда ты сбылась – я тебя не узнал. Сейчас я не понимаю, как мог быть настолько слепым. Твой ум, твоя эрудиция, твой этот вечно вздернутый подбородок – он сводил меня с ума, ты знаешь?.. Я думал, что спятил, потому что вижу твои черты повсюду. Однажды ты уснула в спальне Скорпи, а я рассматривал твое лицо, все больше утверждаясь в мысли, что безумен. Я сравнивал каждую черточку – линию бровей, рисунок губ, разрез глаз, находил десятки отличий и убеждал себя, что это не ты; это не можешь быть ты. Я не мог любить Мию, потому что всегда, с самой первой встречи тогда, в агентстве миссис Моррисон, видел в ней черты Гермионы. Я думал, что это наваждение, безумие, мечта, которая в конце концов свела меня с ума. И все же это была ты – каждый раз, каждый день – это всегда была ты.       Единственная женщина, которую я когда-либо по-настоящему хотел.       Единственная, которая заставляла меня забыть обо всем, что я когда-либо считал правильным.       Единственная, кто заставлял меня меняться и задумываться о тех вещах, о которых я не желал думать никогда.       Только ты возвращалась раз за разом, спасая меня, несмотря на то, что я не заслуживал этого ни на кнат. В Визенгамоте, у постели Скорпи, в гостиной, которую – ты знаешь? – я разрушил до основания. Опять. Это всегда была только ты.       Только ты видела во мне что-то хорошее, когда даже я сам думал, что не осталось ничего.       Только тебе я причинял нестерпимую, немыслимую боль, даже не осознавая этого в то время, когда единственной моей мечтой было твое счастье.       Это ты. Это всегда была ты, какими бы ни были твои волосы, какого бы цвета ни были твои глаза.       Я думал, что проебал все шансы тогда, в девяносто восьмом, когда смотрел, как твоя кровь течет по полу мэнора, и не сделал ничего.       Я не пытался бороться, не думал тебя добиваться. Я знал, что не имею никакого права на это; не имею права даже хотеть тебя, мечтать о тебе.       Разве мог я подумать тогда, что упаду гораздо ниже? Что буду не просто смотреть, а стану тем, кто пытает тебя – изо дня в день, из раза в раз? Почему ты не сбежала из замка Чудовища, храбрая Красавица?.. Зачем ты осталась там?.. Почему возвращалась снова и снова, хотя я не дал тебе ничего – лишь раз от раза делал тебе лишь больнее и больнее?..       Нет таких слов, чтобы передать то, что я чувствую сейчас. Поверь, Грейнджер, если ты вообще еще можешь верить хотя бы одному моему слову – я в Аду, каждый день, каждый час. Как бы ты ни ненавидела меня сейчас, после всего, что было - едва ли возможно ненавидеть меня больше, чем ненавижу себя я сам.       Тебе может показаться, что я ужасный эгоист, да? Впрочем, какое там "показаться" - ты знаешь это абсолютно точно. Я думал только о своих желаниях, когда позволил себе переступить черту. Я был слаб, и поддался собственной слабости - и в этом виноват, и вины своей не отрицаю. Я не смог отказаться от Мии, несмотря на то, что был уверен, что не люблю её - и не нашел ничего лучше, чем оттолкнуть. Грубо, подло, жестоко.       Моему поступку нет оправданий, но я все же хочу объясниться. Я искренне, всей душой пытался поступить правильно! Что мог я предложить Мие в ответ на её чувства?.. Лишь тень, слабый отблеск той любви и обожания, что я бережно нес в себе на протяжении всех этих лет? Мог ли я быть уверен, что мои чувства к Мии истинны, а не являются лишь проекцией того, как горячо и беззаветно я любил другую - ту, на которую она была так похожа?.. Поверь, только это останавливало меня, и только это заставило меня сделать тот выбор, что я сделал. Если бы я тогда знал, что то, что я испытываю к Мие - не предательство моей любви, а лишь доказательство того, что сердце мое все это время было куда более зорко, чем глаза и разум - я не колебался бы ни секунды. Я бесконечно сожалею о том, что не смог сказать тогда правды, и поступил как трус, настояв на твоем присутствии на этом проклятом приеме. Но я не мог рисковать тем, что ты простила бы мне и это - ведь сам я оставить тебя был уже не в силах. Я пытался, правда, и все мои попытки разбились об один-единственный твой взгляд. Все, что произошло после... все, за что мне мучительно стыдно... здесь даже я не нахожу себе оправданий. Глупая, слепая ревность, на которую я не имел к тому же ни малейшего права - вот и все мои причины, вот и все оправдания. Ничтожные и бессмысленные, как и я сам.       Ты не вернешься, я знаю – и не прошу тебя об этом. Тебе не к кому возвращаться – я потерян, я раздавлен, я уничтожен. И это сделал я сам, все, до последнего слова, до последнего взгляда – я своими руками превратил свою жизнь в это крошево, которое уже никогда не собрать. Я помню все до последнего слова, что сказал тебе за эти месяцы, включая те, что так и не сказал – и понятия не имею, как жить с этим дальше.       Единственное, что я знаю – то, что ты любила меня. Пусть я не знаю, кто ты – я всегда врал Гермионе Грейнджер, но я пытался, каждую минуту пытался быть предельно честным с Мией Спэрроу – ты это знаешь. И ты любила меня таким. Ты все знала, все понимала, но все равно ты… ты говорила, что любишь.       Я не знаю, зачем пишу это сейчас.       Но я не попробовал тогда.       Я никогда по-настоящему не пробовал.       Едва ли будет еще хуже, правда?..       Поэтому я спрошу.       Грейнджер, прости меня за это, правда – я пишу это только потому, что на самом деле уверен, что ты сожгла это письмо, даже не открыв. Поэтому я могу писать, все что хочу, ведь так?.. Ты все равно не прочтешь. Но я хотя бы буду знать, что попытался.

Здравствуй.

      Нет, не так.

Привет.

      Я Драко Малфой, ты, наверное, многое обо мне слышала. А я кое-что знаю о тебе. Ты красивая – я знаю это абсолютно точно. Ты умная. Ты отважная, смелая и благородная. Я восхищаюсь твоей храбростью и силой и считаю, что ты невероятная.       Я очень хотел бы познакомиться с тобой поближе.       Хотел бы узнать тебя.       По-настоящему. Не Грейнджер, не Мию – тебя.       Скажи, каким именем мне тебя называть?.. P. S. Я купил это, думая о тебе, перед Рождеством. Это не благодарность и не извинения, и вообще ничего не значит. Просто я увидел его – и подумал о тебе. Знаю, что ты выбросишь или сожжешь вместе с письмом, но это было для тебя, и поэтому я хочу все-таки отдать его той, кому он был предназначен.       Гермиона перевернула конверт, и из него в раскрытую ладонь выпала небольшая рубиновая капля на тонкой цепочке белого металла. Он купил его до Рождества… до того, как все узнал. И выбрал гриффиндорский алый и слизеринский серебряный.       Гермиона улыбнулась сквозь слезы, струившиеся по лицу. Бережно сложила промокшее письмо с расплывшимися пятнами чернил и осторожно убрала его конверт, который опустила в карман. Замочек цепочки мягко защелкнулся на её шее.       А потом она закинула сумку на плечо и растворилась в голубом сиянии портала.