электрофорез — русская принцесса
Первые два с половиной года в Колдовстворце для Поли прошли совершенно незаметно: он был слишком занят учёбой и общением с окружающими, так что зимние, летние, зимние, летние, а потом снова зимние каникулы пролетели непривычно быстро, совсем не так, как это было у него в обычной школе. Наверное, это была магия. Серёжина компания ему всё ещё нравилась, пусть и в первые недели с некоторыми было сложно. Стас Кузьмин, например, через пару дней после первого сентября позвал Полю играть в карты и тот чуть не проиграл собственное недавно полученное кольцо, пока не пришёл Серёжа и всё не разрулил. Кузьмин, как оказалось, был тем ещё шулером и иногда использовал ребят помладше для практики своих навыков. Конечно, потом он отдавал всё выигранное законным владельцам и даже извинялся, но, как говорится, «осадочек остался». Серёжа тогда отбил у него желание играть с Полей, и Стас даже начал учить его каким-то своим трюкам. Серёжа на это ворчал, но, по крайней мере, это было лучше, чем когда Полю дурили. Ещё одним человеком из Серёжиной компании, к которому Поля привязался за это время, был Паша Пестель. Паша сорочил, чему Полю не учил, к радости Серёжи, и бессовестно залипал на одного высокого и кудрявого хорсича. Хорсича звали Николаем Романовым, но окружающие звали его Палкиным за иногда уж слишком прямую осанку и принцем за фамилию. Сам Паша считал его скорее принцессой, чем принцем, много шутил на эту тему со Стасом, но в глаза так Романова не называл пока ни разу. Может, боялся, может, не собирался его обижать, а может, просто не хотел — кто его знает? Но в любом случае, язвительные комментарии по поводу Романова Паша отпускал только за его спиной, а при нём самом молчал и всё смотрел влюблённым взглядом. Всего этого Ник (он терпеть не мог, когда его называли Колей по неизвестным причинам), кажется, не замечал, к сожалению или к счастью. Сам Ник многим не нравился. Он казался заносчивым, высокомерным и уж слишком вежливым, что бесило в том числе Серёжину компанию. Тем парадоксальнее было то, что Паше он нравился, на что обращали внимание его товарищи. Особенно Стас Кузьмин, с которым Пестель был как биба и боба, любил его этим подстебать. Но в последнее время Паша находил, что ему нашептать на ухо в ответ, да ещё и такое, что Стас — Стас, которого Поля знал как человека, которого смутить сложно — немного покраснел. Или это была игра света. Поля так и не понял. Последний год Паша старался действовать больше, чем обычно. Даже рискнул и попытался пригласить его на Новолетний — благо, с этим в школе не было особых проблем — но получил от ворот поворот и ещё пару месяцев ходил с видом грустной собаки. Ник воспринял его слова как насмешку, потому что по школе давно ходили слухи о его ориентации и не самых гетеросексуальных наклонностях, и ему казалось, что Пашу на это подбили его друзья — просто так, по приколу. И пусть Пестель пытался его в этом разубедить, Ник не хотел его даже слушать. Паша старался не унывать и всё ещё пытался действовать. Он был убеждён, что где-то очень глубоко в душе Ник хотел ему верить, но, увы, не очень-то получалось. Единственным человеком, с которым Ник вообще хоть как-то общался, был, на удивление, Серёжа Трубецкой, ещё один член их «декабристской» компании и молодой человек Кондраши Рылеева. Это был ещё один факт в копилку Паши, потому что Ник стопроцентно знал о Серёжиных отношениях и, по всей видимости, не был особо против. С Серёжей они были дружны ещё до поступления в Колдовстворец — оба сыновья известных семей, оба одиноки, несмотря на наличие сиблингов. Они быстро нашли общий язык и на семейных собраниях их жаркие споры вызывали у старших одобрение и умиление. Никин отец его дружбу с Трубецким поощрял, говорил, что такой человек может пригодиться ему в будущем и в целом реагировал на него положительно. Паша даже предполагал, что именно Серёжа Трубецкой был тем, после кого Ник окончательно осознал свою ориентацию и понял, кем он является — и такие слухи ходили по школе вкупе со слухами о гомосексуальности третьего сына Романовых. Его старшие братья, к слову, тоже заканчивали Колдовстворец, да и младший учился здесь же: Александр был яриловичем и сейчас сидел в магическом правительстве, Константин учился на Дажбоге, пусть и перевёлся в Дурмстранг на последнем курсе; он остался в Польше, женился там и руководил частью семейного бизнеса. Младший — Миша — сейчас тоже учился на Дажбоге на курс младше Ника и всё возился с каким-то сварожичем. Сам Ник с ним общался нечасто, но довольно тепло, насколько можно было судить со стороны: как-никак, не чужие люди, братья, пусть и совершенно разные. Миша Романов казался противоположностью Ника: он был больше похож на Костю, такой же добродушный и открытый, хорошо общался со всеми и даже пару раз пересекался с Рылеевым на почве знакомства с общей компанией. Кондраша входил в своеобразный литераторский кружок, где в том числе был главный литератор школы, «солнце колдовстворческой поэзии», как его в шутку называли товарищи, Саша Пушкин. Миша там бывал пару раз, и то через своего сварожьего знакомого, но с Рылеевым после этого иногда перекидывался несколькими словами, чем иногда до зубовного скрежета бесил до жути ревнивого Трубецкого. Но впрочем, сейчас не о нём. У «декабристской» компании (такое название они получили за попытку возглавить шуточную революцию в декабре, пока учились в пятом классе) было и своё, особое место для сборищ и обсуждения всего на свете. Давно запримеченные несколько диванчиков в общежитии Дажбога подходили для этих целей как нельзя лучше, а в общей комнате яриловичи частенько сидели до ночи. Дажбожичей среди них было трое: уже известный Трубецкой, Серёжин хороший друг Миша и ещё Петя Каховский, новенький, приведённый Рылеевым. Тот вечер, о котором пойдёт речь, не особо отличался от их обычных посиделок: уставший Трубецкой развалился на диване, аки Союз в девяносто первом, положив голову на колени Кондраши, Кондраша эту самую голову гладил и попутно читал толстенный томик простецовой классики, Серёжа с Пашей возились с настройками гитары, которую Пестель недавно получил из дома, Миша пытался коммуницировать с Каховским, усердно поглощающим притащенные с Медного бульвара конфеты, а Стас развлекал Полю нехитрыми фокусами. Он, помимо ловких рук и серьги в правом ухе, славился ещё и красивым голосом, которым не упускал возможности воспользоваться, горланя что-то из старья на пару с Пашей. Репертуар им чаще всего подбирал Серёжа, консультируясь по этому вопросу с Пашей, без участия которого, кажется, не могло произойти ничего. В силу музыкальных вкусов и патриотичности обоих чаще всего исполнялось что-то из русского рока; Серёжа особенно любил «прогулки по воде», а Паша его игнорировал и играл что-нибудь из короля и шута. В этот раз они сошлись на электрофорезе, и с первых нот даже Трубецкой приподнялся со своего места: он узнал мелодию. Ну конечно, это же Паша. Паша наигрывал «русскую принцессу». Уж кто-кто, а он полностью понимал лирического героя с его сложностями рядом с русской принцессой, пусть в его случае это был принц. Принц, к слову, по случайности находился совсем рядом, зашёл проведать приболевшего Мишу и уже думал возвращаться к себе, но услышал звуки гитары и не смог не остановиться. Трубецкой победно улыбнулся: он прекрасно знал о маленькой страсти Романова к живым песням под гитару и не мог упустить случая воспользоваться этим в своих целях, раз уж у самого Паши с этим выходило так себе. Более того, Серёжа прекрасно знал ещё и о том, что Паша Нику нравится, не может не нравиться, но он, пожалуй, был слишком гордым, чтобы признать это. Его, да и Пашу, надо было подпинывать, иначе так бы и стояли и молча смотрели друг на друга, не зная, как и что сказать. Стас тоже узнал песню почти сразу и не особо-то удивился: что-то такое он ожидал от Пестеля, который своей влюблённостью в мистера-холодные-глаза-Романова прожужжал уши уже всем, кому мог эту информацию доверить, и ему оставалось только посочувствовать. Кузьмин тоже успел заметить замершего неподалёку Ника, но не подавал виду, только изредка перекидываясь многозначительными взглядами с Трубецким. Он подпевал Паше, который наконец-то сконцентрировался на песне и не обращал внимания на окружение. Сам этого не понимая, он действовал себе на руку, не отвлекаясь на внешние раздражители в лице слишком красивых хорсичей. — Ты ко мне холодна, как подо льдом Нева и в любое время года Москва… — Паше иногда хотелось плакать от того, как точно эти строки описывали его ситуацию, пусть и по статусу не полагалось. Холодность Ника его не отталкивала, даже наоборот, но в особо тяжёлые периоды это холодное отношение ко всем и к Паше в том числе его уж очень расстраивало. Ник замер, заслушавшись песней, и Трубецкому казалось, что он слышал звуки шестерёнок в его кудрявой голове. Кажется, до него начинало что-то доходить. Всё это вряд ли было простым совпадением: и Пашино загадочное приглашение на Новолетний, и те взгляды, которые, как он думал, Ник не замечал, и сейчас вот эта вот песня… Всё говорило о том, что его слова перед Новолетним о том, что Ник ему нравится, были правдой, и Романову даже стало немного стыдно за то, что он тогда ответил. Хотелось подойти и извиниться, но что-то остановило его на месте, и Романов продолжал слушать пение под гитару. Песня вскоре закончилась, и Паша устало откинулся на спинку дивана, отложил гитару в сторону. Он вновь завёл свою любимую шарманку, и искренне сочувствующий ему Рылеев лишь грустно улыбался. — …Ну вот какой он непонятливый, а? Доходит, как до жирафа, честное слово, — Ник, решивший подойти чуть поближе, замер. Остальные молча смотрели на него, и если бы Рылееву позволили комментировать, он бы описал это как гоголевскую немую сцену в чистом виде. Только Стас кивнул за Пашину спину, как бы намекая обернуться и увидеть воочию любовь всей своей жизни. — Он прямо за моей спиной, да? — Паша был удивительно проницательным сегодня. За его словами последовал ещё один кивок, на что Паша задрал голову и наконец посмотрел в так любимые им голубые глаза. — Нет, ну я от своих слов не отказываюсь: всё ещё доходит, как до жирафа. Стас закатил глаза, намекая на то, что этого говорить явно не стояло, а Ник круто развернулся и удалился в направлении выхода. Паша на это только хмыкнул, хоть и позволил себе добавить: — Всегда любил жирафов, если честно. Лучший жираф в моей жизни, — он говорил это с надеждой на то, что Ник не услышит, но, к счастью или сожалению, судьба распорядилась иначе. «Что, блять?» — вертелось в голове у Романова. Неужели… Неужели всё то, что говорил ему Паша до этого, действительно было правдой, а не простой попыткой постебаться в угоду друзьям? В голове его наконец всё встало на свои места. И приглашение, и попытки его разговорить, и даже эта дурацкая песня про русскую принцессу — всё это было действительно искренне, от всей Пашиной широкой русской души. Нику срочно требовалось выйти на воздух, несмотря на то, что он находился в горе и это было проблематично. Он всё же остановился у озера, чтобы перевести дух и услышал за спиной шаги. Пестель. — Ты так на жирафа обиделся? Ну пардон, если тебя уж прям так задело. Но до тебя правда как до жирафа доходит, Ник! –по сути, он был целиком и полностью прав, но Романову было интересно, что он скажет дальше. — Да не обидно мне. Мне, наверное, больше неожиданно. — Что именно? — Зелёные, колдовского цвета глаза зажглись огоньком недоумения. — Я всё слышал, если что. — Надо же… Тебя поставили подслушивать, а ты подсматриваешь, блин, причём совершенно ненамеренно. Неужели до тебя раньше ну вот совсем не доходило? — Ну уж извини меня за то, что я умею слушать! И что должно было дойти? — он почему-то продолжал вести эту дурацкую игру, ожидая, пока Пестель скажет всё прямо. — Нет, ну ты абсолютно точно жираф, — заключил Паша, по-дружески пихнув Ника в плечо. — Люблю я тебя, вот что. Всё-таки он был прав. Всё-таки искренне. Ник готов был ликовать, узнав, что человек, которому он действительно нравится, решился сказать ему это в лицо, не побоялся осуждения или чего-то такого. Это в Пестеле его и привлекало: искренность, прямолинейность и кристальная честность — то, что Романов особенно ценил. — Это ты так поиздеваться решил, как в тот раз, перед Новолетним? — пусть это было и неправильно, всё же Ник не мог остановиться, выуживая из раздражённого Пестеля всё больше подтверждений собственным догадкам. — Да что ты всё заладил, поиздеваться да поиздеваться? Нет, это не издёвка. Ни тогда, ни сейчас. Просто подумай ещё немного. Я не то чтобы подожду, но никуда не уйду, пока ты не убедишься в серьёзности моих намерений. — Серьёзности? Ты, случайно, не руки моей просить у Саши собрался? — Ник улыбнулся собственной шутке, пусть это и было скорее нервным. — Раз так, то говорить тебе надо не со мной. — Если надо, пойду руки твоей хоть у кого просить, — серьёзно отозвался Паша. — Ты сам главное дойди, что я тут не шутки шучу, а что просто тебя люблю, Ник. — Чёрт, Паш, ты… — Ник замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. — Просто дай мне немного времени, хорошо? Мне надо многое обдумать и не хотелось бы тебя расстраивать заранее. — Я не чёрт, — с ухмылкой отозвался парень, а светлые, зелёные глаза блеснули на свету. — Тебе составить компанию или побудешь один? — Чертила ты, причём самый настоящий, — Ник невольно залюбовался чужими светлыми глазами. — Лучше я пока один побуду. Только не обижайся, хорошо? И извини за то, что сомневался в тебе и наговорил столько неприятного. — Ну, коли принцу так угодно… — Паша продолжил шутить, не замечая то, как одними глазами утаскивает Ника в какой-то тёмный омут. — Доброй тебе ночи. Не засиживайся, а то потеряют, заскучают. Я вот уже скучаю, например. Впрочем, разрешите откланяться, — он действительно легко поклонился и направился обратно к своим. — Нет, ну какой же ты всё-таки невозможный… — пробормотал Романов себе под нос. — Чёрт, самый настоящий чёрт. И он бы соврал, если бы сказал, что этот чёрт ему не нравится. Уже через некоторое время, целуя Пашу в каком-то укромном уголке в знак принятия окончательного решения, Ник думал о том, что Пестель всё-таки ошибался.Уж кому-кому, а ему быть рядом с русской принцессой было совсем несложно.